Я-то давно знал, что писатель не имеет возраста. Тут вспомнили, что Антон Чехов умер в 44 года, а Джером Сэлинджер в 91 год. Но когда читаешь "Степь" или "Хорошо ловится рыбка-бананка", то совершенно не задумываешься о возрасте автора, потому что просто забываешь об авторе, его нет, он за кулисами, а на сцене действует Егорушка в красной рубашоночке: "Егорушка лежал на спине и, заложив руки под голову, глядел вверх на небо. Он видел, как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелы-хранители, застилая горизонт своими золотыми крыльями, располагались на ночлег; день прошел благополучно, наступила тихая, благополучная ночь, и они могли спокойно сидеть у себя дома на небе... Видел Егорушка, как мало-помалу темнело небо и опускалась на землю мгла, как засветились одна за другой звезды". Или мужчина из "бананки": "Он посмотрел на молодую женщину - та спала на одной из кроватей. Он подошел к своему чемодану, открыл его и достал из-под груды рубашек и трусов трофейный пистолет. Он достал обойму, посмотрел на нее, потом вложил обратно. Он взвел курок. Потом подошел к пустой кровати, сел, посмотрел на молодую женщину, поднял пистолет и пустил себе пулю в правый висок". Я это говорю к тому, что нужно всегда уметь делать конец, знать финал, быть готовым к окончанию спектакля. С первого класса нужно говорить школьникам, что раз они родились, то они и умрут, что через 200 лет (беру уж слишком большой срок, учитывая долгожителей) никого из ныне живущих не будет. Но будет Чехов и будет Сэлинджер. Тогда уж точно никто не будет интересоваться их возрастом. Пишущие дамы тоже скрывают свой возраст, маскируются, молодятся, но и их валит время, срезает, как каблук Мандельштама. Им уже по 60, а они все играют в пятнашки! Тут узнал, что скончался Лазарь Ильич Лазарев на 87-м году жизни. Много лет уже тому назад я издал в переплете и в оформлении художника Александра Трифонова книгу воспоминаний Лазаря Лазарева о «Литературной газете» «Шестой этаж». Лазарь Ильич исчерпал свое время и остался в своем времени, не зацепившись за художества Чехова и Сэлинджера, потому что, чтобы быть художником, надо иметь мужество не состоять в соподчинении у литературных чиновников. Как же долго кончается тоталитарная эпоха, как мучительно долго умирает Советский Союз, да еще с откатами назад в виде тормоза демократии реставратора совка Владимира Путина, и примитива из райкома главного редактора "Литературки" (чего в страшном сне представить не мог) комсомольца Юрия Полякова!
Юрий КУВАЛДИН
воскресенье, 31 января 2010 г.
суббота, 30 января 2010 г.
ПЕПЕЛЬНИЦА
Писатель - это тот, кто пишет буквы. Это знаки, убегающие вдаль. Знаки, которые нужно расшифровывать. А кино, телевизор - это так, глупость для неграмотных. Рисующие на песке - деятели театров - присвоили себе Чехова. Они не понимают, что Чехов живет в букве, а не бегает по сцене. Впрочем... Юрий Кувалдин пишет: "Владимир Короленко в воспоминаниях "Антон Павлович Чехов" писал: "...в "Русской мысли" появилась "Палата № 6" - произведение поразительное по захватывающей силе и глубине, с каким выражено в нем новое настроение Чехова, которое я назвал бы настроением второго периода. Оно совершенно определилось, и всем стала ясна неожиданная перемена: человек, еще так недавно подходивший к жизни с радостным смехом и шуткой, беззаботно веселый и остроумный, при более пристальном взгляде в глубину жизни неожиданно почувствовал себя пессимистом".
Кстати говоря, в этих воспоминаниях о Чехове есть знаменитая сцена, которую я всегда привожу своим авторам, иллюстрируя мысль, что неважно о чем писать, важно как писать. То есть, проще говоря, форма и есть содержание, форма рождает содержание.
Короленко говорит о Чехове: "По его словам, он начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частию как на наслаждение и забаву, частию же как на средство для окончания университетского курса и содержания семьи.
- Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы?.. Вот. Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, - это оказалась пепельница, - поставил ее передо мною и сказал:
- Хотите - завтра будет рассказ... Заглавие "Пепельница".
И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением..."
В "Палате №6" Антон Чехов словно развертывает перед нами в последовательности картин поговорку: врачу - излечися сам. И в том образе, который Чехов рисует, я узнаю его самого. В самом деле, доктор Андрей Ефимыч Рагин у него высок, как Чехов, мужиковат, как Чехов, с точно такой же бородкой, как у Чехова, намеревался поступать в духовную академию, и здесь близко, ибо отец муштровал Чехова и заставлял петь в церковном хоре... Совпадений очень много. Но главное совпадение - герой не врач, хотя врач по профессии, как Чехов, а философ, как Чехов. Писатель-философ! И вот эта фраза Чехова: "Распустили слух, что палату №6 будто бы стал посещать доктор", - для меня является ключевой, пророческой. У нас философов признают сумасшедшими и уничтожают!"
Кстати говоря, в этих воспоминаниях о Чехове есть знаменитая сцена, которую я всегда привожу своим авторам, иллюстрируя мысль, что неважно о чем писать, важно как писать. То есть, проще говоря, форма и есть содержание, форма рождает содержание.
Короленко говорит о Чехове: "По его словам, он начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частию как на наслаждение и забаву, частию же как на средство для окончания университетского курса и содержания семьи.
- Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы?.. Вот. Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, - это оказалась пепельница, - поставил ее передо мною и сказал:
- Хотите - завтра будет рассказ... Заглавие "Пепельница".
И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением..."
В "Палате №6" Антон Чехов словно развертывает перед нами в последовательности картин поговорку: врачу - излечися сам. И в том образе, который Чехов рисует, я узнаю его самого. В самом деле, доктор Андрей Ефимыч Рагин у него высок, как Чехов, мужиковат, как Чехов, с точно такой же бородкой, как у Чехова, намеревался поступать в духовную академию, и здесь близко, ибо отец муштровал Чехова и заставлял петь в церковном хоре... Совпадений очень много. Но главное совпадение - герой не врач, хотя врач по профессии, как Чехов, а философ, как Чехов. Писатель-философ! И вот эта фраза Чехова: "Распустили слух, что палату №6 будто бы стал посещать доктор", - для меня является ключевой, пророческой. У нас философов признают сумасшедшими и уничтожают!"
пятница, 29 января 2010 г.
ДЖЕРОМ ДЭВИД СЭЛИНДЖЕР УЛЕТЕЛ НА ЮГ
Помер Сэлинджер Джером Дэвид. Именно так: помер. Потому что об этом теле уже все давным-давно позабыли. Как о теле Чехова. Которое везли из Баденвейлера в холодильнике для устриц. Потому что биологический Джером Сэлинджер умер уже давно. Такое же тело, по образу и подобию, как прочие плодящиеся тела одним и тем же способом. В дни 150-летия со дня рождения Антона Чехова. Собственно, Сэлинджер весь вышел из Чехова. На 92-м году помер. Юрий Любимов старше его на год, еще живет. Александр Солженицын моложе на год, уже умер. До чего же приятен русский язык. Умер, помер, скончался… Я - Колфилд, я - Чайка! Поэт Евгений Лесин является абсолютным слепком с героя романа Сэлинджера - Холдена Колфилда. Интересуется ли Женя, почему утки зимуют на Москве-реке в Братеево, а не улетают на юг, например, в Бутово?! Так я вижу. Любопытно, Чехов умер в 44 года. Сэлинджер, примерно, в такие же лета бросил писать. Или перестал печататься. Говорят, что у него что-то осталось из написанного. Может быть, хотя я вряд ли надеюсь прочитать из него что-нибудь вроде таких шедевров как «Выше стропила, плотники» или «Голубой период де Домье-Смита», не говоря уже о «Над пропастью во ржи», над которым я хохотал и рыдал в свои семнадцать лет, недалеко от Большого Каретного. Сэлинджер, как и Чехов, писатель магический, плетущий свою паутину так искусно, что не замечаешь, как тебя затягивает его мир, созданный блестящим мастером виноватых взоров, перефразируя Мандельштама. Сэлинджер – это текст. Художественный. Вязкий, спонтанный, состоящий из сложных конструкций, модуляций, полутонов, пробелов.
Юрий КУВАЛДИН
Юрий КУВАЛДИН
четверг, 28 января 2010 г.
ЛАРИСА КОСАРЕВА ПОДРУГА АНТОНА ЧЕХОВА
Певица Лариса Косарева
В беседе со мной певица Лариса Косарева затронула тему творчества Антона Чехова и, в частности, его рассказ «Черный монах». Лариса Косарева тогда сказала:
«- …однажды мне посчастливилось, можете себе представить, петь в сопровождении двух арф! Это уносит в невероятные поэтические выси. Во всяком случае, арфы мне представляются инструментами небесных сфер: во время моего пения они располагались рядом со мной, но слушателям казалось, как потом мне говорили поклонники, что звучание арф идет с неба; вероятно, на этом акустическом эффекте основана магия пространственной медиации. Это бесподобно, это божественно! Как божественна проза Антона Чехова. А, вообще говоря, мои любимые вещи это все те, которые я сама исполняю, которые я нежно люблю. Здесь я плавно перехожу к Антону Павловичу, потому что я подготовила довольно содержательную программу "Чехов и музыка" и часто бываю в Мелихово. Руководство музея сделало мне предложение подготовить такую программу.
- Замечательная краска в нашей беседе – Чехов, - сказал я. - В Мелихово он написал, в отдельном домике, "Чайку".
- Да, вы правы, Юрий Александрович, чудесный домик, гениальная "Чайка"... Звучала там и знаменитая "Серенада для голоса с виолончелью" итальянского композитора и виолончелиста Гаэтано Брага. Эта "Серенада" получила еще и название "Валахская легенда". На первом диске, который я записала, я исполняю эту великолепную серенаду... В рассказе Чехова, насколько я помню, Таня - сопрано, одна из барышень - контральто, и молодой человек на скрипке разучивали эту серенаду. Известно, что в Мелихове у Чехова расходились нервы - он почти совсем не спал. Стоило только ему начать забываться, как он вдруг пробуждался, вскакивал и уже долго не мог уснуть. Но, как бы то ни было, приезд Лики и Потапенко сильно развлекал его. Потапенко пел, играл на скрипке. Лика садилась за рояль и начинала петь входившую тогда в моду "Валахскую легенду" Гаэтано Брага.
О, что за звуки слышу я,
Сердце они пленяют
И на крыльях зефира к нам сюда
Как бы с небес долетают...
В этой легенде больная девушка слышит в бреду доносящуюся до нее с неба песнь ангелов, просит мать выйти на балкон и узнать, откуда несутся эти звуки, но мать не слышит их, не понимает ее, и девушка в разочаровании засыпает снова. Чехов находил в этом романсе что-то мистическое, полное красивого романтизма и он послужил импульсом к написанию рассказа "Черный монах". Вообще, история этой серенады Гаэтано Брага любопытна. Дмитрий Шостакович, как и Антон Чехов, был чуток к мистике. Все началось с провидческого сна в новогоднюю ночь 31 декабря 1925 года - Шостаковичу тогда было всего 18 лет, и он был студентом Ленинградской консерватории. Идет Шостакович один по пустыне, и вдруг навстречу ему появляется старец в белой одежде, и говорит, что этот год будет для Шостаковича счастливым. Шостакович просыпается с ощущением огромной радости. Вспоминает рассказ Чехова "Черный монах", где у Коврина тоже было состояние великой радости. Память о новогоднем сне с вещим монахом преследовала Шостаковича всю жизнь. Однажды он попросил жену отыскать ноты "Серенады" забытого композитора Гаэтано Брага, той самой когда-то популярной "Серенады. Жена находит в архивах ноты Брага, и Шостакович с изумлением узнает, что Чехов описал "Серенаду" не совсем так, как она исполнялась. Писатель изменил состав инструментов, у композитора в партитуре были не только сопрано, контральто и скрипка. Подумав, Шостакович переписывает музыку Брага в чеховском ключе, добавив от себя только фортепиано с акцентными басами. Случилось невероятное - давно умерший Чехов руками Шостаковича пишет музыку к своему рассказу... Герою рассказа Коврину, альтер эго Чехова, природа видится одухотворённой, ждущей его понимания. Иначе смотрят на природу Песоцкие, отец и дочь. Природа для них - возможность взять всё, что может принести пользу... Творческая же одержимость Коврина оборачивается безумием. Больное воображение героя в поисках истины обращается к призраку. Он живёт напряжённой духовной жизнью и от этого счастлив. Но его начинают лечить и этим убивают в нем способность заниматься творчеством. Чехов суров, он всем своим творчеством, и, особенно, рассказом "Черный монах" говорит, что художник - не от мира сего, что он не участвует в игрищах на ярмарке тщеславия, что он находится вне социума, не занимает ни министерских, ни генеральских, никаких значимых должностей, он сидит, образно говоря, на облаке и свидетельствует, как Бог, жизнь людей - не лечите творца, не меняйте его ментальность, она часто не совпадает со своим временем, не суйтесь к творцу с тяпками и грядками! У Чехова сад - это его мысли, писательство, сохранение души в слове. Работая над исполнением "Серенады", я глубже стала понимать, что мое искусство - это тоже сад вечно обновляющейся жизни, взращивать который я должна сама. Я пою любовно, всю себя без остатка отдавая вокалу, музыке».
