Кира Анатольевна Грозная родилась 4 сентября 1975 года в Майкопе Краснодарского края. Росла в республике Киргизия, поселок Пристань Пржевальского, на полигоне, где служили её родители. С 1987 года живёт в Санкт-Петербурге.
Окончила РГПУ им. Герцена, специальность – психология. С 1997 года по 2009 год служила в транспортной милиции, руководила психологической службой. Сейчас - сотрудник психологического отдела Санкт-Петербургского университета МВД России, майор милиции, адъюнкт, преподаватель. Работает над кандидатской диссертацией.
Пишет стихи и прозу। С 2003 года является участником поэтического литобъединения А.Г. Машевского в «Фонтанном доме». В 2009 году в изд. «Геликон +» издала книгу «Китайская шкатулка», куда вошли её стихи, проза и рисунки. Произведения Киры Грозной публиковались в газете «Чехия сегодня», петербургских журналах: «Аврора», «Молодой Петербург», «Второй Петербург», «Парадный подъезд», «Мост», а также на сетевых ресурсах: «Молоко», «Folioverso».
Кира Грозная
ВОЗВРАЩЕНИЕ
рассказ
Осень в городе выдалась приветливая, нарядная. Дворники едва успевали сгребать листья с тротуаров. У ворот военной Академии, где росли высокие тополя, и на «генеральской» аллее, увешанной портретами выдающихся выпускников, и на плацу тоже валялись груды листьев. Рослые курсанты, взмахивая мётлами, как косари – косами, в шеренгу мели плац и аллею, сгребали листья в большие мусорные мешки и старательно утрамбовывали ногами, а потом бросали в кузов грузовичка и отряхивали ладони.
Осеннее солнце, заглядывавшее по утрам в серое здание, было ласковым и грустным, как старенькая бабушка, провожавшая внука в армию.
По этажам ходили офицеры, торопливо, но без суетливости проверяя чистоту лестниц и коридоров, «образцовость» стендов и безупречную прозрачность окон. На кухне сновали поварихи, клубился пар и готовился праздничный обед, как для высокопоставленных лиц, так и для учащихся, которые, проходя мимо кухонного помещения на склад или в спортзал, волоча инвентарь, потягивали носом.
– Генерал из Москвы приезжает! – перешёптывались курсанты.
– Новый начальник, наконец-то, – переговаривались офицеры.
– Георгий Аверьянович возвращается, – передавали из уст в уста поварихи.
Георгий Аверьянович Климов тридцать пять лет не был в городе, где начиналась его военная карьера.
Исполняющий обязанности начальника Академии, Павел Антонович Лапин, с делегацией встретил генерала на вокзале. По кивку замполита небольшой духовой оркестр заиграл торжественный марш.
– Отставить, – махнул рукой Климов, пожимая руку полковнику Лапину и свободной рукой похлопывая его по плечу, отчего Лапин зарделся.
– Павел, – выдохнул Климов, расплываясь в улыбке, – Что ж ты вширь-то всё растёшь? И куда жена твоя смотрит?
– Это я, Аверьяныч, с голоду пухну: сына женил и отделил, дочку замуж выдал, – пошутил Лапин, смущённо одёргивая китель, словно пытаясь замаскировать внушительный живот.
Генерал и полковник обнялись.
…Настоящее на мгновение стало прозрачным и зыбким, и из его глубин для них отчётливо проступило прошлое, в котором два молодых офицера в новенькой форме обнимались, прощаясь на перроне…
Присутствующие растроганно засопели. Курсанты из оркестра стояли, растерянно улыбаясь, смущённые невиданным ранее зрелищем, опустив инструменты. Никогда ещё им не приходилось видеть бравого генерала, смахивающего слёзы!
Наконец, высокий лейтенант подхватил чемоданы генерала и первым двинулся к вокзальному павильону. Все последовали за ним.
– А ты, Георгий, значит, без семьи приехал? – понизив голос, спросил Лапин.
– Видишь ли, Павел… моя Катя пока не представляет себе жизни «в глуши», как она выразилась, – грустно улыбнувшись, проговорил генерал, – В Москве у неё бизнес, друзья, там дочь и зять служат, ну, сам понимаешь. Она и генеральшей быть не жаждала...
– Так как же вы теперь? – Лапин сочувственно покосился на Климова.
– Я всё-таки надеюсь, Павел…
Тут генерал, помрачнев, отвернулся, а Лапин деликатно промолчал.
