Эмиль Сокольский
ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС ВЕЩЕЙ
О художнике Александре Трифонове
Кто придумал термин "изобразительное искусство"? Настоящий художник не изображает - он творит. Кто придумал, что искусство - отражение жизни? Искусство, как и литература (что, по-моему, одно и то же) - не отражение жизни, а часть жизни, условие ее, форма, проявление жизни. Кто сказал, что творчество - это самовыражение? Творчество - страсть, плен, крест. "Дар Божий" - что за слова? А значат они следующее: дар этот - для нас; для творца же дар - труд, мука, падения и взлеты...
По взлетам я и оцениваю Александра Трифонова: падения мне неизвестны, и те десятка три его работ, что я видел, восхищают. Несомненно, они - новое слово в живописи, хотя и вызывают много ассоциаций. Но ничто не происходит из ничего, и какое может быть "новое слово" без опыта общения с произведениями прошлого? Ассоциаций много: тут и Анри Руссо с Нико Пиросмани, и фовисты с их "говорящими" красками, и Сезанн с Кончаловским, Лентулов, супрематисты, Франц Марк, Кандинский... И все же в каждой картине - он один, Трифонов, ни на кого не похожий, ни от кого и ни от чего не зависимо творящий собственный мир, наполненный бутылками и диковинными существами.
Сергей Булгаков, говоря о "зловещей, демонической тяжести" бутылок и бокалов Пикассо, отмечал, что "смотреть на них без мистического головокружения... невозможно": предметы - холодны, их природа геометрична, механистична. В этом смысле Трифонов - мастер тонкий, музыкальный, его цвет - теплый, волнующий, физически ощутимый, он положительно воздействует на психику, выявляя, по Кандинскому, "внутренний голос вещей", обаятельных, зовущих. Чтобы объяснить это притяжение, искусствоведческий анализ бессилен: здесь может помочь только поэзия. Трифонов не изображает, он творит-строит образ с помощью форм с виду простых, но неизъяснимо художественно-богатых.
Живопись Трифонова возвышает, просветляет и радостно очищает способного тонко чувствовать человека. Язык художника своеобычен, аллегоричен, подчас непрост, и чтобы понять его, требуется свое сознание подвергнуть некоторому насилию. Но лишь благодаря такому насилию и расширяется наше сознание, и в нем уже не остается места сахарно-медовым изделиям Шилова, назойливой публицистике Глазунова, жестким "немецким" стилизациям Константина Васильева.
О живописи Трифонова я слышал мало дельного. Одни находят в ней сатиру, иронию, ностальгию по армейской юности, сдобренной выпивкой. Другие считают, что художник говорит на простом, внятном, улично-кухонном языке. Третьи находят в его бутылках знаки наших - человеческих - страстей и пороков (отсюда следует: Трифонов - обличитель, или иронист, или бесстрастный наблюдатель, но обязательно - оценивает питие как порок!). Всегда готовый к банальным и малосодержательным, но умно-уместным, как этикетки на пустых бутылках, замечаниям Лев Аннинский говорит о том, что "человеческое лицо исчезает из мироздания". Весьма проницательное замечание... Самое смешное во всем этом то, что точнее всего о трифоновских работах высказался... сам художник: "...эти образы обладают какой-то необъяснимой властью. Они притягивают к себе, словно к родниковой воде; все рядом с ними оживает и преображается - вещи, звуки и сами люди". Недаром свою выставку в 2003 году в Москве он назвал "Болеро" - прямое указание на музыкальность картин, на их фантастическую пластичность. Деформация его бутылок - не просто выдумка, она - передача глубины душевных переживаний, силы подсознательных импульсов (вспомним экспрессионистов!).
Мне часто вспоминаются слова известного питерского композитора-авангардиста Галины Уствольской: "Я прошу всех, кто по-настоящему любит мою музыку, отказаться от любого ее теоретического анализа". Так же и с картинами Александра Трифонова: поменьше бы рассуждений, и - смотреть, смотреть!
Вот "Исчерпанная истина". На столе - бутылки и бокалы "по Сезанну", преувеличенно удлиненные, энергичные, живые, готовые страждущему отдать свое содержимое (если что-то осталось), веселые, озорные, приветливые. Они, бутылки и бокалы, не позволяют допустить предположения, что этот - не рухнувший головой, а утомленный, по-детски преклонивший ее на край стола - человек скотски пьян. Напротив, картина оставляет ощущение светлое, безмятежное, оптимистичное, она старается подчеркнуть художественную ценность и красоту пространственного явления, пластического события. Нет "человеческого лица"? Но есть лицо художника: взгляд его чувствуешь всем существом.
