Виктор сверлил острым взглядом купюры

На снимке: Юрий Александрович Кувалдин в редакции журнала "НАША УЛИЦА" на фоне картины своего сына художника Александра Юрьевича Трифонова "Царь я или не царь?!"

Юрий Кувалдин

НАСЛЕДНИК

рассказ

Глаз вороненый с бельмом. И белые волосы, как у белого голубя. На Горького стрит всегда интенсивное автомобильное движение, шум, стук, гам. Виктор закрыл окно, и стало тихо. Он пошел на кухню через анфилады комнат, полы в которых из натуральной древесины с лакировкой приятно слепили глаза. То был паркет ручной работы, изготовленный по старинным рисункам, - это полы удивительной красоты. Как в дворянских усадьбах, навстречу Виктору и за ним шли несколько борзых собак, длинноногих, тощих, как французские модели, с высунутыми розовыми языками, кудрявые, как агнцы.
Тонкий кусочек французского багета намазал соусом бешамель, а на него положил фигурную ветчину и чайную ложечку сыра рокфор.
И вечно задумчивое выражение лица, по которому трудно понять, что человек хочет. А потом становится понятно, когда Виктор, 76-летний сын бывшего генерал-полковника и члена ЦК, унаследовавший дачу в Барвихе, три квартиры, одну эту, другую на Арбате, и третью на Ленинском проспекте, которую сейчас продавал, дабы пополнить свой бюджет, съедаемый инфляцией, идет, с частыми остановками, с шарканьем подошв об асфальт, аркой подворотни к флигелю, в котором у него был офис. В глубине помещения звучала старая песня, которую Виктор очень любил и ставил постоянно, песня о Москве:

Говорят, что есть на свете
Раскрасавцы города,
Но я знаю: не сравниться
Им с Москвою никогда!
Много лет столице нашей -
Ей минуло восемьсот,
А Москва всё молодеет,
Молодеет и цветёт!

Припев:
Москва, Москва моя, Москва моя - красавица!
Несравненная, родимая земля!
И неба синего далёкого касаются
Звёзды алые старинного Кремля.

Двор состоял из каскада подворотен, гулких и длинных, замкнутых ажурными витыми железными воротами. Из одной подворотни ты сначала выходил в колодец одного двора, пересекал его, и вступал в подворотню, ведущую в другой двор.
Его душа летала над дворами.
Старинный столовый нож с массивной поблескивающей вензелями ручкой.
Нос был большой, как у негритянского боксера, с раздувающимися ноздрями.
Солнце падало в серебряное блюдо и отражалось ему в лоб. Он брал хрустальную рюмку, наливал, смотрел на нее, но не пил. Потому что задумчиво ходил туда-сюда, как бы прислушиваясь. Наконец резко останавливался, замирал, а потом моментальным взмахом ловил в ладонь муху, подходил к рюмке и аккуратно разжав ладонь, блокируя возможный улёт мухи щепоткой пальцев другой руки, брал муху указательным и большим пальцем и довольно осторожно опускал вместе с пальцами в водку в рюмке. Муха оказывалась сильной, жизнелюбивой, пьяная взлетала из рюмки и билась Виктору в лоб, как солнце. После этого Виктор эту рюмку с удовольствием выпивал.
- Все слова сказаны, все песни спеты! - воскликнул вдруг Виктор.
Он любил выпить.
И потом ему показалось, что он абсолютно точно знает, что будет в его жизни дальше. От этого предчувствия даже как будто кровь вскипела, и кожа пошла мурашками. Это происходит в странные неконтролируемые минуты прострации, когда, кажется, мозг отключается, а глаза продолжают видеть картины, но не узнавать их, не давать им названия. Ты видишь перед собой московский двор, но не понимаешь, что это двор. Нет названия. Как же так, допустим, кирпич - и без названия? Кирпич. Ты видишь кирпич, но не знаешь, что это такое, потому что ты не знаешь слова "кирпич". Интересно получается! Без слов перестают существовать сами предметы, потому что ты не знаешь их названия. Что-то такое очень странное, но и, надо сказать, очень приятное, щемительное, с привкусом эротического возбуждения в тебе происходит с этим непониманием происходящего. Но это случается в очень короткие промежутки времени. Может быть, даже лишенные этого времени. Ведь, говорят, у Бога нет ни времени, ни пространства. Некая летаргия. Но очень приятная. Застывание на месте. С отключением мозга. А глаза смотрят. Правда, не ясно, слышат ли уши? Вроде бы тоже не слышат, как мозг забыл все слова.
Осторожно!
Но вот, кажется, это самое состояние проходит. Прошло. Слова вернулись в черепную коробку.
И то, что ты сам себе потихоньку назначил, будет выполнено аккуратно, как будто кто-то другой дал тебе указание. Новые стеклопакеты офиса сияли чистотой. Едва заметно пахло кофе, который в дальней комнате варила для него секретарша.
- Ну и выходи, пожалуйста, - сказал Виктор сам себе. - И я выйду размяться.
Виктор выходит в центр колодца двора, смотрит по сторонам, вверх, на окна и подъезды, на небо, синее, в белых кучевых облаках. Снизу Виктору кажется небо квадратным. Да так оно и есть. Квадрат двора вырезает квадрат неба. Всё зависит от точки, с которой ты смотришь на объект.
Дочь от первого брака Аня. Она выглядит совершенной девчонкой, хотя ей уже под пятьдесят, и она побывала в трех браках, правда, без детей. Аня где-то вычитала и любит повторять: "Качество женщины определяется количеством ласкаемой поверхности".
Она шла по двору и напевала:

Потанцуй со мною, бэби...

Виктор с интересом смотрел на неё, как на постороннюю женщину, забыв, что она его дочь.
А вообще, что человек помнит? Да ничего. Ему только кажется, что он что-то помнит. А как приходит этот человек на рынок, так забывает, зачем сюда пришел, что он тут забыл. Стоит посреди торговых рядов, чешет затылок, и не понимает, где он, чей и откуда.
- Дождь сегодня будет? - спросила Аня.
- Вроде не передавали, - сказал Виктор.
- Мне кажется, что будет, - сказала Аня.
- Почему?
- А у нас всегда так сначала тихо и солнце светит, а потом как из ведра польет, без объяснения причин, - сказала Аня.
- Наверно...
Посмотрели на квадратное небо. Кое-какие облачка показались.
- Я нашла тебе покупателя, - сказала она, после того, как простучала, раскачивая модельными бедрами в брючках-капри, на очень высоких каблуках от ворот с улицы до центра двора.
Кто не знает, что это за брючки-капри, поясню. В XVII веке Людовик XIV, Король-Солнце, гордящийся своей красотой и претендующий на то, чтобы быть образцом элегантности и законодателем мод, ввел в моду кюлоты - брюки длиной чуть ниже колена, с манжетой внизу, застегивающейся на пуговицу.

Хороша Москва дневная
В блеске солнечных лучей,
Хороша Москва ночная -
Не сочтёшь её огней.
Широки просторы улиц,
Скверы, парки широки,
Под высокими мостами
Слышны волжские гудки.

Припев.
Москва, Москва моя, Москва моя - красавица!
Несравненная, родимая земля!
И неба синего далёкого касаются
Звёзды алые старинного Кремля.

- Ну, что ж. Замечательно. Прощусь с Ленинским проспектом.
- Конечно, тебе Ленинский проспект ни к чему, - сказала Аня.
- Ладно... Кто это?
- Некий Эвальд, - сказала Аня.
Виктор сделал шаг вперед и два шага на месте, шаркая подошвами так, будто отталкивался от земли, но буксовал.
- Роскошное имя, - сказал Виктор. - Звучит как придуманное. Кто он такой?
"Но он должен был слышать о наших делах", - подумала Аня. Мой отец - твердый орешек, в глазах такая неестественная наивность, он словно мешал проникновению в его мысли, постоянно нарушая отклонениями диалог.
Аня всё время начинала крупные дела, некоторые из которых заканчивались провалом. Но другие давали доход, который она тут же вкладывала в другие дела. И не успокаивалась. Потому что работа с деньгами - это не цель, и не результат, а постоянный процесс. Деньги должны всё время уходить и с такой же регулярностью приходить. Крутиться! Туда-сюда! Деньги уже не служат средством платежа. Они являются рекой, в которой хочется купаться, не понимая, для чего нужно купаться, положим, зимой. Она создавала новые фирмы и пирамиды, одни из которых лопались, а другие покрывали убытки тех. Через ее руки проходили большие деньги, не задерживаясь в этих руках.
- А этот Эдвард откуда? - спросил Виктор.
Приятно было стоять на солнышке в огороженном и охраняемом дворе.
- Не Эдвард, а Эвальд. Человек из префектуры, - сказала Аня.
Виктор склонил голову, прислушиваясь к самому себе, и сказал:
- Я его, кажется, знаю. Он с Гариком работал?
Аня с некоторым удивлением взглянула на отца.
Потерпи, малышка, жизнь пройдет, как песня.
Виктор сам себе согласно кивнул.
- А где сам Гарик? - спросил он же у самого себя.
И несколько измененным голосом ответил:
- Он давно в Израиле. Пишет мне восторженные электронные письма о рае на земле.
- Это хорошо, - сказала Аня.
Приятно помолчали.
Когда через неделю формальности были улажены, на улице против арки ворот остановилась большая черная машина и из нее вышла Аня в сопровождении Эвальда, в джинсах и в замшевом рыжем пиджаке, с черным чемоданчиком, которые прежде называли «дипломатом». Заметная лысина придавала ему молодое выражение. Так показалось Виктору.
Аня познакомила отца с Эвальдом.
- Ну вот и хорошо, ну вот и договорились! - воскликнул Эвальд, не отводя глаз от Ани, при этом пожимая руку Виктору.
Эвальд широко, по-американски неестественно улыбался, выставляя напоказ ровный ряд сверкающих совершенно невообразимой белизной зубов. Этот показ зубов в широких улыбках всегда бесил Виктора, потому что зубы говорили о том, что им далеко до человека, что они насквозь животные, готовые отхватить кусок мяса прямо здесь и сейчас от тебя. Виктор никогда так с показом зубов не улыбался. А на тех, кто всюду показывал зубы, про себя говорил: "Животное!". Зубы показывать неприлично.
У Виктора же с зубами дела обстояли неважно. Он боялся и презирал стоматологов за то, что они расплодились, как тараканы, по всей Москве, почти в каждом доме. Зачем вставлять зубы? Жизнь естественным образом уходит на нет. Бесшумно. Потихоньку. Паровые котлетки. Кашка.
О таких, как Виктор, говорят, что он всю жизнь катался, как сыр в масле. Любые свои годы он вспоминал с приятной улыбкой, даже с наслаждением, и, воскрешая их в памяти, собирал губы в трубочку и присвистывал, а если не присвистывал, то возвращал губы в свободное положение и сладко облизывал их языком, великолепным органом вызывания удовольствий, связанным с утонченным вкусом. Язык сначала шел от угла к углу по верхней губе, которая едва заметно впала справа, где недоставало двух зубов, а затем язык шел в другую сторону по нижней губе, слегка выдвинутой вперед. И становилось ясно, что Виктор специально вел язык по эллипсу губ, и за этим очевидным показом удовольствия, гордости и даже некоторого величия всплывали картины о пиршествах за длинными прямоугольными или огромными круглыми столами с крахмальными белыми скатертями, или о прекрасных девочках с изгибами страсти, их бездонности. И тут язык прятался с легким вздохом.
"Как он странно посмотрел на меня, - подумал Виктор. - Или мне показалось?!" Тем временем Аня порылась в сумочке, достала коробочку с зеркальцем, и посмотревшись в него, счастливо улыбнулась. На лице всё было на месте. Взглянув на Аню, Эвальд тоже улыбнулся.
Как раз это-то и удивило Виктора.
- Какой старинный у вас офис! - похвалил с чувством восхищения Эвальд, когда они шли к флигелю.
- Ну а вам на Ленинском проспекте понравилось? - в свою очередь спросил Виктор.
- Да, прелестно, и Москву-реку видно!

Выйду, выйду я на берег,
На гранит Москвы-реки,
Посмотрю, как волны мчатся
С ветерком вперегонки.
Я проеду вдоль бульваров,
Прокачусь по площадям, -
И всему, что я увижу,
Сердце я навек отдам.

