Юрий Кувалдин
УТРО
рассказ
Маргарита
...Но одним рассудком лишь,
И тайн святых не жаждешь приобщиться,
Ты в церковь не ходил который год?
Ты в Бога веришь ли?
Иоганн Гёте "Фауст"
перевод Бориса Пастернака
Последний ком земли с глухим стуком упал на крышку гроба. Профессор Леонид Сергеевич Королёв медленно поднял печальный взгляд, повернул голову и увидел на соседней могиле буквально ослепившую его огромную одинокую розу, и застыл в этом повороте, не в состоянии отвести от неё глаз. Махровый полноцветный красный бутон на очень высокой ножке с острыми шипами возвышался над серебристым крестом, и, казалось, освещал всё вокруг своим неземным светом.
Королёв в каком-то невероятном страхе, словно то не он был, а кто-то другой, пораженный мгновенной красотой, встряхнул головой, седые длинные волосы слетели на лоб, затем, найдя в себе силы, отвел взгляд в сторону, чтобы отвлечься от приковывающей красоты распахнутого цветка. Он в трепетном чувстве нагнулся, взял горсть земли и молча, скорбно и поэтично, высыпал землю в раскрытую могилу, чтобы не было слышно ни звука.
После этого могильщики остро заточенными лопатами дружно и быстро засыпали могилу, сделав холмик и воткнув в него табличку с датами жизни и смерти.
У Королёва умерла жена.
Родственники и знакомые, переговариваясь, было видно, что они сразу же постарались забыть о печальной процедуре, уселись в автобус, чтобы ехать на поминки домой.
Выпивали дружно, но не чокаясь, ели хорошо, с аппетитом, как после прогулки в парке, передавали друг другу салаты и осетрину, сервелат и пирожные, баклажаны с грецкими орехами и цукини с домашним сыром и грибами, пока совсем не забыли, по какому поводу здесь собрались, даже запели песню:
Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола,
где пары танцевали, пыля,
ребята уважали очень Леньку Королёва
и присвоили ему званье короля…
И коллеги на кафедре инженерной теплофизики, завидев профессора Королёва, подчас напевали эту песенку. Он привык, не сердился, и сам мурлыкал иногда её про себя.
На другой же день ранним утром, даже пришлось ждать открытия ворот, Королёв вернулся на кладбище.
Он всё делал так, как будто ему кто-то подсказывал, что нужно делать.
Оглядевшись, он подошел к розе, осторожно нащупал пальцами на тонком стволе место без шипов, достал из внутреннего кармана плаща прихваченный острый столовый нож, и с усилием перерезал стебель на полметра ниже цветка, обернул красавицу газетой, и, прижав её к груди, даже поцеловав её - вот чудак! - через газету, пошел по длинной асфальтированной дорожке мимо черных памятников купцам и крестов всевозможных форм, к выходу. Королёв думал, что кто-нибудь заметит его поступок, обратит внимание на длинный сверток, но чернокурточный охранник даже не посмотрел в его сторону.
Дикую розу у нас называют шиповником. А настоящая роза - это то, что выведено человеком в саду. Но разве у крупной и высокой розы стебель? Нет у неё самый настоящий ствол, или штамб, от корня до вершины, до тюльпановидного цветка, крепкий тонкий ствол, покрытый шипами. Где розы, там и колючки - вот в чём неизменный закон жизни. Тюльпановидные, нераскрывшиеся розы символизируют неутолимую фаллическую силу любви. А раскрывшаяся роза, как губы красавицы, влекут в себя тюльпана силу.
Подходящей вазы у Королёва не нашлось, и он поставил розу в бутылку.
Словно в какой-то надежде шли сегодня сны. Лучи солнца тронули занавеску. А один наиболее проворный луч проскользнул в щель, и погладил лоб, нос и щеки Королёва, как будто это были нежные лепестки розы.
- Любимый! - сказала роза.
- Любимая! - сказал Королёв.
Рядом с ним за столом сидела очаровательная роза.
- Я счастлив, что познакомился с вами! - с чувством сказал Королёв.
- Не печальтесь Леонид, ведь я пришла дарить вам свет.
- Вас зовут Роза? - догадался Королёв, выпивая с удовольствием рюмку водки.
- Можно и Роза. Но полное имя моё Розалия, - сказала она.
- Роза-алия, - повторил Королёв, оглядывая пышнотелую красавицу, и добавил: - Роза алая.