Беседовал Юрий КУВАЛДИН
среда, 27 января 2010 г.
Бросил бы ты, Антоша, безделье. Что ты все бумагу переводишь. Ты же врач! У тебя в руках специальность!
На снимке: Юрий Кувалдин беседует с Антоном Чеховым.
- Антон Павлович, на мой взгляд, каждый пишущий должен ответить для начала на очень простой и понятный вопрос: чем для него является литература? - Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. Подойдут, бывало, погладят по головке, и скажут, вздыхая: "Бросил бы ты, Антоша, безделье. Что ты все бумагу переводишь. Ты же врач! У тебя в руках специальность!" У меня в Москве были сотни знакомых, между ними десятка два было людей пишущих, но, поверите ли, Юрий Александрович, я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. Кругом было разлито полное, тотальное равнодушие. В Москве существовал так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собирались раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливали здесь свои языки. Если бы я пошел туда и прочитал хотя бы кусочек из своего "Архиерея", то мне бы засмеялись прямо в лицо. За долгое время моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и - пошла писать! Но я был еще и врач, и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне. Я воспитывал в себе мужество каждую критическую статью, даже ругательно-несправедливую, встречать молчаливым поклоном - таков литературный этикет... Отвечать было не принято, и всех отвечающих справедливо упрекали в чрезмерном самолюбии. Да к тому же отвечающие постоянно поднимали вопрос о всеобщем счастье. А это счастье они понимали, как одно сплошное добро без всякого зла. А зло и добро - одно целое. Как, впрочем, красота и грязь. Все в нашем мире едино и одно без другого не существует.
Юрий КУВАЛДИН в беседе с Антоном ЧЕХОВЫМ в редакции журнала "Наша улица"
вторник, 26 января 2010 г.
Римма КАЗАКОВА "НИНЕ КРАСНОВОЙ"
Римма Казакова
Римма Казакова родилась 27 января 1932 года в Севастополе. Окончила истфак Ленинградского университета и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. Первую книгу стихов “Встретимся на Востоке” выпустила в 1958 году, в Хабаровске. Автор более двадцати книг и множества популярных песен, таких, как “Ненаглядный мой”, “Ты меня любишь”, “Музыка венчальная”, “Я хорошая, а ты меня не любишь” и других. Награждена орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, премией “Венец”. Глава Союза писателей Москвы.
НИНЕ КРАСНОВОЙ
Ты приехала в Москву из Хабаровска,
Из провинцевска, из хибаровска,
Ты приехала Москву покорять...
Н и н а К р а с н о в а. “Римме Казаковой”
Ты - веселая рязаночка,
так по-русски хороша!
Как смолистых дров вязаночка -
крепкая твоя душа.
Что тебе судьбою вверено -
в тайне сердца твоего.
Доброты в тебе - не меряно,
все ошибки - оттого...
До конца: Римма КАЗАКОВА "НИНЕ КРАСНОВОЙ"
Римма Казакова родилась 27 января 1932 года в Севастополе. Окончила истфак Ленинградского университета и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. Первую книгу стихов “Встретимся на Востоке” выпустила в 1958 году, в Хабаровске. Автор более двадцати книг и множества популярных песен, таких, как “Ненаглядный мой”, “Ты меня любишь”, “Музыка венчальная”, “Я хорошая, а ты меня не любишь” и других. Награждена орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, премией “Венец”. Глава Союза писателей Москвы.
НИНЕ КРАСНОВОЙ
Ты приехала в Москву из Хабаровска,
Из провинцевска, из хибаровска,
Ты приехала Москву покорять...
Н и н а К р а с н о в а. “Римме Казаковой”
Ты - веселая рязаночка,
так по-русски хороша!
Как смолистых дров вязаночка -
крепкая твоя душа.
Что тебе судьбою вверено -
в тайне сердца твоего.
Доброты в тебе - не меряно,
все ошибки - оттого...
До конца: Римма КАЗАКОВА "НИНЕ КРАСНОВОЙ"
понедельник, 25 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА "РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ" стихи
ВЕЧЕР ПОЭЗИИ В КАФЕ “О.Г.И. ПИРОГИ”
Татьяне Бек
По январской улице Никольской,
Снегочистками почищенной, не скользкой,
Мы идем в кафе “О.Г.И. Пироги”,
Занавешенное тюлем пурги.
Там, в подвале в стиле каземата,
Мы забудем, что сейчас в Москве зима-то,
Будем греться, холод в дверь прогоня,
У зажженного поэзии огня.
С Аполлоном будем мы общаться,
Обольщать его собой и обольщаться,
Будем кофе пить и есть пироги,
А потом писать стихи про “О.Г.И.”
Татьяне Бек
По январской улице Никольской,
Снегочистками почищенной, не скользкой,
Мы идем в кафе “О.Г.И. Пироги”,
Занавешенное тюлем пурги.
Там, в подвале в стиле каземата,
Мы забудем, что сейчас в Москве зима-то,
Будем греться, холод в дверь прогоня,
У зажженного поэзии огня.
С Аполлоном будем мы общаться,
Обольщать его собой и обольщаться,
Будем кофе пить и есть пироги,
А потом писать стихи про “О.Г.И.”
воскресенье, 24 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА "УЛИЦА НАШЕЙ МЕЧТЫ"
Юрий КУВАЛДИН, писатель, основатель и главный редактор журнала "Наша улица":
- Сегодня у нас вечер камерного звучания, без выпивки, как сказали тут наши авторы. Журналу "Наша улица" пять лет . С одной стороны кажется, что это уже достаточно большой возраст. Но с другой стороны - небольшой. Это - смотря с какой стороны смотреть. Я страстный почитатель Мандельштама и автор одной из первых работ об Осипе Эмильевиче "Улица Мандельштама" и могу сказать его стихами: "Промчались дни мои, как бег оленей косящий бег. Срок счастья был короче, чем взмах ресницы". Датировка журнала у нас идет от выхода первого пилотного номера в 1999 году. Но если эту датировку вести от придумки и возникновения самой идеи журнала и от работы над первым номером, то получится, что журналу уже не пять, а шесть лет ...
Далее: Нина КРАСНОВА "УЛИЦА НАШЕЙ МЕЧТЫ"
- Сегодня у нас вечер камерного звучания, без выпивки, как сказали тут наши авторы. Журналу "Наша улица" пять лет . С одной стороны кажется, что это уже достаточно большой возраст. Но с другой стороны - небольшой. Это - смотря с какой стороны смотреть. Я страстный почитатель Мандельштама и автор одной из первых работ об Осипе Эмильевиче "Улица Мандельштама" и могу сказать его стихами: "Промчались дни мои, как бег оленей косящий бег. Срок счастья был короче, чем взмах ресницы". Датировка журнала у нас идет от выхода первого пилотного номера в 1999 году. Но если эту датировку вести от придумки и возникновения самой идеи журнала и от работы над первым номером, то получится, что журналу уже не пять, а шесть лет ...
Далее: Нина КРАСНОВА "УЛИЦА НАШЕЙ МЕЧТЫ"
суббота, 23 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА "Цветы запоздалые" (новые стихи)
ПАМЯТИ
ВИКТОРА АСТАФЬЕВА
Уведи меня в ночь, где течет Енисей.
Осип Мандельштам
Жил в Овсянке мужик на крутом берегу Енисея,
Не овес, не люцерну - разумное, доброе, вечное сея.
От простых мужиков отличался, но это похвально.
А они на него обижались за это повально:
“Он не знается с нами и выпить не хочет... Зазнался!
Пишет, пишет чего-то, а лучше бы делом занялся...”
Далее: Нина КРАСНОВА "Цветы запоздалые" (новые стихи)
ВИКТОРА АСТАФЬЕВА
Уведи меня в ночь, где течет Енисей.
Осип Мандельштам
Жил в Овсянке мужик на крутом берегу Енисея,
Не овес, не люцерну - разумное, доброе, вечное сея.
От простых мужиков отличался, но это похвально.
А они на него обижались за это повально:
“Он не знается с нами и выпить не хочет... Зазнался!
Пишет, пишет чего-то, а лучше бы делом занялся...”
Далее: Нина КРАСНОВА "Цветы запоздалые" (новые стихи)
пятница, 22 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА "ПОЭЗИЯ В ЖУРНАЛЕ "НАША УЛИЦА""
“Наша улица” - ежемесячный журнал современной русской литературы, родившийся в новое время, на стыке двух тысячелетий. Он новый не только по своему названию, но и по своему содержанию, стилю и характеру и по принципу отбора материалов. Это частный народно-культурный журнал. Он возник 5 лет назад, в 1999 году, как альтернатива всем “правильным”, академическим “толстым” журналам, в числе которых такие “именитые”, как “Новый мир”, “Москва”, “Знамя”, “Октябрь”, “Наш современник”, “Юность”. Он не похож ни на один из них и уже обрел своих читателей и занял в мире литературы свою пустовавшую до него нишу. Кому-то он нравится, кому-то нет, кого-то он возмущает и раздражает, но он есть такой, какой есть...
Текст: Нина КРАСНОВА "ПОЭЗИЯ В ЖУРНАЛЕ "НАША УЛИЦА""
Текст: Нина КРАСНОВА "ПОЭЗИЯ В ЖУРНАЛЕ "НАША УЛИЦА""
четверг, 21 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА ""НАШЕЙ УЛИЦЕ" - ПЯТЬ ЛЕТ"
Центральным литературным событием в России 2004 года стало 5-летие ежемесячного журнала современной русской литературы “Наша улица”. В праздничном вечере приняли участие авторы “пилотного” (1999) номера: Юрий КУВАЛДИН, Нина КРАСНОВА, Евгений БАЧУРИН, Александр ТРИФОНОВ, Лев АННИНСКИЙ, Кирилл КОВАЛЬДЖИ, Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, прозаик из тульского города Щекино Сергей ОВЧИННИКОВ; на вечере выступили: писатель, профессор Литературного института Александр РЕКЕМЧУК, писатель Эдуард КЛЫГУЛЬ, актеры Театра на Таганке Валерий ЗОЛОТУХИН и Ирина ЛИНДТ, писатель Валерий ПОЗДЕЕВ, актер Театра Российской Армии Александр ЧУТКО, глава Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергей ФИЛАТОВ; в вечере приняли участие Людмила САРАСКИНА, Андрей ЯХОНТОВ, Александр ТРОФИМОВ, Эдуард БОБРОВ, Ионас Мисявичюс, Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН, Сергей КАРАТОВ, Виктор ЛИННИК... Вел программу основатель и главный редактор журнала Юрий КУВАЛДИН.
Публикуем выдержки из выступлений некоторых участников праздника.
