Елена Владимировна Тюгаева родилась 12 августа 1969 года в городе Ленинабад (Худжанд) в Таджикистане. Более 20 лет живет в России, в маленьком городе Медынь Калужской области. Окончила Калужский государственный университет. Специальность - история и социально-политические дисциплины. Работает системным администратором в школе. Проза и публицистика публиковалась в калужской и московской прессе. В “Нашей улице” публикуется с №128 (7) июль 2010.
Елена
Тюгаева
У НАС НА ТЕАТРАЛЬНОЙ
рассказ
Я не знаю официальной истории
Театральной улицы с датами, именами и событиями. Архивные данные не увлекают,
потому что я слишком хорошо знаю реальную жизнь Театралки, каждый ее дом,
все ее деревья и рисунки на заборах. Театральная - как старая подруга,
которая доложила тебе имена всех своих бывших парней, но ни разу не назвала
год своего рождения.
Это была любимая улица моих самых близких друзей-сокурсников - Оли Мулярчик и Игоря, которого все наши звали Гариком. Мы трое родились и выросли на совсем других улицах. Но Театралка заманила нас, как и всех, кто когда-либо жил в Калуге, своим таинственным взглядом с прищуром. Мы любили гулять по ней, сидеть в ее кафешках, бродить по магазинчикам. Бывали случаи, когда мы проходили Театральную сверху вниз, а потом снизу вверх раз по десять за долгий летний вечер. Улица ведь, на самом деле, короткая, никаких выдающихся зданий здесь нет, и особыми красотами она тоже не блещет. А вот почему-то приобрела славу московского Арбата или Невского проспекта.
Последняя наша общая фотография втроем тоже сделана на Театральной. Мы стоим на железном диске, означающем "нулевой километр". Гарик еще живой, Оля еще пухленькая, а я - еще умею улыбаться.
- Давай щелкнемся, - сказала Оля, когда мы пропустили по первому коктейлю, - все-таки, в любимом кафе, после стольких лет...
- И на любимой улице, - отозвалась я, - кстати, ты слышала, что прошлой зимой за одну ночь здесь убили сразу двоих прохожих?
Мы попросили девушку за соседним столиком сфотографировать нас. Сделали напряженно-фотогеничные лица. Посмотрели на снимок в маленьком окошечке цифровика, и я пообещала - вышлю тебе фотку на имейл, как только приеду домой.
За окнами шумела веселая музыка. На Театральной часто проводят различные рекламные акции. Ростовые куклы бегают за прохожими и очень хорошо вписываются в колорит этой улицы - с гигантскими граффити, с домами из "ветхого фонда", с чугунным крыльцом старой аптеки...
- Я так давно здесь не была, - тихо сказала Оля, - смотрю, всю Театралку плиткой выложили...
- Не всю, - ответила я, - впрочем, я тоже редко здесь бываю теперь...
Оля выдержала мой взгляд. Она прекрасно знала, о чем я хочу спросить. Прожив пять лет в одном общежитии, мы научились понимать друг друга по глазам.
- Ты про Гарика хочешь спросить?
Гарик никогда не был Олиным возлюбленным. И моим тоже. У нас был редчайший случай странной дружбы - две девушки и парень. При этом Гарик не был из числа тех женоподобных слабеньких личностей, которые, бывает, крутятся в девичьей компании на правах "подружки".
Наоборот, он покровительствовал нам, защищал.
О детстве Гарика я знаю от Оли, потому что они с седьмого класса учились вместе. Трудно представить Олю наивным ребенком. Она девушка жесткая, говорит правду в глаза, и всегда поступает искренне. А жизнь любит бить таких искренних - со всего размаху, но удары только закаляют и обостряют чувство правды. Гарик был тоже искренний-битый, вот почему он стал опекать наивную Олю в седьмом классе. Его самого жизнь начала лупить с рождения, определив ему в матери профессиональную сводницу. В начале девяностых в провинциальной Калуге быть сыном сводни - очень непросто. Гарик со школьных лет умел говорить строгим мужским голосом. И у него всегда было много денег. Хватало на себя и на нас обеих, на посиделки в кафешках Театральной...
- Да. Я до сих пор толком не знаю, от чего он умер, - сказала я. - Я ведь долго лежала в клинике...
