Маргарита Васильевна Прошина родилась в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Участник 5-го выпуска альманаха Нины Красновой "Эолова арфа". Автор книги эссе и расказов "Задумчивая грусть" (издательство "Книжный сад", Москва, 2013). В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.
Маргарита Прошина
ЛАВРУШЕНСКИЙ ПЕРЕУЛОК
рассказ
У неё было редкое имя - Видана.
И великолепные тяжелые две косы, на солнце отливавшие золотом.
Она устроилась переводчиком в НИИ сразу после окончания института.
Это была её первая работа, и она очень волновалась, сумеет ли справиться с техническим переводом, но языком немецким она владела свободно и надеялась освоиться и с терминологией.
Внушительное здание института никак не вписывалось в компанию замоскворецких особняков, подавляло их, нарушая гармонию и тишину уютных улочек.
Комната, в которой Видане предстояло отныне проводить значительную часть жизни, была очень большой с высоким потолком и четырьмя просторными трёхстворчатыми окнами.
На одном из подоконников стоял старый прозрачный графин с большой стеклянной же пробкой. Вода в графине позеленела, но в солнечном луче светилась изумрудом.
Видана насчитала двенадцать двухтумбовых письменных громоздких столов.
В углу в деревянной кадке стоял огромный фикус.
Стрекотали пишущие машинки.
- Доброе утро! - громким, чуть дрожащим голосом произнесла она в первое своё появление и улыбнулась.
«Привет», «И вам того же», «Если не шутите», «Какая милая девушка», - вразнобой ответили ей сотрудники, разглядывая косы и статность новенькой.
- Я не расслышала вашего имени, - сказала Мариам Давыдовна, с седыми кудряшками очень полная заведующая отделом.
- Видана…
Всех поразила её фигура, и, конечно, имя. Многим это имя сразу понравилось. Честное слово, прямо вот так сильно понравилось. Необычность всегда оживляет и привлекает.
Почему-то её рука показалась Мариам Давыдовне холодной, когда она пожала руку Видане. Быть может, оттого, что Видана не любила носить перчатки.
Тут же в честь новенькой устроили чаепитие с бубликами.
Сначала разговор зашел о Твардовском и Симонове, сменившем того на посту главного редактора «Нового мира». Потом перешли на Борисова-Мусатова, и вообще на Третьяковку. Благо НИИ находился рядом с Лаврушенским переулком.
Потом вышли покурить.
Видана с улыбкой затянулась. Мариам Давыдовна с каким-то сладострастием жадно курила «беломор». В очередной раз затянувшись и выпустив почти черный клуб дыма, она рассказала, сама посмеиваясь, анекдот:
«На одном из переводческих факультетов студентов попросили перевести с русского на немецкий. Листочки с результатами собрали и выдали студентам другой группы, с предложением перевести их обратно с немецкого на русский. Вот что у них из этого получилось:
Исходный текст на русском языке: "Чем дальше в лес, тем больше дров".
Переводной текст на русском: "Рост концентрации древесных лесных ресурсов, по мере погружения в лесной массив"».
Значительная пауза вся состояла из хохота.
Вокруг уже курили и посмеивались люди из других отделов.
Когда успокоились, Видана выдала свой анекдот:
«В зоомагазине:
- У вас есть попугай, который владеет немецким?
- Нет, зато у нас есть дятел.
- А чем он владеет?
- Азбукой "Морзе"».
Видана знала, что первой трудностью для переводчика, при переводе с немецкого на русский, является выбор правильного значения многозначного слова. Даже основа слова в немецком языке может иметь самые разные значения в зависимости от контекста, в котором употребляется.
К концу недели она уже закончила перевод брошюры «Stranggießen von Stahl». Текст у Виданы лился как бы сам собой, вроде: «Головка затравки обдувается сжатым воздухом до полного удаления влаги. Зазоры между стенками кристаллизатора и головкой затравки забиваются шнуровым асбестом. Асбест должен быть забит вровень с поверхностью головки. На головку затравки устанавливаются холодильники из листа Н (4 - 6) мм и по периметру головки укладываются прутки Д (16-20) мм. Зазор между плоскостью головки затравки и листовым холодильником не допускается...»
Частенько Видана, отрываясь от работы, подходила к окну с графином. Дымчатое солнце окутывало железные крыши, тротуары и проезжую часть с редкими «победами» и «москвичами». И прохожие казалась воздушными, как будто они не шли, а плыли, не касаясь асфальта. На углу переулка светился желтизной старый особняк. Рядом с ним, чуть выступая из ряда, стоял овальный дом, серый, как потухший фонарь, графическими контурами напоминавший старинный офорт. Возле него притулился, словно умытый глазурью фаянсовый чайник, одноэтажный домик с белыми наличниками. Из-за этих пряничных строений не видишь прочих домов, обычных, с простецкими занавесками на окнах, но, тем не менее, эта незаметность и создает Москву.
