Анна Ветлугина КОРРЕКТОР рассказ

Когда же началось это неуклонное злокачественное перерождение в такой живой и упругой ткани времени? Еще совсем недавно оно весело бежало вперед, периодически меняя свою шкурку то на летнюю, полную городской духоты, фруктов, песочных пляжей, прохладительных коктейлей, потеющих от осознания качественности своей прохлады, то на зимнюю - с шубками, глинтвейнами, старыми друзьями и новыми проектами... Правда, не совсем так: в последнее время денег прибавилось, и заморские, они же океанские пляжи охотно прорастали в зимнюю шкурку. Может, из-за этого все и случилось, что время теперь не хочет бежать, а еле тянется, как дождевой червь, умирающий на сухом асфальте? Может, не стоило увлекаться украшением жизни? Да и возможно ли вообще ее украсить? Ведь даже в лучших лабораториях Парижа еще не изобрели косметику, маскирующую тоску и ужас в глазах...

Анна Ветлугина ДЯДЯ рассказы

Бренность

Было: пена от пива, колючие пузырьки в шампанском, бессмысленные, но дивные поездки на речном трамвае, нежное загорелое плечико, сильное загоревшее плечо, грандиозные жизненные планы: ты поешь, а я рисую, меня выставляют в галереях, ты выигрываешь конкурс в оперный театр, я знакомлю тебя с моими родителями, ты знакомишь меня со своими, да-да твои родители - душки, я помню, мои старички тоже ничего себе, но что это мы болтаем - иди скорей ко мне, я здесь, милый, как хорошо, мне тоже, еще!.

Анна Ветлугина БОЛЬШОЙ ЧЕРТ рассказ

Варшава была вся в кружевах. Разлапистые снежинки цеплялись за ветки деревьев, висели на проводах. Казалось, пролети сейчас муха - и на нее бы село несколько снежинок. Хотя какие зимой мухи? Зато снежинки, все выходящие и выходящие из серой тучи, уже не знали, куда им пристроиться, и пытались зависнуть в воздухе, отвоевав, таким образом, себе кусочек жизненного пространства. Но они были тяжелее воздуха, и медленно падали вниз к своим собратьям, уже успокоившимся, а из окон на них смотрели бумажные снежинки, сделанные людьми. Приближалось Рождество, и люди делали снежинки, звезды и ангелов...

Анна Ветлугина ФЕДОРИНО СЧАСТЬЕ рассказ

Жила Федора. Она была капризной толстой девочкой. Потом она стала тетенькой, но не заметила этого и продолжала есть булочки и капризничать. Она ходила в гости к знакомым, и они говорили о ней, как о погоде: "Идет дождь", "Идет Федора". Она выразительно жаловалась на жизнь, проливала слезы на праздничные пироги, приносила в подарок полусъеденные бананы, потому, что покупала всегда самые вкусные бананы, которые нельзя было донести не попробовав. Привычно огорчившись этому факту, она, будучи в гостях, на праздничном столе, торопливо отделяла шкурки от еще целых бананов. При этом из сумки выползала пухлая телефонная книжка. Федора кошкой бросалась на нее, но книжка распадалась на множество листков-бабочек, которые грациозно планировали на цветки рюмок и полянки салатов, доверительно сообщая гостям телефоны давно умерших подруг покойной Федориной бабушки, информация, бережно хранимая и всюду носимая Федорой неизвестно для какой цели. Раньше Федора хорошо пела, но какой-то злой гений шепнул ей, что она - певица, и она пошла учиться вокалу, и теперь не могла уже петь просто и радостно, но должна была непременно найти особенную позу, наиболее подходящую для пения. Она ставила брови домиком, складывала руки лодочкой и приставляла их к животу, чтобы лучше контролировать звук. Знакомые вздохнули и стали относиться к ней как к очень ненастной погоде и говорили уже не "Идет Федора", а "Опять Федора!"...

Анна Ветлугина ШУРОЧКА КЛИМОВА повесть

Какая особенная тишина и гулкость стояла в папиной библиотеке! Крики стрижей, гнездящихся снаружи под крышей, прорезывали ее острыми ножницами, и она опять смыкалась, как сметана, и Сашеньке опять было громко слышно собственное дыхание. Ох уж это дыхание! Оно выдавало ее с головой, и Сашенька краснела, потому что вовсе не за этим пожелтевшим и страшно серьезным учебником астрономии, у которого на обложке кольца Сатурна, она пришла в папину библиотеку. Сашенька сунула учебник под мышку, встала на цыпочки и, задержав предательское дыхание, быстро стащила с верхней полки толстую книжку и начала листать, одновременно прислушиваясь, не идет ли кто. Мелькали полузнакомые французские буквы и слова. Повторялись названия галерей и имена художников. Но Сашеньке не нужно было всего этого. Она искала фотографию одной скульптуры, на которую тайно бегала смотреть вот уже неделю. Это было очень неприлично. Скульптура называлась "Раненый галл". Галл был прекрасный, страдающий и полностью обнаженный...

Анна ВЕТЛУГИНА "ЧЕРНАЯ "ВОЛГА"" повесть

Когда у Лилиных родителей появилась черная "Волга" - они сразу стали как-то крупнее, породистее. Движения их тоже стали трактоваться по-другому. Суетливые воспринимались теперь как энергичные, а неуклюжие - как эксцентрически-вальяжные. Еще бы, на черной "Волге" по тем временам ездили большие начальники! Лиля не знала точно, откуда взялась "Волга", знала только, что привезли ее из Крыма, где на ней ездила какая-то шишка. Вообще, в то время Лиля не очень интересовалась всякими мелочами жизни. Она училась в музыкальной спецшколе, где готовили звезд. Тяжелая карьера звезды казалась Лиле неотвратимой, и оттого даже скучной.

Вообще-то Лиля попала в эту спецшколу потому, что не смогла родиться мальчиком. Не дотянула. А так бы она, конечно, училась в другой спецшколе, где готовят разведчиков или даже космонавтов. Ей казалось, что она видела такие школы - бульвар, пыльная листва, чугунная ограда, а за ней - особняк с пятиконечными звездами на стенах и какими-нибудь пушками у фасада. Кругом тишина и безлюдье. Только где-то сбоку часовой виднеется, а вокруг него, как заведенный бегает голубь, часовой часового. Конечно, в такие школы брали только мальчиков. Родители нет-нет, да и укоряли ее за эту промашку. При этом характер ее был совсем не девчоночий. Нет, она не дралась с мальчишками, и вообще была не спортивная, но как-то незаметно научилась припаивать провода и делать луки, из которых потом неплохо стреляла. На стене в ее комнате висела самодельная мишень, в которую она время от времени метала ножи. С точными науками у нее так и не сложилось - она то болела, то готовилась к какому-нибудь конкурсу. Но знать толк в девчоночьих разговорах тоже не научилась.