- Да, так и называйте меня полным именем - Розалия. Я не люблю, когда сокращают моё имя. Роза, мне кажется, это другое имя. А моё имя Розалия.
- Я всегда буду называть вас Розалией, - сказал Королёв.
- А вас - Леонид? - спросила Розалия, выпивая полрюмки водки.
Не чокаясь, как положено.
И говорили они, и привыкали друг к другу. Оказалось, что Розалия работала в том же департаменте, что и его ушедшая жена. В том же, там же. Очень странно.
Веришь в логику реальных событий, а потом эта логика реализма пропадает.
Может быть, действительно в ласке есть какая-то предопределенность? Вряд ли! Преодолевая всяческие условности и стеснения, любимые открываются друг другу. Любовь отвергает все правила приличия, и это есть высший смысл веры.
- Ты меня любишь? - утром спросила Розалия.
- Люблю! - нежно прошептал Королёв. - А ты меня?
- Люблю! - воскликнула Розалия, принимая всего Королёва в себя, до вскрика.
- Роза Розалия любовь моя бесконечная! - прошептал с подъемом Королёв.
Безумно стучали часы на стене.
И тишина была потом в чудесном молчании, когда рука была в руке.
- Я однажды сказала, когда меня сравнили с шиповником, - тихо сказала Розалия, - что я давно переросла дикость, ухожена, возвеличена, вознесена в главные цветы мира. Тогда мне шиповник сказал: «Порой сильно раздражает меня самопиаром роза, но здесь она совершенно права». Даже, понимаете, шиповник признал моё первенство в красоте и совершенстве. Ибо меня в античности еще нарекли царицей цветов, справедливо считая эталоном строгости и красоты. Потому что я не только являюсь символом любви, но и сама есть любовь.
- У нас не любят красивых, у нас не любят умных, у нас не любят работящих, постоянно говоря: "Не высовывайся!". Вместо того чтобы даже за малую удачу хвалить ребенка, удачу эту не замечают, а всё внимание концентрируют на неудаче и бьют за это ребенка по затылку. И он понимает, что нужно прятаться, не попадать под горячую руку, слиться со всеми, чтобы по затылку не били! Страна рабов, крепостных, где всегда презирали и презирают интеллигенцию! Совершенствование начинается только тогда, когда тебя поддерживают даже при малом успехе, одобряют твои действия, хвалят. И человек будет развивать малый успех в большой, потому что человек хочет быть лучше других, только до поры скрывает это. Человеку талантливому нужна похвала, и только похвала! И тебя бы хотели обрядить в ватные штаны, в оренбургский пуховый серый платок и в телогрейку, чтобы не высовывалась, а лучше, чтобы тебя вовсе не было, чтобы все вокруг было серым, одинаковым.
- Как грустно, - вздохнула Розалия.
- Очень грустно, - сказал Королёв.
- Все будет хорошо, - сказала Розалия.
- Всё хорошо! - сказал Королёв, сжимая в своей ладони большую белую грудь.
Но смешным было бы всё личное демонстрировать посторонним, как на выставке.
Нужно с полной самоотдачей на рассвете прижиматься всем телом к любимой, чтобы слышать биение её сердца.
- Мы пойдем гулять? - спросила Розалия.
- Пойдем, - сказал Королёв.
Он склонился с нежностью над розой её нежной груди, взял губами сосок, и втянул в себя.
На столе появился коньяк. Королёв налил плоский фужер до краев и придвинул к Розалии.
- Да ты что! - вспыхнула она. - Разве можно столько коньяка наливать?! Где меня потом искать? У меня прежде несколько раз уже было, когда я обнимала унитаз, так рвало!
Королёв половину отлил в свой фужер. Выпили. И вторую, и третью, и тринадцатую. Только пил один Королёв. Розалия пригубливала едва. А Королёв медленно начал перелетать с облака на облако.
Он весь лежал в своём естестве эмбрионом, свернутым в калачик, беспомощным и свободным от всяких сдерживаний, когда пригодились бы памперсы в бессознательной инерции. Так может напиваться только одержимый любовью московский профессор и пьяница, потому что профессором может быть только пьющий человек, он-то уж никогда не поставит студенту «неуд», потому что всю жизнь, несмотря на звания и регалии, остается студентом. Большая редкость среди людей и эмбрионов. Запахи исходили удушающие, если вы, конечно, знаете, что такое запахи от человека, напившегося до положения риз, и выпускающего из себя во все стороны и из всех мест всё, что возможно. Розалия подняла на руки эмбриона и отнесла в ванную комнату, по пути несколько раз роняя и поднимая ненаглядного. Положила тело в ванну, заткнула выпуск, и пустила воду. Тем временем, пока теплая вода омовением пробуждала Королёва, Розалия скомкала простыни и одеяла, растолкала по нескольким пакетам, и сбегала с ними на лестничную клетку к мусоропроводу.