Оля деликатно молчит о моей клинике. Она отлично знает, что клиника была психиатрическая - не потому, что у меня "крыша поехала", а потому что слишком много накопилось в голове скверных и страшных воспоминаний. Мы об этом молчим. Как о Гарике все наши знакомые молчат.
- Слушай, Алён, пройдем прогуляемся? Погода такая теплая. Прямо лето!
Мы вышли в пахучий весенний воздух, в котором немало городских примесей: бензина, пыли, ядовитых ароматизаторов. На Театральной не очень большое движение, машины ползут медленно, уважая характер "улицы всенародного гуляния". И мы с Олей идем медленно, держась за руки, как первоклашки. Слишком давно мы так не ходили.
- Вот, видишь? - Оля показала на витрину бутика "Аксессуары". - Когда мы учились в девятом классе, здесь было кафе. Мы болтались по Театралке с Гариком и его друзьями. Прикалывались, песни орали. Время было позднее, часов одиннадцать, наверное. А ты же помнишь, какой дурдом творился в девяностые. Люди боялись вечерами по улицам ходить. И вдруг какая-то шантрапа выбила витрину в этом кафе. Все побежали, а я как дура, осталась. Я почему-то подумала, что это Гарик витрину разбил...
Оля - среднего роста стройная брюнетка. Ей очень идет, когда она красит волосы прядями. Светлое и темное вперемешку придает глазам необыкновенный свет... Трудно представить, что в детстве и юности она была пухленькая. Красивый высокий Гарик рядом с нею всегда воспринимался как старший брат.
- Подбегает мент, хватает меня за плечо. Ты витрину разбила?! Отвечаю - я! У нас благородством считалось стоять друг за друга. Детство еще играло в одном месте... В общем, привели меня в отделение. Оно тогда совсем рядом было. Не прошло и минуты - Гарик за мной бежит. Это не она, кричит, витрину грохнула. Это я! Они говорят - ладно, ты, девочка, иди, а с ним мы будем разбираться...
Вытолкали меня в коридор, я плачу, в голове всякая героико-романтическая чушь. Как будто мы с Гариком не в занюханном отделении милиции, а в застенках гестапо...
Оля всегда рассказывает бесстрастно и прерывается только, чтобы сказать:
- Вот продуктовый, может, зайдем, возьмем по банке?
Маленький продуктовый магазинчик пережил бури девяностых и мертвый штиль кризиса. Он жил, живет и будет жить - торговать хлебом, колбасами, кефиром, булками и алкоголем. Вернувшись в раннюю юность, мы купили по банке слабоалкогольного коктейля, и вышли к аптеке. Оля продолжила рассказ:
- А по коридору идет мент и спрашивает: "Ты чего, девочка, плачешь?"
Я, наивное существо, господи, какое я была дитё малое! - рассказываю ему все. А он, мразь такая, говорит - да, мы его оставим здесь и видимо, посадим в колонию. Но ты можешь ему помочь. Ты хочешь ему помочь? "Да, дяденька, хочу", - хлюпаю я. Тогда иди за мной, зовет эта сволочь. И я иду за ним - мимо кабинета с открытой дверью, в котором сидит и дает показания Гарик. Он увидел меня, и представляешь - все понял сразу же! Вскочил и заорал: пошла вон отсюда! Убирайся! Орал и посылала меня на все буквы алфавита, так, что я в испуге и огромной обиде убежала. Потом-то я поняла, зачем он так меня материл...
- У него всегда было в десять раз больше житейского чутья и опыта, чем у нас, - сказала я.
- Конечно. Какая у него мамаша была... Знаешь, не могу сказать о ней ничего плохого. Нормальная тетка, а профессия ее - не наше дело. Помню, она мне свои шмотки давала поносить, когда я уже начала на свидания бегать. Я бы тебе подарила, Оль, говорила она. Но папа с мамой увидят, будут спрашивать, откуда вещи. Лучше ты у меня бери. И я приходила и брала, даже когда ее дома не было.
Юноша в яркой футболке, проходя мимо, вручил нам с Олей рекламные флаеры. Что-то о скидках на компьютерную технику. Мы бросили флаеры в урну у подножия монументального крыльца аптеки (как мы назначали свидания - "на Театралке, у аптеки!). Эта аптека тоже вечна, как город Рим, как египетские пирамиды, как продуктовый магазинчик на Театральной.