Так и текла эта жизнь: строго регламентировано и в то же время - приятно размеренно. Родители строили крепкую советскую семью и твердой рукой вели ее к светлому будущему. Лиля вела дневник, старательно описывая все, что с ней случалось и свои мысли по этому поводу. Но никогда не забывала ставить рядом с датой цифру в скобочках, одной ей известную. Цифра варьировалась в диапазоне от единицы до десяти. И чем больше была эта цифра, тем увереннее, даже как-то горделивее была она выписана. Эта цифра означала количество часов, проведенных за музыкальным инструментом в течение дня. Норма выработки музыкального искусства наполняла жизнь Лили скрытым смыслом.

Такая жизнь могла бы тянуться очень долго, особенно если учесть большую стеснительность Лили к противоположному полу. Но однажды Лилина бабушка, которая уже несколько лет лежала парализованная, увидела странный сон: Спасская башня московского Кремля, всем известный символ великой державы, вдруг задрожала и развалилась и бабушка увидела ее у своих ног, маленькую, пластмассовую, в виде подарка с кремлевской елки. И почему-то лежала она в обувной коробке с издевательски-буржуйской надписью "Salamander". Сон оказался вещим - советское государство так и поступило. Оно с грохотом развалилось, давя по пути своими обломками граждан. Те же, кто уцелели - смогли потом лицезреть пренеприятнейшую картину пародии на хорошо знакомое былое величие.

Лилина семья, всегда расчетливая и умеренная, внешне пострадала не сильно. Денег стало даже больше потому, что теперь можно было, не боясь, сдавать бабушкину квартиру. На черной "Волге" папа усердно занимался извозом и даже очень неплохо зарабатывал. Но внутренняя структура бытия сломалась. Все чаще родители говорили о себе "мы" в страдательном залоге: нас привели не туда, нас учили не тому... Лилю перемены так не пугали - она была очень молода и личность ее еще не была деформирована какой-либо моделью существования. Наоборот, от новых событий родились новые темы разговоров для возможного сближения со сверстниками. Но по-прежнему она отмечала в своем дневнике часы, проведенные за музыкальным инструментом. Не сложившаяся карьера звезды совсем не волновала ее, уже давно в ежедневном музицировании она черпала свой кусочек стабильности, гарантию собственной "хорошести" и "кчемности".

С какого-то момента родителей стала раздражать эта глупая старательность. Они стали пытаться выдать дочь замуж. Но Лиля, такая послушная обычно, вдруг проявила дьявольскую изобретательность в отшивании потенциальных женихов. Она отшивала даже тех, кто нравился, и никому не могла объяснить, зачем она это делает. Конечно, любой психолог растолковал бы ей, что она всю жизнь стремилась быть для родителей хорошим сыном, а не дочерью, поскольку им нужен был сын. Поэтому замужество в ее подсознании просто не помещалось. Но психолога поблизости не было, а родительское раздражение переросло в неприязнь, а затем в войну. Сначала Лиля пыталась указывать родителям, что есть в жизни гораздо более плохие дети, например, наркоманы. "Когда же мы от тебя избавимся, перестарок!" - отвечали родители. Это было похоже на диалог: "Послушай, в огороде-то, бузина!" - "Да, но в Киеве-то дядька!". Даже лежачая бабушка, которая, в общем, всегда поддерживала Лилю, тоже стала бурчать заодно с родителями.

Спас Лилю Роман. Нет, не сильное нежное чувство, а человек с этим многообещающим именем. Лиля познакомилась с ним на философских чтениях. Он спросил, не сестра ли она некоему Н. После чтений они еще немного поговорили и решили на следующий день подавать заявление в ЗАГС, потому что очень друг друга устраивали. Лиля была в восторге, что с ней обращались не как с женщиной, а как с человеком. Роману же в тот момент нужно было жениться - через год он планировал ехать в Америку, а холостому визу было получить намного труднее. Лиля же, со своим мальчишеским имиджем была ему совсем не противна и к тому же очень походила на господина Н.

Через месяц произошла свадьба. Для белого платья были в первый раз открыты Лилины костлявые плечики. Она смотрела в зеркало, и ей казалось, что кукле Барби зачем-то приделали голову живого испуганного пацана. Ужасно неуместно смотрелся рядом жених - высокий, плечистый и голубоглазый. Бабушка, уже начавшая неуклонно дрейфовать в сторону маразма, погрозила внучке действующей рукой и хотела что-то сказать, но только вяло брызгала слюнями. На минуту Лиле стало не по себе, но из коридора уже звали. Нужно было влезать в родительскую кормилицу и гордость, черную "Волгу", украшенную веселыми шариками. Сами родители выглядели грустными. Видимо они догадались, что это не совсем замужество.

Теперь Лиля жила отдельно от родителей. У нее наступило очень интересное время. С одной стороны, инстинктивно, со всем пылом молодой хозяйки, она пыталась благоустроить убогую, снятую Романом, квартиру. С другой стороны, старалась удержаться в роли товарища, не сваливаясь в ненавистную им обоим роль жены. Пока что им удавалось удержать равновесие. Лиля добровольно взяла на себя готовку и уборку, просто потому, что Роман зарабатывал значительно больше и за квартиру платил сам. У каждого была своя комната, каждый уважал личность другого, а по вечерам они очень душевно беседовали на кухне. Америка, ради которой Роман женился, куда-то все время отодвигалась, но он уже привык к своему семейному положению и не хотел ничего менять. Кстати, Роман, как выяснилось, не был ортодоксальным гомосексуалистом, да может, и вообще им не был. Во всяком случае, никаких домогательств он Лиле не выказывал и она, отойдя от первого стресса, уже была недовольна этим. Отношения их были добрыми, но с какой-то затаенной трагической натянутостью в самой сердцевине.