Припев.
Москва, Москва моя, Москва моя - красавица!
Несравненная, родимая земля!
И неба синего далёкого касаются
Звёзды алые старинного Кремля.

Если почва подготовлена предками, то ты всю жизнь цветешь розой.
Охранник в фойе поднялся и отдал честь. Сбоку от никелированного шлагбаума прохода зажглась зеленая стрелка.
Виктор сел в кресло и сначала включил компьютер, просмотрел свой сайт, сделал запись в твиттере: "Река придаёт стимул!", - после чего взял губами выщелкнутую из пачки сигарету, откинул крышку зипа, крутанул колесико, высек искру для фитилька, тюльпанчик пламени поджег табак, и прочитал в одном из блогов френдов: "Дуракам нравится идея равенства. Она их возвышает".
Широко улыбнулся.
Секретарша в короткой джинсовой юбке поставила на стол, т-образно примыкавший к столу Виктора, поднос с чашечками кофе и коробкой шоколадных конфет.
Он глубоко, с наслаждением затянулся, выпустил дым и вопросительно посмотрел на Эвальда.
- А я принес хорошую бутылочку, - сказал Эвальд и поставил на стол пятизвездочный коньяк в прямоугольной бутылке с медалями на этикетке.
Налили по рюмочке. Виктор, как будто был один, или с воображаемой мухой, сразу выпил. Аня и Эвальд следом звонко чокнулись и осушили рюмки.
Эвальд тем временем положил «дипломат» на журнальный тэйбл, стоявший между креслами, и открыл его. Взгляд Виктора азартно вспыхнул. Он встал и прошел в другое кресло у журнального столика. Привычно взял навскидку одну из пачек и, выдвинув из середины, как из колоды карт, несколько купюр, надел плюсовые очки, включил настольную лампу, и стал самым внимательным, даже каким-то дотошным взглядом рассматривать их.
Эвальду же не составляло труда достать эту огромную сумму: потребовалось всего-навсего треть одного отката за разрешение для офисного строительства в центре столицы.
Виктор сверлил острым взглядом купюры.
Виктор с валютой имел дело с юности, занимаясь под прикрытием влиятельного отца фарцовкой. Никогда и нигде Виктор не работал, лишь всюду числился: и в институте, и в комсомоле, и в партии... Его жизнь текла параллельно общей жизни, практически, с ней не пересекаясь.
Одни люди рождаются, чтобы создавать, отдавать.
Другие, коих абсолютное большинство, живут, чтобы брать.
Виктор даже не брал, а ему всё текло само собой в руки.
Зачем работать, когда можно жить на доходы от того, что у тебя есть. Не надо работать! Вы только посмотрите на эту утреннюю пробку на улицах Москвы! Они едут к означенному часу на работу. Едут отбывать номер. А Виктор никуда никогда не ездил, ни тогда, ни сейчас. Если человек зачат и рожден от простейших сексуальных действий, то и логики в его жизни нет никакой. Зачем мучить себя работой ради купюр, когда эти с водяными знаками бумажки сами плывут тебе в руки?! Деньги липнут к деньгам!
Он знал, что в США находятся в обращении бумажные денежные знаки выпуска Федеральных резервных банков, купюрами 1, 2, 5, 10, 20, 50, 100 долларов. Денежные банкноты отпечатаны на белой бумаге с впрессованными в ее массу синими и красными шелковыми волокнами. Размер всех бумажных купюр одинаковый 156,4 х 66,6 мм. Все пачки Эвальда были сотенными.
Ты только посмотри!
Пальцы Виктора гладили доллары, сжимая, прислушиваясь к звуку, издаваемому купюрами, имеющими характерный хруст. Каждую бумажку подносил к свету лампы, просвечивая, и щуря при этом то один, то другой глаз.
Потом рассматривал, как картину Василия Сурикова «Боярыня Морозова», портрет: Франклин (FRANKLIN).
На нем, на воротнике, разобрал микротекст, напечатанный на английском языке: THE UNITED STATES OF AMERICA.
Рассмотрел рисунок на оборотной стороне: Дворец Независимости.
После этого убедился, что к номеру банкноты добавлена буква.
В углах банкноты напечатано обозначение номинала "100". В верхней центральной части напечатана надпись "THE UNITED STATES OF AMERICA", под ней текст "IN GOD WE TRUST", а в нижней части банкноты - надпись "ONE HUNDRED DOLLARS".
Какое-то прямо-таки солнечное сияние не сходило с лица Виктора.
Он и без того видел, что все доллары отпечатаны на специальной бумаге, в составе которой преобладают хлопок и лен. Это далеко не та бумага, на которой печатают книги. И ее можно легко отличить. На ощупь она шершавая и бархатистая, почти как материя. Также бумага настоящих долларов очень крепкая и прочная. Ее не так просто надорвать.
Серийный номер обязательно начинается с той же буквы, которая имеется на печати Федерального резервного банка (от "А" до "L"). На поддельных билетах часто наблюдается разница в форме букв и цифр, их неравномерная отчетливость. Буквы перед номером и после него иногда отличаются размером от цифр. Много случаев, когда серийный номер имеет неправильную окраску, а также больше или меньше восьми полагающихся цифр.
После всего этого Виктор кирпичиками переложил пачки из чемоданчика на стол, попутно неспешно пересчитывая их.
Он увидел себя маленьким в костюме-матроске, какие были в моде у малышей после войны, а отец идет по анфиладе комнат в генеральских брюках с малиновыми лампасами, в белой майке, на которой видны защитного цвета помочи, поддерживающие брюки. Отец тогда называл подтяжки "помочами", и никак иначе. Рыжеватые волосы выбиваются на груди из-под майки. Перед зеркалом в ванной комнате Виктор видит, как отец наливает из горлышка в горсть одеколон "Шипр" и умывается им. Отец после бритья опасной бритвой всегда умывался одеколоном "Шипр". Опасную бритву сам правил на ремне.
- Папа, папа, папа, - говорит Виктор, но отец не слышит его.
Во двор почти бесшумно въезжает поблескивающий лаком черным "ЗИМ". Внутри - ковры, на полу и на сиденье. И пахнет высокооктановым бензином. Слегка, но очень приятно. Виктор в матроске, в белых гольфах и сандалиях с дырочками на носах, сидит на заднем сиденье, на котором все его маленькие ноги помещаются, только эти сандалии висят над пропастью. "Счастье моё я нашел в нашей дружбе с тобой". Рядом сидит адъютант отца капитан дядя Ваня, и придерживает Витю на поворотах, а потом и подает с разрешения отца мороженое-эскимо на палочке.
Виктор вдохнул воздух с такой счастливой глубиной, что стал легким и невесомым, как белый голубь, который заглядывал через окно в кабинет и, казалось, кивками головы сам пересчитывал деньги.

"Наша улица” №139 (6) июнь 2011

Кружится упряжка сплетением кардиограмм

Григорий Александрович Сухман родился в 1950 году в Астрахани в семье интеллигентов, там окончил с отличием школу и мединститут। Работал в Белгороде, Харькове, последние 20 лет - в Иерусалиме, специалист-анестезиолог, 3 детей и 4 внуков. Опубликованы 2 книги из трилогии "Охламон" (закончены ещё в 20 веке), стихи с прозой "Зоопарк", путевые заметки в израильских русских СМИ, критика - в ИЖ ("Иерусалимский журнал" №30) и др.

Григорий Сухман

ЗНАКОМ ВОПРОСА В БЕССОННИЦЕ НОЧЬ ИЗМОЧАЛИЛ

стихи с рецензиями

Иосифу Бродскому

По гордой лире Альбиона плектр
кириллицы ударил. Звонкий голос -
колосс российский, к небу взвился колос,
став европейским, заполняя спектр.
Подвинув весь англоязычный век,
не веря за и против дифирамбам,
пророс вдогонку плодоносным ямбом
славянский, молодой ещё побег.
В седобородом небе, где-то там,
проверят русским азбуку галактик,
звезде Шекспира не придётся плакать -
Набоков рядом, Бродский, Мандельштам...
..Изгоем "нерабочий" элемент
улиткой жил в провинции, у моря,
в работе мысли власть узрела горе,
Томаса Мора для эксперимент.
Грей Томас, Чосер, Браунинг, Голдсмит
усыновлёны рыцарем с востока.
Кто изгнан? Ждали чёрти знает сколько,
чтоб высказался русского наймит.
Век страха, издевательств, злых затей
вбил гвозди в гроб свой. Лавры грязи с кровью
генсеков крыли - дай нам бог здоровья! -
им дал бессмертье строчек Прометей.
В изгнаньи языка не утонув,
в ритмичный панцирь слов - простых моллюсков! -
загнал он, сохранив родимый русский,
как негры охраняют белый Лувр.
Закутан в шёлке кокона услуг,
лил мысли в буквы, как велел создатель,
гремя стираньем белых жизни пятен,
семит по крови, русской лиры друг.
Отель Земля, где зависть, шум и гам,
поэт оставил на виду Венеций.
Харону завещал в гондоле детства
свезти к Невы похожим берегам...

Рецензия
Читая, не покидает чувство сопричастности к какой-то величественной триумфальной оде, гимну, в честь великих народов, имен, великого языка. Текст, как обычно, у этого автора зашифрован, смысл - не на поверхности, заставляет размышлять, причем не всегда и все разгадываешь. Очень понравилось.
Леонид Словин

***
Вид на восток, декабрь
Гора напротив, ватные штаны
сняв облаков, аквамарин небесный
размазала по склонам тишины -
на продолженье утра. Солнца песни
всё разбудили.Полудрёмный час
хотел остановиться, растерявшись
от красоты. Тумана белый вальс
стекал во тьмы невидимые чаши.
Лягушки зеленеющих кустов,
попрятавшись под стельками ватина,
десант-парашютистами из снов
пленили явь. Неровная равнина
и паутина серебристых троп,
опутывая мили зоопарка,
поймали дичь, показывая, что
так радует: всю шкуру леопарда.
Гудит, пары пуская, теплоход
пугающими хрипами Ла Манша.
Три тыщи километров на восток
разделись горы Иудеи. Наше…

Рецензия
Очень понравилось это стихотворение. Пытаюсь подитожить свое впечатление о творчестве после прочтения нескольких стихотворений. Мне кажется, что Вы поэт, которому больше удаются малые формы. Здесь Вы более сосредоточены, внимательны к деталям и не "растекаетесь по древу".Авторская энергетика, ограниченная размером, мне кажется дает более желательные резудьтаты. Могу, конечно, и ошибаться.
Леонид Словин

Коты дождя

Стегая мерно по бокам весны,
дождь набивал подстилку жирным лужам,
что с воплем, как голодные коты,
стекались в низкие места на ужин.
Насытившись голодными, земля
набухла от воды и от восторга,
что избежала ледяного морга
под носом осовевшим февраля.
И,продолжая водяной концерт,
коты и кошки на земле фигуры
меняли.Бегали, как дураки и дуры,
не ведая о собственном конце.
Снимали шапки пыли черепа
камней, дождём честь отдавая лету,
что за весною притаилось где-то.

Рецензия
Очень понравились Ваши стихи. Я прочитал немало Ваших стихотворений и вижу, что мне нравятся такие вот - где нет скачки имен, идей, событий, тем, короткие и осмысленные.
Леонид Словин

Отчалил кораблик утрат

Взлохмаченный сон пригласил судьбу чудом на вальс.
Узнав, не поверил: два года ждал знак майский шанс!
Кружащихся пристально небо следило в окно:
из горечи жизни Там делают сладким вино.

Усталое сердце, на ощупь рубец на рубцах,
сидит тихо жизнь на цепи под названием"страх",
вдруг радость прибоем улыбки, и кровь горяча.
пульсирует возраст, очки сняв и тяжесть с плеча.

Кружится упряжка сплетением кардиограмм,
что мненье прохожих, где царствуют шум или гам?
Впряглась в пару радость, мчит тройка, не зная кнута,
дорога указана с неба, в ней главное - ТА!

Слова, седины нити - пусть, говорят, серебро.
Не зря в сон пришла тайна всех тайн - Адама ребро,
Кто знает путь катящих вод на земле, кем он дан?
Теплеет река Селенга, рядом с ней Иордан.