На площади перед вокзалом в ряд выстроились три чёрных «Volvo» с тонированными стёклами и газель для оркестрантов. Исполинского роста дворник с седой бородой сгребал листья на тротуаре. Пустой левый рукав его «афганки» был аккуратно заправлен под солдатский ремень. Дворник выпрямился и проводил взглядом генерала и его сопровождающих, садящихся в машину. И на лице его с высоким лбом, прорезанном горизонтальными бороздками, и в прищуре глаз трудно было что-то прочесть, но он стоял так ещё несколько минут после того, как машины покинули площадь.
Тот вечер был морозный и матовый, плац хрустел под ногами, как стекло, и дыхание превращалось в пар. Вдоль «генеральской» аллеи протянулся плакат с огромными разноцветными цифрами: 1975. Несмотря на отсутствие прочей мишуры, по особой торжественной атмосфере в училище ощущалось, что Новый год на пороге.
Курсант Гавриленко, весь покрытый красными пятнами, с виду – явно не в себе, ходил по пятам за взводным, просился в увольнительную.
– Гавриленко, тебе же сказано, нет, – не меняя интонации, отмахивался взводный, – Тебе сегодня в наряд заступать.
– Товарищ старший лейтенант, – тихо проговорил Гавриленко, – Мне бы с глазу на глаз с вами переговорить…
Курсанты видели, как Гавриленко вышел из кабинета через десять минут. Его лицо пылало больше прежнего, он вытирал кулаком глаза и шмыгал носом.
В коридоре его заметили два закадычных друга. Их койки стояли рядом с койкой Гавриленко. Загородили дорогу, придержали за плечи.
– Жень, у тебя что-то случилось? Мы можем помочь? – спросил один из друзей, худой и высокий Жорик.
Гавриленко, не отвечая, зло дёрнул рукой:
– Отцепитесь, чего пристали…
– Парень на нервах, – определил друг Жорика, краснощёкий и упитанный курсант по прозвищу Пингвин. За это прозвище кое-кому от курсантов порой крепко перепадало от Жорика, – Скорее всего, с Олей поссорились. Я видел, как ему дежурный передал записку.
– Оля – девушка серьёзная, вряд ли стала бы Гавриленке голову морочить, – задумчиво проговорил Жорик.
А через час, при построении взвода, старший лейтенант, осклабившись, произнёс:
– Товарищи курсанты, у меня для вас интересные новости. Наш Гавриленко скоро станет отцом. Вот так, оказывается, служба Родине не препятствует и… всему остальному. Молодец, курсант Гавриленко!
Курсанты дружно фыркнули. Правда, были и те, кто не засмеялся. Жорик и Пингвин, побледнев, переглянулись между собой. Ещё человека два-три смотрели на взводного почти с ужасом. Но никто ничего не сказал.
Гавриленко, засопев, дёрнулся вперёд.
– Стоять! – загремел взводный, повысив голос, и Гавриленко застыл на месте, – Стой, паскуда, пока три наряда вне очереди не схлопотал! Вот до чего докатились: ни чести, ни совести, только… и научились. Вот мы в ваши-то годы… Ладно, Гавриленко, иди, обдумывай своё поведение перед нарядом, и пусть вертихвостка твоя…
Гавриленко стоял, закрыв лицо рукой, его плечи вздрагивали.
– Слюнтяй, – брезгливо проговорил офицер, – Иващенко, отведи его в медпункт, пусть там нашему слабонервному валерьянки накапают. Вольно.
И он ушёл, осуждающе качая головой, чтобы вскоре напрочь забыть о Гавриленко.
Уже ночью, когда прозвучала команда «отбой», взводный, который был в ту ночь ответственным, зашёл на КПП, проверить наряд – и тут же получил пулю в живот.
Он даже не успел понять, что с ним произошло, и что за сила отбросила его на спину. Взводный застонал, с трудом приподнялся и успел увидеть несколько распростёртых тел, да бурые пятна повсюду, на полу и на стенах. В грудь ему упёрся автомат, и над ним нависла человеческая фигура. Взводный через пелену боли и нарастающего страха с трудом узнал в перекошенной физиономии – лицо Гавриленко.
– Сдохни, гад! – Гавриленко нажал спусковой крючок, словно надавливая с нарастающей силой на истекающее кровью тело. Так показалось взводному, который на этот раз уже не почувствовал боли, а просто для него на этом всё закончилось.
А Гавриленко выпрямился и удовлетворённо огляделся по сторонам. Ему на секунду померещилось, что дежурный капитан зашевелился. Нет, дежурный уже не дышит. И курсанты, громче других смеявшиеся над его унижением, умерли, даже не успев позвать маму.
Гавриленко сплюнул, вернее, попытался сплюнуть, но слюна почему-то закончилась.