Между тем, Лилины родители продолжали свою честную безрадостную жизнь. У них больше не было претензий к дочери, но каким-то упадком были пронизаны все их разговоры. Бабушка исправно болела. У папы дела обстояли лучше, чем у мамы - ведь у него была черная "Волга", которую он продолжал холить и лелеять. А Лиля с ужасом замечала, что кроме как о "Волге", с родителями не о чем говорить. Она начала очень интересоваться этой "Волгой", уже помнила все ее неисправности. Папе, казалось, это доставляет радость. Но однажды он объявил дочери, что намерен продать старую "Волгу", чтобы купить что-нибудь помельче и посовременнее.

- Папа! - ужаснулась Лиля, - разве можно продавать т а к у ю машину?

Но папа не понял Лилю. Оказывается, он не относился к "Волге" так трепетно. Она посмела не устроить его своим расходом бензина. Лиля папе не поверила. Возможно, она была права, эта машина была своего рода духовной ценностью для папы. Просто папа разочаровался в своей советской религии.

Лиля купила машину у папы. Купила за полную, хотя и небольшую, цену. Свои еще деньги были, и Роман помог. Только так она смогла доказать папе, что машина ей нужна. Роман отнесся к машине без энтузиазма, но Лилю это не слишком испугало - он вообще редко поддерживал ее идеи. Зато сама Лиля торжествовала! Она уже предвкушала то будущее, цеховое взаимопонимание с папой, какое бывает у рыбаков или футбольных болельщиков.

Но все вышло совсем не так. И Лилино нестандартное мышление, и хаотичные навыки общения с техникой не помогли ей, когда "Волга" начала показывать свой характер. Первый раз она заглохла, с изысканной вредностью дождавшись воскресенья, и выбрав самое безлюдное место, какое можно было найти в городе. Лиля полезла, было, в двигатель, но вдруг поняла, что и аккумулятор и карбюратор и многое другое, было для нее до сих пор только романтическим образом, а не реальными холодными и испачканными маслом, железками. Вот здесь-то и рухнуло Лилино товарищество и взаимопонимание в браке. Роман, которого она попросила приехать на выручку, вежливо напомнил ей, что это ее личные проблемы. Он, конечно, был прав, именно о таких отношениях они и договаривались, но Лиля в первый раз встречалась с их подноготной стороной. И она сорвалась и выказала себя классической бабой. Она ревела в трубку, чувствовала на другом конце провода все крепнущее раздражение и ревела еще громче. Наконец процесс оборвался короткими гудками. Лиля стояла одна в телефонной будке, а вокруг начинало темнеть. Надо было как-то выбираться отсюда. Первой мыслью было позвонить папе, но это бы означало провал всей идеи, поскольку папа предрекал такие случаи и скептически относился к Лилиной способности самостоятельно из них выбираться. Уже в полном отчаянии, Лиля позвонила какой-то дальней подруге. Оказалось, что подруга живет здесь неподалеку, и ее муж сразу согласился помочь Лиле. Он появился очень быстро, очень бодрый, на зеленом смешном "жигуленке". Увидев "Волгу", озадаченно присвистнул:

- Эк тебя угораздило!

- Что, так плохо? - испугалась Лиля.

- Конечно, плохо! Как я такую большую дуру на тросике потащу? Как тебя вообще угораздило ее купить? Совсем же не женская машина!

При последних его словах Лиля почувствовала прилив гордости. Дальше был ужас. Сначала маленький "жигуленок" никак не мог справиться и глох сам. Потом ему как-то удалось сдвинуть с места эту тяжелую советскую гордость, но у него начали дымиться колеса. Последним аккордом стал лопнувший трос. Лилю резко отбросило куда-то вбок, но "Волга" вдруг завелась. Муж подруги что-то кричал. "Я тебя не слышу", - закричала Лиля в ответ и машинально выключила двигатель, чтобы лучше слышать. Лучше бы она это не слышала...

Отматерившись, мужик предпринял новую попытку, но на этот раз "Волга" была упорнее. Из соседнего дома вышла пьяная компания и веселилась происходящему. "Чем смеяться, помогли бы!" - крикнул на них Лилин незадачливый спаситель, и они так же смеясь, подтолкнули "Волгу". Кое-как заведясь, Лиля доползла до дома, а муж подруги сопровождал ее на своем "жигуленке". Заходить в дом он отказался - было уже слишком поздно.

Лиле очень хотелось как-то извиниться перед Романом за свое плохое поведение, а потом душевно поговорить с ним на кухне, как раньше, но, постучав к нему, она услышала "Нельзя" и тихий женский голос. Все перевернулось внутри у нее. "Как же так? Ну, как же так?" - шептала она, понимая, что обвинить Романа не в чем - обо всем таком они договаривались. Правда, почему-то она думала, что он никогда не воспользуется своим правом.

Через некоторое время, Роман вышел в ванную. Лиля осторожно прошла мимо его комнаты, стараясь разглядеть свою законную соперницу. Женский голос снова тихо говорил что-то. Совсем испугавшись, Лиля приоткрыла дверь. На столе стоял магнитофон, говорящий женским голосом, что-то об истории философии.

Ночью Лиля не выдержала и опять постучала к Роману. Он выслушал ее сбивчивые извинения, перебиваемые всхлипами. Но слезы не прекращались и он, по возможности нежно и аккуратно сделал ее женщиной, так, как это был лучший способ ее утешить. Но их отношениям это не пошло на пользу.

Лилин характер очень изменился. Она теперь часто плакала и вообще стала очень нервной, к чему Роман был совершенно не готов. Сначала он намекал ей, что следовало бы не забывать их первоначальные уговоры, но Лиля, как с цепи сорвалась. Она вела себя гораздо хуже всех баб, которых раньше презирала, истерика следовала за истерикой. Наконец и Роман сорвался и потребовал, чтобы она оставила его в покое со своим семейным очагом и готовкой, которой она все равно занимается через пень-колоду, а вместо этого пусть лучше платит свою долю за квартиру. Если рассудить трезво - это было честно, но Лиля потеряла способность трезво рассуждать. Она прокричала что-то про предательство и уехала ночевать к подруге.

Подруга была толстая в махровом халате, у ее ног прогуливался не менее махровый кот.

- Избаловала ты мужика, - сказала она Лиле. - Что, не знаешь что ли, как с этими скотами обращаться надо?

Кот сморщил нос и стал обнюхивать Лилю. При этом подойти ближе ему было лень, и он с неудовольствием тянулся, всем своим видом показывая крайнее презрение. Лиля вдруг почувствовала, что находится на территории врага - таким чуждым и агрессивно уверенным в своей правоте показался ей вдруг дом подруги. По инерции она все же попыталась объяснить подруге весь расклад их с Романом взаимоотношений.