Сплели сон с мечтой под кружение кОсу в канат,
от пристани "Радость" отчалил кораблик утрат...
Замочек улыбки союзом навеки чреват -
пускай же лоза принесёт, расцветя, виноград...

Рецензия
Волшебно! И в тоже время - с философским уклоном.
Это замечательно, когда "кораблик утрат" уплывает прочь.
Вдохновения Вам и весеннего настроения. С улыбкой.
Ирина Ергер

Иерусалимская радуга

Средь серости угрюмой выходных
подмигивали молнии белесо,
искал себя я, получал под дых
от разных особей, чужих мне. Местом,
где мне дышалось влажно, но легко,
был перелесок (для пустыни - чаща!),
со всех сторон потоков молоко
из разной дряни плыло ежечасно.
Сомкнулись веки тучек загодя,
зрачок прикрыл заснувшей пихты зонтик
от поцелуя нежного дождя,
что влагою 3адумчивость испортил.
Цветная бровь внезапно поднялась.
И улыбнулась, ей синоним, радость,
сменила настроение на власть
объятий крепких полноцветных радуг.

Рецензия
Очень красиво и реально видится картина дождя, сменяющаяся появлением радуги Вдохновения Вам для новых строчек.
Ирина Ергер

Две старушки и бессмертье

В Елисейских полях непрозрачны ни свет, ни вода,
в государстве теней нет молекул и атомов - пусто,
там гудят вещих мыслей невидимые провода,
драгоценности эти кто в солнечный мир наш пропустит?

Доброволец Пегас на Парнас достоянье снесёт!
Удивляйтесь ка, сущие, прошлого внемля красотам,
гениальность родил с божьей искрою мастера пот,
все красоты рождаются с кровью, слезами и потом.

Пусть столетья проверят резьбу микельанджела строк,
весь резец его - буквы, в бумагу сошедшие с пальцев,
его профиль - не мрамор каррарский, известен и строг,
чрез него познаётся читателем вымысла царство.

Благосклонна старушка Поэзия, к музам манИт,
скалит зубы старушка с косой, о тщете намекая.
ЖИЗНИ выяснить трудно, кто более всех знаменит,
завершится ристалище лишь за воротами рая.

Скачет в царство теней Аполлону послушный Пегас,
поздравленье доставить с печатью "Парнас" на конверте,
сыщет лауреата по адресу - не в первый раз! -
его тень даёт славу, до самого края бессмертья.

Рецензия
Всё-таки бабушку от поэзии нужно отсоединить,это не ухудшит смысл.
Стих пока что очень рыхлый. Работу над срихом можно сравнить с работой ювелира,который доводит изделие до совершенства. Великие, такие как Мандельштам, подают пример. И лучше тянуться за ними, даже если не совсем получится. Это требует времени, работы и многократного возвращения к одним и тем же строчкам. Современные поэты часто этого не делают, и получается хорошее вперемежку с плохим. А это не вкусно. Поэзия не суета, ибо диктуется свыше. Она - каторга, поэт - галерный раб, прикованный к слову. Понимание этого - ступеньки на Парнас, а взберётся тот, у кого сил хватит выжить на каторге. Это не шутка - оглянитесь на поэтов прошлого.
Л.Левитан

Скрягою Ревность скрипит

Пару слезинок увидел - что рёв Ниагары.
Молнии Зевса бледнее, чем копья молчанья.
Полдня минуло… Была восхитительной пара?
Знаком вопроса в бессоннице ночь измочалил.
Помню отлично любви состоявшейся запах.
Возраст морщин неизвестность опять углубляет.
Солнце взошло. А что завтра со мной? Послезавтра?
Скрягою Ревность, скрипит от закрученных гаек.
Порожняком монотонно грохочет на стыках.
Чувство потери - банальной "под ложечкой" болью.
С рельсов упасть - плюнуть раз, не удержишь поди ка.
Груз драгоценный состава - молчком отфутболен.

Рецензия
Очень хорошо! Особенные удачи: первая, вторая и четвертая строчки.
Восьмая и девятая строчки тоже отличные, но, мне кажется, знаки препинания лучше расставить так:

Скрягою Ревность скрипит от закрученных гаек,
Порожняком постоянно грохочет на стыках.

И концовка - отлично. Короче, придраться (а это моё хобби) не к чему.
Еще раз:

"Пару слезинок увидел - что рёв Ниагары.
Молнии Зевса бледнее,чем копья молчанья".

Это замечательные находки.За ЭТО вас примут на Парнас без очереди,предоставят отдельный кабинет,кофе в постель по утрам и воскурение фимиама.И простят тот мусор,который вы пишите в промежутках и жлобитесь выбрасывать,обзывая его дневником переживаний.
У вас уже накопилось достаточно ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА, на фоне которых дневник переживаний стал тенью, а ОНИ стали маяками вашей жизни.
Тени бледнеют и исчезают, а маяки разгоняют тьму обыденности и освещают ПРЕКРАСНОЕ,без которого наша жизнь становится просто бытом.
Л.Левитан

Иерусалим

“Наша улица” №139 (6) июнь 2011

небольшой духовой оркестр заиграл торжественный марш

Кира Анатольевна Грозная родилась 4 сентября 1975 года в Майкопе Краснодарского края. Росла в республике Киргизия, поселок Пристань Пржевальского, на полигоне, где служили её родители. С 1987 года живёт в Санкт-Петербурге.
Окончила РГПУ им. Герцена, специальность – психология. С 1997 года по 2009 год служила в транспортной милиции, руководила психологической службой. Сейчас - сотрудник психологического отдела Санкт-Петербургского университета МВД России, майор милиции, адъюнкт, преподаватель. Работает над кандидатской диссертацией.
Пишет стихи и прозу। С 2003 года является участником поэтического литобъединения А.Г. Машевского в «Фонтанном доме». В 2009 году в изд. «Геликон +» издала книгу «Китайская шкатулка», куда вошли её стихи, проза и рисунки. Произведения Киры Грозной публиковались в газете «Чехия сегодня», петербургских журналах: «Аврора», «Молодой Петербург», «Второй Петербург», «Парадный подъезд», «Мост», а также на сетевых ресурсах: «Молоко», «Folioverso».

Кира Грозная

ВОЗВРАЩЕНИЕ

рассказ

Осень в городе выдалась приветливая, нарядная. Дворники едва успевали сгребать листья с тротуаров. У ворот военной Академии, где росли высокие тополя, и на «генеральской» аллее, увешанной портретами выдающихся выпускников, и на плацу тоже валялись груды листьев. Рослые курсанты, взмахивая мётлами, как косари – косами, в шеренгу мели плац и аллею, сгребали листья в большие мусорные мешки и старательно утрамбовывали ногами, а потом бросали в кузов грузовичка и отряхивали ладони.
Осеннее солнце, заглядывавшее по утрам в серое здание, было ласковым и грустным, как старенькая бабушка, провожавшая внука в армию.
По этажам ходили офицеры, торопливо, но без суетливости проверяя чистоту лестниц и коридоров, «образцовость» стендов и безупречную прозрачность окон. На кухне сновали поварихи, клубился пар и готовился праздничный обед, как для высокопоставленных лиц, так и для учащихся, которые, проходя мимо кухонного помещения на склад или в спортзал, волоча инвентарь, потягивали носом.
– Генерал из Москвы приезжает! – перешёптывались курсанты.
– Новый начальник, наконец-то, – переговаривались офицеры.
– Георгий Аверьянович возвращается, – передавали из уст в уста поварихи.

Георгий Аверьянович Климов тридцать пять лет не был в городе, где начиналась его военная карьера.
Исполняющий обязанности начальника Академии, Павел Антонович Лапин, с делегацией встретил генерала на вокзале. По кивку замполита небольшой духовой оркестр заиграл торжественный марш.
– Отставить, – махнул рукой Климов, пожимая руку полковнику Лапину и свободной рукой похлопывая его по плечу, отчего Лапин зарделся.
– Павел, – выдохнул Климов, расплываясь в улыбке, – Что ж ты вширь-то всё растёшь? И куда жена твоя смотрит?
– Это я, Аверьяныч, с голоду пухну: сына женил и отделил, дочку замуж выдал, – пошутил Лапин, смущённо одёргивая китель, словно пытаясь замаскировать внушительный живот.
Генерал и полковник обнялись.
…Настоящее на мгновение стало прозрачным и зыбким, и из его глубин для них отчётливо проступило прошлое, в котором два молодых офицера в новенькой форме обнимались, прощаясь на перроне…
Присутствующие растроганно засопели. Курсанты из оркестра стояли, растерянно улыбаясь, смущённые невиданным ранее зрелищем, опустив инструменты. Никогда ещё им не приходилось видеть бравого генерала, смахивающего слёзы!
Наконец, высокий лейтенант подхватил чемоданы генерала и первым двинулся к вокзальному павильону. Все последовали за ним.
– А ты, Георгий, значит, без семьи приехал? – понизив голос, спросил Лапин.
– Видишь ли, Павел… моя Катя пока не представляет себе жизни «в глуши», как она выразилась, – грустно улыбнувшись, проговорил генерал, – В Москве у неё бизнес, друзья, там дочь и зять служат, ну, сам понимаешь. Она и генеральшей быть не жаждала...
– Так как же вы теперь? – Лапин сочувственно покосился на Климова.
– Я всё-таки надеюсь, Павел…
Тут генерал, помрачнев, отвернулся, а Лапин деликатно промолчал.
На площади перед вокзалом в ряд выстроились три чёрных «Volvo» с тонированными стёклами и газель для оркестрантов. Исполинского роста дворник с седой бородой сгребал листья на тротуаре. Пустой левый рукав его «афганки» был аккуратно заправлен под солдатский ремень. Дворник выпрямился и проводил взглядом генерала и его сопровождающих, садящихся в машину. И на лице его с высоким лбом, прорезанном горизонтальными бороздками, и в прищуре глаз трудно было что-то прочесть, но он стоял так ещё несколько минут после того, как машины покинули площадь.