Юрий КУВАЛДИН, писатель, основатель и главный редактор журнала “Наша улица”:
“Срок счастья был короче, чем взмах ресницы...” - эти строки Мандельштама как бы говорят о том, что все пять лет, пока я выпускаю свой журнал, получились одним мгновением. Моя первая книга называлась “Улица Мандельштама”. “Я хочу, чтоб мыслящее тело превратилось в улицу, в страну”. Отсюда возникло название журнала: “Наша улица” - эта улица нас всех, невзирая на чины и ранги, на партийность, национальность и так далее. Улица, на которой мы все живем, на которой есть родильный дом и на которой есть кладбище. Я представляю собой писателя, который своей судьбой встает на полку рядом с Достоевским и с Андреем Платоновым. Только такая цель может быть достойной настоящего писателя. Из этих высоких побуждений и родилась у меня идея создания своего журнала. Я хотел иметь свой журнал, как хотел иметь свой театр Станиславский, чтобы не метаться по “табору улицы темной за веткой черемухи в черной рессорной карете”.
Евгений БАЧУРИН, поэт, композитор, исполнитель собственных песен, художник:
Пять лет - для журнала возраст хоть и небольшой, но уже и не маленький. Юрий Кувалдин вложил в журнал “Наша улица” много своих сил, своего творческого, очень могучего энергетического напора. И есть надежда, что “дитя” со временем превратится в доброго молодца. Юрий Кувалдин издал мою первую книгу “Я ваша тень”. И я хочу от всего сердца пожелать ему и его “Нашей улице” на с одной стороны радостном, а с другой стороны скорбном, трудном пути главное - держать свою линию и выполнять свою литературно-художественную роль и продолжать уделять внимание на своих страницах хорошей прозе... и моим стихам...
Текст: Нина КРАСНОВА ""НАШЕЙ УЛИЦЕ" - ПЯТЬ ЛЕТ"
Публикуем выдержки из выступлений некоторых участников праздника.
Юрий КУВАЛДИН, писатель, основатель и главный редактор журнала “Наша улица”:
“Срок счастья был короче, чем взмах ресницы...” - эти строки Мандельштама как бы говорят о том, что все пять лет, пока я выпускаю свой журнал, получились одним мгновением. Моя первая книга называлась “Улица Мандельштама”. “Я хочу, чтоб мыслящее тело превратилось в улицу, в страну”. Отсюда возникло название журнала: “Наша улица” - эта улица нас всех, невзирая на чины и ранги, на партийность, национальность и так далее. Улица, на которой мы все живем, на которой есть родильный дом и на которой есть кладбище. Я представляю собой писателя, который своей судьбой встает на полку рядом с Достоевским и с Андреем Платоновым. Только такая цель может быть достойной настоящего писателя. Из этих высоких побуждений и родилась у меня идея создания своего журнала. Я хотел иметь свой журнал, как хотел иметь свой театр Станиславский, чтобы не метаться по “табору улицы темной за веткой черемухи в черной рессорной карете”.
Евгений БАЧУРИН, поэт, композитор, исполнитель собственных песен, художник:
Пять лет - для журнала возраст хоть и небольшой, но уже и не маленький. Юрий Кувалдин вложил в журнал “Наша улица” много своих сил, своего творческого, очень могучего энергетического напора. И есть надежда, что “дитя” со временем превратится в доброго молодца. Юрий Кувалдин издал мою первую книгу “Я ваша тень”. И я хочу от всего сердца пожелать ему и его “Нашей улице” на с одной стороны радостном, а с другой стороны скорбном, трудном пути главное - держать свою линию и выполнять свою литературно-художественную роль и продолжать уделять внимание на своих страницах хорошей прозе... и моим стихам...
Текст: Нина КРАСНОВА ""НАШЕЙ УЛИЦЕ" - ПЯТЬ ЛЕТ"
среда, 20 января 2010 г.
Нина КРАСНОВА "КУВАЛДИН И ЕГО УПРЯЖКА"
В одну упряжку впрячь не можно // Коня и трепетную лань..." - сказал в "Полтаве" Пушкин. Но Кувалдин опровергает эту, казалось бы, несомненную истину всей своей жизнью и деятельностью и самим собой, то есть своим собственным примером. Он впрягает в одну упряжку, в свою литературную колесницу, и коня, и трепетную лань, и вола, и лебедя, и рака и щуку, и являет их всех один в своем собственном лице, единый во всех лицах, и везет ее в своем направлении, как литературный Геракл.
Кувалдин - и швец, и жнец, и на дуде игрец, как он говорит о себе и как говорят о нем все, кто его знают.
Он и писатель, он и издатель, причем - первый частный издатель в нашей стране. Он - писатель-издатель, издатель-писатель. В 1988 году он с рублем в кармане зарегистрировал кооператив, а потом организовал свое собственное издательство "Книжный сад", чтобы не зависеть ни от каких издателей, и стал издавать книги - и свои собственные, которые не мог издать в советское время, потому что они выбивались из всех советских литературных рамок, и книги тех писателей, которые ему нравятся...
Текст: Нина КРАСНОВА "КУВАЛДИН И ЕГО УПРЯЖКА"
Кувалдин - и швец, и жнец, и на дуде игрец, как он говорит о себе и как говорят о нем все, кто его знают.
Он и писатель, он и издатель, причем - первый частный издатель в нашей стране. Он - писатель-издатель, издатель-писатель. В 1988 году он с рублем в кармане зарегистрировал кооператив, а потом организовал свое собственное издательство "Книжный сад", чтобы не зависеть ни от каких издателей, и стал издавать книги - и свои собственные, которые не мог издать в советское время, потому что они выбивались из всех советских литературных рамок, и книги тех писателей, которые ему нравятся...
Текст: Нина КРАСНОВА "КУВАЛДИН И ЕГО УПРЯЖКА"
вторник, 19 января 2010 г.
Юрий Кувалдин О “ЦВЕТАХ ЗАПОЗДАЛЫХ” (Нина Краснова)
“Цветы запоздалые” - ранняя повесть Чехова, не очень удачная, но в ней уже видна как бы вся перспектива русского гения. Нина Краснова смело взяла чеховское название для своей новой книги, нисколько не сомневаясь в правильности этого хода. Краснова словно говорит нам, что она всем своим творчеством - с классиками, а не с теми временщиками, которые, рассевшись по разным союзам писателей, все выясняют, кто с кем: с правыми или с левыми, как будто они не писатели, а ярые функционеры партий. Собственно, они и не являются писателями. Краснова же родилась поэтом, родилась для литературы, родилась прямо в литературу.
Трудность не просто в том, что при чтении Красновой приходится подниматься на определенный уровень, ниже которого все связи обрываются, а понимание исключено, но особенно в том, что это чтение приводит нас к сложным житейским коллизиям и проблемам, к вещам, о которых хотелось бы, может быть, позабыть, оно пробуждает сознание личной ответственности и совесть, и мы говорим тогда о Красновой, что это тревожная, мятущаяся совесть, как будто она пришла совершенно из другого мира, что она - не мы...
Творчество Красновой находится в постоянном развитии. Краснова в течение многих лет работает системно, постоянно, напористо, как машина. Так работал Достоевский, так работал Булгаков, так работал Платонов. Я вижу, как она, подобно авиалайнеру, готовому перелететь через Тихий океан с континента на континент, набирает высоту. И. А. Бунин вспоминал о Чехове: “Один писатель жаловался: “До слез стыдно, как слабо, плохо начал я писать!” - “Ах, что вы, что вы! - воскликнул он. - Это же чудесно - плохо начать! Поймите же, что если у начинающего писателя сразу выходит все честь честью, ему крышка, пиши пропало! - И горячо стал доказывать, что рано и быстро созревают только люди способные, то есть неоригинальные, таланта, в сущности, лишенные, потому что способность равняется умению приспособляться и “живет она легко”, а талант мучится, ища проявления себя”...
Текст: Юрий КУВАЛДИН о творчестве Нины КРАСНОВОЙ
Трудность не просто в том, что при чтении Красновой приходится подниматься на определенный уровень, ниже которого все связи обрываются, а понимание исключено, но особенно в том, что это чтение приводит нас к сложным житейским коллизиям и проблемам, к вещам, о которых хотелось бы, может быть, позабыть, оно пробуждает сознание личной ответственности и совесть, и мы говорим тогда о Красновой, что это тревожная, мятущаяся совесть, как будто она пришла совершенно из другого мира, что она - не мы...
Творчество Красновой находится в постоянном развитии. Краснова в течение многих лет работает системно, постоянно, напористо, как машина. Так работал Достоевский, так работал Булгаков, так работал Платонов. Я вижу, как она, подобно авиалайнеру, готовому перелететь через Тихий океан с континента на континент, набирает высоту. И. А. Бунин вспоминал о Чехове: “Один писатель жаловался: “До слез стыдно, как слабо, плохо начал я писать!” - “Ах, что вы, что вы! - воскликнул он. - Это же чудесно - плохо начать! Поймите же, что если у начинающего писателя сразу выходит все честь честью, ему крышка, пиши пропало! - И горячо стал доказывать, что рано и быстро созревают только люди способные, то есть неоригинальные, таланта, в сущности, лишенные, потому что способность равняется умению приспособляться и “живет она легко”, а талант мучится, ища проявления себя”...
Текст: Юрий КУВАЛДИН о творчестве Нины КРАСНОВОЙ
понедельник, 18 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Незаметная рассказ
Она вышла из лифта в хорошем настроении, напевая тихо:
Еще не вечер, еще не вечер,Еще светла дорога и ясны глаза...
Вот привязалась песня. Проклятый телевизор! Она поправила шарфик у зеркала, застегнула кожаную черную куртку, достала аккуратно сложенный носовой платок, чтобы прочистить забарахливший по осенней непогоде нос, и случайно, бросив взгляд на толпу у лифтов, заметила этого человека, который стоял как бы в очереди, которая поджидала другой лифт. Настроение у нее сразу ухудшилось. Всего было два лифта, не справлявшихся с плотным потоком людей, направляющихся в различные конторы и фирмы, набившиеся в этот вместительный многоэтажный дом на правах аренды. На большом стеклянном столе у настенного зеркала высились стопки ярких рекламных буклетов и красочных листовок, лежали толстые глянцевые журналы и веером были разложены газеты, испещренные крохотными прямоугольниками объявлений. Вышедшая из лифта встретилась с человеком взглядом, и по тому, как в лице человека вдруг вспыхнули решимость и ненависть, поняла: тот ждал ее. Но она не стала подходить к нему. Какие у них дела? Им не о чем разговаривать. Возник только вопрос: «Как он меня нашел?»...
Рассказ: незаметная
Еще не вечер, еще не вечер,Еще светла дорога и ясны глаза...
Вот привязалась песня. Проклятый телевизор! Она поправила шарфик у зеркала, застегнула кожаную черную куртку, достала аккуратно сложенный носовой платок, чтобы прочистить забарахливший по осенней непогоде нос, и случайно, бросив взгляд на толпу у лифтов, заметила этого человека, который стоял как бы в очереди, которая поджидала другой лифт. Настроение у нее сразу ухудшилось. Всего было два лифта, не справлявшихся с плотным потоком людей, направляющихся в различные конторы и фирмы, набившиеся в этот вместительный многоэтажный дом на правах аренды. На большом стеклянном столе у настенного зеркала высились стопки ярких рекламных буклетов и красочных листовок, лежали толстые глянцевые журналы и веером были разложены газеты, испещренные крохотными прямоугольниками объявлений. Вышедшая из лифта встретилась с человеком взглядом, и по тому, как в лице человека вдруг вспыхнули решимость и ненависть, поняла: тот ждал ее. Но она не стала подходить к нему. Какие у них дела? Им не о чем разговаривать. Возник только вопрос: «Как он меня нашел?»...
Рассказ: незаметная
воскресенье, 17 января 2010 г.
Юрий Кувалдин В церкви рассказ
Старуха, с трясущимися щеками, полная бьющей через край ненависти, с веником в руках, стояла на паперти и визгливо кричала, отмахиваясь от Седова, как от мухи, что вход в церковь с другой стороны. Под ее ногами кровавыми лужицами пламенели хаотично рассыпанные лепестки роз. У старухи были налицо все признаки ожирения, избыточного веса и сахарного диабета. Седов задумчиво, не беря на сердце крик уборщицы, пожал плечами, и обошел церковь слева. Тяжелую резную дверь он с трудом и медленно отворил тогда, когда закончилось, по всей видимости, чье-то венчание. Малолюдное какое-то венчание. Жених с невестой, и еще с ними две женщины со стертыми, серыми физиономиями. Разумеется, совершенно случайно Седов с ними столкнулся при входе. А то можно подумать, что он специально явился на это постное венчание. На дороге к церкви стоял огромный свадебный лимузин с двумя кольцами, белого цвета. Ни в один старый переулок такой длинномер въехать не сможет. И платье белое новобрачное с розами красными...