Переулок был пустынен, хотя утреннее солнце по касательной уже освещало город. Королёв крепче прижал к груди розу. Он был в сером плаще с погончиками и в темно-синей фетровой шляпе. Воротник на плаще был поднят. Королёв с юности любил ходить с поднятым воротником. И на левой стороне старого переулка с двух и трехэтажными домами находилась глубокая подворотня, и справа он увидел такую же длинную, мрачноватую подворотню. На минуту Королёв задумался, в какую ему идти. Потом как-то машинально, сильно стуча каблуками, как будто там были металлические набойки, прошел в подворотню на левой стороне. Как только он углубился под арку, сразу же резко потемнело. Только желтая лампочка в глубине двора покачивалась на легком ветерке. Королёв еще крепче прижал розу к груди. Он знал, что за поворотом двора находилась другая подворотня, выводившая его в детстве к школе. Он и пошел туда. Но подворотня привела его в незнакомый двор, где стояли черные гранитные надгробия и крашеные серебряной краской металлические кресты с подвешенными на них веночками из бумажных цветов.
Каждое утро любовь приходит обновленной, как только что проснувшееся солнце.
- Я ужасно соскучилась по тебя! - выдохнула Розалия.
- И я по тебе, - сказал Королёв.
Они сидели у низкого журнального столика, пили крепкий цейлонский чай, ели горячие сосиски с хлебом с маслом.
Так уж устроен человек, что есть и любить он хочет снова и снова.
- Ты любишь меня? - спросила Розалия.
- Я схожу с ума без тебя! - сказал он, поедая её взглядом.
Но новая страсть, такая сильная, с насыщением начинает быстро приближаться к смерти. И чтобы отогнать смерть подальше, тела любимых сливаются вновь и вновь, как будто снова и снова едят горячий белый хлеб.
Хлеб есть выражение максимального таинства любви.
Хлеб!
Разве можно слово «хлеб» произносить при всех вслух?!
Королёв держал в руках бутылку с розой и слушал тринадцатую симфонию Шостаковича, проникая в закрытые мотивы открытым нервом, словно эта музыка переворачивала его вверх дном, говоря, что случайность жизни превращается в трагизм, когда теряются все нити жизни, и когда хочется выйти на улицу Горького, взять бутылку и выпить на двоих с Дмитрием Шостаковичем. Он как раз в это утро вышел под арку, ожидая Королёва. Шостакович был в клетчатой красной рубашке с короткими рукавами, от этого его дергающиеся руки были еще симфоничнее, еще волторнее, еще виолончельнее, еще арфичнее, в общем, постоянно оглядываясь и поправляя очки указательным пальцем, первым выпил Дмитрий Дмитриевич, затем уж Королёв, которому и было предначертано выпивать только по дворам и подворотням.
- Как это скрипично! – сказал, утираясь тыльной стороной ладони, Шостакович.
- Как тринадцатая симфония, - сказал Королёв.
- Жизнь нужно видеть с изнанки, тогда понимаешь, что всюду - боль, - сказал Шостакович, и немного помолчав, добавил: - Я очень боюсь боли и не слишком забочусь о смерти.
- Я тоже, - сказал Королёв.
- А эта дама с вами? - спросил Шостакович, кивая на розу в бутылке.
- Да. Это Розалия…
Обнаженная Розалия стояла перед круглым большим зеркалом в ванной и рассматривала себя так, как будто первый раз видела. Вода еще мелкими струйками стекала с нее, волосы были влажны, но как только она их подсушила почти бесшумным феном, они золотистым нимбом окружили её лицо. Королёв прикоснулся сначала к ним губами, потом утонул в их сладостной пене лицом. А когда отстранился, то не мог отвести глаз от Розалии.
Королёв взял в ладони голову Розалии, прислонился губами к её губам, застыл в нежности поцелуя, наслаждаясь ароматом красных лепестков.