– Сдохните, гады, – повторил он, деловито рассовал по карманам все добытые патроны и двинулся к выходу. Терять ему уже было нечего.
А ведь он тогда ещё даже не знал, что Оля, напрасно прождавшая его два часа возле КПП, не пошла домой, откуда её ранним утром выставили мать с отчимом, а по дороге свернула в парк, к каменистому обрыву, где подмерзавшую речку рассекал на две части бурный и разрушительный водоворот…
Жорик и Пингвин бежали через плац, задыхаясь не столько от скорости, сколько от страха.
– Может, показалось тебе? Я почему-то никаких выстрелов не слышал, – с трудом выговорил Пингвин.
– Нет, наверное, не показалось – у меня слух отличный. И ещё это… – пробормотал Жорик, – Предчувствие, что ли.
– Слушай, Жорка, если ты прав, то надо было всех разбудить, – пыхтя, отозвался Пингвин, – Что мы одни ему сделаем? У него там полный склад патронов…
– Да, а если всё же померещилось? Засмеют ведь. Нет, не хочу посмешищем до самого дембеля становиться, как Гавриленко.
И в этот момент тишину разрезали, с небольшими интервалами, ещё два, последних за этот вечер, выстрела…
После того, как Гавриленко вышел, дежурный пошевелился, приподнялся, закусив губу, чтобы не застонать от боли, подполз к окну, и, рывком вскинув своё исполинское тело на ноги, вторым рывком перебросил его через подоконник. Как только Гавриленко, пройдя по короткому коридорчику, открыл тяжёлую дверь, ему на голову обрушился приклад автомата. Только это спасло от неминуемой смерти двух маленьких фигурок, бегущих по открытому пространству в сторону КПП.
Дежурный покачнулся, опустился на колено и упал на землю, рядом с потерявшим сознание Гавриленко.
Жорик и Пингвин подбежали к нему.
– Михал Михалыч, как вы? Держитесь, мы сейчас врача позовём…
– Жить буду, – одними губами прошептал дежурный, слепив подобие улыбки.
Его грудь была мокрой от крови. Левая рука, простреленная в нескольких местах, висела, как плеть.
Нового начальника Академии водили по кабинетам, оборудованным компьютерами и учебными пособиями, показывали агитационные стенды и шкафчики с наградными грамотами и кубками, спортивный комплекс и актовый зал, а он кивал, улыбался, комментировал увиденное, но временами опять хмурился, по непонятной причине.
«Надо же», – думал генерал, – «Прошла целая жизнь…»
Однако жизнь его, жизнь в новом качестве, ещё только начиналась. И для всей Академии тоже наступала совсем другая жизнь, поскольку новая метла, как всем известно, и метёт по-новому.
«Мой предшественник был хозяйственник и формалист», – думал генерал, – «Он сделал, конечно, немало, но он сделал далеко не всё, что мог бы. Грамоты, кубки, отчёты о конкурсах по стрельбе, по художественной самодеятельности – это всё здорово, но… как зажаты курсанты, как здесь всё казённо. Впрочем, а раньше?»
И генерал опять смотрел поверх голов, только не в будущее, а в прошлое, и офицеры снова чувствовали себя не в своей тарелке.
А полковник Лапин всё говорил и говорил, комментируя то, что было создано здесь предшественником Климова. Георгий Аверьянович кивал, задавал вопросы и тоже говорил. Стены коридора отражали звучный голос, и половицы, покрытые ковровой дорожкой, постепенно привыкали к поступи нового хозяина.
«Какая всё-таки магнетичная личность – наш новый начальник», – думали офицеры.
– У нас есть оборудованный психологический отдел, – выступил вперёд замполит, – Мы вас сейчас же сводим туда. Ручаюсь, такого вы и в Москве не видали, Георгий Аверьянович!
Климов кивнул, и его проводили в просторный комплекс, где генерала встретили несколько миловидных улыбчивых женщин. На них безупречно сидела одинаковая форма, выправка была та же, что у всех сотрудников Академии.
Но рассыпавшиеся по плечам волосы, от золотистых – до иссиня-чёрных, блестящие глаза, яркие губы… это напоминало сотрудникам о том, что они попали в цветочную оранжерею.
Здесь были электрические фонтанчики, переливающиеся разноцветными лампочками, класс для тренинга с видеозаписывающим оборудованием и интерактивной доской, комната для релаксации с усыпляющими приборами и картой звёздного неба, наполненная восточными ароматами, массажные кресла и даже массажная кровать. Начальница, старшая по возрасту, брюнетка с безупречной улыбкой, провела экскурсию по комплексу, занимавшему не меньше полутораста квадратных метров. А девушки, разливавшие тонизирующий чай, светленькие, рыженькие и тёмненькие, все были под стать своей «шамаханской царице» – правительнице этого маленького царства снов и грёз: стройные, высокие, с такими же безупречными, профессиональными улыбками.