Тот вечер был морозный и матовый, плац хрустел под ногами, как стекло, и дыхание превращалось в пар. Вдоль «генеральской» аллеи протянулся плакат с огромными разноцветными цифрами: 1975. Несмотря на отсутствие прочей мишуры, по особой торжественной атмосфере в училище ощущалось, что Новый год на пороге.
Курсант Гавриленко, весь покрытый красными пятнами, с виду – явно не в себе, ходил по пятам за взводным, просился в увольнительную.
– Гавриленко, тебе же сказано, нет, – не меняя интонации, отмахивался взводный, – Тебе сегодня в наряд заступать.
– Товарищ старший лейтенант, – тихо проговорил Гавриленко, – Мне бы с глазу на глаз с вами переговорить…
Курсанты видели, как Гавриленко вышел из кабинета через десять минут. Его лицо пылало больше прежнего, он вытирал кулаком глаза и шмыгал носом.
В коридоре его заметили два закадычных друга. Их койки стояли рядом с койкой Гавриленко. Загородили дорогу, придержали за плечи.
– Жень, у тебя что-то случилось? Мы можем помочь? – спросил один из друзей, худой и высокий Жорик.
Гавриленко, не отвечая, зло дёрнул рукой:
– Отцепитесь, чего пристали…
– Парень на нервах, – определил друг Жорика, краснощёкий и упитанный курсант по прозвищу Пингвин. За это прозвище кое-кому от курсантов порой крепко перепадало от Жорика, – Скорее всего, с Олей поссорились. Я видел, как ему дежурный передал записку.
– Оля – девушка серьёзная, вряд ли стала бы Гавриленке голову морочить, – задумчиво проговорил Жорик.
А через час, при построении взвода, старший лейтенант, осклабившись, произнёс:
– Товарищи курсанты, у меня для вас интересные новости. Наш Гавриленко скоро станет отцом. Вот так, оказывается, служба Родине не препятствует и… всему остальному. Молодец, курсант Гавриленко!
Курсанты дружно фыркнули. Правда, были и те, кто не засмеялся. Жорик и Пингвин, побледнев, переглянулись между собой. Ещё человека два-три смотрели на взводного почти с ужасом. Но никто ничего не сказал.
Гавриленко, засопев, дёрнулся вперёд.
– Стоять! – загремел взводный, повысив голос, и Гавриленко застыл на месте, – Стой, паскуда, пока три наряда вне очереди не схлопотал! Вот до чего докатились: ни чести, ни совести, только… и научились. Вот мы в ваши-то годы… Ладно, Гавриленко, иди, обдумывай своё поведение перед нарядом, и пусть вертихвостка твоя…
Гавриленко стоял, закрыв лицо рукой, его плечи вздрагивали.
– Слюнтяй, – брезгливо проговорил офицер, – Иващенко, отведи его в медпункт, пусть там нашему слабонервному валерьянки накапают. Вольно.
И он ушёл, осуждающе качая головой, чтобы вскоре напрочь забыть о Гавриленко.
Уже ночью, когда прозвучала команда «отбой», взводный, который был в ту ночь ответственным, зашёл на КПП, проверить наряд – и тут же получил пулю в живот.
Он даже не успел понять, что с ним произошло, и что за сила отбросила его на спину. Взводный застонал, с трудом приподнялся и успел увидеть несколько распростёртых тел, да бурые пятна повсюду, на полу и на стенах. В грудь ему упёрся автомат, и над ним нависла человеческая фигура. Взводный через пелену боли и нарастающего страха с трудом узнал в перекошенной физиономии – лицо Гавриленко.
– Сдохни, гад! – Гавриленко нажал спусковой крючок, словно надавливая с нарастающей силой на истекающее кровью тело. Так показалось взводному, который на этот раз уже не почувствовал боли, а просто для него на этом всё закончилось.
А Гавриленко выпрямился и удовлетворённо огляделся по сторонам. Ему на секунду померещилось, что дежурный капитан зашевелился. Нет, дежурный уже не дышит. И курсанты, громче других смеявшиеся над его унижением, умерли, даже не успев позвать маму.
Гавриленко сплюнул, вернее, попытался сплюнуть, но слюна почему-то закончилась.
– Сдохните, гады, – повторил он, деловито рассовал по карманам все добытые патроны и двинулся к выходу. Терять ему уже было нечего.
А ведь он тогда ещё даже не знал, что Оля, напрасно прождавшая его два часа возле КПП, не пошла домой, откуда её ранним утром выставили мать с отчимом, а по дороге свернула в парк, к каменистому обрыву, где подмерзавшую речку рассекал на две части бурный и разрушительный водоворот…
Жорик и Пингвин бежали через плац, задыхаясь не столько от скорости, сколько от страха.
– Может, показалось тебе? Я почему-то никаких выстрелов не слышал, – с трудом выговорил Пингвин.
– Нет, наверное, не показалось – у меня слух отличный. И ещё это… – пробормотал Жорик, – Предчувствие, что ли.
– Слушай, Жорка, если ты прав, то надо было всех разбудить, – пыхтя, отозвался Пингвин, – Что мы одни ему сделаем? У него там полный склад патронов…
– Да, а если всё же померещилось? Засмеют ведь. Нет, не хочу посмешищем до самого дембеля становиться, как Гавриленко.
И в этот момент тишину разрезали, с небольшими интервалами, ещё два, последних за этот вечер, выстрела…
После того, как Гавриленко вышел, дежурный пошевелился, приподнялся, закусив губу, чтобы не застонать от боли, подполз к окну, и, рывком вскинув своё исполинское тело на ноги, вторым рывком перебросил его через подоконник. Как только Гавриленко, пройдя по короткому коридорчику, открыл тяжёлую дверь, ему на голову обрушился приклад автомата. Только это спасло от неминуемой смерти двух маленьких фигурок, бегущих по открытому пространству в сторону КПП.
Дежурный покачнулся, опустился на колено и упал на землю, рядом с потерявшим сознание Гавриленко.
Жорик и Пингвин подбежали к нему.
– Михал Михалыч, как вы? Держитесь, мы сейчас врача позовём…
– Жить буду, – одними губами прошептал дежурный, слепив подобие улыбки.
Его грудь была мокрой от крови. Левая рука, простреленная в нескольких местах, висела, как плеть.

Нового начальника Академии водили по кабинетам, оборудованным компьютерами и учебными пособиями, показывали агитационные стенды и шкафчики с наградными грамотами и кубками, спортивный комплекс и актовый зал, а он кивал, улыбался, комментировал увиденное, но временами опять хмурился, по непонятной причине.
«Надо же», – думал генерал, – «Прошла целая жизнь…»
Однако жизнь его, жизнь в новом качестве, ещё только начиналась. И для всей Академии тоже наступала совсем другая жизнь, поскольку новая метла, как всем известно, и метёт по-новому.
«Мой предшественник был хозяйственник и формалист», – думал генерал, – «Он сделал, конечно, немало, но он сделал далеко не всё, что мог бы. Грамоты, кубки, отчёты о конкурсах по стрельбе, по художественной самодеятельности – это всё здорово, но… как зажаты курсанты, как здесь всё казённо. Впрочем, а раньше?»
И генерал опять смотрел поверх голов, только не в будущее, а в прошлое, и офицеры снова чувствовали себя не в своей тарелке.
А полковник Лапин всё говорил и говорил, комментируя то, что было создано здесь предшественником Климова. Георгий Аверьянович кивал, задавал вопросы и тоже говорил. Стены коридора отражали звучный голос, и половицы, покрытые ковровой дорожкой, постепенно привыкали к поступи нового хозяина.
«Какая всё-таки магнетичная личность – наш новый начальник», – думали офицеры.
– У нас есть оборудованный психологический отдел, – выступил вперёд замполит, – Мы вас сейчас же сводим туда. Ручаюсь, такого вы и в Москве не видали, Георгий Аверьянович!
Климов кивнул, и его проводили в просторный комплекс, где генерала встретили несколько миловидных улыбчивых женщин. На них безупречно сидела одинаковая форма, выправка была та же, что у всех сотрудников Академии.
Но рассыпавшиеся по плечам волосы, от золотистых – до иссиня-чёрных, блестящие глаза, яркие губы… это напоминало сотрудникам о том, что они попали в цветочную оранжерею.
Здесь были электрические фонтанчики, переливающиеся разноцветными лампочками, класс для тренинга с видеозаписывающим оборудованием и интерактивной доской, комната для релаксации с усыпляющими приборами и картой звёздного неба, наполненная восточными ароматами, массажные кресла и даже массажная кровать. Начальница, старшая по возрасту, брюнетка с безупречной улыбкой, провела экскурсию по комплексу, занимавшему не меньше полутораста квадратных метров. А девушки, разливавшие тонизирующий чай, светленькие, рыженькие и тёмненькие, все были под стать своей «шамаханской царице» – правительнице этого маленького царства снов и грёз: стройные, высокие, с такими же безупречными, профессиональными улыбками.
– Наши специалисты – кандидаты наук и аспиранты, профессионализма им не занимать, – вполголоса рассказывал замполит, – Оборудование заказывали в Москве. Ремонт обошёлся в…
И чувствовалось, что психологический отдел – предмет гордости замполита.
– Здесь, в вашем холле, раньше находился секретариат, вместо столика была стойка, а за ней – стеллажи с личными делами, – сказал генерал, обращаясь к начальнице отдела.
Та кивнула головой:
– Я знаю, ведь моя мама работала тут секретарём. А папа часто брал меня с собой на плац, когда не с кем было оставить дома…
«Вот как… Так ведь я хорошо помню её маленькой девочкой. А её отцом, значит, был легендарный Самойлов», – поразился генерал, возвращаясь мысленно на плац, где перед курсантами произносил приветственную речь харизматичный майор, а поодаль, у забора, резвилась девочка в красном пальто с капюшоном. Климов ещё раз пристально посмотрел на женщину. И в ответ она открыто улыбнулась, словно тоже вспомнив нескладного курсанта. Впрочем, возможно ли такое? Время необратимо изменило их всех.
– Хотите отдохнуть? Вы, наверное, очень устали с дороги, – услышал он, и все закивали головами: конечно, товарищ генерал устал, и ему необходим отдых.
Георгий Аверьянович послушно сел в массажное кресло, надел наушники и чёрные очки, и, уплывая вслед за шумом в ушах и световыми пятнами, закрыл глаза.
«Вот оно, лучшее достижение моего предшественника», – подумал он. – «Сюда можно прийти со своей бедой, снять стресс, отдохнуть… и тестирования курсантов, которым доверяют оружие – тоже не последнее дело».
Генерал проспал пятнадцать минут и, проснувшись, почувствовал себя бодрым и свежим.
«Моей бы Катерине побывать здесь, а то вечно на усталость жалуется», – подумал он.
Во время обеда, при посещении курсантской столовой, Климов снова отметил казённую обстановку, раздражающие взгляд красные портьеры на окнах и неудобные деревянные скамьи. Зато кормили курсантов хорошо, и ели они чинно и аккуратно, не давясь и не чавкая, в зале царило организованное спокойствие, как положено в военном учреждении в часы приёма пищи. Генерал остался доволен. В офицерском кафе обстановка гораздо больше радовала глаз, а в помещении, где питались генерал и его заместители, были накрыт банкетный стол.
– Мы вас очень ждали, Георгий Аверьянович, – тихо сказал его первый заместитель, разливая водку из запотевшего графинчика в хрустальные стопки, – Все эти годы… ваша репутация, я бы даже сказал, ваша слава… в общем, мы вам очень рады, и… добро пожаловать домой.
И присутствующие с улыбками чокнулись.
– За нашу новую жизнь!
– За ваше здоровье, товарищ генерал!

Вечером его привезли в новую квартиру в центре города. Она была просторной и чужой.
«Катю бы сюда», – снова с неожиданной грустью подумал Климов, включая телевизор с плоским экраном.
Катя, Катя… как она всегда ждала его, когда он уезжал в командировки, как была трогательно привязана к нему, как в юности собиралась, на полном серьёзе, посвятить ему всю свою жизнь. А теперь – не хочет жить «в глуши»… что ж, москвичка, собственный бизнес и свой круг, и всё это, хоть и обидно, перевешивает его, Климова, новое назначение и их совместное будущее, которое, вопреки возрасту и всему пережитому, ещё у них могло бы быть…
Климов усилием воли отогнал неприятное чувство к жене.
«Приедет, обязательно приедет», – сказал он себе, до конца не зная, что это – предчувствие или просто сильное желание.
И все последующие дни мысли о Кате его почти не тревожили, поскольку принимать бразды правления, знакомиться со сложным механизмом корабля, называемого Академией, оказалось хлопотно, увлекательно, а порой и небезопасно для нервной системы новоявленного начальника.
Он с заместителем шёл по коридору, когда услыхал:
… – свиньи, грязные скоты, вот вы кто! Для себя убираете, или для кого? Где ваша офицерская честь? Пока пинка не дашь…
Климов, резко толкнув дверь, вошёл в уборную. Двое курсантов от испуга чуть не выронили швабры. Молодой капитан, только что распекавший нерадивых дежурных, вытянулся по стойке смирно.
– Это вы назвали курсантов свиньями и скотами? – тихо спросил его Климов.
Все молчали: капитан, курсанты, выросший за спиной генерала полковник Лапин.
– Зайдёте ко мне в кабинет, – приказал генерал, повернулся и вышел.
И никто не узнал, о чём в этот день говорили за закрытой дверью генерал с капитаном.
Первое совещание проходило в конференц-зале. Генерал сидел во главе овального стола. Его заместители, воспитатели, офицеры расположились вокруг стола. Здесь были все, кто отвечал за дисциплину, учебный процесс, весь экипаж корабля, все мало-мальски важные лопасти, рычаги, винтики сложного механизма.
После общих фраз выступил сам Георгий Аверьянович.
– Я начну с главного, – заговорил он, неожиданно резко, – с того, что меня покоробило здесь, в Академии. За последние три дня я видел своими глазами, к сожалению, не единичные случаи, когда офицеры оскорбляли курсантов. Этого не должно быть, и я лично позабочусь о том, чтобы курсантов в Академии уважали и обращались к ним вежливо и корректно.
Офицеры молчали, потому что никто не ожидал, что первое же выступление нового начальника на совещании обернётся проповедью.
– Я расскажу вам одну старую историю, – произнёс Георгий Аверьянович, – Она произошла в одном военном училище, под Новый год. Офицер оскорбил курсанта. У курсанта была девушка, и случилось так, что она забеременела, а семья отказалась от неё. Времена были такие, люди зачастую жили предрассудками, забывая о главных жизненных ценностях. И вот, этот курсант просился в увольнительную, к своей девушке, чтобы успокоить её, побыть с ней, а командир взвода его не отпускал, потому что парень должен был заступать на дежурство. Тогда курсант рассказал ему о своей беде, но взводный, вместо того, чтобы посочувствовать и помочь, посмеялся над ним. Он построил взвод и всё рассказал другим курсантам, и многие из них тоже посмеялись.
В тот же вечер, заступив в наряд, курсант отобрал боекомплекты у своих товарищей, и всех перестрелял. Дежурного с помощником, курсантов из наряда, офицера, который его оскорбил – всех. Затем он вышел из дежурки, чтобы прийти в казарму и перебить курсантов своего взвода спящими. Но дежурный, хоть и тяжело раненый, сумел выбраться в окно, встретил курсанта на выходе и оглушил прикладом по голове…
В зале стояла абсолютная тишина. Только Лапин почти неслышно постукивал пальцами по столу, глядя в пол.
– Этому курсанту дали пятнадцать лет, – проговорил Климов, – и когда на суде его спросили, сожалеет ли он о совершённом преступлении, он ответил: «Если я о чём-то и жалею, то лишь о том, что убил не всех, кто меня унижал». А произошло это в нашей Академии, которая тогда, тридцать пять лет назад, была военным училищем. И произошла трагедия только потому, что офицер унизил курсанта…
Георгий Аверьянович встал с места и подошёл к окну. Он смотрел вниз, на плац, и все повернули головы в ту сторону, как будто могли что-то рассмотреть за пеленой времени.
– Кстати, среди нас есть очевидцы тех событий, – Георгий Аверьянович повернулся к залу, в упор посмотрел на Лапина, и тот, подняв голову, встретился с ним взглядом. – Что, Павел Антоныч, молчишь? Расскажи присутствующим, как ты чувствовал себя тогда. И что мы с тобой пережили, пока бежали от казармы в сторону КПП, прекрасно понимая, что произойдёт, если он выйдет из дежурки и пойдёт через плац, вооружённый до зубов. Что будет с каждым, кого он встретит. Что ждёт ребят нашего взвода…
Все молчали.
В полной тишине генерал Климов подошёл к столу, постоял, потом взял свой планшет, и, внезапно повернувшись, вышел из зала.