- Тогда я вообще тебя не понимаю, - раздраженно буркнула подруга и ушла на кухню за чаем.

Кот демонстративно повернулся к Лиле задом. Лиля уже не хотела здесь ночевать и скоро поехала домой, по пути успокаиваясь и находя у Романа все новые достоинства. Вошла в квартиру она уже почти веселая, решив сразу же окончательно извиниться перед Романом и пообещать ему, впредь быть хорошей. Из его комнаты опять доносился тот же женский голос, видимо, с другой лекцией. "Занимается", - ласково подумала Лиля и тихо открыла дверь. Женский голос перестал говорить и пронзительно вскрикнул. Лиля выскочила, как ошпаренная, к сожалению, успев при этом разглядеть на кровати Романа голую даму с бокалом в руке. Как во сне выскочила она во двор к своей "Волге", завела ее и, взвизгнув тормозами, выехала на улицу. Она думала, что сейчас будет гнать, как бешеная собака, через весь город по прямой, не взирая на красный свет, пока какое-нибудь твердое препятствие не остановит ее порыв вместе с жизнью, но на деле опять вышло не так. Ею овладела слабость и апатия. Долго-долго ползла она как червяк вдоль тротуара, пока какой-то мужик не попросил его подвезти.

Он чем-то грузил ее, этот мужик, лица которого она даже не видела, зачем-то нужно было подняться к нему домой. У Лили не было сил отказывать ему, не было сил даже вникнуть что к чему. Она послушно заперла машину и поднялась в незнакомую квартиру. Там она зачем-то пила дешевый портвейн, тусклая кухня бессмысленно проносилась вокруг. Потом ее повели в спальню, ей показалось, что сейчас, как в детстве можно будет зарыться в мягкие подушки и видеть теплые сны. Вдруг ее бесцеремонно облапили чужие, грубые руки. Она начала кричать, но рот ей заткнули и не дали вырваться. Потом уже, когда она, рыдая, одевалась, ей сказали, что она, сука, сама виновата, что сначала пошла, а потом динамить вздумала. Шатаясь, выскочила она из подъезда, влезла в "Волгу" и со всей силы нажала газ. Машина пронеслась по улице, врезалась в столб, отлетела рикошетом к другому столбу, и немного зацепив его, подергалась и встала. Лиля с трудом вылезла из-под руля - машина сильно изменила свои пропорции, но хозяйка не пострадала. Гордость советской семьи была тяжела, но надежна. Правда, на саму машину было страшно смотреть: перед совершенно раскурочен, дверь не закрывалась, сзади тоже огромная вмятина. Самое нелепое было то, что авария произошла в двух шагах от дома, а Лиле не хотелось домой. Она попыталась переночевать в салоне, потом, уже под утро, окончательно заледенев, поднялась в квартиру. Там ее встретила записка от Романа. Он уезжает на два месяца со своей преподавательницей на Дальний Восток, изучать истоки русского дзен-буддизма. За квартиру он уплатил. К записке прилагалось немного денег.

Целых два дня Лиля просидела в каком-то оцепенении. Она не отвечала на звонки, неотрывно и внимательно глядя в стену, будто там должна была появиться какая-то важная информация. На третий день она позвонила папе и без подробностей сказала, что разбила машину.

- Я всегда знал, что этим все кончился! - закричал папа.

Дочь не спорила.

Очень медленно, на ощупь Лиля приходила в себя. Через месяц выяснилось, что разрушения были больше, чем казалось вначале. Лиля была беременна от того незнакомого мужика. А перед этим она потеряла работу.

Когда она с диагнозом, стучащим где-то глубоко в мозгу, вышла из женской консультации - был самый короткий день в году. Он был ясный, но солнце едва успев подняться, уже жалось к закату. Было очень холодно, и узенькие тропинки петляли среди сугробов. Лиля шла и думала: где бы достать денег на аборт. В какой-то момент ей расхотелось передвигать ноги. Она присела на корточки у самого высокого сугроба, низко наклонив голову, и спрятала руки в рукава. И тут из-за сугроба показалась детская коляска и больно наехала.

- Убью всех, надоели! - отчаянно завопила Лиля и попыталась бежать, но зацепилась за коляску, потеряла равновесие и упала в сугроб.

Холодное небо, залитое пожаром, раскрылось перед ее глазами, и в этом небе тихо качалась голая черная ветка с одним воробьем, нахохленным в комочек. И вдруг вспомнилось то знаменитое место из "Войны и мира", где раненый Андрей Болконский вот так же увидел небо. Оно, кажется, было не закатное, а просто голубое. Как далеко осталась та страна, с летним, голубым небом и прозрачная жизнь, где все было так стройно. У каждого явления была своя полочка, все было настоящее - Толстой, Пушкин, Гагарин, черная "Волга", пионерский галстук... А теперь пришла эта жизнь, в которой совершенно невозможно быть хорошим, и вот сейчас опять кто-то начнет тормошить, поднимать, говорить какие-то глупые слова сочувствия...

- Нужно пойти в универмаг, - сказал мужской голос над ухом.

Лиля, приготовившаяся закатить истерику, от неожиданности встала.

- Зачем... в универмаг? - спросила она нерешительно и добавила: - Кому нужно?

- Нам с вами, - ответил водитель коляски, закрыв нос варежкой, - а причин для этого много. Я по дороге объясню. А сейчас идем скорее.

Лиля, ничего не понимая, пошла вперед.

- Направо! - крикнул человек с коляской. - Вы что, не здешняя?

Лиля остановилась:

- Какое право вы имеете меня куда-то гнать? - возмутилась она.

- Это тоже долго объяснять. До универмага три минуты, проще дойти.

Дошли.

- Ну и какие же причины у вас? - с тоской спросила Лиля, запертая детской коляской у какого прилавка.

Лиля рассмотрела своего конвоира. Он был весь какой-то белесый, часто хлопающий ресницами, движения резкие и угловатые. Он нервно мял шапку в руках.

- Ну, самая главная причина в том, что Женечка замерзла.

- Что? Какая еще Женечка?

- Вот она, - показал парень на коляску.

- А я-то тут при чем?

- А вас сейчас одну никак нельзя оставить, а идти некуда. Домой я вас не могу позвать. Вы меня к себе не захотите, и правы будете, а на улице минус пятнадцать. Я и так-то не гулять - только в поликлинику и обратно.