Рассказ: в церкви
Рассказ: в церкви
суббота, 16 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Наслаждение рассказ
Юрий
Кувалдин
НАСЛАЖДЕНИЕ
рассказ
В
июньский вечер в летнем кафе под кронами старых деревьев Измайловского парка
поздравляли Михаила Ивановича с семидесятилетием, а его тринадцатилетний внук,
Борис, посвятил ему свое стихотворение, которое начиналось строкой:
Прикинь,
дедуля, семьдесят - не возраст...
Это он
сочинил и записал на мобильник, пока шел от «Партизанской» к парку. Бориса
усадили между мамой и бабушкой, женой юбиляра, Тамарой Васильевной, молодящейся
женщиной с пышной крашеной прической.
После первого тоста Тамара Васильевна, оглядев стол, подозвала официанта, стоявшего у своего столика, сказала:
- Я хочу-чу форель, жаренную на углях!
Отец мамы, муж бабушки, дедушка Михаил Иванович посмотрел на нее с беспокойством, произнес только:
- Тамара…
Но она тут же выпалила:
- И чтоб никаких разговоров. Понял? Не желаю н-никаких разговоров!
- Мамуля, я тоже хочу, - сказала мама Бориса свой маме, бабушке Бориса.
По-видимому, Тамара Васильевна принадлежала к числу тех поживших женщин, которые умеют с милым высокомерием повелевать, если им послушно покоряются, но которые сами, вместе с тем, легко робеют.
После нескольких тостов запьяневшая Тамара Васильевна стала с пристальным интересом рассматривать Бориса, пока, наконец, не чмокнула его густой красной помадой в щеку и с придыханием не произнесла:
- Какой же ты красивенький, Боренька!
Её можно было понять, поскольку она не видела внука лет пять, потому что жила с дедушкой в Киеве. Теперь им удалось обменять Киев на Москву, на 9-ю Парковую.
Борис даже покраснел от неожиданности, а во время танца, на который бабушка его вытащила, сильно прижимала к своей большой груди и осмеливалась ладонью гладить его по щеке.
Она сказала:
- Ну расскажи, расскажи, как идут у тебя дела в школе, что ты думаешь делать после школы… Я очень хочу послушать тебя, Боря… Мне так хочется с тобой, внучек, поговорить…
- Мне тоже хочется, бабушка, - сказал для приличия Борис.
- Ну вот и хорошо. Здесь душновато, давай проветримся… Ты встань и выйди подышать. А я минут через пять выйду тоже...
Борис и сам хотел выйти покурить, чтобы мать не видела. Дело в том, что курить он начал уже месяц назад, и его сильно тянуло к этому. За кафе начинались заросли кустов и деревьев. Борис закурил, сделал, отвернувшись, тайно несколько глубоких затяжек, чувствуя, как становится на душе еще лучше, чем от выпитого бокала шампанского. Вообще, парк Измайлово походил на дремучий лес. Вскоре показалась Тамара Васильевна.
- Какой ты взрослый, - сказала она. – Давай немножко прогуляемся, подышим…
Она взяла Бориса под руку, и они пошли по тропинке в заросли. Отойдя на известное расстояние, Тамара Васильевна опустилась на широкий пень, и повернулась к Борису, присевшему на рядом лежащее бревно. Легкое платье на бабушке было не длинное и заканчивалась на ее коленях. Борис внимательно слушал то, что Тамара Васильевна говорила об учебе, о выборе пути, о Киеве и Москве, но ее колени находились перед ним и поневоле обращали на себя внимание. Они были очень красивыми, не угловатые, а плавно переходили в бедра, кусочек которых был заметен с боку. Все остальное было скрыто от его взора.
Потом Тамара Васильевна заговорила о том, что Боря уже взрослый, что ему нужно знать, как вести себя с женщинами, а он с любопытством рассматривал ее полные колени, наверно, впервые подумав о бабушке как о женщине. Действительно, она была привлекательна, с модной прической, с длинными ресницами, с маникюром, с кольцами и браслетами.
Бабушка была невысока, широка в бедрах, и вообще была полноватой женщиной с достаточно большой грудью. Но фигура, несмотря на полноту, была довольно стройная с заметной талией. Продолжая любоваться бабушкиными круглыми коленками, Борис стал как бы присползать с бревна на траву, опираясь на бревно локтями, отведенными назад. Бабушка словно этого не заметила, только чуть развела ноги. Боясь поверить в свою удачу, Борис робко опустил глаза и увидел с внутренней стороны почти полностью ее полные гладкие бедра и небольшую часть ее живота, который достаточно большой складкой свисал и ложился на ее бедра. От этой картины у Бориса захватило дух, и уже то, что она говорила о взрослении Бориса, перестало его интересовать совершенно. Боясь пошевелиться, он любовался открывшейся картиной, и его воображение рисовало то, что было скрыто от его глаз. Тут Тамара Васильевна сама шире развела ноги.
Теперь ему был не виден ее живот, но зато полностью стали видны ее ноги. Так как она сидела, широко их раздвинув, то он увидел, как ее широкие толстые бедра распластались по пню, и, проследив взглядом дальше, он увидел, как они постепенно сходятся вместе. Чем дальше между ногами, тем темнее там становилось, и в месте их соединения было уже почти ничего не видно.
У Бориса пересохло в горле, на щеках выступил румянец, и началось непонятное и очень приятное шевеление в штанах, его мальчик из маленького краника, начинал превращаться во что-то достаточно большое и относительно толстое, торчащее вверх.
Вид коленей, ног Тамары Васильевны был такой соблазнительный, они были такими манящими, что, забыв обо всем, вначале осторожно одним пальчиком Борис дотронулся до них и стал водить им туда-сюда по коленке, как будто что-то чертил или писал.
Тамара Васильевна не обращала на это никакого внимания, и воодушевленный Борис уже несколькими пальцами продолжил свое занятие. Видя, что и это вроде нормально, он положил уже всю ладонь на ее колено. Оно оказалось очень приятным на ощупь, нежным, мягким, с чуть шершавой кожей и немного холодным.
Вначале рука Бориса просто лежала, но затем он стал немного, вначале на один-два сантиметра, двигать ею. Постепенно он уже гладил более смело, водя рукой по всему колену. Бабушка по-прежнему не обращала внимания на занятие внука, или делала вид, что не обращает.
Тут он совсем сполз с бревна на траву, и от этого его рука непроизвольно соскользнула с колена и юркнула в пространство между бедрами. Вначале Борис очень испугался, но убирать руку не стал, а просто отодвинул ее от ноги и стал касаться поверхности бедра только чуть-чуть, несколькими пальцами.
Боясь взглянуть бабушке в лицо и того, что она заметит по нему, что с внуком происходит, Борис прислушался и с удивлением обнаружил, что она продолжает говорить о его будущем. Правда, ему показалось, что голос Тамары Васильевны немного изменился, стал немного охрипшим, как будто у нее пересохло в горле и ей хотелось пить. Внушив себе, что раз бабушка продолжает его воспитывать, то все нормально, Борис прижал ладонь к внутренней поверхности бедра целиком. Поверхность эта оказалось мягче и значительно теплее колена, была очень приятная на ощупь, так и хотелось ее погладить. И, как и в случае с коленом, вначале осторожно, а потом все смелее и смелее Борис стал двигать ладонь взад и вперед. Это занятие настолько ему понравилось, что он уже не замечал ничего вокруг. Поглаживая и ощущая приятное тепло, Борис постепенно продвигал свою руку все дальше. Ему очень хотелось дотронуться до ее волосиков и пошевелить там пальцами. Постепенно ему это удалось. Его рука наткнулась вначале на одинокие волоски, поглаживая и перебирая которые, он постепенно добрался до более густых, в самой верхней части бедра.
В это время Борис обратил внимание, что что-то изменилось вокруг него. На секунду оторвавшись от своего занятия, он понял, что бабушка замолчала, и именно эта тишина и насторожила его.
Не поднимая глаз и не убирая свою руку, Борис боковым зрением увидел, что бабушка закрыла глаза, а губы наоборот слегка приоткрыла, словно она оборвала свою речь на полуслове. Тут, заметив это, Борис замер, даже испугался. Но бабушка не произнесла ни слова, а только руки откинула назад, на края широкого пня, и оперлась на них. И Борис понял, что Тамара Васильевна тоже хочет, что бы он продолжил поглаживания.
Это Бориса приободрило, придало смелости, и он осторожно начал поглаживать ее волосики, ожидая наткнуться на трусы, но их не было.
- Очень жарко, - заметив его удивление, дрожащим и тихим голосом сказала бабушка.
Борис перебирал волосики, его рука уже двигалась в самом паху, там было еще теплее и немного влажно. Волос стало гораздо больше, вся его рука утонула в них. Тут Борис заметил, что бабушка немного подрагивает, по ее ногам пробегают какие-то судороги, и они немного разводятся и сводятся вместе. Опустив руку пониже, Борис ощутил, наконец, то, что так хотел потрогать. Под его рукой была лилия бабушки! Это было невероятно, даже в мечтах Борис не мог представить себе этого. Явственно ощущались ее толстые тайные губы, они были очень большими, набухшими и еле помещались под его ладонью. Борис стал более энергично поглаживать их рукой, и перебирать пальцами, стараясь охватить и исследовать их.
Дыхание Тамары Васильевны стало более частым, глубоким, и Борису казалось, что он даже слышал его. И сразу вслед за этим, бабушка стала сама двигаться под его рукой, ерзая пышной задницей по пню. На мгновение она остановилась, отодвигая Бориса назад, сползла на траву. Ее волосатое лоно тесно прижималось к руке Бориса и двигалось во все стороны. Под его рукой вдруг стало очень мокро, но от этого движения стали более легкими и скользящими, Борис почувствовал, как ее большие губы раздвигаются и сразу его пальцы проваливаются внутрь, в мокрую теплую и очень нежную пещерку, скользнули туда, отчего бабушка вскрикнула. И бабушка и внук вместе в такт стали двигаться, он пальцами, а его бабушка бедрами, покачивая своими огромными ягодицами.
За все это время они не сказали друг другу ни слова, словно боясь спугнуть и нарушить неосторожными словами то, что происходило между ними. Но постепенно Борису стало совсем неудобно, его рука затекла, да и, наверно, бабушка тоже устала сидеть в одной позе. Не говоря Борису ни слова, она легла на спину, широко раздвинув и согнув в коленях, как буква «М», ноги, ее платье было примерно на уровне живота, обнажив все ее прелести. Борис тоже немного перевернулся, лег поудобнее, и подвинулся ближе. Ее ноги в красивых туфлях на высоком каблуке лежали на виду во всей своей красе - немного волосатые икры, колени, толстые ляжки, которые были раздвинуты и ее мокрые набухшие губы были прямо перед ним. Но теперь внимание Бориса привлекло то, что было выше, ему захотелось увидеть свою бабушку голой целиком.
Борис положил свою руку на самый низ живота. Он был очень мягкий на ощупь, легко прогибался под его рукой. Он стал его поглаживать, мять, постепенно передвигать свои руки вверх, задирая платье. Сначала он увидел ее глубокий пуп, затем весь живот целиком. Он был большой, мягкий, вялый, вдоль него проходили какие-то непонятные прожилки, он был достаточно некрасивым и совсем не такой как у него. Но именно такой живот - полной, взрослой женщины и приковывал его взгляд, возбуждая Бориса еще сильнее.
Насмотревшись на него и видя, что бабушка не возражает и допускает все его действия, он рывком задрал платье на шею, разделался с лифчиком и увидел ее грудь. Бориса поразило, что она была значительно меньше, чем он ожидал. Ему казалось, что она должна быть большой и торчать вверх. Ведь именно такой она была, когда бабушка ходила, и ее грудь колыхалась на ходу. Ее большие сиськи как-то расползлись по всему телу, и синие прожилки вен тоненькими ручейками пробегали по ним. Соски были коричневыми, большими, съежившимися и торчали вверх. Борис осторожно дотронулся до одной сиськи, потом до второй, и они колыхнулись вслед за движением его руки. Положил на них руки, стал мять и ощупывать. Они оказались очень мягкими и вялыми, но, тем не менее, ласкать их было очень приятно. Иногда его руки натыкались на ее твердый большой сосок, еще более усиливая возбуждение. Борис уже лежал почти рядом со своей бабушкой, и она вся голая была перед ним. Это было невероятно!