– Наши специалисты – кандидаты наук и аспиранты, профессионализма им не занимать, – вполголоса рассказывал замполит, – Оборудование заказывали в Москве. Ремонт обошёлся в…
И чувствовалось, что психологический отдел – предмет гордости замполита.
– Здесь, в вашем холле, раньше находился секретариат, вместо столика была стойка, а за ней – стеллажи с личными делами, – сказал генерал, обращаясь к начальнице отдела.
Та кивнула головой:
– Я знаю, ведь моя мама работала тут секретарём. А папа часто брал меня с собой на плац, когда не с кем было оставить дома…
«Вот как… Так ведь я хорошо помню её маленькой девочкой. А её отцом, значит, был легендарный Самойлов», – поразился генерал, возвращаясь мысленно на плац, где перед курсантами произносил приветственную речь харизматичный майор, а поодаль, у забора, резвилась девочка в красном пальто с капюшоном. Климов ещё раз пристально посмотрел на женщину. И в ответ она открыто улыбнулась, словно тоже вспомнив нескладного курсанта. Впрочем, возможно ли такое? Время необратимо изменило их всех.
– Хотите отдохнуть? Вы, наверное, очень устали с дороги, – услышал он, и все закивали головами: конечно, товарищ генерал устал, и ему необходим отдых.
Георгий Аверьянович послушно сел в массажное кресло, надел наушники и чёрные очки, и, уплывая вслед за шумом в ушах и световыми пятнами, закрыл глаза.
«Вот оно, лучшее достижение моего предшественника», – подумал он. – «Сюда можно прийти со своей бедой, снять стресс, отдохнуть… и тестирования курсантов, которым доверяют оружие – тоже не последнее дело».
Генерал проспал пятнадцать минут и, проснувшись, почувствовал себя бодрым и свежим.
«Моей бы Катерине побывать здесь, а то вечно на усталость жалуется», – подумал он.
Во время обеда, при посещении курсантской столовой, Климов снова отметил казённую обстановку, раздражающие взгляд красные портьеры на окнах и неудобные деревянные скамьи. Зато кормили курсантов хорошо, и ели они чинно и аккуратно, не давясь и не чавкая, в зале царило организованное спокойствие, как положено в военном учреждении в часы приёма пищи. Генерал остался доволен. В офицерском кафе обстановка гораздо больше радовала глаз, а в помещении, где питались генерал и его заместители, были накрыт банкетный стол.
– Мы вас очень ждали, Георгий Аверьянович, – тихо сказал его первый заместитель, разливая водку из запотевшего графинчика в хрустальные стопки, – Все эти годы… ваша репутация, я бы даже сказал, ваша слава… в общем, мы вам очень рады, и… добро пожаловать домой.
И присутствующие с улыбками чокнулись.
– За нашу новую жизнь!
– За ваше здоровье, товарищ генерал!
Вечером его привезли в новую квартиру в центре города. Она была просторной и чужой.
«Катю бы сюда», – снова с неожиданной грустью подумал Климов, включая телевизор с плоским экраном.
Катя, Катя… как она всегда ждала его, когда он уезжал в командировки, как была трогательно привязана к нему, как в юности собиралась, на полном серьёзе, посвятить ему всю свою жизнь. А теперь – не хочет жить «в глуши»… что ж, москвичка, собственный бизнес и свой круг, и всё это, хоть и обидно, перевешивает его, Климова, новое назначение и их совместное будущее, которое, вопреки возрасту и всему пережитому, ещё у них могло бы быть…
Климов усилием воли отогнал неприятное чувство к жене.
«Приедет, обязательно приедет», – сказал он себе, до конца не зная, что это – предчувствие или просто сильное желание.
И все последующие дни мысли о Кате его почти не тревожили, поскольку принимать бразды правления, знакомиться со сложным механизмом корабля, называемого Академией, оказалось хлопотно, увлекательно, а порой и небезопасно для нервной системы новоявленного начальника.
Он с заместителем шёл по коридору, когда услыхал:
… – свиньи, грязные скоты, вот вы кто! Для себя убираете, или для кого? Где ваша офицерская честь? Пока пинка не дашь…
Климов, резко толкнув дверь, вошёл в уборную. Двое курсантов от испуга чуть не выронили швабры. Молодой капитан, только что распекавший нерадивых дежурных, вытянулся по стойке смирно.