- Ага, - со злостью сказала Лиля. - Вас дома, конечно, жена ждет, она доброту вашу слишком правильно поймет, вот и нельзя меня вести. Так и идите к ней! Проваливайте, оставьте меня!

Лиля зарыдала. Тут же ей стал вторить младенец из коляски. Парень засуетился, зачем-то сунул Лиле в руки свою шапку и стал серьезно говорить в коляску:

- Женечка, не сердись. Она ничего не знает про нашу маму. Она даже не совсем не права. Наша мама нас, конечно, ждет, но не дома. Наша мама на небе. Она у нас слабенькая была, но очень хотела Женечку. Вот правильно, и не плачь.

Младенец затих.

- Спит, - сказал парень и посмотрел на Лилю с такой добротой, как смотрела на нее только бабушка, да и то в раннем детстве. - Ну вот, и вы тоже успокоились. Хотите рассказать, что с вами за горе?

Лиля тяжело сглотнула и молча покачала головой. Парень вздохнул.

- Что же мне делать с вами? Телефон просить так сразу я не умею, а свой тоже не могу дать - перед Женечкой-большой неудобно, сорок дней еще не прошло. Ладно, давайте так. Если вдруг нужна моя помощь в чем-то - подходите к семи утра к молочной кухне это рядом с вашей поликлиникой. Я туда каждый день хожу. Меня зовут Миша.

Он надвинул капюшон и стремительно выкатился со своей коляской из универмага. Лиля некоторое время стояла как в столбняке, что-то теребя руками. Потом она заинтересовалась, что это за предмет у нее в руках и стала рассматривать. Это была Мишина шапка. Лиля выскочила из магазина, но Миши уже нигде не было видно. Лиля выругалась. Теперь ко всем несчастьям еще и вставать завтра ни свет ни заря, отдавать шапку этому растяпе. Лиля побрела домой. По пути ее окликнул дворник, ковырявший снег около разбитой "Волги":

- Слышь, девушка, ты свои железки увози отсюда, здесь вход магазина будет.

Лиля чуть не заплакала:

- Как же я заведу ее в такой мороз?

Дядька подумал немного.

- Ну, как хочешь... Или мужика попроси прикурить. Знаешь хоть, как это делается?

Лиля молча кивнула, хотя понимала, что и эту процедуру представляет себе весьма абстрактно.

В совершенном отупении она поднялась по лестнице и услышала, как там, за дверью надрывается телефон. Лиля открыла дверь, подошла к ревущему аппарату и некоторое время с надеждой ждала - не умолкнет ли. Но, похоже, ее жизнь начала состоять из одних неприятных моментов. Звонил папа. Видимо, он заранее заготовил эту длинную, нудную речь, из которой следовало, что Лиле нужно немедленно бежать арендовывать гараж для хранения "Волги", а потом, не менее быстро бежать за эвакуатором.

- Пап, ну, может, магазин не будут строить прямо сегодня? - жалобно сказала Лиля, но, оказывается, папа и знать не знал ни о каком магазине. Просто у него лопнуло терпение, вот именно сегодня, когда на улице минус пятнадцать. Ну что ж, батареи тоже лопаются от холода.

- И вообще, бабушке плохо, а я должен думать про твою машину! - бушевал папа. Где этот твой муж, я хочу поговорить с ним!

Лиля грустно улыбнулась.

- Папа, ему сейчас совершенно невозможно мешать, он пишет диссертацию по русскому дзен-буддизму.

На следующее утро была оттепель. Лиля проснулась с тяжелой головой от звуков капели. Было около десяти утра. "Не повезло шапке", - подумала Лиля и через некоторое время выползла во двор. Она стояла, непроспато щурясь, совершенно оглушенная воробьиным гомоном, и вдруг увидела Мишу, сосредоточенно катившего коляску с Женечкой через двор. Только сейчас Лиля заметила, что он вовсе не белесый, а совсем рыжий с длинными волосами, похожими на спутанную медную проволоку. "Хороша же я вчера была", - подумала Лиля и хотела его окликнуть, но он уже сам толкал коляску к ней.

- Здравствуйте, - крикнул он, еще не докатившись, - смотрите, что Женечка наделала. И, будто боясь, как бы его не перебили зачастил: - Всю ночь плакала. Я ей говорю - не плачь, весь снег растопишь, а она ни в какую - и вон что вышло! Все течет.

- Очень глупо, - подумала Лиля, но раздражения почему-то не почувствовала.

У него были белесые ресницы (вот откуда она запомнила эту белесость) и он часто-часто хлопал этими ресницами, как будто хотел сделать их заметнее.

- Послушайте, - сказала Лиля. - Вы вчера зачем-то собирались мне помогать. Если не передумали - то мне надо прикурить машину. Она не заводится, а мне ее надо перегнать.

Миша опять захлопал ресницами.

- Извините, я не курю. А машина у вас сама заведется.

У Лили подкатил комок к горлу.

- Зачем тогда было вчера говорить про помощь? - зло прошептала она.

- Да не нужна здесь помощь! - радостно объяснил Миша. - Ваша машина заводится, я точно знаю.

Лиля недоверчиво подошла к своей груде железа, отковыряла снег, и, с трудом открыв покореженную дверцу, повернула ключ зажигания. Мотор надсадно пыхтел некоторое время, но все же заработал. Лиля удивленно обернулась на Мишу, но и у того на лице было безграничное удивление.

- Это и есть ваша машина? - с ужасом спросил он.

- Ну да. А вы, выходит, говорили, не зная о чем?

Миша замахал руками.

- Да незачем мне ее видеть. Это все в вас самой читается, ну, вся информация о ваших возможностях.

- Ну и что мне прикажете делать? - как-то неловко поинтересовалась Лиля.

- Да ничего, оттает она сама через день, и перегоните куда надо.

- Да не об этом я, - поморщилась Лиля, но тут Женечкина коляска разразилась пронзительным криком. Миша засуетился, пошарил в коляске и сообщил:

- Надо бежать домой. Женечка совсем мокрая. - И укатил, а Лиля только дома вспомнила про шапку.

Надо было, наконец, что-то делать. Деньги, оставленные Романом, закончились, а самое ужасное, что где-то внутри Лилиного организма затаился враг. Он с каждым днем становится больше и крепче прирастает к ней и скоро уже никто не сможет избавить ее от него. При этом она не могла попросить денег ни у родителей, ни у подруги - ей казалось, что если она попросит, все сразу догадаются о ее полнейшей жизненной несостоятельности. Но искать работу она тоже не могла - ей было плохо, постоянно тошнило, один раз она даже упала в обморок.