Тут ее рука зашевелилась, и Борис замер, но бабушка осторожно расстегнула молнию на его джинсах, и просунула руку туда. У Бориса перехватило дыхание, казалось, что сейчас что-то оборвется внутри него. Пальчики бабушки нежно поглаживали его яички и бенчик, который был очень сильно напряжен и торчал вверх. От ее движений Борис испытывал неимоверное наслаждение, весь мир был теперь сосредоточен только на движениях ее рук. Борис даже перестал ее ласкать и просто любовался ее телом.
Тут бабушка раскрыла губы, и что-то еле слышно сказала, и он скорее догадался, чем услышал ее слова и, наклонившись, поцеловал ее грудь. Вначале осторожно, затем все смелее целовал ее мягкие и теплые сиськи, чуть солоноватые на вкус, как младенец наслаждался бабушкиной грудью, брал в рот и посасывал, покусывал ее соски. Руками при этом судорожно мял и тискал ее бока, проводя руками по складкам жира на ее бедрах и перебирая их.
Тамара Васильевна стонала уже все громче и громче, желания нарастали. Борис опустил руки вниз и принялся мять и тискать ее бабилоночку, уже не осторожно, а сильно и может быть даже грубо. Врата Бога все были мокрые, и рука Бориса буквально хлюпала в этом болоте. Тут бабушкины руки нежно обняли Бориса и прижали к себе, затем она приподняла его и положила на себя сверху. Борису было очень удобно и хорошо, бабушка была большая, теплая и мягкая. Борис ощущал ее всю под собой, ее родное близкое ему тело, которое принадлежало теперь Борису, ее большие груди, живот, бедра, на которых лежали его ноги. Это было восхитительно.
Но между ног у него был настоящий огонь и зуд, и инстинктивно он начал двигаться, стараясь унять этот жжение, двигался взад и вперед по голому телу бабушки. Но вместо облегчения зуд только усилился. Бабушка тоже двигалась под внуком, ее движения были более сильными. Она расстегнула ремень на его джинсах и спустила их вместе с трусами, затем подняла его рубашку, чтобы видеть его живот и грудь. Ее зад ходил из стороны в сторону, и его ноги, наконец, свалились с ее бедер к ней между ног, бен тесно прижался к низу ее живота. Бабушка по-прежнему своими руками обнимала Бориса, но вдруг она стала двигать его тело вниз, и он уже подумал, что, все, игры окончены, но как только яша свалился с ее живота, она перестала сдвигать Бориса и просто обняла.
Их движения продолжились, но бабушка уже двигалась не из стороны в сторону, а приподнимая свою попу, наезжала на Бориса, при этом его ванечка упирался ей между ног, ощущая влагу и тепло. Стоны бабушки еще усилились, и, казалось, она теряет контроль над собой, ее щеки порозовели, глаза были полузакрыты, ее губы что-то иногда произносили, но что именно, Борис понять не мог.
Вдруг после одного из движений навстречу, Борис понял, что он попал как раз между ее больших толстых губ. Учитывая небольшой размер его подросткового адамчика и большую, взрослую еву его бабушки, это было не удивительно. Ощущения Бориса обострились, ванечке-встанечке стало очень приятно, было тепло, влажно и хотелось, чтобы это тепло и влага всегда окутывали его со всех сторон. В это время бабушка тоже почувствовала его в себе и на мгновение перестала двигаться. Возможно, ей не хотелось его отпускать, или какие-то сомнения вдруг овладели ею. Но после мгновенного затишья, она вместо движения назад, приподняла свои ягодицы, и его раскаленный фаллос полностью вошел в нее. Это были непередаваемые ощущения. Жезл внука был в вазе бабушки.
Борис лежал на ее большом теле, обхватив его руками. Бабушка положила свои руки ему на бедра, и стала двигать Борисом, то прижимая, то немного отстраняя от себя, как бы показывая, что он должен делать, и постепенно это дошло до Бориса.
И Борис начал самостоятельно совершать движения туда-сюда, приподнимаясь над бабушкиным телом. А она в это время стала двигать своим задом ему навстречу, вращая им из стороны в сторону, ее лобок тесно прижимался к нему и терся яростно и сильно. Внук шлепался на ее большой и вялый живот, но ему было очень мягко и приятно. Тамара Васильевна все более яростно двигалась под ним, ее тело ни на секунду не оставалось на месте, обнимая и поглаживая внука, она громко стонала. Его фал как будто проваливался в какую-то яму, терся о волнистые стенки ее влагалища. Они оба уже забыли обо всем и с силой входили друг в друга. Ее полное тело выгибалось дугой и опадало, образовывая жирные складки, которые внук тискал как сумасшедший.
Вдруг напряжение в фаллосе выросло до максимума, у Бориса закружилась голова, он напрягся, и что-то резко вышло из него, опустошив всего, силы покинули его. Восторг, необычайное наслаждение, облегчение чувствовал он. Бабушка, заметив напряжение его бала, яростно задергалась, ее бедра очень плотно и больно сжали его, она издала какой-то невероятный стон, звук, хрип и постепенно ее движения стали затихать. Борис же просто лежал на ней без сил, а может уже и без сознания от всего происходящего.
Через некоторое время, оправив платье, Тамара Васильевна сказала:
- Ты должен знать, что этого не было. Чтобы никому никогда не говорил…
- Хоро-шо, - успокаиваясь, пролепетал Борис.
Помолчали. Прокричала высоко над ними ворона.
Буквально через секунду, резко отведя взгляд, бабушка воскликнула:
- Белка!
И тут зазвонил мобильник. Борис не без уважительности спросил бабушку, отвечать ли - может быть, ей это будет неприятно? Тамара Васильевна повернулась к нему и посмотрела словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света; другой глаз оставался в тени - широко раскрытый, но отнюдь не наивный и уж до того карий, что казался темно-синим.
Безоблачное небо виднелось в просветах между кронами неподвижных почтенных берез и лип.
Пушистохвостое рыжее создание сидело на задних лапках на тропинке, а передними делало просящие движения.
Борис попросил поторопиться с ответом, и Тамара Васильевна оставила белку в покое.
- Ну надо же! - воскликнула она. - Это же он, наверняка!?
Борис ответил, что, по его мнению, говорить ли, нет ли, один черт, он сел на пень рядом с Тамарой Васильевеной, и обнял ее левой рукой. Правой поднял телефон к уху. Солнце косо освещало лес. И когда Борис поднес телефон к уху, его русые волосы были освещены особенно выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко, так что казались рыжими.
- Да? - звучным голосом сказал Борис в трубку.
Тамара Васильевна, испытывая удовольствие в объятии, следила за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги, ни раздумья, только и видно было, какие они большие и черные.
В трубке раздался мужской голос - безжизненный и в то же время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:
- Борис? Это ты?
Борис бросил быстрый взгляд влево, на Тамару Васильевну.
- Кто это? - спросил он. - Ты, дедуля?
- Да, я. Боря, я тебя не отвлекаю?
- Нет-нет. Что-нибудь случилось?
- Правда, я тебе не мешаю? Честное слово?
- Да нет же, - сказал Борис, розовея.
- Я вот почему звоню, Боря: ты случайно не видел, куда ушла бабушка?
Борис опять поглядел влево, но на этот раз не на Тамару Васильевна, а поверх ее головы, на бегущую по веткам белку.
- Нет, дедуля, не видал, - сказал Борис, продолжая смотреть на белку. - А ты где?
- Как где? Я в кафе. Гулянье идет полным ходом! Я думал, она где-то здесь… Может, танцует… Я, прямо, обыскался Тамару…
- Не знаю, дедуля…
- Значит, ты точно не видел ее?
- Да нет, не видел. Понимаешь, дедуля, у меня чего-то заболела голова, и я вышел подышать... А что? Что случилось? Бабуля потерялась?
- О господи! Она же все время сидела рядом и вдруг...
- Может быть, она просто проветриться вышла? - спросил с задержкой, как бы раздумывая вслух, Борис.
- Уже бы вернулась, её уже минут двадцать нет.
«Так быстро всё это совершилось?!» - подумал Борис.
- Послушай, дедуля, не надо так нервничать, - спокойно, как психотерапевт, сказал Борис. – Куда она может деться? Погуляет, освежится и вернется… Сейчас она и придет.
- Так ты не видел ее, Боря? – назойливо повторил вопрос Михаил Иванович.
- Послушай, дедуля, - прервал Борис, отнимая руку от лица, - у меня вдруг опять зверски разболелась голова. Черт знает, с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим? Потолкуем потом, ладно?
Борис слушал еще минуту, потом отключил телефон и сунул его в карман. А Тамара Васильевна сказала:
- Боренька, наслаждение есть всё, именно всё, что содержится в мире, любовь внедрена в каждого человека неотступной потребностью, желанием. Каждый человек гонится за удовольствием и счастьем и, в конце концов, находит свое счастье...
Тамара Васильевна умолкла, посмотрела на него, не моргая, с восхищением, и приоткрыла рот, а Борис склонился к ней, запустил одну руку под подол к черному кусту, другую положил на затылок, сильно прижал к себе ее влажные губы, и поцеловал взасос.
После первого тоста Тамара Васильевна, оглядев стол, подозвала официанта, стоявшего у своего столика, сказала:
- Я хочу-чу форель, жаренную на углях!
Отец мамы, муж бабушки, дедушка Михаил Иванович посмотрел на нее с беспокойством, произнес только:
- Тамара…
Но она тут же выпалила:
- И чтоб никаких разговоров. Понял? Не желаю н-никаких разговоров!
- Мамуля, я тоже хочу, - сказала мама Бориса свой маме, бабушке Бориса.
По-видимому, Тамара Васильевна принадлежала к числу тех поживших женщин, которые умеют с милым высокомерием повелевать, если им послушно покоряются, но которые сами, вместе с тем, легко робеют.
После нескольких тостов запьяневшая Тамара Васильевна стала с пристальным интересом рассматривать Бориса, пока, наконец, не чмокнула его густой красной помадой в щеку и с придыханием не произнесла:
- Какой же ты красивенький, Боренька!
Её можно было понять, поскольку она не видела внука лет пять, потому что жила с дедушкой в Киеве. Теперь им удалось обменять Киев на Москву, на 9-ю Парковую.
Борис даже покраснел от неожиданности, а во время танца, на который бабушка его вытащила, сильно прижимала к своей большой груди и осмеливалась ладонью гладить его по щеке.
Она сказала:
- Ну расскажи, расскажи, как идут у тебя дела в школе, что ты думаешь делать после школы… Я очень хочу послушать тебя, Боря… Мне так хочется с тобой, внучек, поговорить…
- Мне тоже хочется, бабушка, - сказал для приличия Борис.
- Ну вот и хорошо. Здесь душновато, давай проветримся… Ты встань и выйди подышать. А я минут через пять выйду тоже...
Борис и сам хотел выйти покурить, чтобы мать не видела. Дело в том, что курить он начал уже месяц назад, и его сильно тянуло к этому. За кафе начинались заросли кустов и деревьев. Борис закурил, сделал, отвернувшись, тайно несколько глубоких затяжек, чувствуя, как становится на душе еще лучше, чем от выпитого бокала шампанского. Вообще, парк Измайлово походил на дремучий лес. Вскоре показалась Тамара Васильевна.
- Какой ты взрослый, - сказала она. – Давай немножко прогуляемся, подышим…
Она взяла Бориса под руку, и они пошли по тропинке в заросли. Отойдя на известное расстояние, Тамара Васильевна опустилась на широкий пень, и повернулась к Борису, присевшему на рядом лежащее бревно. Легкое платье на бабушке было не длинное и заканчивалась на ее коленях. Борис внимательно слушал то, что Тамара Васильевна говорила об учебе, о выборе пути, о Киеве и Москве, но ее колени находились перед ним и поневоле обращали на себя внимание. Они были очень красивыми, не угловатые, а плавно переходили в бедра, кусочек которых был заметен с боку. Все остальное было скрыто от его взора.