А было время, когда Королёв лишь туманно представлял соединение мужчины и женщины. Даже страшновато об этом было думать лет в десять-двенадцать. В то время любовь этих двоих он представлял, как прогулки под руку по набережной в парке у реки, не более. Ну еще воздушные поцелуи. То, о чем он догадывался и о чем болтали мальчишки, ему казалось грубым. Всё дело было в том, что он еще тогда не созрел. А когда созрел, то влекло как раз то, что раньше отстраняло. Пропали все смущения и страхи, исчезла брезгливость, и что раньше раздражало, теперь манило и возбуждало. И Королёв выучился сладости эроса, который открыл ему многое из того, что вообще не было предметом детских догадок, что, например, все переживания исходят, прежде всего, от физиологических действий, что вот этот аромат волос Розалии, как и цвет её глаз или дыхание, струящееся сквозь её губы, становятся сутью её трепещущей души.
Королёв был один, и ехал где-то.
Потом читал лекцию студентам о физике плазмы и магнитной гидродинамике.
Розалия, по всей видимости, в эти минуты открыла глаза. Какие чувства возникли у неё после того, как она не обнаружила рядом Королёва? Конечно, не сразу после сна Розалия поняла, что его нет. Потому что состояние между вымыслом и явью не дает четкого понимания, что именно есть сон, а что есть бодрствование. Они могут меняться местами, и сама жизнь в итоге вполне реально окажется вымыслом.
В очередной раз Королёв пришел к дому Розалии. Шел дождь. У подъезда под козырьком стояли две женщины.
- Охраняете подъезд? - спросил серьезно, но с внутренним смехом Королёв, потому что ненавидел старух у подъездов.
- И ничего мы не охраняем, - сказала круглолицая с седыми кудряшками, выбивавшимися из-под пухового серого платка, женщина в сильных годах. - Мы воздухом дышим.
- Воздухом нужно дышать в парке Горького, - сказал Королёв.
Он набрал номер домофона. Её не было. Сердце выпрыгивало из гортани уязвленного, потерявшего ритм жизни Королёва. Он несколько раз обошел дом кругом и вокруг, хотя дом этот был длиной чуть ли не в полкилометра. Взбрело же на ум советским архитекторам ставить небоскрёбы в длину, по двадцать подъездов. С тыльной стороны Королев отыскал застеклённый балкон Розалии на самом верху. Видна была сетка от мух и комаров, окно не было закрыто. Но Королёв знал, что Розалия не могла и минуты пробыть без воздуха, всё время открывала окна, так что у Королёва сводило челюсти и мёрзли ноги, и её черный кот Агрессор, длинноногий как пантера, не представлял свою жизнь без свободного выхода на балкон к сетке, чтобы посидеть на подоконнике и подышать. В условленный день Королёв звонил Розалии по городскому телефону, но её не было, а мобильник дежурным голосом отвечал, что абонент временно недоступен, позвоните позже. Это «позвоните позже» доводило Королёва до исступления. Через неделю он опять приехал к её дому. Звонил по домофону. Никакого эффекта. Розалии не было. Целый месяц безрезультатно, как кот ученый, он приезжал к её дому. Всё время у подъезда дежурили старухи. А лицо той седокудрой уже снилось Королёву.
А была ли Розалия на самом деле? Это же ведь Королёв приезжал к будущей своей жене в 1969 году, когда они познакомились! Приезжал в Матвеевское, где эти небоскребы в длину довели до того, что один дом вокруг обойти было невозможно, потому что он был выстроен в форме кольца!
Но как он мог в 1969 году звонить по мобильнику, когда и обычных-то телефонов у большинства москвичей не было?! Смещение со сдвигами. Ничего удивительного. Если пару тысяч лет назад ошибки в пятьсот лет считаются пустяковыми, то что уж говорить о нашем бренном времени. Ну не звонил тогда он своей жене, будущей, и домофонов тогда не было. Все двери подъездов были настежь. Заходи в любой, ночуй под батареей!
Это не имеет значения. Значение имеет человек и его любовь.
- Ты уехала потому, что обиделась на меня? - спросил Королёв.
- Я решила вообще порвать с тобой, когда ты не пришел в среду, - не строго, даже с улыбкой, сказала Розалия.
- Я не пришёл потому, что у меня были очень важные дела. Я звонил тебе в семь часов в понедельник, но тебя не было. Ты должна, как часовой, быть у телефона в понедельник в семь часов.