Несколько дней она просидела дома, опять впав в полную прострацию. Потом спохватилась, что прозевала Новый Год. Огляделась - кругом пыль, грязная посуда. Из продуктов только кетчуп и растительное масло.

Ей вдруг ужасно захотелось поговорить с Мишей - просто так, ни о чем, и посмотреть, как он хлопает ресницами. За дверью прогудел лифт на ее этаж. Нет, это к соседям. Может, все-таки удавиться? Как же это делается в приличных домах? Надо крюк, табуретку и чтоб петля затягивалась. Лиля потренировалась на руке. Потянула сильней - веревка разлезлась на нитки. Даже веревки приличной нет! Но что же все-таки происходит на лестничной площадке? В одну квартиру позвонили, теперь в другую... Наверно картошку предлагают в мешках. Или сахар. А может она, Лиля уже мертва и теперь милиция опрашивает соседей о ней - не замечали ли чего подозрительного, может, черный человек приходил, или банда в камуфляже...

Раздался звонок в дверь.

- Не буду открывать, - решила Лиля,- мне же теперь все безразлично. Хотя... если это убийца - не нужно будет самой стараться.

За дверью стоял Миша с Женечкой на руках.

- Извините, что искал вас. Просто вас так долго не было, и я почувствовал, что вам плохо. Мне не стоит, наверное, заходить?

Лиля не могла говорить из-за душивших ее слез, поэтому молча втолкнула его в квартиру.

- Туда, - смогла выговорить она, указав на кухню и бросилась в свою комнату на кровать.

Через некоторое время ей стало легче, и тут же она почувствовала неудобство перед брошенным гостем. Из кухни тянул приятный запах. Лиля осторожно выползла на кухню и увидела Женечку, мирно спящую на диване, чисто вымытый стол, на нем чайник и две ожидающие чашки. Миша что-то жарил на плите.

- Миша, спасите меня до конца, - вдруг ляпнула Лиля. - Дайте взаймы двести долларов.

Он молча помешал в сковороде, потом выключил ее и так же молча вышел в прихожую. Хлопнула входная дверь.

"Обиделся, - ужаснулась Лиля, - теперь не придет больше. Но Женечка-то осталась на диване! Все равно очень странно".

В сковородке оказалась жареная картошка из тех завалявшихся запасов, которые казались Лиле несъедобными. Но пахло вкусно. Скоро раздался звонок. Миша протянул ей деньги.

- Ничего, что в рублях? - тихо, хлопая ресницами, спросил он.

- Ничего, - ошарашено произнесла Лиля.

- А на что, если не секрет? - спросил он уже совсем шепотом.

И Лиля рассказала ему все. Прямо в коридоре, неудобно переминаясь с ноги на ногу и ощущая спиной холодную стену.

- Не надо так делать, - сказал Миша, все так же стоя в коридоре, после того, как все выслушал.

- Но я же объяснила тебе ситуацию!

- У вас... у тебя отличная ситуация, - терпеливо разъяснил Миша. - Я ведь достаточно много зарабатываю, а у Женечки нет мамы. Нет, ты не бойся, я и так деньги буду давать, без мамы, ну, то есть, если ты не захочешь со мной жить.

- Я даже не знаю, что сказать...

- А сейчас и говорить ничего нельзя - Женечка-большая еще недалеко от нас. Кстати, через три дня поминать ее будем. Ты приходи.

- Как... приходи? - Лиля в ужасе представила себе кучу возмущенных родственников, справедливо тыкающих в нее пальцем.

Миша поспешно добавил:

- Я один буду. Ее родственники все в Питере, а мама ее на меня сердится за то, что Женечку не отдал.

Тут с кухни послышался голос Женечки. Лиля, привыкшая, что после этого голоса Миша исчезает, взмолилась:

- Но хоть чайку-то попьем?

- Конечно, - улыбнулся Миша. - Я ее в дорогу хорошо упаковал. Объяснил, что идем искать себе маму. Без мамы нельзя.

Лиля даже не сопротивлялась. Они пили чай и ели остывшую, но очень вкусную картошку, а Женечка снова заснула.

Через три дня Лиля сообразила, что, во-первых, опять забыла отдать Мише шапку, а во-вторых - не знает его адреса. Сначала она ждала, надеясь, что он придет, но уже начало темнеть. Лиля почувствовала, как отчаянье, было спрятавшее свои когти, опять разрастается в ее душе. Она начала метаться по квартире, швырять вещи. Вдруг безумная мысль пришла ей в голову - она вспомнила, что Женечкина коляска показывалась всегда из-за угла одного и того же дома. Всегда из-за одного и того же! Вдруг он в том доме и живет? Лиля, наскоро одевшись, выскочила и добежала до этого дома. Нет, конечно, это безумие. Как найти человека в огромном девятиэтажном улье, даже если этот человек и вправду живет там. Пошел снег. В квартирах начали зажигаться огни. Лиля, пройдясь немного вдоль дома, увлеклась заглядыванием в окна. Окна делились на две категории: кухни - прозрачные, как аквариумы, с суетливо мельтешащими людьми, и жилые комнаты - важные, с красивыми занавесками и модными интерьерами, но все пустые в этот час. Правда, были еще лоджии. На них сушилось белье. Подсвеченные светом из комнат, висящие штаны и рубашки напоминали силуэты бегущих животных. На одном балконе второго этажа, Лиля увидела стадо молодняка - это сушились детские вещи. Лиля вычислила квартиру и с чувством, которое обычно бывает при краже яблок в соседском саду, позвонила в дверь. Открыл Миша.

- О Боже! Они все-таки сдохли! - закричал он и побежал в комнату. Впрочем, тут же вернулся.

- Кто сдох? - с ужасом спросила Лиля, думая, не псих ли он.

- Да батарейки! - Миша досадливо, и оттого особенно быстро захлопал ресницами. - Понимаешь, я будильник поставил, чтоб за тобой идти, а сам сел работать. Уже два часа назад должен был за тобой пойти, а они, гады, сдохли.

- А теперь, что, уже поздно? - спросила Лиля с обидой.

- Ну что ты! Конечно, нет.

Комната была большая и полупустая. В углу - знакомая коляска, рядом под потолок уходила какая-то невообразимая конструкция, "Кровать" - догадалась Лиля. У противоположной стены примостился компьютер, а рядом нелепо торчал роскошный диванчик с золотыми гнутыми ножками и шикарный столик красного дерева с инкрустацией, а под ним - две колченогие табуретки, которые уже далеко не в каждой коммуналке встретишь. Миша поймал Лилин удивленный взгляд и улыбнулся.

