Владимир Монахов
ВОТ БЕЖИТ БОМЖУЧКА
рассказ
Посреди улицы стоял мужчина в потрепанной одежде и прекрасно исполнял арию Риголетто из оперы Джузеппе Верди. Прохожие останавливались, рассматривали уличного артиста, который пел, как заправский оперный певец. Смущало людей, что поющий человек, хоть был изрядно помят, но всё-таки трезв.
- Общество наше обомжается, - сказал мне старик. - Господи, такой голос, а он его бездарно посреди улицы растрачивает.
Поющий, услышав слова старика, повернулся в его сторону и заметил:
- А вы что, сами себя не уважаете, считаете недостойным, что я стал посреди улицы и пою вам арию из оперы?
Старичок на эти слова смутился и заговорил:
- Что вы, что вы! Большое, вам, спасибо! Но только с этим голосом петь надо в Большом театре, а не на панели.
- Хороший голос должен звучать всюду и для всех. Правильно, господин милиционер? - обратился певец к стоящему среди людей молоденькому сержанту.
- Да, да, хорошо поете! - лишь сумел поддержать уличного артиста сержант. - Но вы, наверное, будете за пение деньги собирать?
- Виктор Савельев поёт бескорыстно, доблестный мой защитник общественного порядка, Виктору Савельеву деньги не нужны! - и он снова продолжил пение.
Витя Савельев - мой коллега по работе в одной из скучных контор, которых было немало при развитом социализме, любитель оперного пения и философских разговоров, мудрец и непревзойденный разгадчик самых трудных кроссвордов "Огонька". Я не видел его много лет, и вот неожиданная встреча. Но Виктор не замечал меня. Да, видимо, трудно в степенном отце семейства, имеющего уже внуков, узнать молодого, стройного и энергичного бумагомараку. Я сам бы не признал Виктора, если бы не его славное пение.
Виктор Савельев закончил арию, с достоинством принял слабые аплодисменты и равнодушно прошел мимо протянутых ему денег.
Я, переборов в себе секундное желание не подходить к нему, бросился следом.
- Виктор! - схватил его руку. - Это я, Владимир.
- А, ты... - вяло отреагировал он, как бы не желая нашей встречи. И ошарашил такими словами. - Я тебя еще при пении заметил....
- Ты куда пропал? - наседал я с вопросами.
- А ты меня сильно искал?
- Но мы раньше всё-таки дружили.
- Ты так считаешь?
- Где ты живёшь? - решил я сменить тему, зная способность Виктора ставить человека в неудобное положение.
- В колодце сантехническом.
- Как в колодце, а квартира, а семья?
- Квартиру оставил жене. У неё теперь другой муж, а значит новое мировоззрение.
- Пьёшь? - я смотрел в его мятое лицо.
- Обижаешь. На мне отпечаток моей жизни, но никак не "ин вина веритас". Трезвый образ всегда был моим идеалом. А я олицетворяю собой будущее общество ограниченного разумного потребления. Я научился у древних стоиков пить из глиняного кувшина, как из золотого. И сейчас на пути к диогеновскому пониманию: воду можно пить из ладони, а суп есть из корки хлеба.
И Виктор стал развивать теорию ограниченного потребления, которую мы обсуждали с ним в молодости как самую перспективную для человечества, ставшего могильщиком природы. Я дальше теории не пошёл, а Савельев воплотил её в личной жизни. Жить, как Диоген, в бочке в нашем суровом климате нельзя, потому он заменил её канализационными сетями. Никаких социальных забот, а значит масса времени для размышлений о жизни человека, природе, космосе.
- Но разве нельзя об этом думать в приличных условиях, не насилуя тело лишениями?
- Думать можно, но ни до чего серьезного додуматься нельзя, - сообщил свой главный вывод Виктор.
- И дол чего ты додумался?