- Я же не собачка Павлова, которую можно привязать к условным сигналам.
- Но мы договорились, что в понедельник в семь я всегда буду звонить, - сказал он с раздражением.
- Я так не хочу. Я свободная женщина! - твердо сказала Розалия.
- Да, ты свободная, но не в те моменты, когда настают наши дни и наши часы.
- Ты мог позвонить и в другой день.
- Нет, - сказал Королёв, - в другой день я звонить не буду. Я люблю во всем пунктуальность, как расписание лекций.
- А я не люблю расписание. И вообще, ненавидела школу и институт. Я не люблю никому подчиняться. Я не буду собачкой академика Ивана Павлова!
Помолчали.
- А теперь у нас будет медовая неделя? - спросил Королёв.
Розалия смущенно кивнула.
С женщиной, которую любишь, расставаться вообще невозможно.
В медовую неделю Розалия устала, но боялась сказать об этом ему, чтобы не погасить страсть. Сама себя упрекнула в том, что проснулась очень поздно, и тут-то и обнаружила, что Королёв исчез. Вопрос: а был ли Королёв на самом деле?
Большое белое тело Розалии было еще полно ласк и поцелуев. Пальцами она нашла выключатель на проводе ночной лампы, погасила её, и улыбнулась.
На кладбище было очень тихо. Даже рабочие у входа, сидя на тракторе и вокруг него на низких оградах, говорили вполголоса.
Королёв пробрался к могиле узким, заросшим крапивой проходом. Розалия прошла за ним. Он открыл калитку и принялся вырывать сорняки. Розалия последовала его примеру. Она достала бумажные салфетки из сумочки, чтобы не обжечься крапивой. Королёв накладывал салфетку у корня крапивы и вырывал.
- Ты явилась мне, чтобы успокоить меня? - спросил Королёв
- Конечно, - сказала Розалия. - Ведь тебе всегда нужна женщина. И та, - кивнула Розалия на могилу, - и я.
- Да, мне нужна роза. Ты ведь роза? - спросил Королёв.
- Да, я роза по имени Розалия, - сказала роза.
Королёв протянул руку к цветку в соседней ограде и погладил его.
И пока еще жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке...
На Трубной сохранился старый двор, вернее честь его, другая часть исчезла, поскольку там вырос аквариум современной архитектуры, изменивший лицо Цветного бульвара до невменяемости старых жителей. А тут крылечко на крылечке, узкий промежуток между домами. Королёв поставил банку с пивом на досочку перил крыльца. Половина двора была освещена палящим солнцем. Вдруг из тени от мрачного кирпичного особняка выскочила девочка лет двенадцати в джинсовом костюме на роликовых коньках. И принялась нырять из света в тень. Гудели ролики, улыбалась солнечно девочка. Когда она приблизилась к Королёву, он успел разглядеть цвет её глаз - синий. А в следующие приближения рассмотрел и всю её привлекательную фигурку с тонкой талией, длинными ногами и намечающимися бугорками грудей. Хотелось схватить её, нести на руках, ласкать, целовать. Запретное сладострастие охватило душу Королёва, и он, когда девочка вновь подкатила к нему, с дрожью в голосе спросил:
- Как тебя зовут, красавица?
Уезжая, оглянувшись, девочка крикнула звонко:
- Розалия!
И исчезла в арке.
Королёв чуть не задохнулся, бросился в подворотню, выскочил на Трубную улицу, но Розалии нигде не было. Он пошел опять во двор, и там её не было. Тогда он напрямую побежал через новый газон мимо стекляшки к Цветному бульвару. Но нигде Розалию на роликах не обнаружил. Стоял на одном месте, и после бега тяжело дышал. Затем вспомнил про банку пива, пошел назад. Банка оказалась бутылкой из-под импортного пива, и роза возвышалась над ней.
На одну лекцию Королёв пришел с розой в бутылке, поставил на стол, и, пока читал лекцию, смотрел больше на розу, нежели на студентов, конспектирующих излагаемый им материал.
Когда он ехал на трамвае к кладбищу, держа розу в бутылке перед своими глазами, и шепча что-то, пассажиры с понимающей улыбкой посматривали на него.
- Сохранить любовь, сохранить жизнь, вот в чем суть, - сказал Королёв.
- Да, любимый, сохранить любовь...
- Я не верю, что она умерла, - сказал он.
- Она не умерла, потому что она - это я, - сказала Розалия.
- Ты?
- Я.