- Это на заказ сделано. Я разрабатываю дизайн мебели, но иногда и самому охота что-нибудь смастерить. Лет десять назад я только по чужим образцам работал. Женя мне помогала. Она любила тяжелую работу и всегда справлялась, хотя очень слабенькая была.

Такая нежность прозвучала в его голосе, что Лиле опять мучительно захотелось избавиться от ребенка. Миша продолжал:

- У тебя тоже есть что-то такое. Ну... смелое, что ли. И машина у тебя совсем не дамская.

Лиле почему-то впервые не понравилось, что она вся не дамская, но Миша уже повел ее в кухню и начал разливать кагор по маленьким рюмочкам.

- Вроде как водкой поминают, - не сдержалась Лиля.

- Не надо. Водка очень противная. Женечка на небесах поморщится. А кагором причащаются. Она успела причаститься, а вот повенчаться мы не успели.

- Правда? - Лиля вдруг почувствовала неимоверное облегчение, хотя никогда не придавала значения церковным канонам.

- Правда, - сказал Миша. - Это очень плохо, но, значит, так было нужно. Господь никогда не ошибается.

Лиля неловко сглотнула.

- Ну, за Женю, хоть я ее и не знала!

- Да покоится в мире, - тихо сказал Миша и сразу выпил без лишнего жеста и без промедления, как должно, как, видимо, он все делал в этой жизни.

Лиля еще недолго посидела и пошла домой, попросив Мишу не провожать, чтобы не разбудить Женечку-маленькую. И на улице тоже было значительно и торжественно. Крупный снег падал медленно и прямо, как в кино. Стараясь не расплескать в себе это новое, незнакомое чувство гармонии, Лиля поднялась в квартиру. Там она подошла к зеркалу в ванной, некоторое время смотрела на свое отражение, высунула язык вправо, потом влево и довольная пошла спать.

Утром ее разбудил какой-то грохот и недовольный голос Романа. На ходу просыпаясь, Лиля вышла в коридор. Роман, матерясь, разбирал какие-то узлы. Рядом с кислым видом стояла та самая "доцентша" по дзен-буддизму. Она была небольшая изящная брюнетка, вся в каких-то фенечках и очень ухоженная, несмотря на то, что с дороги. Лиля остро почувствовала свою женскую несостоятельность.

- Привет, Лилька! - Роман старался держаться непринужденно. - Это Элеонора Павловна. Да вы же, вроде, знакомы.

Лиля криво усмехнулась, вспомнив, при каких обстоятельствах произошло их с Элеонорой Павловной знакомство. "Доцентша" же как ни в чем не бывало, протянула Лиле руку со словами: "Нора, просто Нора!" - и тут же забыла про Лилю, недовольно оглядывая сумки и ворча на Романа.

- Ромка, ну что это такое? Так копаться! Мы чаю сегодня попьем?

Лиля забилась в свою комнату и ждала пока гостья уйдет, чтобы попытаться поговорить с Романом, как прежде, но та не уходила. Она гремела чем-то на кухне, включала пылесос, плескалась в ванной, осталась ночевать и с утра Лиля опять услышала ее капризный недовольный голос. Улучив момент, Лиля спросила у Романа:

- А эта... Нора когда к себе уедет?

Роман удивленно посмотрел на свою жену.

- Вообще-то мы планировали жить вместе.

- А я?

- У тебя же есть своя комната. И продукты из холодильника можешь брать не стесняясь. Ты что, плачешь? Лилька, ты ж сама хотела, чтобы мы были только товарищами. Разве ты не рада за меня?

Лиля бросилась в свою комнату и с головой укрылась одеялом. Откуда они все понаехали в ее жизнь? Только вчера она впервые почувствовала какую-то внутреннюю гармонию!

- Отстань! - дико завизжала она на Романа, который тряс ее за плечо.

- Лилька, ты что? Там к тебе пришли.

- Это Миша! - закричала Лиля и выскочила в коридор, но там стоял совершенно незнакомый мужик. Он был настроен очень агрессивно.

- Убери свои железки с моего места, что за манера!

- Но мне же надо где-то ставить свою машину? - с отчаяньем спросила Лиля.

- Это твои проблемы, а здесь моя тачка всегда стояла!

Лиля покорно пошла за ним, даже не попытавшись выяснить, почему "Волга" помешала ему именно сегодня.

С этого момента прежняя жизнь Лили начала вытеснять ее уже в открытую. Чуть ли не каждый день она переставляла "Волгу" с места на место, а наутро ее опять сгоняли. Нора вежливо здоровалась, но не упускала случая командовать Романом в присутствии Лили или собственнически обнимать его. Миша не появлялся. Лиля опять стала подозревать, что он псих. Ее без конца тошнило. Она опять пыталась вызвать выкидыш народными средствами и опять безрезультатно. Роман совершенно искренне беспокоился о ее здоровье, но в нынешней ситуации это выглядело как издевательство. В довершение ко всему Лилины родители стали буквально рваться в гости, а Роман даже и слушать не хотел о том, чтобы убрать куда-нибудь Нору на время их визита. Он терпеть не мог вранья. А Нора стала внимательна к Лиле, ласково журила ее за многочисленные хозяйственные недочеты и даже давала ценные советы, как вести себя с мужчиной, чтобы удержать его. Можно себе представить, что чувствовала Лиля при этом.

Как-то позвонил папа и спросил, не хочет ли она продать "Волгу". Это было для Лили окончательным разгромом. Все внутри нее сжалась.

- Нет! - с тихой яростью сказала она.

- Как хочешь, - отвечал папа, а ночью хулиганы разбили у бедной "Волги" боковое стекло.

Наутро Лиля, глотая слезы, вставляла в окно кусок фанеры. Подошли какие-то мужики.

- Барышня, драндулет продаете?

- Нет, - резко сказала Лиля, - не продам!

- Да и не купит никто, - засмеялись мужики. - Разве что на запчасти.

Но когда как-то утром в салоне машины обнаружилось дерьмо, Лиля сдалась и позвонила папе.

- Я хочу продать "Волгу".

- Хочешь... - неопределенно отвечал папа, - а купить-то кто-нибудь хочет? Ладно, поговорю. Всучим кому-нибудь на запчасти.