Осень горела ярким факелом: в парках и скверах города жгли листья. Первый мороз уже был на подходе, хотя снега не ожидалось. Но голоса детей звенели в вечернем воздухе, как колокольчики, и хотелось спрятать руки в рукава куртки, а нос – под воротник.
Уже была полночь, давно закончились вечерние новости, и он погасил верхний свет, когда тренькнул мобильник: пришло SMS. Климов взял телефон в руки, провёл пальцем по сенсорному экрану – и прочитал сообщение от Кати:
«Прости, что не звонила. Беру отпуск, жди через неделю, хочу увидеть, как ты устроился. Целую, люблю, твоя генеральша».

Санкт-Петербург

"Наша улица” №139 (6) июнь 2011

босс был особенно благодушен и подстригал розы

Олег Степанович Гордеев родился 14 мая 1940 года в Саратове। Профессия - строитель. Значительную часть жизни преподавал в ВУЗе, кандидат технических наук, доцент. С начала 90-х годов занимался строительным бизнесом, который свернул несколько лет назад. Пишет тогда, когда образуется свободное время и возникает потребность изложить определённую тему. Последняя публикация в газете "Завтра" за 2008 год о проблемах высшей школы.

Олег Гордеев

ПРИСТАНИЩЕ СТРАЖДУЩИХ

рассказ

Я остановил автомашину перед закрытыми воротами базы металлолома. Сегодня рабочий день закончился раньше чем обычно. Небесный софит угасающим светом едва пробивал дымовую завесу от выгорающих машин, освещая безлюдную площадку в окружении декораций из искорёженного металла и ветхих строений. Недоставало только действующих лиц. И они появились.
Из жилого вагончика с пьяными воплями выбежали двое молодых мужчин. Они обменялись несколькими плохо скоординированными ударами, и, слегка отрезвленные, переругиваясь, вернулись допивать спиртное, пока усталость и опьянение не свалят их в тяжёлый сон. Один из них, Денис, не смог оправиться после контузии, полученной в горячей точке, и ушёл из семьи. Другой случайно забрёл на базу в поисках работы. Он не помнил свою прошлую жизнь и своего имени. Через некоторое время он исчезнет также внезапно, как и появился.
Я привычно наблюдал унылую картину. Ни единого деревца, ни травинки. Козловой кран; железнодорожный путь; вагон, поданный под погрузку лома. Поля вздыбленных усечённых элементов с ранящими поверхностями. Каждый осколок металла хранил память о безжалостной ломке и резке ранее работавшей цельной конструкции, удерживая в себе боль деформированных атомных решёток и разрушенных электронных связей.
Неорганизованная тёмная энергия, скопившаяся в металле от техногенных аварий, от жёстких излучений, усталости металла и криминальных способов завладения им, индуцируется в окружающее пространство и притягивает в зону своего распространения людей аналогичной энергетической наполненности из-за разбалансированности их душевного состояния. Тогда человек и металл входят в своеобразную гармонию, отличную от гармонии жизнеутверждающего мироустройства.
На крутом вираже судьбы меня выбросило из привычной колеи во владения босса, хозяина сети приёмок металлолома, который стремился на основе перворожденного бизнеса наладить выпуск производственной продукции. Ему это удалось в отношении корпусной мебели, которая реализовывалась в его собственных магазинах. Теперь он задался целью создать цех металлоконструкций, организацию которого поручил мне. Старое списанное оборудование было давно завезено с заводов на базу и ждало своего часа. На восстановление отживших свой век станков уходила большая часть средств и времени. Старое складское здание под цех также нуждалось в ремонте. Требовались рабочие руки.
До моего прихода уже работал электрик, мужчина 52 лет, который имел большой опыт и не видел безвыходных ситуаций, был добродушен, в деле безотказен. Но болезнь жены, которая большую часть времени проводила в больнице, угнетала его. Он временами замыкался, уходил в себя, много курил. Чтобы сбросить оцепенение, заставлял себя встать и во весь голос пропеть несколько строк из какой-нибудь бодрящей песни, поднимая свой дух подобием петушиного крика.
Пришли устраиваться ещё двое. У каждого из них была своя проблема, которая заставляла их цепляться за любую работу, хотя бы на короткое время и без официального оформления
Слесарь производил впечатление думающего, грамотного человека, недавно отметившего сорокалетие. Имел среднее техническое образование, был сообразителен и трудолюбив. Вынужден был уехать с семьёй из Туркмении ради качественного высшего образования детей. Квартиру на старом месте не удалось продать и, по слухам, её уже заняли местные жители. Семья жила в общежитии, в котором жена устроилась комендантом. Перспектив на приобретение квартиры практически не было. Однажды, в жаркий день, когда он разделся до пояса, я заметил на его груди длинный багровый операционный шов. «Делали операцию на сердце, меняли клапаны. Скоро предстоит следующая плановая операция», - пояснил он. Когда этот день наступил, он уже не вернулся на базу.
Молодой человек лет двадцати пяти оказался сварщиком, он не был уверен, что его возьмут, так как только что вышел из заключения. «За что?». Он привычно назвал номер статьи, как оказалось после разъяснения - за хулиганство. Рассудив, что это не клеймо на всю жизнь, я дал ему возможность показать своё мастерство. Работать он умел, но не утруждал себя и успевал выспаться, когда я был в отъезде.
В дальнейшем появился ещё один работник по восстановлению гильотины для рубки металла - пожилой мужчина, офицер в отставке, участник войны в Афганистане. Работал он легко и радостно; опыт работы с металлом как бывшего танкиста помогал ему справляться с заданием. Но однажды он надолго исчез. После появления объяснил своё отсутствие лечением старых ран в госпитале. Затем исчезновения его стали регулярными и всем стало ясно, что скрывается под фразой "лечь в госпиталь".
Сейчас он идёт в мою сторону, приближаясь к машине. Обычно быстрый в движениях, он шёл тяжело и неуверенно. Отёкшее и красное от высокого давления лицо свидетельствовало о глубоком похмелье. Я вышел ему навстречу. Он старался улыбаться и как будто был рад меня видеть. «Зачем Вы здесь в таком виде?» - «Пришёл узнать о зарплате». Зарплату задерживали, как правило, до одного месяца и это создавало многим трудности. Ясно, что у него не осталось ни копейки. Я дал ему, сколько мог, на выздоровление. Из прежних моих разговоров с ним я знал, что его жена погибла на производстве, где она работала автодиспетчером. Её задавил грузовик, сдававший задним ходом. «Водителя осудили?» - «Нет. Я сказал на суде, что его вины нет, потому что он не мог её видеть в той ситуации». Смерть жены была не единственной причиной запоев. Несостоятельность в жизни двух взрослых сыновей усугубляла его душевное состояние. Старший состоял в банде, которая действовала в другом городе, а младший был безнадёжным наркоманом.
Одни рабочие уходили, на смену им приходили другие, но в результате работы на объекте подошли к завершению. По обыкновению босс заказал молебен при открытии цеха и получил благословение на изготовление могильных крестов из металлических труб.
После этого он перевёл меня в офис и назначил на должность заместителя гендиректора, к коему факту следовало отнестись с определённой иронией, поскольку все распоряжения исходили только от босса, а отсутствие официального оформления по приказу делало меня не назначенным, а названным на эту должность.
Пора было возвращаться в офис. К этому времени начинали съезжаться держатели мелких приёмок, обустроенных в частных гаражах и разбросанных по всему городу. Они спешили отчитаться и получить деньги на новую партию металла. К моему приезду двор был почти полностью заполнен машинами.
Офис располагался в здании бывшего детского сада, проданного в своё время под квартиры. Босс купил три квартиры, которые уже долго использовал без перевода в нежилой фонд. Охрана офиса состояла из бойцов собственного охранного предприятия. Правда, бойцами их назвать было трудно. Одетые в камуфляж, это были обычные случайные люди, пенсионеры или больные. Вопросы экономии были выше проблем безопасности. Больший упор делался на антураж и обеспечение видимой крутости. В углу двора, у забора, маялся чёрный, угрожающего вида старый дог с отвисшей кожей на челюстях, уродливою красоту которого можно было оценить только со временем, когда страх к нему сменялся симпатией. Временами он срывался с цепи, гоняясь за воронами, но не причинял никому вреда. Босс укладывал монстра движением руки и тот покорно лизал его обувь.
Приёмная представала в контрастном виде. Слева от стола секретаря угол был украшен иконами, а справа на полках стояли тома Ленина и всякая разность из цветного металла: бронзовый бюст Сталина, пионерский горн, подсвечники, статуэтки и прочие вещицы, выуженные из сданного лома. Перед стойкой охранника на стене висела доска информации, на которой размещались приказы о выговорах, штрафах и о работе в субботние дни.
Приёмщики заходили по одному в кабинет, где совершался таинственный, строго охраняемый акт приёма-передачи денег. Деньгами оперировал финансовый директор, молодой человек лет тридцати, субтильного сложения, с бледным анемичным лицом. Он зажимал пачку купюр между пальцев двупалой левой руки и отсчитывал деньги выверенными движениями правой.
Закончив расчёты с держателями приёмок, он обычно ехал на своём подержанном «Мерседесе» («Кроме этой машины у меня ничего больше нет», - жаловался он мне доверительно) с отчётом к боссу в его коттедж. Обсуждали планы на завтра, касались религиозных тем, пили коньяк. На другой день он был в полуобморочном состоянии от пониженного давления. Падал на диван и секретарь отгоняла посетителей от двери его кабинета. Наглотавшись таблеток, как правило, через некоторое время справлялся со слабостью. Придя в себя, компенсировал тягостное общение с набожным шефом матерными шутками в окружении офисных девчонок, которые в ответ весело похохатывали, и сами были непрочь повыражаться.
Но в этот вечер все оставались в ожидании торжественной церемонии по случаю юбилея фирмы - её десятилетия.
Вскоре приехал настоятель строящегося храма в цивильной одежде, которому босс оказывал спонсорскую помощь Белый джип протоирея и чёрный джип босса стояли рядом как оставленные крылья светлого и падшего ангелов. Их владельцы к обоюдному удовольствию обнялись и троекратно расцеловались.
С некоторых пор босс ощутил на себе сильное влияние церковного уклада жизни, неуклонно выполнял все узаконения церковного календаря и стремился приобщить к подобному образу жизни своих работников. Однако православное воспитание его подопечных шло нелегко, да и ему самому не всегда удавалось справиться с той тёмной силой, что накопилась в нём во времена его греховного бытия. Мучимый частыми вспышками гнева, а также многочисленными постами, которые он старательно соблюдал, испытывая при этом физический дискомфорт, он подолгу ни с кем не разговаривал и временно прекращал деловые отношения. Тогда в офисе все погружались в атмосферу напряжённого ожидания и беспокойства, не понимая истинных причин перемен в поведении босса. Каждый начинал анализировать свои поступки, стараясь определить степень своей вины в отношениях с ним, терзаясь неопределённостью ситуации.
Между тем всё уже было готово к совершению службы. Помощник пресвитера разжёг угли в кадиле. Все стояли вдоль длинного стола с угощениями и напитками, держа в руках зажжённые свечи. Пресвитер начал молебен с просьбой у Бога процветания бизнеса и благополучия раба его Василия (босса). Имена всех присутствующих сподвижников также были названы в молении об их здоровье и праведной жизни. Босс стоял рядом со священником, лицом к своей братии, смиренно склонив голову с редкой сединой и принимая благословения осенением крестом, в некоторые моменты прикладываясь к нему губами.
В ходе молитвенного чтения крестилась только половина паствы, другая её часть не была подготовлена к таким обрядам и стояла скованно, не пытаясь делать лишних движений. Явно богомольными смотрелись только пять-шесть человек, которые, осеняя себя крестным знаменем и кладя поклоны, чётко попадали в ритм и смысл произносимой молитвы. Девчонки из офиса чувствовали себя неловко, казались растерянными, не крестясь по неумению и неверию, слегка при этом розовея от смущения. Воздух в помещении становился гуще и острее от запаха ладана и горящих свечей. Крупный мужчина не выдержал застойной атмосферы и слегка качнулся. Его вовремя поддержали и бережно вывели на свежий воздух.
По окончанию службы священнослужителей проводили, предварительно наполнив их сумки угощениями. После этого приступили к застолью. С речью выступил начальник службы безопасности (тесть босса), который обрисовал хронологию развития бизнеса, не затрагивая деликатных подробностей. Босс основал своё дело в 23 года. До этого закончил кулинарный колледж и неизвестно чем занимался ещё, пока вдруг не оказался при деньгах. То, что он несколько лет назад получил диплом юриста, благоразумно умалчивал, понимая, что знаний по специальности не приобрёл.