Он целовал её в губы, но отстранившись, видел, что целует красные лепестки.
Листва октябрьская просвеченная солнцем. Это был редкий после дождей день, который вернул ласковое лето, и, казалось, всё зазвенело вокруг прозрачной хрустальностью, и загар мягко и приятно ложился на лицо, когда Розалия с Королёвым шли навстречу солнцу и легкому ветерку.
Этот момент ты воспринимаешь как нечаянную радость, которая будет очень короткой, и с заходом солнца осень возьмет все в свои дождливые костлявые руки.
Так и было.
Ночью пошел дождь, и утром неба на небе не было видно: свинец лежал всею своею тяжестью прямо на крышах мрачных однообразных домов.
- Как ты хочешь, - прошептала она в поцелуе, гладя своим острым язычком его язык, взасос.
- Хочу…
- Я буду делать всё так, как ты хочешь, - сказала Розалия.
В детстве бывало так, что Королёв один просыпался в комнате и страшился своего одиночества, а потом вдруг начинал сам с собою спорить - идти ли ему в школу или нет? И дело доходило до того, что он решал - не идти сегодня в школу. Странно, и близкие в это время не появлялись.
Розалия положила Королёву под голову продолговатую, как диванный валик, подушку, чтобы ему было удобнее читать вслух ей книгу. Не суть важно какую. Королёв брал с полки первую попавшуюся, а это была исключительно классика, так что читать можно было всё подряд. Голос у Королёва был мягкий, чуть-чуть с хрипотцой, низкий. Читая, он делал паузы, смотрел на Розалию и улыбался. И она улыбалась в ответ так, что он не мог больше продолжать чтение, откладывал книгу, целовал Розалию, таял, растворялся в ней без остатка.
Потом в минуты тишины сильно стучали настенные часы.
Воздушные паузы.
- Мой муж тяжело, очень тяжело, неизлечимо болел, и умер три года назад, - сказала Розалия.
- Бедненькая! – горестно воскликнул Королёв.
- Почему все должны умирать!? - с обидой в голосе вопросила Розалия.
Королёв счел нужным в ответ на этот всемирный и риторический вопрос промолчать.
Он просто чуть прибавил шаг, легко разметая желтые листья.
Его сын после защиты кандидатской диссертации эмигрировал в Америку, и работал в Нью-Йорке таксистом.
Дом был высокий, и с высоты в окно Розалии было ужасно приятно смотреть вниз на желтеющую листву деревьев, на, буквально, заросли желтые, на лес желтизны, подкрашенной низким осенним солнцем.
Они лежали, обнявшись, дыша единым дыханием, биясь одним сердцебиением. Воскреснет то, что исчезает в прошлом, и прошлое придет к тебе опять, ты будешь жить бессмертно и свободно, как роза алая в ограде над крестом.
- Как ты жила без меня? - спросил Королёв, откидываясь на спину, тяжело дыша.
- Плохо, - сказала Розалия.
И тишина. И длинная аллея. Справа и слева тяжелые черные надгробия купцов и смертных.
Королёв решил, что это облако будет последним, на котором он прокатится этим утром, и вскоре, усталый, но довольный, уже парил на нём. Королёв не мыслил себя без облаков. По утрам он любовался рассветом, вечерами закатом, а в промежутке скользил на облаках над землей и забывал о вращении земли.
- Ты любишь меня? - спросил Королёв.
- Очень! - воскликнула Розалия.
Утреннее солнце побежало золотистым шелестом по листве клёнов, ясеней и тополей. Потом строй деревьев прервался. Некоторое время Королёв и Розалия шли по открытому месту, и вдруг им попался одинокий каштан с совершенно круглой кроной. Он стоял гордо, показывая себя, как на выставке, во всей зелено-золотистой красе.
- Как ты меня любишь? - спросил Королёв.
- Очень и очень, очень сильно-пресильно! - с чувством ответила Розалия.