Потом Тамара Васильевна заговорила о том, что Боря уже взрослый, что ему нужно знать, как вести себя с женщинами, а он с любопытством рассматривал ее полные колени, наверно, впервые подумав о бабушке как о женщине. Действительно, она была привлекательна, с модной прической, с длинными ресницами, с маникюром, с кольцами и браслетами.
Бабушка была невысока, широка в бедрах, и вообще была полноватой женщиной с достаточно большой грудью. Но фигура, несмотря на полноту, была довольно стройная с заметной талией. Продолжая любоваться бабушкиными круглыми коленками, Борис стал как бы присползать с бревна на траву, опираясь на бревно локтями, отведенными назад. Бабушка словно этого не заметила, только чуть развела ноги. Боясь поверить в свою удачу, Борис робко опустил глаза и увидел с внутренней стороны почти полностью ее полные гладкие бедра и небольшую часть ее живота, который достаточно большой складкой свисал и ложился на ее бедра. От этой картины у Бориса захватило дух, и уже то, что она говорила о взрослении Бориса, перестало его интересовать совершенно. Боясь пошевелиться, он любовался открывшейся картиной, и его воображение рисовало то, что было скрыто от его глаз. Тут Тамара Васильевна сама шире развела ноги.
Теперь ему был не виден ее живот, но зато полностью стали видны ее ноги. Так как она сидела, широко их раздвинув, то он увидел, как ее широкие толстые бедра распластались по пню, и, проследив взглядом дальше, он увидел, как они постепенно сходятся вместе. Чем дальше между ногами, тем темнее там становилось, и в месте их соединения было уже почти ничего не видно.
У Бориса пересохло в горле, на щеках выступил румянец, и началось непонятное и очень приятное шевеление в штанах, его мальчик из маленького краника, начинал превращаться во что-то достаточно большое и относительно толстое, торчащее вверх.
Вид коленей, ног Тамары Васильевны был такой соблазнительный, они были такими манящими, что, забыв обо всем, вначале осторожно одним пальчиком Борис дотронулся до них и стал водить им туда-сюда по коленке, как будто что-то чертил или писал.
Тамара Васильевна не обращала на это никакого внимания, и воодушевленный Борис уже несколькими пальцами продолжил свое занятие. Видя, что и это вроде нормально, он положил уже всю ладонь на ее колено. Оно оказалось очень приятным на ощупь, нежным, мягким, с чуть шершавой кожей и немного холодным.
Вначале рука Бориса просто лежала, но затем он стал немного, вначале на один-два сантиметра, двигать ею. Постепенно он уже гладил более смело, водя рукой по всему колену. Бабушка по-прежнему не обращала внимания на занятие внука, или делала вид, что не обращает.
Тут он совсем сполз с бревна на траву, и от этого его рука непроизвольно соскользнула с колена и юркнула в пространство между бедрами. Вначале Борис очень испугался, но убирать руку не стал, а просто отодвинул ее от ноги и стал касаться поверхности бедра только чуть-чуть, несколькими пальцами.
Боясь взглянуть бабушке в лицо и того, что она заметит по нему, что с внуком происходит, Борис прислушался и с удивлением обнаружил, что она продолжает говорить о его будущем. Правда, ему показалось, что голос Тамары Васильевны немного изменился, стал немного охрипшим, как будто у нее пересохло в горле и ей хотелось пить. Внушив себе, что раз бабушка продолжает его воспитывать, то все нормально, Борис прижал ладонь к внутренней поверхности бедра целиком. Поверхность эта оказалось мягче и значительно теплее колена, была очень приятная на ощупь, так и хотелось ее погладить. И, как и в случае с коленом, вначале осторожно, а потом все смелее и смелее Борис стал двигать ладонь взад и вперед. Это занятие настолько ему понравилось, что он уже не замечал ничего вокруг. Поглаживая и ощущая приятное тепло, Борис постепенно продвигал свою руку все дальше. Ему очень хотелось дотронуться до ее волосиков и пошевелить там пальцами. Постепенно ему это удалось. Его рука наткнулась вначале на одинокие волоски, поглаживая и перебирая которые, он постепенно добрался до более густых, в самой верхней части бедра.
В это время Борис обратил внимание, что что-то изменилось вокруг него. На секунду оторвавшись от своего занятия, он понял, что бабушка замолчала, и именно эта тишина и насторожила его.
Не поднимая глаз и не убирая свою руку, Борис боковым зрением увидел, что бабушка закрыла глаза, а губы наоборот слегка приоткрыла, словно она оборвала свою речь на полуслове. Тут, заметив это, Борис замер, даже испугался. Но бабушка не произнесла ни слова, а только руки откинула назад, на края широкого пня, и оперлась на них. И Борис понял, что Тамара Васильевна тоже хочет, что бы он продолжил поглаживания.
Это Бориса приободрило, придало смелости, и он осторожно начал поглаживать ее волосики, ожидая наткнуться на трусы, но их не было.
- Очень жарко, - заметив его удивление, дрожащим и тихим голосом сказала бабушка.
Борис перебирал волосики, его рука уже двигалась в самом паху, там было еще теплее и немного влажно. Волос стало гораздо больше, вся его рука утонула в них. Тут Борис заметил, что бабушка немного подрагивает, по ее ногам пробегают какие-то судороги, и они немного разводятся и сводятся вместе. Опустив руку пониже, Борис ощутил, наконец, то, что так хотел потрогать. Под его рукой была лилия бабушки! Это было невероятно, даже в мечтах Борис не мог представить себе этого. Явственно ощущались ее толстые тайные губы, они были очень большими, набухшими и еле помещались под его ладонью. Борис стал более энергично поглаживать их рукой, и перебирать пальцами, стараясь охватить и исследовать их.
Дыхание Тамары Васильевны стало более частым, глубоким, и Борису казалось, что он даже слышал его. И сразу вслед за этим, бабушка стала сама двигаться под его рукой, ерзая пышной задницей по пню. На мгновение она остановилась, отодвигая Бориса назад, сползла на траву. Ее волосатое лоно тесно прижималось к руке Бориса и двигалось во все стороны. Под его рукой вдруг стало очень мокро, но от этого движения стали более легкими и скользящими, Борис почувствовал, как ее большие губы раздвигаются и сразу его пальцы проваливаются внутрь, в мокрую теплую и очень нежную пещерку, скользнули туда, отчего бабушка вскрикнула. И бабушка и внук вместе в такт стали двигаться, он пальцами, а его бабушка бедрами, покачивая своими огромными ягодицами.
За все это время они не сказали друг другу ни слова, словно боясь спугнуть и нарушить неосторожными словами то, что происходило между ними. Но постепенно Борису стало совсем неудобно, его рука затекла, да и, наверно, бабушка тоже устала сидеть в одной позе. Не говоря Борису ни слова, она легла на спину, широко раздвинув и согнув в коленях, как буква «М», ноги, ее платье было примерно на уровне живота, обнажив все ее прелести. Борис тоже немного перевернулся, лег поудобнее, и подвинулся ближе. Ее ноги в красивых туфлях на высоком каблуке лежали на виду во всей своей красе - немного волосатые икры, колени, толстые ляжки, которые были раздвинуты и ее мокрые набухшие губы были прямо перед ним. Но теперь внимание Бориса привлекло то, что было выше, ему захотелось увидеть свою бабушку голой целиком.
Борис положил свою руку на самый низ живота. Он был очень мягкий на ощупь, легко прогибался под его рукой. Он стал его поглаживать, мять, постепенно передвигать свои руки вверх, задирая платье. Сначала он увидел ее глубокий пуп, затем весь живот целиком. Он был большой, мягкий, вялый, вдоль него проходили какие-то непонятные прожилки, он был достаточно некрасивым и совсем не такой как у него. Но именно такой живот - полной, взрослой женщины и приковывал его взгляд, возбуждая Бориса еще сильнее.
Насмотревшись на него и видя, что бабушка не возражает и допускает все его действия, он рывком задрал платье на шею, разделался с лифчиком и увидел ее грудь. Бориса поразило, что она была значительно меньше, чем он ожидал. Ему казалось, что она должна быть большой и торчать вверх. Ведь именно такой она была, когда бабушка ходила, и ее грудь колыхалась на ходу. Ее большие сиськи как-то расползлись по всему телу, и синие прожилки вен тоненькими ручейками пробегали по ним. Соски были коричневыми, большими, съежившимися и торчали вверх. Борис осторожно дотронулся до одной сиськи, потом до второй, и они колыхнулись вслед за движением его руки. Положил на них руки, стал мять и ощупывать. Они оказались очень мягкими и вялыми, но, тем не менее, ласкать их было очень приятно. Иногда его руки натыкались на ее твердый большой сосок, еще более усиливая возбуждение. Борис уже лежал почти рядом со своей бабушкой, и она вся голая была перед ним. Это было невероятно!
Тут ее рука зашевелилась, и Борис замер, но бабушка осторожно расстегнула молнию на его джинсах, и просунула руку туда. У Бориса перехватило дыхание, казалось, что сейчас что-то оборвется внутри него. Пальчики бабушки нежно поглаживали его яички и бенчик, который был очень сильно напряжен и торчал вверх. От ее движений Борис испытывал неимоверное наслаждение, весь мир был теперь сосредоточен только на движениях ее рук. Борис даже перестал ее ласкать и просто любовался ее телом.
Тут бабушка раскрыла губы, и что-то еле слышно сказала, и он скорее догадался, чем услышал ее слова и, наклонившись, поцеловал ее грудь. Вначале осторожно, затем все смелее целовал ее мягкие и теплые сиськи, чуть солоноватые на вкус, как младенец наслаждался бабушкиной грудью, брал в рот и посасывал, покусывал ее соски. Руками при этом судорожно мял и тискал ее бока, проводя руками по складкам жира на ее бедрах и перебирая их.
Тамара Васильевна стонала уже все громче и громче, желания нарастали. Борис опустил руки вниз и принялся мять и тискать ее бабилоночку, уже не осторожно, а сильно и может быть даже грубо. Врата Бога все были мокрые, и рука Бориса буквально хлюпала в этом болоте. Тут бабушкины руки нежно обняли Бориса и прижали к себе, затем она приподняла его и положила на себя сверху. Борису было очень удобно и хорошо, бабушка была большая, теплая и мягкая. Борис ощущал ее всю под собой, ее родное близкое ему тело, которое принадлежало теперь Борису, ее большие груди, живот, бедра, на которых лежали его ноги. Это было восхитительно.
Но между ног у него был настоящий огонь и зуд, и инстинктивно он начал двигаться, стараясь унять этот жжение, двигался взад и вперед по голому телу бабушки. Но вместо облегчения зуд только усилился. Бабушка тоже двигалась под внуком, ее движения были более сильными. Она расстегнула ремень на его джинсах и спустила их вместе с трусами, затем подняла его рубашку, чтобы видеть его живот и грудь. Ее зад ходил из стороны в сторону, и его ноги, наконец, свалились с ее бедер к ней между ног, бен тесно прижался к низу ее живота. Бабушка по-прежнему своими руками обнимала Бориса, но вдруг она стала двигать его тело вниз, и он уже подумал, что, все, игры окончены, но как только яша свалился с ее живота, она перестала сдвигать Бориса и просто обняла.
Их движения продолжились, но бабушка уже двигалась не из стороны в сторону, а приподнимая свою попу, наезжала на Бориса, при этом его ванечка упирался ей между ног, ощущая влагу и тепло. Стоны бабушки еще усилились, и, казалось, она теряет контроль над собой, ее щеки порозовели, глаза были полузакрыты, ее губы что-то иногда произносили, но что именно, Борис понять не мог.
Вдруг после одного из движений навстречу, Борис понял, что он попал как раз между ее больших толстых губ. Учитывая небольшой размер его подросткового адамчика и большую, взрослую еву его бабушки, это было не удивительно. Ощущения Бориса обострились, ванечке-встанечке стало очень приятно, было тепло, влажно и хотелось, чтобы это тепло и влага всегда окутывали его со всех сторон. В это время бабушка тоже почувствовала его в себе и на мгновение перестала двигаться. Возможно, ей не хотелось его отпускать, или какие-то сомнения вдруг овладели ею. Но после мгновенного затишья, она вместо движения назад, приподняла свои ягодицы, и его раскаленный фаллос полностью вошел в нее. Это были непередаваемые ощущения. Жезл внука был в вазе бабушки.