Видана любила ходить через Москворецкий мост к метро «Площадь революции», ибо жила на «Электрозаводской», по прямой линии.
Как-то вечером, когда уже синева смешивалась с ультрафиолетом, на углу её окликнул коренастый человек в кепке:
- Огонька не найдется, барышня?
Лаврушинский переулок выходит на Кадашевскую набережную примерно в ее середине.
- Найдется. - Видана протянула коробок.
При свете спички Видана разглядела седину, морщинистое лицо пожилого человека. Он был заметно ниже её ростом.
В руках у Виданы была книга.
- Что читаете? - кивнул он на эту книгу.
- Heine «Die Harzreise»…
- Понял, что Гейне. А как называется?
- «Путешествие по Гарцу»…
- Вы читаете по-немецки?
- Я работаю по-немецки, - рассмеялась Видана.
- Прочтите что-нибудь.
Они перешли в свет фонаря. Видина навскидку открыла страницу и прочитала:
- In der Tat, wenn man die obere Hälfte des Brockens besteigt, kann man sich nicht erwehren, an die ergötzlichen Blocksbergsgeschichten zu denken, und besonders an die große, mystische, deutsche Nationaltragödie vom Doktor Faust. Mir war immer, als ob der Pferdefuß neben mir hinaufklettere, und jemand humoristisch Atem schöpfe. Und ich glaube, auch Mephisto muß mit Mühe Atem holen, wenn er seinen Lieblingsberg ersteigt; es ist ein äußerst erschöpfender Weg, und ich war froh, als ich endlich das langersehnte Brockenhaus zu Gesicht bekam.
- Как прекрасно у вас звучит немецкий язык! - воскликнул человек. - А по-русски как это будет выглядеть.
- Вот так, - сказала Видана, и с ходу перевела прочтенный кусок: «Действительно, когда поднимаешься на вершину Брокена, невольно приходят на память связанные с Блоксбергом замечательные сказания, и особенно великая и таинственная немецкая национальная трагедия о докторе Фаусте. Мне так и чудилось, будто рядом со мной взбирается на гору чье-то копыто и кто-то смешно пыхтит. Мне кажется, даже Мефистофелю приходится попыхтеть, когда он всходит на свою любимую гору; это чрезвычайно утомительно, и я был рад, увидев, наконец, давно желанный дом на Брокене».
Постояли некоторое время в молчании. Теплый вечерний ветерок гладил их лица.
Человек вернул ей коробок. Она хотела идти дальше, но задержалась, потому что пожилой сказал:
- Вот стою и смотрю. Сначала на Москворецкий мост, затем на Большой Каменный, и думаю, по какому мне пойти в «Националь», чтобы пропустить рюмочку-другую с друзьями.
- Я бы тоже не прочь, - добродушно усмехнулась Видана.
- Чудесно можем вдвоём прогуляться. Вас как зовут?
- Видана.
- Бесподобно! Так начинается поэзия...
- А вас? - спросила она.
- Юрий.
- Ну, мне так неудобно будет вас называть. Вы же старый, - сказала она машинально, только потом, опомнившись, что произнесла бестактность, поправилась: - Много старше меня.
- Это ничего. Это даже хорошо. Разница в возрасте исчезает сразу, когда находятся общие интересы.
Они остановились на середине Москворецкого моста.
На темном небе выступили звёзды.
- С достоверностью можно утверждать, что подавляющее большинство людей не уделяет какого-либо особого внимания звездному небу. Часто ли вы видите человека, который, подняв голову, смотрит на звезды? Или бывало ли с вами так, чтобы в то время, когда вы сами смотрели на звезды, кто-либо подошел к вам и, догадавшись, какой звездой вы именно восхищаетесь, разделил с вами восхищение? Пожалуй, в основном люди, живущие в городах, не предполагают, что вид неба в целые периоды года почти одинаков, что это неподвижный узор. Скорее всего, думают люди, что вечерами оно выглядит иначе, что каждый вечер взлетает и рассыпается в небе новая звездная ракета. Иногда и сам идешь, забыв о небе, и оно над тобой как надвинутая на лоб голубая шапка с блестками. Может быть, книга эта, которую я сейчас пишу, есть не что иное, как рассказ о том, как я все собирался попасть когда-нибудь в обсерваторию…
- Красиво, - сказала Видана.
- Да, - согласился он.
- Очень.
- Гейне… Маленькие гномы, которых поляки называют краснолюдками и о которых так хорошо писал Гейне, исполняли, по преданию, эту работу по находке и гранению камней. Они заняты были этим в Богемских горах. Они носили красные, синие, зеленые шапочки, у них были румяные, но немного в жилках лица весельчаков и чревоугодников, длинные белокурые бороды при отсутствии усов. Иногда они отправлялись в какие-то непонятные людям шествия... Гейне пишет, что по сохранившимся свидетельствам гномы довольно охотно общались с людьми и производили самые разнообразные волшебства, полезные для людей. Разрыв между людьми и краснолюдками произошел не по вине последних; наоборот, виноваты как раз люди с их грубостью и эгоизмом. Например, гномы пришли однажды посмотреть на какой-то праздник в деревне; они уселись на длинной ветке дерева - все в ряд, и смотрели себе на праздник. Кто-то из людей, какой-то грубый парень, подпилил ветку, и все краснолюдки упали вместе с ней под хохот деревни. Так постепенно охладели гномы к людям, которых прежде любили, которым служили своим волшебством...
