УБЕЖИЩЕ ПИСАТЕЛЯ ЮРИЯ МАЛЕЦКОГО

Юрий Иосифович Малецкий родился в 1952 году в Куйбышеве (Самара). Окончил Филологический факультет Куйбышевского университета. Под псевдонимом Юрий Лапидус в 1986 году дебютировал в “Континенте” (повесть “На очереди”, № 47-48). Печатался в “Знамени”, “Новом мире”, “Согласии” и др. журналах. Дважды вошел в шорт-лист претендентов на Букеровскую премию - с романом “Любью” (1996) и повестью “Конец иглы” (2007). В 1997 году Юрий Кувалдин в своем издательстве "Книжный сад" выпустил большую книгу прозы Юрия Малецкого "Убежище" (роман, повести и рассказы). С 1996 года Юрий Малецкий живет в Германии. (2008).

Очень глубокий, я бы даже сказал, философский писатель Юрий Малецкий где-то уже давно приютился в Германии. И глаза его сумасшедшие постоянно разыскивают Юрия Кувалдина. Главное, клевать по буковке каждый день. Книга, кирпич, как раньше говорили, писателя Юрия Иосифовича Малецкого "Убежище" в руках у писателя Юрия Кувалдина. Я и сам ныне поражаюсь, неужели ее издал я?! Неужели я выпустил уже 100 номеров журнала без единого пропуска, каждый месяц со дня основания, один?! И книг наиздавал сотни на миллионы экземпляров?! И написал десять томов художественных произведений?! Как сказал поэт Вадим Перельмутер: "Кто из круга сделал квадрат - тот будет Сигизмундом Кржижановским!" И книга писателя Юрия Малецкого среди них. Юрий Малецкий такой был шаткий, такой неуверенный, на меня смотрел с дрожью, с боязнью, как на генерала. Оно и так, я строг, очень строг, люблю муштру, плац, строевую подготовку. Книга Юрия Малецкого очень плотная, крепкая, великолепно написанная, гениально изданная, еще гениальнее оформленная Лидером Третьего Русского Авангарда художником Александром Трифоновым. С авторскими комментариями в конце, в которых Юрий Малецкий пишет: "Идея включить в книгу авторские комментарии принадлежат издателю Ю.Кувалдину". А лучше всех обо мне написал главный редактор журнала "Новый мир" Андрей Витальевич Василевский. Лучший мой рассказ - "Хризантема" - напечатала заместитель главного редактора журнала "Знамя" Наталья Борисовна Иванова. На своей машине я учил вождению Юрия Малецкого на просторных асфальтированных площадях в Крылатском у гребного канал, когда я там жил неподалеку. Теперь я живу над Братеевским, самым красивым и самым длинным в Москве мостом. Лучшую мою повесть "Поле битвы - Достоевский" напечатал главный редактор журнал "Дружба народов" Александр Луарсабович Эбаноидзе. Но и главный редактор журнала "Грани" Юрий Иосифович Малецкий не отстал от него, напечатав гениальную мою повесть "Вавилонская башня". Да и главный редактор журнала "Новый мир" Сергей Залыгин вошел в историю литературы как публикатор моей трансцендентной повести "Ворона". И полки изданных и написанных мною книг возносятся над ним стеною, и писатель Юрий Кувалдин беседует по ночам с критиком Андреем Немзером, с поэтом Евгением Лесиным, с писателем Венедиктом Ерофеевым, и Юрию Малецкому иногда уделяет внимание, как отец малолетнему сыну.

ПИСАТЕЛЬ ЮРИЙ МАЛЕЦКИЙ О ПОЭТЕССЕ ЛАРИСЕ ЩИГОЛЬ

Совершенно покорила меня прекрасная поэтесса Лариса Щиголь такими пронзительными строками:

Змее подколодной, Империи зла,
Сломали хребет, и она уползла
На север, в леса, под колоду -
За вашу и нашу свободу…

Эта поэзия для умных, для узкого круга интеллигенции, московской и петербургской, для кого писали Максимилан Волошин и Марина Цветаева, Осип Мандельштам и Николай Гумилев, Иосиф Бродский и Юнна Мориц, Евгений Рейн и Евгений Блажеевский... Совкам тут делать нечего, пусть они шагают с работы устало, и после бутылки повторяют невменяемо «я люблю тебя жизнь». Я, помню, в юности мы поднимали антисоветский обязательный тост «За вашу и нашу свободу» в подколодной людоедской стране. И писатель Юра Малецкий зорко и сразу подметил в Ларисе Щиголь признаки гениального родства с Осипом Мандельштамом и с вышедшим из Мандельштама, как мы из «Шинели» Гоголя, Иосифом Бродским. У Мандельштама – лучшее учение, скажу я. И Лариса Щиголь возвысилась над пересказом реализма и вырвалась в рецептуальные выси, сталкивая разнородные материи, которые высекают искру настоящей поэзии:

Медленно, медленно мокрой дорожкой знакомой
К цели своей неизвестной ползет насекомый
(Впрочем, ему эта цель, может быть, и ясна), 
Медленно, медленно - осень, поди, не весна.