Борис лежал на ее большом теле, обхватив его руками. Бабушка положила свои руки ему на бедра, и стала двигать Борисом, то прижимая, то немного отстраняя от себя, как бы показывая, что он должен делать, и постепенно это дошло до Бориса.
И Борис начал самостоятельно совершать движения туда-сюда, приподнимаясь над бабушкиным телом. А она в это время стала двигать своим задом ему навстречу, вращая им из стороны в сторону, ее лобок тесно прижимался к нему и терся яростно и сильно. Внук шлепался на ее большой и вялый живот, но ему было очень мягко и приятно. Тамара Васильевна все более яростно двигалась под ним, ее тело ни на секунду не оставалось на месте, обнимая и поглаживая внука, она громко стонала. Его фал как будто проваливался в какую-то яму, терся о волнистые стенки ее влагалища. Они оба уже забыли обо всем и с силой входили друг в друга. Ее полное тело выгибалось дугой и опадало, образовывая жирные складки, которые внук тискал как сумасшедший.
Вдруг напряжение в фаллосе выросло до максимума, у Бориса закружилась голова, он напрягся, и что-то резко вышло из него, опустошив всего, силы покинули его. Восторг, необычайное наслаждение, облегчение чувствовал он. Бабушка, заметив напряжение его бала, яростно задергалась, ее бедра очень плотно и больно сжали его, она издала какой-то невероятный стон, звук, хрип и постепенно ее движения стали затихать. Борис же просто лежал на ней без сил, а может уже и без сознания от всего происходящего.
Через некоторое время, оправив платье, Тамара Васильевна сказала:
- Ты должен знать, что этого не было. Чтобы никому никогда не говорил…
- Хоро-шо, - успокаиваясь, пролепетал Борис.
Помолчали. Прокричала высоко над ними ворона.
Буквально через секунду, резко отведя взгляд, бабушка воскликнула:
- Белка!
И тут зазвонил мобильник. Борис не без уважительности спросил бабушку, отвечать ли - может быть, ей это будет неприятно? Тамара Васильевна повернулась к нему и посмотрела словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света; другой глаз оставался в тени - широко раскрытый, но отнюдь не наивный и уж до того карий, что казался темно-синим.
Безоблачное небо виднелось в просветах между кронами неподвижных почтенных берез и лип.
Пушистохвостое рыжее создание сидело на задних лапках на тропинке, а передними делало просящие движения.
Борис попросил поторопиться с ответом, и Тамара Васильевна оставила белку в покое.
- Ну надо же! - воскликнула она. - Это же он, наверняка!?
Борис ответил, что, по его мнению, говорить ли, нет ли, один черт, он сел на пень рядом с Тамарой Васильевеной, и обнял ее левой рукой. Правой поднял телефон к уху. Солнце косо освещало лес. И когда Борис поднес телефон к уху, его русые волосы были освещены особенно выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко, так что казались рыжими.
- Да? - звучным голосом сказал Борис в трубку.
Тамара Васильевна, испытывая удовольствие в объятии, следила за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги, ни раздумья, только и видно было, какие они большие и черные.
В трубке раздался мужской голос - безжизненный и в то же время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:
- Борис? Это ты?
Борис бросил быстрый взгляд влево, на Тамару Васильевну.
- Кто это? - спросил он. - Ты, дедуля?
- Да, я. Боря, я тебя не отвлекаю?
- Нет-нет. Что-нибудь случилось?
- Правда, я тебе не мешаю? Честное слово?
- Да нет же, - сказал Борис, розовея.
- Я вот почему звоню, Боря: ты случайно не видел, куда ушла бабушка?
Борис опять поглядел влево, но на этот раз не на Тамару Васильевна, а поверх ее головы, на бегущую по веткам белку.
- Нет, дедуля, не видал, - сказал Борис, продолжая смотреть на белку. - А ты где?
- Как где? Я в кафе. Гулянье идет полным ходом! Я думал, она где-то здесь… Может, танцует… Я, прямо, обыскался Тамару…
- Не знаю, дедуля…
- Значит, ты точно не видел ее?
- Да нет, не видел. Понимаешь, дедуля, у меня чего-то заболела голова, и я вышел подышать... А что? Что случилось? Бабуля потерялась?
- О господи! Она же все время сидела рядом и вдруг...
- Может быть, она просто проветриться вышла? - спросил с задержкой, как бы раздумывая вслух, Борис.
- Уже бы вернулась, её уже минут двадцать нет.
«Так быстро всё это совершилось?!» - подумал Борис.
- Послушай, дедуля, не надо так нервничать, - спокойно, как психотерапевт, сказал Борис. – Куда она может деться? Погуляет, освежится и вернется… Сейчас она и придет.
- Так ты не видел ее, Боря? – назойливо повторил вопрос Михаил Иванович.
- Послушай, дедуля, - прервал Борис, отнимая руку от лица, - у меня вдруг опять зверски разболелась голова. Черт знает, с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим? Потолкуем потом, ладно?
Борис слушал еще минуту, потом отключил телефон и сунул его в карман. А Тамара Васильевна сказала:
- Боренька, наслаждение есть всё, именно всё, что содержится в мире, любовь внедрена в каждого человека неотступной потребностью, желанием. Каждый человек гонится за удовольствием и счастьем и, в конце концов, находит свое счастье...
Тамара Васильевна умолкла, посмотрела на него, не моргая, с восхищением, и приоткрыла рот, а Борис склонился к ней, запустил одну руку под подол к черному кусту, другую положил на затылок, сильно прижал к себе ее влажные губы, и поцеловал взасос.
“Наша
улица” №120 (11) ноябрь 2009
пятница, 15 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Крапивенский переулок рассказ
Когда Константин случайно утром заметил ее, то узнал не сразу. По бульвару, мимо театра Райхельгауза, шел следом, видя перед собой лишь женщину с длинными ногами, в пальто свободного покроя, и в шляпке со старомодной вуалью.Но внезапно память отреагировала на ее походку: шла она с прямой спиной, неподвижными шеей и головой, волнующе покачивая бедрами, как ходили красавицы в саду “Эрмитаж”...
Рассказ: крапивенский переулок
Рассказ: крапивенский переулок
четверг, 14 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Мейер рассказ
- Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Сталинская»! - объявил диктор по вагону.
Мейер оживился, сладко, как в цыганочке, шевельнул плечами и залихватски крикнул:
- Наливай!
Приятель, тоже футболист «Крыльев советов», зубами сорвал с поллитровки бескозырку, и набулькал в граненые стаканы ровно по 166 и шесть в периоде грамм.
Мейер держал граненый стакан всегда двумя пальцами, большим и указательным, а остальные были на отлете, особенно мизинец. Это считалось высшим шиком.
Вздрогнули. Вздохнули.
Вся жизнь нерушимой сталинской страны должна проходить в праздниках. На экранах кино герои выпивают, закусывают и закуривают. В театрах выпивают и закусывают. На демонстрациях выпивают и закусывают и пляшут под духовой оркестр. Сталинская культура всеобщего пьянства. Поддатые террор не замечают! Весело тебе жить под хмельком. Весь мир в розовых красках. Это одинокий враг ходит трезвый. У-у, свою вражью морду воротит от стакана! То-то черные воронки только трезвых увозят. Не мешай нам гулять!..
Рассказ: мейер
Мейер оживился, сладко, как в цыганочке, шевельнул плечами и залихватски крикнул:
- Наливай!
Приятель, тоже футболист «Крыльев советов», зубами сорвал с поллитровки бескозырку, и набулькал в граненые стаканы ровно по 166 и шесть в периоде грамм.
Мейер держал граненый стакан всегда двумя пальцами, большим и указательным, а остальные были на отлете, особенно мизинец. Это считалось высшим шиком.
Вздрогнули. Вздохнули.
Вся жизнь нерушимой сталинской страны должна проходить в праздниках. На экранах кино герои выпивают, закусывают и закуривают. В театрах выпивают и закусывают. На демонстрациях выпивают и закусывают и пляшут под духовой оркестр. Сталинская культура всеобщего пьянства. Поддатые террор не замечают! Весело тебе жить под хмельком. Весь мир в розовых красках. Это одинокий враг ходит трезвый. У-у, свою вражью морду воротит от стакана! То-то черные воронки только трезвых увозят. Не мешай нам гулять!..
Рассказ: мейер
среда, 13 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Становиццо вне закона рассказ
Девятиклассник Владимир, голубоглазый, с тонкими руками, пришел из школы, бросил портфель в угол и сел к телевизору. Показывали детектив, в котором милиционеры, по прозвищу менты, которых, как все в классе знали, в советское время называли мусорами, поскольку ставили их ниже любых подонков за то, что мусора терроризировали население и отправляли в зону миллионы ни в чем не повинных граждан, так вот отпрыски тех мусоров - нынешние менты, ведущие разбойный образ жизни в новой России, якобы охорашивались, приподнимались телевидением, чтобы внушить населению уважение к мусорам, которые теперь денно и нощно в одних и тех же убогих декорациях разрабатывали операцию по захвату банды какого-нибудь Косолапого. А Косолапый работал на бизнесмена Херко, который был замешан в афере по скупке акций фабрики детских молочных смесей. Никакие они не менты, а по-прежнему мусора! Как и та продажная шваль, которая работает в Останкино…
Владимир лежал на диване и смотрел телевизор, закинув ноги на валик, и сейчас ел сухую картошку из пакета. Матери не было, поэтому он ел все подряд, что попадалось под руку, в том числе майонез, кильку, запивая ее пакетным молоком из холодильника, семечки, и вот эту картошку, хватая все немытыми руками, иронично глядя на бесконечный поток насилия, льющийся с экрана. Будь мать рядом, ему пришлось бы выслушать не одну лекцию об отрицательном воздействии телевизора на не сформировавшиеся души, и каналы на экране менялись бы с калейдоскопической быстротой, в поисках того, единственного, который мог принести хоть что-то полезное, несущее в себе образовательное зерно. Она считала, что именно для интеллектуалов придумали канал «Культура».
Во время рекламных пауз Владимир закрывал глаза и представлял себе, как снимет фильм об одиноком человеке в шляпе, идущем по утренней Москве, чтобы были видны дома, узнавались улицы.
Серия закончилась на том, как майор Девкин расхохотался и усадил сыщиков пить вермут с селедкой. Потом минут пятнадцать на черном фоне мелкими буквами шли титры с указанием нескольких тысяч фамилий, отмывавших государственный бюджет. А эту поделку мог снять один оператор.
Тут Владимир пошел на улицу, прошвырнуться с приятелем в парк, попить пивка...
Рассказ: становиццо вне закона
Владимир лежал на диване и смотрел телевизор, закинув ноги на валик, и сейчас ел сухую картошку из пакета. Матери не было, поэтому он ел все подряд, что попадалось под руку, в том числе майонез, кильку, запивая ее пакетным молоком из холодильника, семечки, и вот эту картошку, хватая все немытыми руками, иронично глядя на бесконечный поток насилия, льющийся с экрана. Будь мать рядом, ему пришлось бы выслушать не одну лекцию об отрицательном воздействии телевизора на не сформировавшиеся души, и каналы на экране менялись бы с калейдоскопической быстротой, в поисках того, единственного, который мог принести хоть что-то полезное, несущее в себе образовательное зерно. Она считала, что именно для интеллектуалов придумали канал «Культура».
Во время рекламных пауз Владимир закрывал глаза и представлял себе, как снимет фильм об одиноком человеке в шляпе, идущем по утренней Москве, чтобы были видны дома, узнавались улицы.
Серия закончилась на том, как майор Девкин расхохотался и усадил сыщиков пить вермут с селедкой. Потом минут пятнадцать на черном фоне мелкими буквами шли титры с указанием нескольких тысяч фамилий, отмывавших государственный бюджет. А эту поделку мог снять один оператор.
Тут Владимир пошел на улицу, прошвырнуться с приятелем в парк, попить пивка...