Москва-река, почти черная, в ярких отблесках желтых фонарей, гладила робкими волнами опоры моста. Золотистые отблески иногда ложились на грудь Виданы, поднимались и падали в такт её дыханию.
- Река изрекает, - прошептала Видана.
- Вы слышите прекрасно слова, - сказал Юрий.
- Мне кажется иногда, что я вижу все слова мира насквозь и все они идут к одному первому слову, как, если представить, что все лучи идут не от Солнца к нам, а от нас возвращаются к Солнцу…
- Вот мы стоим на мосту… Но мне видится другой мост, - сказал Юрий. - Мост из великой книги… И вот оба мы, вы и я, как мертвый поэт и живой, вдруг сбились с пути. Вергилий встревожен, что касается живого поэта, то тот в ужасе: в самом деле, ведь провожатый его в любую минуту - отозванный почему-либо высшей силой - может исчезнуть! Он останется один! Один в аду - где сами имена ужасающи: город Дит, "злые щели"!
- Злые щели? - переспросила Видана.
- Да. Так сказать, ориентиром для Вергилия служил мост. Вот тут он и должен быть, этот мост. Моста, однако, нет. Может быть, с самого начала было взято неверное направление? Пикет бесов - просто подлая пьяная банда - оказывается тут как тут.
- Там есть поблизости мост? - спрашивает Видана.
- Есть! - отвечает один из бесов. Надо помнить, между прочим, что они крылатые. Представьте себе эту дюжину крылатых уродов, которые, отвечая Вергилию, перемигиваются. Да, да, именно так Данте и пишет: они перемигиваются!
- Есть мост! Есть! Вот там! Туда идите! - воскликнула Видана.
- Но моста нет и там (он вообще разрушен), но бесам хочется навести на обоих путников панику, окончательно сбить их с пути. У бесов, кстати говоря, имеются клички. Как у воров и убийц - клички! И они издают похабные звуки. Изображают, говорит Данте, "трубу из зада". Данте видит эти перемигивания бесов, точно оценивает смысл их поведения - однако что поделаешь! Вергилий следует по пути, указанному бесами, и не находит моста... У меня нет под рукой книги, и я не могу вспомнить, чем окончилось приключение... Я только приведу ту необычайную мотивировку, которую изобрел автор для объяснения, почему не оказалось моста. Он обвалился во время того землетрясения, которое произошло в аду, когда туда спустился Христос!
- Какая мощь подлинности! - воскликнула Видана.
- Не удивительно, что, встречая Данте на улицах Флоренции, прохожие отшатывались в священном страхе.
- Еще бы, боже мой, он ведь был в аду! - сочувственно прошептала Видана.
- Мне бы хотелось приблизить этого великого автора к русскому читателю. Конечно, не только из желания оказать ему исключительно, так сказать, информационную услугу, сделать его более образованным, взялся бы я за эту задачу - еще хочется поделиться с ним тем прекрасным, которое сейчас у меня на руках... Что может быть более радостного, чем делиться прекрасным! Рай, по Данте, - это лес. Переход от Чистилища к Раю незаметен. Вдруг становится светлей и безопасней. Изображен ручей, почти река, которая бежит среди леса. Беатриче появляется на колеснице, запряженной грифонами, в бело-зелено-красной одежде, окруженная старцами. Данте видит все это отраженным в реке. Он встречает ее, стоя на берегу по ту сторону реки. Она благодарит его за то, что он любил ее, но укоряет за суетность, которую он проявлял на земле, - за политиканство. В аду, по Данте, находятся не только грешники - в нем заключены также и те, кто не близок к Христу в силу, если можно так выразиться, исторической несовременности: черти древности, например. Также и новорожденные младенцы, не успевшие принять крещение, находятся в аду. Но только тот ад невинных - не тот ад, в котором находятся грешники. Это особое место в аду, город Лим, место вечных сумерек, унылого покоя. В этом городе Лиме помещает Данте также и великих поэтов древности…
Когда Юрий снял кепку, голова его показалась Видане непропорционально большой. Такие головы бывают у философов.
В этот раз тяжелые с отблеском чистого золота косы были уложены на её голове высокой короной. Поэтому статная осанка с мощной грудью казалась более величественной. Дышала она легко и бесшумно.
Юрий встал на цыпочки, философская голова поднялась, вскинулись руки, осторожно обнявшие корону кос Виданы, губы чмокнули её в лоб.
- Царица!.. - произнёс он с некоторой патетической интонацией.