Розалии казалось, что она очень счастливая, но пыталась скрыть это. И она понимала, что утро приходит каждый день, но всегда единственное, как будто прежних рассветов не было. Что ж, человек живет в минуте, перебегая в этих минутах свою жизнь, которую почему-то сравнивают с полем, которое перейти легко, а жизнь прожить трудно. Сельские жители жили в избах окнами в поле, вот и говорили, что их жизнь не равна этому полю, а гораздо сложнее, с лесами там, наверное, с оврагами, с морозами и ливнями, с телёнком за печкой и вечной борьбой за хлеб насущный. Москвич живет в улицах, и если бы Розалию спросили, чему бы она хотела противопоставить свою жизнь, то она бы сказала, что противопоставлять не будет, а сравнит с любым кольцом, будь-то Бульварное кольцо или Садовое, и даже большое автомобильное кольцо вокруг Москвы, потому что кольцо не имеет конца. И она едет по кольцу на трамвае, а за окнами сменяются времена года. И солнце с новым вдохновением гладит желтую листву ясеней и лип. Кое-где попадаются кусты черноплодной рябины, листья на которой краснеют в обрамлении золота других кустов и деревьев. Кажется, что этот редкий день золотой осени желает блага всем и вся.
- Как же хорошо, что я тебя нашел, Розалия, милая! - с поцелуем выдохнул Королёв.
- И откуда ты только появился?! Ведь этого не может быть! - со вздохом умиления сказала Розалия.
- Это Бог, - сказал Королёв.
- Это Бог, - сказала Розалия.
Они лежали и молчали. Дыхание их успокоилось.
Королёву казалось, что он всю жизнь занимался только тем, что переходил с одного места на другое, куда-то ехал и откуда-то возвращался. По большей части это были поездки на работу и с работы, на автобусе и на метро. И Королёв уже пришел к выводу, что каждый человек рождается только для того, чтобы ездить с места на место. А потом все эти передвижения и места исчезают, и ты остаешься на осенней аллее, освещенной солнцем с желтизною деревьев. Мягкий такой свет, теплый день, когда не жарко в плаще. А Розалия идет я яркой куртке с бантами и большими пуговицами, и кажется, что она большая роза, умеющая сама по себе гулять по улицам. Улица очень длинная, и тротуар, отделенный от мостовой газоном, кажется аллеей, идущей от одной станции метро до другой.
- Мне так нравится, как ты входишь в меня, - прошептала Розалия, обхватывая руками Королёва и прижимая крепче к себе.
- Мне нравится, как я вхожу в тебя, - прошептал Королев, сжимая ладонями до боли белые груди Розалии.
И опять наступала на короткое время тишина. Они лежали рядом, глядя в потолок, и восстанавливали дыхание.
Королёв повернул к ней лицо и стал тихо рассказывать о своей недавней поезде на автомобиле по Европе. Он взял машину напрокат в Берлине, и ехал на ней через Германию, через всю Францию, заехал даже в Андорру, потом проехал Испанию, и побывал Барселоне. У него было такое чувство, когда он об этом рассказывал Розалии, что ездил не он, а кто-то другой. Королёв никак не мог привыкнуть, что оков Советского Союза больше не существует, что он может ехать на всё четыре стороны. Даже, прямо, как-то неинтересно!
- Ты знал, что ты меня встретишь в жизни? - спросила Розалия.
- Скорее предчувствовал…
С рассветом Розалия, еще не открывая глаз, на ощупь взяла из вазочки конфету, и стала гадать, какую конфету она взяла, оказалось, что это была курага в шоколаде. Конфеты в вазочке были разные, но все в одинаковой фольге. Ощутив во рту сладость с кислинкой, Розалия вспомнила почти детскую улыбку Королёва, его длинные седые волосы, как у священника. Розалия продолжала чувствовать горячую его ладонь, когда он гладил её живот, прежде чем погрузиться в неё. И в часы их встречи в среду он ей казался совершенным ангелом. Так Королёв был нежен с нею, так желал её всю, без остатка.
- И когда я шел за гробом жены, я не знал, что встречу тебя, - сказал Королёв.
- Я тоже не знала, что ты меня найдешь на могиле мужа, - сказала Розалия.
И нескончаемые слёзы умиления покрыли их поцелуй, долгий и ненасытный.
От Розалии сильно пахло вином, и это насторожило Королёва, хотя он не отличался сам трезвым образом жизни. Дело не в этом. Просто, когда люди выпивают вместе, то обид никаких не возникает. А тут! Розалия была не в меру весела и говорила, что накануне она вынуждена была веселить мужчин, которые пришли к ним на работу с проверкой. А она умеет находить подход к мужчинам, улаживать всяческие конфликты, и делать так, что результаты проверки всегда бывают положительными.
Королёв слушал, и сжимался от обиды. Даже если это и было, зачем она ему это рассказывает?!