Когда все речи были сказаны, первые рюмки опрокинуты, босс, повинуясь какому то внутреннему порыву, подозвал к себе Пашу, худенького паренька лет восемнадцати, который выполнял обычно подсобные работы, налил доверху стакан водки и протянул ему: «На, выпей за моё здоровье». Недавно кем-то побитый на улице, с синяком вокруг глаза, тот принял стакан - «За Ваше здоровье, шеф», - осушил его до дна на глазах молчаливого сообщества и мышкой ускользнул в тень. «Вероятно, украшения его глаз будут сегодня более симметричны», - подумал я про себя.
Утро в офисе начиналось с появления во дворе “ Палёного”, водителя самосвала, получившего заглазно кличку за обширные ожоги на лице и теле, чудом избежавшего гибели в загоревшейся автомашине. Его обязанностью было свозить металлолом из приёмок на центральную базу. К этому времени подходил и “Бешенный”, прозванный так за свой вспыльчивый нрав и орущую манеру общения. Он выполнял обязанности диспетчера и держал при себе дежурную кассу, как правило, для откупа от ментов. У них начиналась обычная в таких случаях перебранка. “Палёный “ медлил выезжать со двора, тянул время; а “Бешенный” гнал его быстрее с глаз долой, распаляясь до истошного крика. Выпив с похмелья пива, он получил некоторое облегчение в голове и заряд вновь забродившей энергии, после чего голос его ещё более окреп и усилился.
“Палёный”, наконец, уехал, а “Бешенный” подсел ко мне в машину. Его разбирали какие-то масштабные идеи и государственные соображения, которые всегда заканчивались мыслью о необходимости народного восстания.
Около десяти подъехал босс. Среднего роста, плотный, одетый в модный костюм, при галстуке, пахнущий хорошим одеколоном. С радостной улыбкой его встречала секретарша - ширококостная, властная девушка, лишенная женского обаяния. «Вероника, сделай, пожалуйста, чайку»- обратился он к ней. Она вынесла ему чашку чая во двор, он перекрестил напиток, прошептав над ним краткую молитву и, отпивая маленькими глотками, беседовал со своими единомышленниками (так он называл своих работников). Подошёл поздороваться и “Бешенный”. Босс посмотрел в его мутные глаза и спокойно, с вкрадчивыми интонациями стал увещевать: «Иди, сдай деньги…» - «Вы мне не доверяете, шеф?» - упрямился тот, растягивая губы в хмельной улыбке. Установилась пауза, в которой они стояли друг против друга, напряжённо улыбаясь до момента, когда “Бешенный”, наконец, не поплёлся сдавать деньги. Но, вероятно, не дошёл до цели.
На другой день финансовый директор сказал мне официально строгим, взволнованным голосом: «имейте в виду, Петриков (это “Бешенный”) у нас больше не работает. Он обманщик и вор. Он проиграл деньги, которые получил под расчёт». Босса часто обкрадывали, но он спокойно переносил потери, очевидно имея в уме схему по возврату утерянного за счёт своих единомышленников. Что же касалось текущих затрат и повышения зарплат, то здесь он был до предела мелочен.
В один из летних, солнечных дней, когда босс был особенно благодушен и подстригал розы, взращённые им на маленьком пятачке земли во дворе, я напомнил ему о продаваемом строении в лесопарковой зоне. Он тут же согласился выехать и мы на его внедорожнике в считанные минуты преодолели перепад высот в триста метров над уровнем города и оказались в царстве тишины, зелёного буйства и безмятежности. Босс осмотрелся, оценил красивый вид на город, не обнаружив человеческого присутствия вокруг. Ностальгическая улыбка по ушедшей юности смягчила черты его лица: «Здесь хорошо “метелить”», - произнёс он, инстинктивно сжав пальцы рук. Только в этот раз я заметил в косых лучах солнца короткий шрам над его левой бровью.
Босс постоянно был занят собственным строительством, как правило, самовольным, поэтому держал при себе проектировщика, который профессионально помогал воплощать его фантазии в чертежах. Это был высокий, худощавый мужчина солидного пенсионного возраста, со своеобразной, неровной походкой. Он напоминал мне Дон Кихота, как по внешности, так и по своему внутреннему содержанию, Будучи принципиальным и правдивым, он одинаково откровенно отвергал как церковных служителей, так и партийных функционеров, но всегда остро переживал несправедливость в человеческих отношениях. Опытный и грамотный технический специалист был враждебно настроен к компьютерной технике и сотовой связи. Работал большей частью дома, а когда приходил в офис, читал мне по памяти обширные куски из произведений известных поэтов. И свои конструкторские разработки он воспринимал, мне кажется, как поэтические образы. Никогда не был женат, а когда однажды он решился на этот плохо обдуманный шаг в пятьдесят лет, судьба преподнесла ему жестокий урок за несвойственный его характеру поступок – у него парализовало ноги. Свадьба не состоялась, а он несколько лет боролся за возможность подняться с постели. Его отец, сострадая, и не видя признаков выздоровления, говорил ему: "Смирись, сын…». Когда он мне рассказывал об этом, в его глазах читалась пережитая боль и непрощённая обида. Но он победил и встал. Его звали Сергей Борисович.
Подошло время обновления лицензии. Метрологический центр производил проверку всех измерительных приборов, в связи с чем я привёз на базу проверяющую, симпатичную девушку, и вместе с ней пару тяжеленных тарировочных гирь, с которыми намучился при погрузке их в машину. Въезд на базу нам преградил джип босса, а сам босс в этот момент избивал палкой пса, которого прикармливал сторож. Палка сломалась, а пёс продолжал лаять и не отступал; тогда босс велел сторожу принести биту, которой он и утихомирил разъярённое животное. Бродячий пёс в своё время прижился на новом месте и взял на себя обязанность облаивать всех незнакомых ему личностей, а так как босс практически никогда не появлялся у ворот вне машины, то пёс по своему собачьему соображению посчитал его чужим, за что и был наказан.
Начальника базы я нашёл в вагончике. Он и его приятель увлечённо играли в нарды и курили какую-то вонючую смесь. Юрий Белов, на приятельском жаргоне « Белый», стокилограммовый мужчина лет сорока, пришёл из спорта после тяжёлой травмы и надолго вжился в производственный и бытовой характер этой работы. Воспоминанием о прошлом увлечении служила боксёрская груша, подвешенная за вагончиком, которую он иногда дружески похлопывал по кожаным бокам и лениво дарил ей несколько ударов. Моё появление вызвало у него досаду за прерванный кайф, но он молча пошёл открывать контейнер с весами. Когда же я предложил ему дать своих рабочих для перетаскивания гирь, то он вдруг взвился от приступа ярости, страшно матерясь и угрожая моему физическому состоянию. Я посчитал благоразумным не доводить дело до прямого контакта и в буквальном смысле сохранить лицо. Поэтому поспешил сесть в машину и через зеркало заднего вида наблюдал как “Белый” стал перетаскивать гири из багажника в контейнер.
На милую девушку всё увиденное и услышанное произвело угнетающее действие. Она машинально закончила свою работу и мы, испытывая неловкость по отношению друг к другу, покинули базу. Я извинился перед ней и, желая сгладить впечатление от безобразных сцен, попытался объяснить, что у нас работают трудные люди, вспыльчивые, но отходчивые, а виновата во всём патогенная зона, которая образовалась в границах базы. Она изменяет работающих здесь нормальных людей, делая их на время невменяемыми. Для девушки такое объяснение показалось слишком абстрактным, на что она только ответила неприязненно: «зачем мне всё это».
В тот же день я проезжал по улице с односторонним движением мимо диспетчерского пункта, со стоящими в ряд автобусами вдоль правого бордюра, по оставшейся узкой полосе дороги. Вдруг наперерез мне из-за головного автобуса выбежал мальчик лет семи. Он продолжал бежать, повернув ко мне лицо со счастливой улыбкой. Я нажал на тормоз и резко повернул руль влево, попал в яму и ударился в высокий бордюр, отчего меня завалило на пассажирское сиденье, а ноги оторвало от педалей. Мне удалось не выпустить руль из рук, но избежать столкновения не смог. Мальчика я задел правым углом бампера; проскочил между ним и деревом, с трудом поймал педаль тормоза и остановил машину уже на асфальте, проехав метров десять по газону. Когда я подбежал к месту, где лежал на дороге мальчик, вокруг него уже собрались люди. Кто-то подложил ему подушечку под голову, с которой натекла небольшая лужица крови. Босые ноги были в пыли, рядом валялись шлёпанцы, в которых он умудрялся так быстро бегать. Одна из женщин звонила по телефону, вызывая скорую помощь. Я повторил вызовы в скорую и в ГИБДД; наклонился к мальчику, ноги его были подогнуты, тело сотрясал озноб. «У тебя что-нибудь болит?». «Нет», - ответил он в очевидно шоковом состоянии. Та женщина, что звонила по телефону, с трудом расспросила его, где он живет, и уехала искать родителей. Вскоре она привезла маму, которая выглядела огорчённой, но достаточно владеющей собой. Всё это время она была дома, а мальчишка гонялся за три квартала по самым оживлённым улицам. «Я ему сколько раз говорила, дураку, чтобы он не отходил от дома», - в сердцах бросила она. Вскоре подъехала скорая, и увезла их в больницу. Тут же объявились сотрудники ГИБДД, которые занялись своим профессиональным делом. На меня с самого начала никто не обращал внимания - пострадавший на месте, виновник и его машина на месте, следы на асфальте, свидетели нашлись. Один из них был диспетчер, который, понимая всю картину происшествия, подошёл ко мне с просьбой не оставить семью без материальной помощи. В волнении я курил одну сигарету за другой. Наконец, схема ДТП была нарисована, свидетели опрошены. Ничто не указывало на мою вину, но гаишники старались блефовать, намекая на возможное обвинение. Чтобы иметь какой-то шанс уличить меня, решили проверить тормозную систему. Разогнали машину, резко затормозили. На тормозном пути наиболее чётко проявились следы от передних колёс. Так и должно было быть, но это обстоятельство решили квалифицировать как неисправность. Не желая спорить, я задал наивный вопрос: «Что теперь?» Пожилой гаишник сказал многозначительно, глядя себе под ноги: "С молодыми проще...» - «Сколько?» - спросил я. «Давай три рубля». Я полез было в карман, но он меня остановил: »потом». Ещё предстояла проверка моего физического состояния непосредственно в отделе. Пройдя медицинское освидетельствование и подписав протокол, я получил свои права и с давлением в двести двадцать поехал в офис. С этого момента я уже никогда не забывал, что такое сердечнососудистое заболевание. Следствие не выявит моей вины.
Но лично я отчётливо осознавал свою вину - я должен был интуитивно почувствовать опасное место и снизить скорость до предела. Ощущение этой вины осталось во мне навсегда. У мальчика оказался закрытый перелом бедра и черепно-мозговая травма. Я выполнил совет босса и заказал в ближайшей церкви молебен за выздоровление Коли. Уже через месяц он будет в порядке.
Этот день не хотел кончаться мирно и благополучно.
Босс решил освободить один гаражный бокс во дворе офиса и сделать в нём хранилище дорогостоящих вещей, изредка попадающихся в привозимом на сдачу металлоломе, этакую сокровищницу редких находок. Несколько дней назад покрасили пол, а сегодня босс обнаружил, что краска потрескалась и отходит от бетонного основания. Советы давал ему Сергей Борисович, но как-то мимоходом, особо не вдумываясь, что делает его шеф, считая, что в таком простом деле может разобраться каждый. Расстроенный босс призвал к ответу Сергея Борисовича. Раздосадованный, в свою очередь, Сергей Борисович сказал ему что-то не вполне дипломатичное. Это взбесило босса, он закричал, обращаясь уже к финансовому директору: »Виталий Иванович! Почему он разговаривает как старый маразматик?!» Лицо его было перекошено злобой, как в тот момент, когда он бил собаку. Бомба была брошена и она взорвала Сергея Борисовича: «Я ухожу от вас», - сказал он резко, уже на ходу. Он удалялся неровной походкой, прямой и высокий, с папкой в руке, стараясь сохранить достоинство твёрдостью своего шага. Волна негатива накрыла всех присутствующих во дворе. Движение остановилось. Люди были подавлены.
Уже вечером, когда я возвращался с автостоянки домой, мне повстречался человек среднего возраста и полноты, который был крайне взволнован и разговаривал с собой, внушая мысль о невменяемости по опьянению или душевном расстройстве. Когда мы поравнялись с ним, он остановился и протянул мне руку, как бы ища поддержку и заговорил: «Я виноват, я очень виноват, но я прошу Бога, чтобы он простил меня, Бог простит меня». В ответ я протянул ему свою руку и увидел, что он абсолютно трезв, глаза его чисты и наполнены невыразимым страданием. «Бог не всё может простить», - сказал я ему, предполагая, что вина его слишком велика. «Не всё?» - разочарованно произнёс он, постоял несколько секунд и пошёл прочь, погружаясь в темноту ночи.