- Но что все-таки с Гариком случилось? - спросила я. - Мне говорили что-то о наркотиках, но я не верила.
- И я не верила, - сказала Оля. - Я ведь уехала тогда на стажировку в Москву. Когда вернулась, встретила его. Деньгами он швырялся как персидский шах. И здесь, в Калуге, его было не застать. Все время в разъездах. У меня новая работа, говорит он. А работа - я чуть в обморок не грохнулась, когда услышала. Наркоту он продавал. Возил откуда-то из Твери и продавал здесь, в Калуге. К тому времени он себе квартиру купил, кстати, здесь, на Театральной, скоро мимо проходить будем. В старом таком доме...
Оля, однако, показала рукой не на жилой дом, а на столовую, торчащую на пересечении улиц.
- Вот где я сто лет не была!
Я засмеялась, хотя в мыслях был страшный рассказ о Гарике и наркотиках. В этой столовой мы обедали тысячи раз. Место, облюбованное студентами всего города. Сейчас оно не столь популярно, потому что студенты стали богатыми и заносчивыми. А "Пельменная" на Театралке пахнет дешевой подливой, кислой капустой. А еще здесь подают водку на разлив, поэтому в "Пельменной" всегда полно мужиков определенного сорта. Нас это общество никогда не пугало. Аппетит и нахальство молодости сильнее предрассудков.
Мы с Олей посмотрели на меню - оно фактически не изменилось. И одновременно взяли по подносу, чтобы набрать студенческой еды (свекольно-сырный салатик, пельмени со сметаной и пиво) и омолодиться на десять лет.
- Даже вкус не изменился, - сказала я. А Оля серьезно заметила:
- Мне вообще кажется, что на Театралке время движется как-то по-другому.
Она пила пиво быстрее, чем я, и в ее рассказе зазвучали слезы, хотя глаза Оли были сухи.
- У Гарика этот бизнес был организован на пять с плюсом. Наркоши со всего города ходили к нему, но он приказывал, чтобы вели себя тихо, и ни в коем случае не кололись в его подъезде и дворе. Чтобы не было нареканий от соседей. Два раза, однако, кто-то стучал на него, и приезжали с обыском, но он больших партий дома не держал, а маленькие быстренько отправлял в унитаз. Милиция уходила ни с чем. К тому времени он сам подсел.
- Да ты что? - с ужасом спросила я.
Представить себе, что Гарик - капитан волейбольной команды своего вуза, серьезный человек, глубок знающий жизнь, способен отдаться наркоте, было невозможно.
- Да, да. Однажды - я еще в Калуге жила - он заявился ко мне подколотым. Я сразу поняла, что он не в себе, едва дверь открыла. Гарик, сказала я, идиот, что ж ты делаешь? Тебе ли не знать? Знаешь, Алён, он даже под кайфом был серьезный, и все соображал. Я не подсяду, Оля, сказал он. Я так снимаю стресс. У меня работа тяжелая и страшная.
Оля быстро положила вилку с пельменем, пальцы у нее задрожали, и она сделала большой глоток пива.
Несколько секунд я не видела ее глаз. Оля, твердая девушка с сильным характером, прятала от меня "слезы-сопли", как сама презрительно называла это.
- Это в последний раз я его видела. А через пару месяцев позвонил Коньков из моего бывшего класса и сказал: Гарик погиб. Его сбила машина на пересечении Театральной и Кирова. Конечно, он был уколотый, и шел на красный свет, ничего не видя.
Мы молчали. Я растерянно смотрела в стол, а Оля зажигала сигарету и кончиком пальца трогала нижние веки - удерживала слезы, конечно же.
- Давай за упокой, - сказала я.
- Тогда не пиво, - Оля встала, ушла к окошечку, в которое подавали пищу, и скоро вернулась с двумя стопками водки.
Теперь она была совершенно спокойна на вид. Мы быстро и молча проглотили водку.
- Потом со мной все бывшие одноклассники не разговаривали. Потому что на похороны к Гарику я не пошла. Его мама позвонила мне и сказала: "Оль, я все понимаю, и не обижаюсь, я знаю, что тебе нельзя". У нас, у евреев ведь не положено ходить на кладбище, если твои родители живы... Я не из-за этого, конечно. Я совсем не ортодоксальная.