Лиля не могла смириться с этим. Ее семейная, можно сказать, родовая ценность, отображение целой эпохи, перестанет существовать, превратившись во множество безликих деталей. Но нечем было остановить это разрушение, не было вариантов для ремонта, не было выкидыша, не было сил идти на аборт, да и поздно, пожалуй, уже было. К тому же приближалась весна, а это значило, что во дворе будут постоянно гулять мальчишки, охочие до плохо стоящих машин.

- Дэвушка, твой черный "Волга"? - услышала Лиля над ухом.

Она подняла голову. Лицо южной национальности.

- На запчасти хотите? - уже безразлично спросила Лиля.

- Зачэм на запчасти? "Волга" - хороший машина, мнэ надо надежный.

- Она же вся битая.

- Ну и что? Я работаю автосервис, сам дэлаю. Продай хороший дэвушка.

- Пойдемте, - сказала Лиля, - прямо сейчас.

Она не стала вникать, насколько сильно продешевила. Машину ей удалось снять с учета в тот же вечер. На следующее утро она уже стояла вместе с Саидом (так звали покупателя) в магазине и оформляла сделку.

- Хороший машина! - сказал Саид, отсчитывая деньги. - Сдэлаю и в Крым к маме повезу. Только бэлый сдэлаю.

Придя домой, Лиля сразу позвонила папе.

- Пап, я продала "Волгу". Неважно почем, но не на запчасти. Он ее починит, и она вернется домой. Представляешь, он в Крыму живет.

- Да, - отозвался папа, - удивительные совпадения бывают.

- Только она теперь белая будет, - продолжала Лиля.

- Да что ты говоришь! Серьезно? Вот это действительно чудеса! - вдруг оживился папа. - Знаешь, она, ведь, и была белая, это я ее уже здесь покрасил для солидности.

- А как же крымская шишка ездила на белой?

Папа засмеялся, видно, вспоминая что-то.

- Как ездила? Замечательно, я думаю. По крымской-то жаре запаришься в черной.

Лиля тоже улыбнулась, кладя трубку. А день заметно прибавился. После всех дел до заката оставалось еще много времени. Лиля вспомнила, как в детстве ее манили весенние вечера. Глубокие и синие, как ручьи, с поблескивающими то здесь, то там серебристыми голосами, играющих детей. И голубятники с длинными палками, гоняющие ленивых, белых голубей, засидевшихся за долгую зиму. Так хотелось раствориться в этих вечерах, а ей нужно было заниматься музыкой, чтобы поставить в свой дневник цифру побольше. Но сейчас ничего не держало ее дома, она начала одеваться, уже предвкушая эти долгие синие улицы, уходящие к горизонту. Она вышла в глубокий тенистый двор. На краю его стояла голубятня, так же, как во дворе ее детства и голуби не хотели летать, а чинно прогуливались по сетке. По краю двора пролегла граница тени, а на улице за домом вовсю разливалось золотое вечернее солнце. Лиля, идя к этой границе, замедлила шаги, чтобы осознать свое вступление в новую жизнь. Наверняка, там будет также холодно, но зато там можно жить, не перекрашиваясь в черный цвет для значимости. И перестать, наконец, наряжаться в мальчика для того, чтобы тебя полюбили. Спасская башня перестала мнить себя Вавилонской, зачем же мне мучить себя дальше, тем более, если пришла весна?

Лиля шла по тропинке к границе света. В тот момент, когда солнце уже почти ослепило ее - из-за угла показалась детская коляска. Рыжие Мишины волосы - пышные и длинные горели как факел. Он захлопал ресницами быстро-быстро.

- Лиля, как ты? А я только выздоровел. Я где-то шапку потерял, а купить новую все было недосуг, вот видно и простудился. А телефон твой так и не спросил, вот и потерял тебя.

- Что, совсем даже выйти не мог? - недоверчиво спросила Лиля, все еще обижаясь.

Он виновато улыбнулся.

- Совсем. Даже бабушка из Питера приезжала, в магазин ходила. Я даже встать не мог.

- Это я сволочь, - быстро сказала Лиля, - у меня твоя шапка. Погоди, вынесу.

- Только шапку?

- А что ж еще? - удивилась Лиля.

- Ну, я подумал... тут же недалеко, может, все твои вещи постепенно перетащим, у тебя же их немного, ты говорила. Ой... если ты, конечно, не передумала.

- Передумала? Я ведь даже ничего никогда не обещала, - грустно сказала Лиля и вздохнула: - Ладно, пошли.

В коридоре им встретилась встревоженная Элеонора Павловна.

- Лиль, тебе сейчас звонили...(Нора явно не знала, как лучше сказать) В общем, у тебя бабушка умерла.

- Царствие небесное, - твердо сказала Лиля и, посмотрев на Мишу, добавила: - Да покоится в мире.

- Долго болела? - участливо спросила Нора.

Ей, видимо хотелось как-то поддержать Лилю, перед которой она последнее время чувствовала себя виноватой.

- Да, - сказала Лиля. - Долго. Отмучилась, слава Богу.

Она вдруг почувствовала, что может смотреть в глаза Норе без страха, и в тот же момент увидела страх Норы, животный страх перед надвигающейся старостью, страх потерять Романа - молодого красивого парня, намного моложе ее.

Лиле захотелось хорошо попрощаться.

- Нора, - сказала она, - я уезжаю. Не буду больше вам мешать. Будьте счастливы.

- Да что ты, Лилечка, разве ты мешаешь, - запротестовала Нора, но было видно, что она очень рада.

Они наскоро связали два узла, и Нора помогла спуститься с ними вниз и выйти из подъезда. Солнце уже гасло, но вдалеке еще горела арка соседнего двора, и в эту арку осторожно въезжала черная машина странной формы. Это начинала свое долгое путешествие на родину Лилина пока еще черная "Волга". В этот момент голубятники со своими длинными палками, подобрались к голубятне и торжествующе заколотили по сетке. Но белые голуби, не желая разминаться на ночь глядя, скрылись в недра своего сетчатого дома. Только один из них взмыл в небо и, круто набирая высоту, полетел в сторону солнца. Лиля долго смотрела ему вслед.

- Как ты думаешь, - спросила она у Миши, - вдруг это - бабушкина душа?

Он внимательно и, совсем не моргая, посмотрел на Лилю.

- Я не знаю точно, - медленно произнес он, - мы не были с ней знакомы. Но - похоже.

"НАША УЛИЦА", № 6-2005