Саратов

“Наша улица” №139 (6) июнь 2011

В этот момент наступил долгожданный Апокалипсис

Валерий Михайлович Роньшин родился 19 июля 1958 года в городе Лиски Воронежской области। Окончил Петрозаводский государственный университет по специальности «история», и Литературный институт им. М. Горького по специальности «литературное творчество». Дебютировал как прозаик в журнале «Континент» (1991). Публиковался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Нева», «Юность»; в детских журналах: «Трамвай», «Жили-были», «Костёр», «Куча Мала", «Кукумбер» и пр. Автор более 20 книг. Живет в Санкт-Петербурге. В "Нашей улице" публикуется с №126 (5) май 2010.

Валерий Роньшин

ЦИНЬ ЦИНЬ

два детских рассказа для взрослых

Опасное путешествие мухи Жужу

Мало кто знает о том, что мухи зимой вовсе не засыпают, а так же, как и птицы, улетают в тёплые края. Просто когда стаи птиц летят по небу на юг, печально крича, их видно невооружённым глазом; а ко-гда стаи мух летят по небу на юг, печально жужжжжжжжа, их и воо-ружённым-то глазом не увидишь.
Так вот, наступила поздняя-препоздняя осень и все мухи улете-ли на юг. Впрочем все, да не все. Одна муха, по имени Жужу, оста-лась. Она была весьма романтичной особой, и ей хотелось посмотреть на «пышное природы увяданье», как сказал поэт. Муха Жужу, кстати говоря, тоже была поэтом, вернее – поэтессой. Вот почитайте-ка одно из последних её лирических стихотворений:

Поздняя осень. Дома опустели.
Мушиные стаи на юг улетели.
Не улетела лишь муха одна.
Грустно жужжжжит она у окна...

По правде говоря, мухе Жужу было отчего «грустно жужжж-жать». Потому что недолго ей пришлось любоваться красотами увя-дающей природы. В один прекрасный день Жужу внезапно атаковали тысячи и тысячи странных и холодных белых мух. Жужу вначале по-думала, что это какие-то мухи-мутанты или мухи-инопланетянки – она ведь ни разу за всю свою мушиную жизнь не видела снежинок. А вскоре по мухе Жужу ударили крепкие морозы, да так сильно удари-ли, что отбили у неё всякую охоту лететь на юг на своих двоих кры-лышках.
И Жужу решила не лететь на юг, а – ехать. На поезде. Влетела она в вагон – да не в какой-нибудь, а повышенной комфортности – за-летела в одноместное комфортное купе и с комфортом же там распо-ложилась.
Но тут вдруг дверь отворилась и в купе вошла проводница, а за нею генерал.
- Располагайтесь, пожалуйста, - сказала проводница генералу.
- Слушаюсь! – козырнул генерал.
- Это купе занято, занято! - зажужжала муха Жужу.
Но ни генерал, ни проводница не обратили на Жужужино жужжание никакого внимания.
- Чай пить будете? - спросила проводница генерала.
- Так точно! - козырнул генерал.
- С лимончиком?
- Никак нет! – козырнул генерал.
Проводница пошла за чаем – топ-топ-топ.. А поезд пошёл на юг – тудух-тудух-тудух… А генерал взял да и плюхнулся своим гене-ральским задом прямо на муху Жужу – ПЛЮХ!.. На этом самом месте наша история могла бы и закончиться, но буквально в самый послед-ний момент муха Жужу успела увернуться и перелетела на стенку.
- Какое хамство!.. - принялась возмущаться Жужу. - Какое бес-культурье!..
А генерал, увидев на стене муху, вместо того, чтобы извиниться перед ней за свой некрасивый поступок, кааааааак размахнётся своим генеральским кулачищем да каааааак врежет мухе Жужу по мор... ой, извините… по лицу.
Жужу даже дар речи потеряла от такого обращения… За что?! За что?! – клокотала обида в её мушиной груди. Ведь Жужу генерала ни единой лапкой не тронула. А он своим кулачищем чуть было по стенке её не размазал!..
- Солдафон неотёсанный!.. - обретя дар речи, прожужжала Жу-жу и перелетела в соседнее купе.
А здесь сидела дама, интеллигентная-преинтеллигентная. В оч-ках. И с книжкой.
Муха Жужу сразу же расположилась к интеллигентной даме, и ещё расположилась на её книжке – почитать. Ведь Жужу тоже была интеллигентная дама, только мушиного вида.
А в книжке было написано:
«Надо любить наших братьев меньших: мышат, лягушат, утят, жучков, паучков…»
Прочитав эти строчки, муха Жужу одобрительно зажужжала, так они ей понравились.
А интеллигентная дама, услышав жужжание и увидев Жужу, сидящую на странице – рррррррраз! – резко захлопнула книжку. Ещё б чуть-чуть – и Жужу оказалась бы расплющенной между страницами. Спасло её буквально чудо: когда дама захлопывала книгу, между страниц поднялся ветер и сдул Жужу на столик.
Но и на столике интеллигентная дама не оставила Жужу в по-кое и каааааааак размахнулась всё той же книжкой… Жужу едва ус-пела взлететь, когда раздался удар почище ядерного – БА-БАА-Х!!!.
Сомнений быть не могло: за одну минуту интеллигентная дама дважды – ДВАЖДЫ! – пыталась убить муху Жужу.
Жужу вылетела из купе, буквально пылая от негодования. Да что же это такое получается?!. Да что же это за люди-то такие?!. Ведь Жужу просто примостилась рядышком с дамой, книжку почитать. Не нравится тебе это – скажи интеллигентно: так мол и так, не мешайте, пожалуйста, мне читать. А убивать-то зачем?!.
Муха Жужу до того расстроилась, что даже проголодалась. И полетела в вагон-ресторан.
Она похлебала немножечко соляночки из тарелочки какого-то дядечки; потом съела немножечко котлеточки из тарелочки какой-то тётечки. И напоследок решила подкрепиться капелькой крепкого ко-фейку из чашечки ещё одного дядечки. Но в этот самый момент по-скользнулась на скользком фарфоровом краю и упала прямо в горячий кофе.
- Ой-ой-ой!.. - завопила бедная муха Жужу. - Тону, тону!..
А дядечка какой-то странный попался: вместо того, чтобы тот-час же кинуться спасать утопающую Жужу, он раскричался на весь вагон-ресторан:
- У меня в кофе муха плавает!.. Какое безобразие!..
- Спасите!.. Спасите!.. - отчаянно барахталась Жужу. - Помоги-те!.. Помогите!..
Но дядечка и не думал ей помогать. Мало того, подбежавший к столу официант также не собирался спасать Жужу. Вместо этого дя-дечка и официант начали спорить: дяденька утверждал, что официант принёс ему кофе уже с мухой; а официант утверждал, что муха попала в кофе уже после того, как он его принёс.
А несчастная Жужу продолжала захлёбываться в кофе, тщетно взывая о помощи… Путём неимоверных усилий ей, к счастью, всё же удалось выкарабкаться из чашки, и без сил свалиться под стол.
Всё тельце Жужу горело от горячего кофе. Но ещё больше горе-ла в душе Жужу обида на бессердечных людей. Ведь им стоило толь-ко пальцем пошевелить, чтобы спасти утопающую Жужу, но они и не подумали шевелить своими пальцами.
Вдоволь навозмущавшись, и просушив свои крылышки, муха Жужу полетела в спальные вагоны – спать. Потому что поезд нёсся уже не сквозь день, а сквозь ночь.
Но и тут Жужу тоже столкнулась с человеческой жаждой к убийству. В какой бы вагон она не залетала – купейный ли, плацкарт-ный – люди везде так и норовили её прихлопнуть. Видите ли, она сво-им жужжанием им спать мешала. А они ей своим храпом разве не ме-шали?.. Но она же их за это не собиралась убивать!..
«Ну и люди! - гневно жужжала муха Жужу. - Хуже последних пауков!..»
В общем, отовсюду гонимая, муха Жужу залетела в кабину ма-шиниста.
И глазам своим мушиным не поверила. Машинист локомотива вместо того, чтобы управлять этим локомотивом, спокойненько так себе похрапывал – хрр…хрр… хрр…
А заснул он потому, что прошлой ночью не выспался. А не вы-спался он потому, что всю ночь спорил с женой. Улёгшись в кровать и накрывшись одеялом, он попросил жену потушить свет.
А жена ему отвечает:
- Надо говорить не «потушить свет», а - «погасить свет».
Машинист ей в ответ:
- Нет, надо говорить «потушить».
А жена – ему:
- Нет – «погасить».
Машинист:
- Потушить!
Жена:
- Погасить!
Так они всю ночь и проспорили. А утром машинисту пришлось идти на работу, не выспавшись. Вот он и уснул на своём рабочем мес-те.
В это самое время состав, который до этого шёл в горку, теперь пошёл под горку, всё больше и больше набирая скорость. А машинист вместо того чтобы притормозить – спит!.. А состав уже несётся с го-ры, как ракета. А впереди – крутой поворот. Здесь тем более надо тормозить. А машинист – спит!.. А крутой поворот всё ближе и ближе, ближе и ближе…
Ещё немножко, ну буквально – чуть-чуть – и поезд, вместо того, чтобы идти на юг, пойдёт под откос. «И тысячи жизней прервутся то-гда», - как поётся в одной стариной песне.
И хотя все пассажиры поезда только и делали сегодня, что хоте-ли убить муху Жужу, она решила их всех спасти. Да, вот такая она – благородная муха Жужу!..
- Эй, сейчас же проснись, а то больше уже никогда не про-снёшься!.. - зажужжала Жужу спящему машинисту прямо в ухо.
Машинист тотчас же проснулся и первым делом почему-то вспомнил несколько букв алфавита:
- Ё… к… л… м… н…
А вторым делом он рванул ручку тормоза. И поезд, собравший-ся было уже идти под откос, сразу же одумался и снова пошёл на юг.
А муха Жужу скромненько так села на ветровое стекло, прямо под носом у машиниста, ожидая, что тот сейчас рассыплется перед нею в благодарностях. Ещё бы! Ведь она только что спасла всех пас-сажиров поезда, да и его – машиниста – впридачу.
Но машинист, вместо того, чтобы рассыпаться в благодарно-стях, рассыпался в ругательствах:
- Ещё и наглые мухи сидят тут под самым носом, тра-та-та-та-та!..
А потом кааааааак схватит туго свёрнутую газету да каааааааак размахнётся… Хорошо ещё, что рядом с ветровым стекло оказалась щелка, в которую муха Жужу юркнула, как мышка в норку; а то быть бы ей по стеклу размазанной.
Поезд – ту-ту-ууууу… – рассекая тьму, умчался вдаль; а муха Жужу села на холодную рельсину и тут же сочинила гневную поэму под названием «К презренному человечеству». Первые строки поэмы были такие:

О, жалкие, ничтожные созданья
Без совести, без чести и без крыл...

А заканчивалась поэма вот такими строками, обращёнными опять же ко всему человечеству:

Если б с Земли вы исчезли сейчас,
Стало бы лучше здесь в тысячу раз!..

«Ай да муха!.. - с гордостью подумала про себя Жужу. - Ай да поэтическое брюхо!..»
Потом Жужу добралась на попутках до ближайшего аэропорта и полетела на юг самолётом. Но на сей раз она не стала связываться с «презренным человечеством», а украдкой залетела в туалет и села там в укромном уголке на потолке. Тщательно почистила свои крылышки и лапки, и, пожелав самой себе «спокойной ночи», уснула вверх нога-ми и вниз головой.
Когда же, подлетая к югу, муха Жужу проснулась, вместе с ней проснулось и её поэтическое вдохновение. И на сей раз Жужу выдала вот такие бессмертные строки:

Я стихи простые эти
Сочинила в туалете.

Сказка про красавицу Цинь Цинь

Давным-давно в царстве Инь, в городе Нинь, жила красавица Цинь Цинь… ой, нет!.. она там уже не жила, потому что к тому вре-мени её оттуда увёз вор Па Хом из княжества Си Бир. Дело в том, что молва о небесной красоте Цинь Цинь разлетелась не только по всему царству Инь, но и долетела до далёкого княжества Си Бир.
Поэтому вор Па Хом сел в ворованную бричку (бричка, если кто не знает, это то же самое, что и автомобиль, только впереди неё ещё бежит пара лошадей) и отправился в город Нинь, чтобы украсть там красавицу Цинь Цинь, а потом выгодно продать её. На как только он увидел прекрасную Цинь Цинь, так сразу же в неё влюбился, и тут же предложил ей свою воровскую руку и своё воровское сердце.
Красавице Цинь Цинь делать было больше нечего, как только принять и то и другое; и вместе с Па Хомом, на ворованной бричке, она поехала в далёкое княжество Си Бир. И может быть – если бы да кабы – так бы Цинь Цинь и прожила в этом княжестве всю свою жизнь; нарожала бы вору Па Хому кучу маленьких воришек. Но…
Но не тут–то было.
Дело в том, что в княжестве Си Бир круглый год стояла густая тайга. А в тайге, как водится, водились волки; вечно голодные, как волки. И вот едет ворованная бричка по тайге, а в ней – в бричке, ко-нечно же, а не в тайге – однозвучно звенит колокольчик: дзинь-дзинь-дзинь… А звенит он для того, чтобы отпугивать голодных волков. Но на беду наших путников, вернее, наших бричников – волки им попа-лись отнюдь не из пугливых.
А всё потому, что вожаком волчьей стаи был матёрый волчара по имени Се Рый. Он ни капли не боялся не только колокольчиков на бричках, но даже и колоколов на церковных колокольнях – регулярно пролезая в церковные подвалы и пожирая там бедных церковных мы-шей.
«Иго-го-го-гооо!.. – испуганно заржали лошади, что в переводе с лошадиного означало: «Спасайся кто может!..» И пустились вскачь. Но у двух-то лошадей на двоих всего восемь ног, а у волчьей стаи, со-стоящей из тридцати волков, посчитайте-ка сами сколько ног наберёт-ся. Неудивительно поэтому, что волчья стая вмиг догнала бричку и вмиг сожрала лошадей, да и вора Па Хома впридачу.
Красавица Цинь Цинь в ужасе ждала, что и её постигнет та же участь. Но вожак стаи Се Рый как только увидел прекрасную Цинь Цинь, так сразу же в неё влюбился и тут же предложил ей свою вол-чью лапу и своё волчье сердце.
Красавице Цинь Цинь делать было больше нечего, как только принять и то и другое.
И стала Цинь Цинь с тех пор жить в волчьем логове. И так бы наверное и прожила всю свою жизнь с волками; нарожала бы вожаку кучу маленьких волчаток. Но…
Но не тут-то было.
Нагрянули в тайгу охотники с ружьями и всю волчью стаю пе-рестреляли. А самый главный охотник, по имени Ив Ан как только увидел прекрасную Цинь Цинь, так сразу же в неё и влюбился и тут же предложил ей своё охотничье ружьё и своё охотничье сердце.
Красавице Цинь Цинь делать было больше нечего, как только принять и то и другое.
И стала Цинь Цинь с тех пор жить в охотничьем домике. И так бы наверное и прожила там всю свою жизнь; нарожала бы охотнику Ив Ану кучу маленьких охотничков. Но…
Но не тут-то было.
Как то раз, себе на беду, решил Ив Ан почистить и смазать своё любимое охотничье ружьё. И случайно нажал на спусковой крючок. И ружью ничего другого не оставалось, как выстрелить; что оно и сде-лало: ба-бах!.. Фьють! – просвистела пуля. Ай! – воскликнул охотник Ив Ан, потому что пуля угодила ему прямо в сердце, которое он неко-гда предлагал красавице Цинь Цинь.
А в это же самое время мимо охотничьего домика проезжал им-ператор империи Рос по имени Дур. Услышав выстрел, император Дур пожелал узнать, в чём дело; вошёл в хижину и, увидев прекрас-ную Цинь Цинь, тут же в неё влюбился и тотчас предложил ей свою императорскую империю и своё императорское сердце.
Красавице Цинь Цинь делать было больше нечего, как только принять и то и другое.
И стала Цинь Цинь теперь жить в столице империи Рос – городе Мос. И так бы наверное и прожила там всю свою жизнь; нарожала бы императору Дур маленьких императорчиков. Но…
Но не тут-то было.
Император Дур пошёл на войну и потерял там жизнь. Недаром ведь народная мудрость гласит: «На войне воевать – только жизнь те-рять».
Так что пришлось красавице Цинь Цинь поневоле садиться на императорский трон вместо потерявшего жизнь императора.
И вот сидит прекрасная Цинь Цинь на императорском троне в тронном зале и вдруг видит как с потолка спускается – кто бы вы ду-мали? – Ангел Небесный.
А дело всё было в том, что когда вор Па Хом, вожак Се Рый, охотник Ив Ан и император Дур попали на небеса, они там только и делали, что наперебой восторгались красотой красавицы Цинь Цинь. Слушал-слушал их восторженные речи Ангел Небесный и решил сам спуститься на землю и убедиться… Спустился и убедился. А вдобавок ещё и влюбился. И тут же предложил прекрасной Цинь Цинь своё ан-гельское крыло и своё ангельское сердце.
Красавице Цинь Цинь делать было больше нечего, как только принять и то и другое. И улететь с Ангелом Небесным на небо.
И так бы наверное прожила Цинь Цинь всю свою жизнь на не-бе; нарожала бы Ангелу Небесному кучу маленьких ангелочков. Но…
Но не тут-то было.
В этот момент наступил долгожданный Апокалипсис. Проще говоря – Конец Света. Потому что у всего есть начало и у всего есть конец. В том числе и у Света. И вот наконец всему Свету пришёл ко-нец: лягушатам и мышатам, котятам и утятам, жучкам и паучкам… Каааааааароче, всему тому, что ходит, бегает, ползает, летает, ездит и плавает… И только лишь прекрасную Цинь Цинь Апокалипсис даже пальцем не тронул. А всё потому, что когда Апокалипсис увидел кра-савицу Цинь Цинь, его чуть было апокалипсический удар не хватил - так он был поражён её небесной красотой.
Но, в отличие от всех остальных поражённых красотою Цинь Цинь, Апокалипсис не предложил ей ни свою апокалипсическую ру-ку, ни своего апокалипсического сердца. Спрашивается – почему?.. А потому – чтоб вы знали! – Апокалипсис – это не живое существо, а –
природное явление, типа бурь, наводнений, землетрясений и прочих бяк.
Апокалипсис подхватил красавицу Цинь Цинь как пушинку и бережно перенёс её через космическую бездну с погибшей Земли на третью планету от Солнца.
И Цинь Цинь делать было больше нечего, как только остаться жить на этой планете; которую она, в память о старой Земле, тоже на-звала Землёю.
На Земле № 2, в отличие от Земли №1, не было ни одного чело-века – за исключением самой Цинь Цинь, конечно же. Так что краса-вице Цинь Цинь буквально (да и не буквально тоже) не с кем было даже словечком перемолвиться. Но вскоре она нашла выход из этого интересного положения – нарожав кучу всевозможных детишек: дев-чонок и мальчишек.
Все девчонки и мальчишки стали расти, расти, расти, и быст-ренько превратились в тётенек и дяденек, а потом разбежались кто куда - на все четыре стороны. Понастроили по всей Земле всяческих городов, понаделали всяческих машин… Одним словом, жизнь на Земле № 2 закипела и забурлила.
И только лишь одна Цинь Цинь сидела на лавочке и ничего не делала. Потому что к тому времени, когда жизнь вокруг начала кипеть и бурлить, ей уже исполнилось – вы не поверите – пять тыщ лет. Она была совсем уже старая-престарая; одни руины от неё остались вместе с морщинами.
И вот как-то дремлет некогда прекрасная Цинь Цинь на лавочке да на солнышке – и снится ей, что она не на этой Земле находится, а на той – в своём родном городке Нинь; и что она снова красивая-прекрасивая… Постойте-ка, постойте… А может быть, всё с точно-стью до наоборот?.. Может быть это красавице Цинь Цинь в городке Нинь снится, что она сидит на лавочке на другой планете, что ей пять тыщ лет и что она успела побывать пять раз замужем?..
В общем, как-то непонятно – кто ж кому снится: молодая ли Цинь Цинь старой, старая ли Цинь Цинь молодой?.. Кто знает?.. Лич-но я не знаю. Может быть, вы знаете, мои маленькие читатели и чита-тельницы?.. А?..

Санкт-Петербург

“Наша улица” №139 (6) июнь 2011