- До многого. Что мировой разум погиб, а человечество - последняя извилина, с помощью которой можно восстановить еще его. И Бога уже давно нет.
- Это как у Ницше умер?
- Нет, самоликвидировался. И теперь собирается возродиться, когда умрет последний человек. И новый Бог, Бог-внук, - это единство всех человеческих душ: праведных и грешных. И люди не должны летать в космос, потому что только на земле оно может размножаться, а выход в космос означает гибель наследственности. Надо остановить эту техническую вакханалию прогресса, потому что за этот путь в никуда мы спалим все ресурсы Земли.
- Ты всё это записываешь?
- Зачем? Главные, важные идеи передаются генетически. Человечество может их на время потерять, но забыть никогда не сумеет, даже если очень постарается. Всегда будут такие люди, как я, и не паразиты общества, как именуют нас в милицейских протоколах, а самые безвредные для земной природы особи, поскольку удовлетворены малым. Мы столько с тобой об этом говорили - почему реальное воплощение идей тебя так пугает?
- Я не отказываюсь от идей ограниченного потребления, но как-то не хочется опускаться до нижнего предела.
- Это поначалу страшно, когда тобой больше движут желания плоти, а когда тобой начинает управлять душа и ты начинаешь жить удовлетворением чувств, то все завоевания быта, к которым привык, уже кажутся потусторонними.
В этот время из-за угла вынырнула собачонка. Какая-то обшарпанная, калеченая. Она недоверчиво огляделась по сторонам и затрусила в нашу сторону.
- Вон бежит бомжучка, зверь из нашего общества разумного потребления, - заметил Виктор.
И собака, словно услышав одобрение, прибавила шагу, принюхалась, а затем легла у ног Виктора.
- Твоя? - я опасливо отодвинулся в сторону.
- Первый раз вижу, но в своё общество принимаю. Покольку и она меня принимает в своё общество. Так мы и объединяемся с родственными душами. Согласна, бомжучка? - и собака на его приветствие радостно завиляла хвостом.
- Витя, зачем такие крайности? - во мне пробуждался бытовой апологет.
- А ты ждешь указов президента? Не будет, только инициативой снизу идеи ограниченного потребления можно сделать жизненными. Присоединяйся! У меня места в колодце много.
- А может, лучше из колодца выберешься? Всё-таки с людьми лучше.
- С вами хорошо, когда я пою. Тут у вас душа тает, а остальное время вы жрете мясо страха. Ведь боишься, признайся, боишься жизни своей.
- Да как тебе сказать, тревожно бывает.....
- А у меня никакого страха нет. Никакого, ни за кого. А ты за копейкой гоняешься, унижаешься во имя придуманного тобой блага. А благо в свободе от него. Я даже не боюсь теперь умирать, потому что не боюсь быть навсегда забытым.
Я не знал, что говорить, и суетливо достал из кармана деньги. Протянул Виктору. Он посмотрел на меня укоризненно. Из нескольких купюр выбрал самую мелкую, заметив: "Собачку покормлю". И добавил:
- Ничего ты не понял, мой диванный теоретик, не мучайся и не думай обо мне. Ты даже нафантазировать не можешь, как мне хорошо.
И, не прощаясь, пошел своей дорогой, а бомжучка пристроилась сбоку, семенила рядом, время от времени заглядывая в лицо Виктора. Я хотел окликнуть их, спросить, где находится колодец, но так и не отважился, понимая, что в гости к нему не пойду, хотя в прошлом нас объединяла дружба и общие философские идеи, которые он воплотил в свою жизнь. А я до сих пор продолжаю рассуждать про общество ограниченного потребления, увязнув плотью в практике разрушающего накопительства, из которого один путь - на тот свет, где, отрешившись от земных излишеств, оставшись только чистой душой, я стану строительным материалом для нового Бога, Бога-внука, как считает Виктор.
Братск
"НАША УЛИЦА" №111 (2) февраль 2009