В мокрую гору, по астрам, распластанным в лежке, 
Переплетаясь, ползут насекомые ножки, 
Счастье еще, что вороны не видно пока - 
Может, судьба и, того, пощадит старика.

Где твое небце, бескрылая божья коровка? 
Медленно близится неодолимая бровка, 
Медленно близится, медленно - дело к зиме, 
Медленно, медленно, медленно, медленно, ме…

«Это пятижды “ме…”, выдавливающее себя из себя, это тянущееся последнее усилие жизни, чтобы дотянуть туда, где не-смерть, - и все-таки обрывающееся (м. б., достигнувши-таки бровки - и окончательно приняв тот смертельный факт, что бровка - и впрямь неодолима), замечательно по своей музыкально-гармоничной передаче полной дисгармонии, смертельного облома; все кантиленно тянется, замедляется, выдавливаясь все трудней, - и в последнем усилии обрывается первым слогом, ставшим последним», - говорит Юрий Малецкий, сощурив свой взгляд в вечность.
Юра Малецкий есть мой самый любимый писатель из современников, и не только потому, что я учил его на своих «Жигулях» вождению у Гребного канала в Крылатском, потому что Юре нужны были права в Германии, куда он собирался эмигрировать, а потому что он так же любит слова, как и я, и прежде пишет с любовью их, а потом они пишут его. Я издал лучшую книгу Юрия Малецкого, толстый «кирпич», где Юрий Малецкий встает во весь рост классического писателя.
Юрий Малецкий называет Ларису Щиголь лучшей современной поэтессой.
Я писал о Юрии Малецком в газете «Сегодня» у Андрея Немзера: «Я старый читатель “Континента”, еще того, который сквозь железный занавес проникал из Парижа. Я помню повесть Юрия Лапидуса о смерти старухи (“На очереди”), опубликованную, кажется, в 1984 году. Оказалось теперь, что Лапидус - это Юрий Малецкий. Его роман “Убежище”, напечатанный уже в “Континенте” московском, я поначалу читать не хотел. Как увидел это “я”, так и пролистал, не глядя, до религиозного раздела журнала. Почитав, лежа на диване, что-то чрезвычайно умное из сферы духа, вновь полистал журнал и внезапно выхватил фразу из Малецкого: “Красота языка, мелодия отношений героев, свет интонаций, зажигающий одни краски рассказа и приглушающий другие, сами по себе имеют Божию санкцию, право на жизнь, ибо они есть правда и смысл, высказанные Им через нас, понятные до конца лишь Ему в причинах и целях своего происхождения на свет”.
То, что сказал Юрий Малецкий о Ларисе Щиголь, является законом для подчиненных, поскольку мнение этого выдающегося писателя столь же весомо, как мнение Федора Достоевского о поэзии Александра Пушкина.

Юрий КУВАЛДИН

На снимке: Юрий Кувалдин и Юрий Малецкий в 1995 году.