- И потом, - сказала Розалия, - ты двадцатого погуляй где-нибудь, потому что у меня будут гости, и я не хочу, чтобы они узнали о тебе на моём дне рождения.
Королёв тягостно промолчал. Розалия поднялась, поправила бретельки на комбинации, и села.
Королёву хотелось сразу же вскочить, и уйти в другую комнату. Она не понимает, что ли, что унижает его, как бедного родственника?
- Отметим с тобой вдвоём двадцать пятого, - сказала Розалия, не теряя уверенного тона, как это всегда бывает у выпившего человека.
- Пойдем пить чай, - сказал Королёв.
- Сначала я?
- Да. Иди.
Пышная Розалия встала, ярче выступили её рубенсовские формы, и слегка покачивая бедрами, босиком направилась в ванную.
Королёв, против правил, не надел халат, а сразу оделся полностью, как будто ему нужно было на работу. За столом он был мрачен, смотрел в одну точку на застекленный кухонный шкаф с тарелками и чашками.
- Поешь мяса, - сказала Розалия.
- Спасибо, я не хочу, - сказал Королёв, и отпил чаю.
- Ты обиделся на меня?
Королёв промолчал.
- Мы будем смотреть фильм?
- Нет, мне надо работать, - сказал Королёв, и поставил бутылку с розой на подоконник за занавеску.
И одиноко было, и тоскливо.
Он слушал Шостаковича, нервного, скрипичного, выходящего из тьмы переулка в свет улицы, спускающейся булыжным покрытием к Яузе. У музыки нет родственников в жизни, ибо музыка существует вне человека, впрочем, как и мысли живут вне человека, потому что человек есть всего лишь бутылка, в которой неторопливо и гордо цветёт красная роза.
- Да-а, - вздохнул Шостакович, - что-то в этом роде.
- Именно! Всё дело в этом роде, - согласился Королёв.
- Это примерно так же, как... Дайте-ка вспомню, - сказал Шостакович. - А-а, вот... Жук влюбился в гусеницу, и та ответила на его любовь, но она умерла и лежала, неподвижная, в коконе. Жук рыдал над телом своей возлюбленной. Вдруг кокон раскрылся, и из него появилась бабочка. И жук решил убить бабочку, потому что она мешала его скорби. Он погнался за ней, но увидел, что глаза бабочки ему знакомы - это были глаза гусеницы. Он едва не убил ее, так как, в конце концов, всё, кроме глаз, было новым. И после этого бабочка и жук жили счастливо.
Любовью нужно дорожить, и подавить свои эмоции.
Но в бутылке Королёв розе постоять долго не дал, ибо знал, что роза быстро склонит голову и завянет, а чтобы сохранить розу почти в первозданном виде, нужно ее подвязать вниз головой к карнизу штор, и через месяц, высохнув, она примет исключительно форму неумирающей розы. Такие остались от жены, они стоят в её комнате на круглом столике в хрустальной вазе, букет потемневших до темно-бордового цвета роз. И эти розы всегда держат форму, как статуэтки с откинутой ножкой неувядающих балерин.
Жёлтая осень сменилась белым фоном для графики черных деревьев. Было холодно. И вдруг пошёл дождь, как будто это вернулась осень. Мороз и дождь.
И более того, нарушая привычный ход вещей, в морозный день была страшная гроза. Дождь заливал улицы и переулки, превращая их в каналы, двигатели машин глохли, захлебнувшись в океанах луж, которые через несколько часов заковывали железных коней в лёд. Стремительные отблески молний рисовали городские пейзажи невиданной красоты и ужаса, напоминавшие о конце света.
- А что такое конец света? - спросила роза.
- Это когда в комнате выключают свет, - усмехнулся как-то странно он.
Почерневшее кладбище, покрытое клокочущей пеной дождя, града, снега и льда, с затопленными могилами, где, казалось, кишели стаи космических рыб, с деревьями, зеркально блестевшими сквозь ледяную завесу.
Ледяной дождь сделал всё вокруг хрустальным. Заледенели ветви, заледенели грозди рябин, заледенели кресты, под наливом прозрачного льда оказались памятники, решетки с витыми украшениями оград. Как будто всё вокруг было окутано прозрачной полиэтиленовой пленкой.
Синим утром рабочие заметили сквозь стеклянные ветви на одной из могил почти мраморную в саркофаге льда фигуру мужчины с розой у белых губ.
"Наша улица” №144 (11) ноябрь 2011