Рассказ: становиццо вне закона
вторник, 12 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Ветер рассказ
Ветер сильно стучит гофрированным листом железа. В тесном железном контейнере ночевать все-таки теплее, чем на улице, и не капает. Длинноволосый и бородатый Вилен дремлет, полусидя, посапывая, сложив ручки, как дитя, для утепления между коленями. Два контейнера стоят под навесом зеленой широкой будки, открытой с фасада. В одном контейнере отдыхает Вилен. А за будкой гуляет ветер.
- Извините, господа, я никому не мешаю? Будьте любезны, закройте форточку, - бормочет он и смежает веки.
Многое исчезает, забывается, как будто этого многого и не было, как будто не было ни песен, ни слез, ни поцелуев, а остается на улице один ветер, и тихий, и ласковый, и сильный, и с дождем, и сшибающий с ног - единственный ветер, сразу и вместе со снегом, градом и дождем, как положено в Москве, в продуваемых улицах и в кривых переулках. Некуда спрятаться.
Ветер живет вечно, что ему улицы, переулки и даже тупики?! Ветер всесилен и бессмертен, даже на Ваганьковском кладбище - пробежит гребенкой, повалит несколько крестов и деревьев, и помчится на другой конец города валить деревья на Новодевичьем кладбище. Ветер не разбирает где кто, и, кажется, что сейчас кремлевские покойники встанут из-под поваленных деревьев и пойдут на Красную площадь.
А в родильном доме № 7 имени Г.Л. Грауэрмана, открытом в 1907 году на средства купца Лепёхина, в котором имел честь появиться на свет Вилен, застывают в ожидании многочисленные зрители, как в кинотеатре «Художественном», куда любил ходить в детстве Вилен. Помимо членов политбюро и сотрудников администрации президента, Вилен созвал самых влиятельных врачей кремлевской больницы, весь цвет гинекологии и акушерства, а также виднейших представителей газет, радио и телевидения. Вилен, вооружившись микрофоном, просит соблюдать тишину и после краткой вступительной речи начинает комментировать процесс рождения:
- Вот, друзья и коллеги, показалась головка, вы все видите волосики. Мужайтесь, мама, тужьтесь сильнее. Кто будет, мальчик или девочка?..
Рассказ: ветер
- Извините, господа, я никому не мешаю? Будьте любезны, закройте форточку, - бормочет он и смежает веки.
Многое исчезает, забывается, как будто этого многого и не было, как будто не было ни песен, ни слез, ни поцелуев, а остается на улице один ветер, и тихий, и ласковый, и сильный, и с дождем, и сшибающий с ног - единственный ветер, сразу и вместе со снегом, градом и дождем, как положено в Москве, в продуваемых улицах и в кривых переулках. Некуда спрятаться.
Ветер живет вечно, что ему улицы, переулки и даже тупики?! Ветер всесилен и бессмертен, даже на Ваганьковском кладбище - пробежит гребенкой, повалит несколько крестов и деревьев, и помчится на другой конец города валить деревья на Новодевичьем кладбище. Ветер не разбирает где кто, и, кажется, что сейчас кремлевские покойники встанут из-под поваленных деревьев и пойдут на Красную площадь.
А в родильном доме № 7 имени Г.Л. Грауэрмана, открытом в 1907 году на средства купца Лепёхина, в котором имел честь появиться на свет Вилен, застывают в ожидании многочисленные зрители, как в кинотеатре «Художественном», куда любил ходить в детстве Вилен. Помимо членов политбюро и сотрудников администрации президента, Вилен созвал самых влиятельных врачей кремлевской больницы, весь цвет гинекологии и акушерства, а также виднейших представителей газет, радио и телевидения. Вилен, вооружившись микрофоном, просит соблюдать тишину и после краткой вступительной речи начинает комментировать процесс рождения:
- Вот, друзья и коллеги, показалась головка, вы все видите волосики. Мужайтесь, мама, тужьтесь сильнее. Кто будет, мальчик или девочка?..
Рассказ: ветер
понедельник, 11 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Матросы рассказ
Шевельнулся «волчок», звякнули ключи, ржаво заскрежетал засов.
- Гриньков?!
По стене пробежал рыжий, почти прозрачный таракан с очень длинными усами.
- Я! - хрипло сказал Гриньков, бывший профессор вуза и доктор философских наук.
- На выход с вещами!
Чтобы отвлечь внимание от возможного преследования, Гриньков не ринулся сразу по короткому пути от тюрьмы на Стромынку, а решил сделать сохраняющий тайну вираж по Матросской тишине через Гастелло к Электрозаводскому мосту, к той стороне, у Электрозавода. И он шел по этому пути, тощий, высокий, пожилой, и всё время озирался, нет ли хвоста. А то еще распечатают его совершенно необыкновенный замысел с переодеванием и с Марией. Итак, глаз да глаз собственных глаз не давал Гринькову покоя. Солнце светило в затылок, он наступал на свою тень, дул легкий ветерок.
По пешеходному переходу сразу с моста, старого с чугунным советским литьем с серпами и молотками и звездами ограды, к конечной остановке 14-го троллейбуса сначала прошел вальяжный сизый в лазоревых отливах голубь, притормозив какую-то «тойоту», потому что на «зебре» преимущество отдается пешеходу, затем за голубем перешел к остановке и Гриньков, конечно, оглядываясь, и зорко бросая подозрительные взоры по сторонам. Какой-то тип стоял и смотрел на него. Гриньков заволновался, но не успел сильно это сделать, потому что, упираясь рогами в провода, подъехал самодельный железный сарай на резиновых, в отличие от железных трамвайных, колесах транспорт типа троллейбаса. Гриньков сказал про себя именно так: «ТроллейбАса»...
Рассказ: матросы
- Гриньков?!
По стене пробежал рыжий, почти прозрачный таракан с очень длинными усами.
- Я! - хрипло сказал Гриньков, бывший профессор вуза и доктор философских наук.
- На выход с вещами!
Чтобы отвлечь внимание от возможного преследования, Гриньков не ринулся сразу по короткому пути от тюрьмы на Стромынку, а решил сделать сохраняющий тайну вираж по Матросской тишине через Гастелло к Электрозаводскому мосту, к той стороне, у Электрозавода. И он шел по этому пути, тощий, высокий, пожилой, и всё время озирался, нет ли хвоста. А то еще распечатают его совершенно необыкновенный замысел с переодеванием и с Марией. Итак, глаз да глаз собственных глаз не давал Гринькову покоя. Солнце светило в затылок, он наступал на свою тень, дул легкий ветерок.
По пешеходному переходу сразу с моста, старого с чугунным советским литьем с серпами и молотками и звездами ограды, к конечной остановке 14-го троллейбуса сначала прошел вальяжный сизый в лазоревых отливах голубь, притормозив какую-то «тойоту», потому что на «зебре» преимущество отдается пешеходу, затем за голубем перешел к остановке и Гриньков, конечно, оглядываясь, и зорко бросая подозрительные взоры по сторонам. Какой-то тип стоял и смотрел на него. Гриньков заволновался, но не успел сильно это сделать, потому что, упираясь рогами в провода, подъехал самодельный железный сарай на резиновых, в отличие от железных трамвайных, колесах транспорт типа троллейбаса. Гриньков сказал про себя именно так: «ТроллейбАса»...
Рассказ: матросы
воскресенье, 10 января 2010 г.
ХУДОЖНИК АЛЕКСАНДР ТРИФОНОВ - ГАЛИНЕ УЛАНОВОЙ
В буклете впервые использованы записи в тетради, которую Галина Сергеевна Уланова вела с 1928 года
Составитель Анаит ОганесянХудожник Александр ТрифоновКонсультант Татьяна КасаткинаПеревод на английский язык А. КалвертВыпускающий редактор Анна ИльницкаяТакже Александром Трифоновым сделано несколько афиш и растяжек.
Составитель Анаит ОганесянХудожник Александр ТрифоновКонсультант Татьяна КасаткинаПеревод на английский язык А. КалвертВыпускающий редактор Анна ИльницкаяТакже Александром Трифоновым сделано несколько афиш и растяжек.
суббота, 9 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Прекрасный вид рассказ
Позвонила Зыбина и истерическим голосом сквозь всхлипывания прокричала:
- Меня ограбили! Приезжаю, дверь взломана, все вещи перевернуты, пропали все деньги, кольца, брошки, унесли шубы, телевизор, видеомагнитофон, не считая мелочей!
- Ужас! - только и воскликнула Банникова.
- Ужас! - задыхаясь в рыданиях, подтвердила Зыбина.
- У тебя же квартира была на охране, - сказала Банникова.
- Да. Я сразу им в милицию позвонила. Да. Они говорят, что, как только сработала сигнализация, они сразу примчались, но не успели. Воры успели исчезнуть, - сказала Зыбина.
- А сейчас как? - спросила Банникова.
- Дверь починили, сигнализацию проверили. Милиция сказала, что поймают, а вещи вернут. М-да… - сказала Зыбина.
- Приезжай ко мне, - сказала Банникова.
- Да я и сама хотела приехать, - сказала Зыбина. - Конечно, надо поговорить.
Часа в четыре Зыбина от своего "Аэропорта" приехала на "Ленинский проспект"...
Рассказ: прекрасный вид
- Меня ограбили! Приезжаю, дверь взломана, все вещи перевернуты, пропали все деньги, кольца, брошки, унесли шубы, телевизор, видеомагнитофон, не считая мелочей!
- Ужас! - только и воскликнула Банникова.
- Ужас! - задыхаясь в рыданиях, подтвердила Зыбина.
- У тебя же квартира была на охране, - сказала Банникова.
- Да. Я сразу им в милицию позвонила. Да. Они говорят, что, как только сработала сигнализация, они сразу примчались, но не успели. Воры успели исчезнуть, - сказала Зыбина.
- А сейчас как? - спросила Банникова.
- Дверь починили, сигнализацию проверили. Милиция сказала, что поймают, а вещи вернут. М-да… - сказала Зыбина.
- Приезжай ко мне, - сказала Банникова.
- Да я и сама хотела приехать, - сказала Зыбина. - Конечно, надо поговорить.
Часа в четыре Зыбина от своего "Аэропорта" приехала на "Ленинский проспект"...
Рассказ: прекрасный вид
пятница, 8 января 2010 г.
Юрий Кувалдин Белые розы рассказ
Слегка покачиваясь, с головокружением она нащупала пульт и включила телевизор. На широком плазменном экране как всегда между ежедневными лицами премьера и президента шла такая же ежедневная развлекаловка, и что-то пели. И это сразу отвлекло. В белом шелковом облегающем домашнем до пола платье, худющая фигура, крашеные в какой-то неимоверный цвет, то ли в зеленый, то ли в лиловый, волосы, огромные бледно-зеленые, немножко выцветшие глаза, макияж, подтянутая кожа делают Зою гораздо моложе своих лет. Особенно когда она зимой, положим, надевает норковую шапочку с ленточками шелковыми белыми подвязками, из таких ленточек школьницы делают пышные банты, как белые розы…
Телевизор подхватил её ленточки, и оттуда жалобным детским голоском, как в советских фильмах, унижающих дореволюционную Россию, поют на грязной улице под шарманку дети нищих рабочих и крестьян, будущих победителей жизни, вознесшихся из грязи в князи, чтобы уничтожать белую кость - дворян и интеллигенцию, - так вот, из ящика, реставрирующего совок, понеслась, как двадцать лет назад, песня:
Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…
Что с ними сделал снег и морозы,
Лёд витрин голубых?
Люди украсят вами свой праздник
Лишь на несколько дней,
И оставляют вас умирать на белом холодном окне…
Рассказ: белые розы
Телевизор подхватил её ленточки, и оттуда жалобным детским голоском, как в советских фильмах, унижающих дореволюционную Россию, поют на грязной улице под шарманку дети нищих рабочих и крестьян, будущих победителей жизни, вознесшихся из грязи в князи, чтобы уничтожать белую кость - дворян и интеллигенцию, - так вот, из ящика, реставрирующего совок, понеслась, как двадцать лет назад, песня:
Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…
Что с ними сделал снег и морозы,
Лёд витрин голубых?
Люди украсят вами свой праздник
Лишь на несколько дней,
И оставляют вас умирать на белом холодном окне…
Рассказ: белые розы
Подписаться на:
Сообщения (Atom)