Вот "Египетские ночи". Сплоченное общество бутылок-рюмок и выразительно позирующая тарелка с закуской, выставленная будто для декорации только, но не по необходимости воображаемых пьющих. И лукавый зверек. Кто он? "Прикалывающееся" над "народной слабостью" существо? Сам частица этого же народа ("а что, выпивка, это, э-э-э, очень даже неплохо...")? Художник уничтожает все подозрения в "аморальности пьянки" послушной группой склянок, нарочито аккуратной, расставленной словно заботливой хозяйкой, - склянок поблескивающих, осязаемых, текучих. Пожалуй, здесь и не ирония вовсе (а что такое ирония? - Слабость хилого интеллигента, прячущегося за "дистанцию", питающуюся заемным высокомерием, "умного", но не здорового духовно), скорее, теплый юмор, внутренняя тишина. Мы прислушиваемся к тому, что происходит на картине, и к самим себе.
А вот и "Завтрак московского комсомольца". Тот же мотив: банальные бутылки, стакан, сигарета и обрывки газеты; на сей раз предметы зависли в пространстве (но зависли намеренно: как на выставку). Они самоценны, выразительны, говорящи, они взаимно дополняют друг друга; их неизбежное, обязательное соседство - ждет, обещает: что-то будет; и, обещая, не торопит "пиршества". Рыба цела, сигарета цела, бутылка едва почата, а газета нарочито разорвана: для имитации застолья. Мне представляется не будущая пьянка, а вспоминается ответ Владимира Соловьева на анкетный вопрос "Ваше любимое занятие": "Выпить с хорошим человеком"! И я не слышал о том, что философ был алкоголиком.
"Русская Герника". Красный бык с грустным любопытством и укором смотрит на закупоренные романтически голубые, завораживающие бутылки. Осуждает пьянство? Выпивку без закуски? Или ожидал чего-то вкусненького, а увидел лишь документ "страстей и пороков"? Или - скорбит, что не знает, как открыть эти бутылки, чтобы к ним присосаться? А может, впрямь бык и есть сам художник, с любовью и нежностью глядящий в юношеское прошлое, когда приходилось со сверстниками приобщаться к "зеленому змию"?
"Квадратный портвейн Казимира Малевича". Не намек ли на то, что человеку, не способному постигать аллегории, в "Черном квадрате" без "ста грамм" не разобраться? Лично я уловил в картине такую мысль: "трезвому", "нормально мыслящему" человеку трудно ориентироваться в искусстве. "Нормальный" человек не открывает мир ежедневно и ежечасно, думая, что им давно уже все постигнуто, и довольствуется видимостями. Отсюда скепсис и усталость. Нужно "опьянение", полет фантазии, любовь к деталям, не то - будет по Коржавину: "Для многих жизнь не взлет, а ремесло"...
Прекрасны обнимающиеся бутылки - танцующие "по-ненастоящему", хмельно, упоенно, с раскрытыми по-мунковски ртами, или - двигающиеся просто по инерции ("Две бутылки", "2+1"), в утомленном, одиноком блуждании по реалиям трифоновского мира: среди игральных карт, сигарет, рюмок, в заинтересованном созерцании первоосновы цвета и формы - "Черного квадрата"...
Не только бутылки у Трифонова живые. Пластически выразителен стул, он светится, как березовые стволы в сумерках, и готов принять любую другую форму под спокойное, не удивленное происходящим освещение. Стул смущен, словно девушка, еще не привыкшая к пристальным взглядам.
И - сам Бог велел - жив "Портрет писателя Кувалдина". Писатель мыслит, он в беспрестанных, со всех сторон обнимающих его заботах - многоцветных, светоносных, жизнеутверждающих, и в этом ворохе красок - защищенность героя от потока ливней и лихих ветров, тщетность наносимых ему ожогов, торжество жизни как совокупности оттенков, из которых Кувалдин творит гармонию. Сюжет картины - значимость мазков и контуров, их здоровый напор, цветовая сила. Пожалуй, это самая выразительная работа Трифонова - мастера все-таки мягкого, безгротескового, бессатиричного, безыроничного, но - доброго, изобретательного, веселого, грустного, сентиментального и не по годам мудрого.
С ним хотелось бы выпить.
Ростов-на-Дону
В книге "ХУДОЖНИК АЛЕКСАНДР ТРИФОНОВ", Изд-во "Книжный сад", М., 2005
-->