Юрий Кувалдин

В УЕДИНЕНЬИ ВЫПЛАВИТЬ СВОЙ ДУХ

Юрий Малецкий. Убежище. Континент № 81

Как-то в разговоре с Фазилем Искандером я сказал, что мне не нравятся те его вещи, что написаны от первого лица. Искандер ответил: “Мне кажется, что читатель больше верит в текст от первого лица”. Я не согласился. Вопрос остался открытым. Ныне от первого лица написан каждый второй текст. На это обратил внимание Сергей Костырко, опубликовавший в № 6 “Нового мира” статью, которая так и называется: “От первого лица”.Не “я” в прозе, но “они” - вот мой идеал. Не “я” вошел в аллею на Патриарших, но Берлиоз и Бездомный, не “я” смотрю на божественное небо, но Болконский... А на меня идут - Я, Я, Я... Страшновато. И все эти “Я”, подобно Искандеру, наверняка думают, что в их “я” поверят.Я старый читатель “Континента”, еще того, который сквозь железный занавес проникал из Парижа. Я помню повесть Юрия Лапидуса о смерти старухи (“На очереди”), опубликованную, кажется, в 1984 году. Оказалось теперь, что Лапидус - это Юрий Малецкий. Его роман “Убежище”, напечатанный уже в “Континенте” московском, я поначалу читать не хотел. Как увидел это “я”, так и пролистал, не глядя, до религиозного раздела журнала. Почитав, лежа на диване, что-то чрезвычайно умное из сферы духа, вновь полистал журнал и внезапно выхватил фразу из Малецкого: “Красота языка, мелодия отношений героев, свет интонаций, зажигающий одни краски рассказа и приглушающий другие, сами по себе имеют Божию санкцию, право на жизнь, ибо они есть правда и смысл, высказанные Им через нас, понятные до конца лишь Ему в причинах и целях своего происхождения на свет”.Открыл роман с начала. Оказывается, там - кавычки. Стало быть, думаю, Малецкий, прикрывшись этими кавычками, как бы пишет не от себя, не от своего “я”, а от “я” другого. С этих кавычек я и втянулся в текст, потому что уж очень он мне показался занятным. Чем? Поисками убежища. Розанов написал свое “Уединенное”. Уйти, убежать, спрятаться от себе подобных, чтобы, как писал Волошин: “...в годы лжи, падений и разрух // в уединеньи выплавить свой дух // и выстрадать великое познанье...”Роман по устройству прост: публикатор публикует текст, который принесла ему жена автора-анонима, который в свою очередь находит пачку рукописей, из которых узнает о существовании писателя, который пишет о другом писателе, исчезнувшем из своей комнатки в коммунальной квартире.Герой, от лица которого ведется повествование, вынужден покинуть город детства под давлением ГБ за сам- и тамиздат, он как бы с младых ногтей “прибит” идеей поиска смысла жизни. А этот смысл отыскивается в тиши убежища, в уединении. Вот комната в коммуналке, из которой не хочется никуда уходить, потому что герой не в этой реальности, а во второй, в реальности духа. А за тонкой перегородкой тишина, сосед исчез и не появляется. Герой пропиливает в перегородке ход и находит в комнате соседа рукописи.Герой читает рассказ “Селивохин и Кострецов”. Разнообразно в пестроте своей стадо человеческое. Некто Селивохин - писатель. А друг его закадычный Кострецов - портной. Сидят выпивают; как и подобает, заводятся от простейших для русской компании вопросов: в чем истина? для чего писатель пишет - для денег, для славы, для вечности?А что такое вечность? Птица-тройка с Селифаном на облучке? Селивохин - Селифан. Отзвуки великой поэмы. “Эй вы, други почтенные!” - кричит у Гоголя Селифан и поворачивает на первую перекрестную дорогу, мало помышляя о том, куда она приведет.Любая дорога приведет к смерти, господа! Но и дана зацепка: сочини текст - быть может, потомки помянут. Издевка, обобман? Как же это так, возмущается портной Кострецов, выпиваем на равных, а в вечность один Селивохин пойдет?Дудки!На листках под копирку Кострецов пишет о себе: родился, жил, шил штаны, желает в вечность. И разносит эти листочки по всем библиотекам Москвы, тайно вкладывая их в “нетленки” - в книги Толстого, Достоевского и др., кого в ближайшее время не спишут. Лет через сто кто-нибудь возьмет том, а там - обращение Кострецова! Бессмертие обеспечено.Смертное тело, бессмертный текст? В том-то и дело, что у Малецкого текста не видно, ты - за текстом, в том мире, который автор нам рисует. Неужели так можно писать в наши дни, когда фанерные тексты постмодернистов, минуя читателей (не для них же они пишут!), адресуются критикам, рассматривающим в микроскопы трупы слов?Как странно звучит в наше время фраза: “Этот человек работает над собой”. Роман Малецкого об этой странности. Герой работает над собой, выковывает свой дух, становится терпимым, культурным, мудрым. И иногда из убежища в живую жизнь окунается, чтобы прокормиться, подзаработать. За прилавком встречает красавицу по форме, но непаханую целину по содержанию.И, как знаменитую Галатею, формирует ее. Прежде из ее изящных уст слетали человекоподобные слова: “тащусь”, “по жизни я...”, “прикол”, “навар” и т. д. А через некоторое время, поскольку герой говорил с ней великолепным литературным языком, она стала употреблять обороты вроде: “Тебе это, может быть, покажется глупым, но я другого мнения...” Не так уж безнадежен путь культурного прогресса!Мне, читателю, не скрою, хочется подражать герою в самосовершенствовании, и мне, как и ему, при чтении начинало казаться, что наше время обнажило истину о несостоятельности, никчемности каких-либо “тонких” и “глубоких” мыслей, убеждений, непрактических знаний, равно как и людей, ими обладающих.Мне казалось, ничто не имеет значения, кроме денег и умения их делать.На поверхность с илистых низин вынырнули не люди, а головастики, расселись по “мерседесам”, приватизировали все и вся, а нас, что-то там соображающих, ткнули каблуком, чтобы мы летели в тартарары. Животная стихия вырвалась наружу, мышцы с автоматами, стадо.Цитирую слова героя: “Я чувствовал себя жалким нулем, недотыкомкой; и вот вдруг кто-то окликнул меня по имени в темноте, напоминая о том, что я не один такой, что мы, не зная друг друга, бредем в одной упряжке вброд через наше поганое время, через свободу грабить и быть ограбленным, бредем неведомо куда и зачем, но Куда-то, но Зачем-то. Значит, и я нужен, и я учтен, неслучаен, и без меня не обойдутся”.С этой точки зрения повествование от первого лица Юрия Малецкого я всецело принимаю, потому что это - лицо.

Газета “Сегодня”, 24 июня 1995

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах. Москва, Издательство "Книжный сад", 2006, тираж 2000. Том 10, стр. 106.