– Это вы назвали курсантов свиньями и скотами? – тихо спросил его Климов.
Все молчали: капитан, курсанты, выросший за спиной генерала полковник Лапин.
– Зайдёте ко мне в кабинет, – приказал генерал, повернулся и вышел.
И никто не узнал, о чём в этот день говорили за закрытой дверью генерал с капитаном.
Первое совещание проходило в конференц-зале. Генерал сидел во главе овального стола. Его заместители, воспитатели, офицеры расположились вокруг стола. Здесь были все, кто отвечал за дисциплину, учебный процесс, весь экипаж корабля, все мало-мальски важные лопасти, рычаги, винтики сложного механизма.
После общих фраз выступил сам Георгий Аверьянович.
– Я начну с главного, – заговорил он, неожиданно резко, – с того, что меня покоробило здесь, в Академии. За последние три дня я видел своими глазами, к сожалению, не единичные случаи, когда офицеры оскорбляли курсантов. Этого не должно быть, и я лично позабочусь о том, чтобы курсантов в Академии уважали и обращались к ним вежливо и корректно.
Офицеры молчали, потому что никто не ожидал, что первое же выступление нового начальника на совещании обернётся проповедью.
– Я расскажу вам одну старую историю, – произнёс Георгий Аверьянович, – Она произошла в одном военном училище, под Новый год. Офицер оскорбил курсанта. У курсанта была девушка, и случилось так, что она забеременела, а семья отказалась от неё. Времена были такие, люди зачастую жили предрассудками, забывая о главных жизненных ценностях. И вот, этот курсант просился в увольнительную, к своей девушке, чтобы успокоить её, побыть с ней, а командир взвода его не отпускал, потому что парень должен был заступать на дежурство. Тогда курсант рассказал ему о своей беде, но взводный, вместо того, чтобы посочувствовать и помочь, посмеялся над ним. Он построил взвод и всё рассказал другим курсантам, и многие из них тоже посмеялись.
В тот же вечер, заступив в наряд, курсант отобрал боекомплекты у своих товарищей, и всех перестрелял. Дежурного с помощником, курсантов из наряда, офицера, который его оскорбил – всех. Затем он вышел из дежурки, чтобы прийти в казарму и перебить курсантов своего взвода спящими. Но дежурный, хоть и тяжело раненый, сумел выбраться в окно, встретил курсанта на выходе и оглушил прикладом по голове…
В зале стояла абсолютная тишина. Только Лапин почти неслышно постукивал пальцами по столу, глядя в пол.
– Этому курсанту дали пятнадцать лет, – проговорил Климов, – и когда на суде его спросили, сожалеет ли он о совершённом преступлении, он ответил: «Если я о чём-то и жалею, то лишь о том, что убил не всех, кто меня унижал». А произошло это в нашей Академии, которая тогда, тридцать пять лет назад, была военным училищем. И произошла трагедия только потому, что офицер унизил курсанта…
Георгий Аверьянович встал с места и подошёл к окну. Он смотрел вниз, на плац, и все повернули головы в ту сторону, как будто могли что-то рассмотреть за пеленой времени.
– Кстати, среди нас есть очевидцы тех событий, – Георгий Аверьянович повернулся к залу, в упор посмотрел на Лапина, и тот, подняв голову, встретился с ним взглядом. – Что, Павел Антоныч, молчишь? Расскажи присутствующим, как ты чувствовал себя тогда. И что мы с тобой пережили, пока бежали от казармы в сторону КПП, прекрасно понимая, что произойдёт, если он выйдет из дежурки и пойдёт через плац, вооружённый до зубов. Что будет с каждым, кого он встретит. Что ждёт ребят нашего взвода…
Все молчали.
В полной тишине генерал Климов подошёл к столу, постоял, потом взял свой планшет, и, внезапно повернувшись, вышел из зала.
Осень горела ярким факелом: в парках и скверах города жгли листья. Первый мороз уже был на подходе, хотя снега не ожидалось. Но голоса детей звенели в вечернем воздухе, как колокольчики, и хотелось спрятать руки в рукава куртки, а нос – под воротник.
Уже была полночь, давно закончились вечерние новости, и он погасил верхний свет, когда тренькнул мобильник: пришло SMS. Климов взял телефон в руки, провёл пальцем по сенсорному экрану – и прочитал сообщение от Кати:
«Прости, что не звонила. Беру отпуск, жди через неделю, хочу увидеть, как ты устроился. Целую, люблю, твоя генеральша».
Санкт-Петербург
"Наша улица” №139 (6) июнь 2011