Оля помолчала, а я поняла, что содержится в этой паузе. Моя подруга не могла видеть Гарика мертвым. И я не смогла бы.
- До сих пор некоторые одноклассники со мной не здороваются, - сказала Оля, - да и наплевать. Я живу в Питере, приезжаю сюда на пару недель в году...
Мы вышли на Театральную. Направились вниз. Оля показала мне бледно-зеленый дом: "Вот здесь". Без комментариев я поняла, что в этом доме - старом, как все жилые строения на Театралке, Гарик жил, продавал свой кошмарный товар и сюда спешил, когда машина сбила его на самом оживленном перекрестке города.
До конца улицы мы шли, просто вдыхая весенний воздух, наблюдая, как переливается вечернее небо над шиферными крышами. А потом Театралка вытекла на площадь.
- Пойдем назад? - спросила Оля.
Я кивнула.
И мы двинулись вверх по Театральной. Потому что время на этой короткой улице течет особенным образом, и позволяет прожить одни и те же фрагменты жизни много раз, если они важны для вас.
Это была любимая улица моих самых близких друзей-сокурсников - Оли Мулярчик и Игоря, которого все наши звали Гариком. Мы трое родились и выросли на совсем других улицах. Но Театралка заманила нас, как и всех, кто когда-либо жил в Калуге, своим таинственным взглядом с прищуром. Мы любили гулять по ней, сидеть в ее кафешках, бродить по магазинчикам. Бывали случаи, когда мы проходили Театральную сверху вниз, а потом снизу вверх раз по десять за долгий летний вечер. Улица ведь, на самом деле, короткая, никаких выдающихся зданий здесь нет, и особыми красотами она тоже не блещет. А вот почему-то приобрела славу московского Арбата или Невского проспекта.
Последняя наша общая фотография втроем тоже сделана на Театральной. Мы стоим на железном диске, означающем "нулевой километр". Гарик еще живой, Оля еще пухленькая, а я - еще умею улыбаться.
- Давай щелкнемся, - сказала Оля, когда мы пропустили по первому коктейлю, - все-таки, в любимом кафе, после стольких лет...
- И на любимой улице, - отозвалась я, - кстати, ты слышала, что прошлой зимой за одну ночь здесь убили сразу двоих прохожих?
Мы попросили девушку за соседним столиком сфотографировать нас. Сделали напряженно-фотогеничные лица. Посмотрели на снимок в маленьком окошечке цифровика, и я пообещала - вышлю тебе фотку на имейл, как только приеду домой.
За окнами шумела веселая музыка. На Театральной часто проводят различные рекламные акции. Ростовые куклы бегают за прохожими и очень хорошо вписываются в колорит этой улицы - с гигантскими граффити, с домами из "ветхого фонда", с чугунным крыльцом старой аптеки...
- Я так давно здесь не была, - тихо сказала Оля, - смотрю, всю Театралку плиткой выложили...
- Не всю, - ответила я, - впрочем, я тоже редко здесь бываю теперь...
Оля выдержала мой взгляд. Она прекрасно знала, о чем я хочу спросить. Прожив пять лет в одном общежитии, мы научились понимать друг друга по глазам.
- Ты про Гарика хочешь спросить?
Гарик никогда не был Олиным возлюбленным. И моим тоже. У нас был редчайший случай странной дружбы - две девушки и парень. При этом Гарик не был из числа тех женоподобных слабеньких личностей, которые, бывает, крутятся в девичьей компании на правах "подружки".
Наоборот, он покровительствовал нам, защищал.
О детстве Гарика я знаю от Оли, потому что они с седьмого класса учились вместе. Трудно представить Олю наивным ребенком. Она девушка жесткая, говорит правду в глаза, и всегда поступает искренне. А жизнь любит бить таких искренних - со всего размаху, но удары только закаляют и обостряют чувство правды. Гарик был тоже искренний-битый, вот почему он стал опекать наивную Олю в седьмом классе. Его самого жизнь начала лупить с рождения, определив ему в матери профессиональную сводницу. В начале девяностых в провинциальной Калуге быть сыном сводни - очень непросто. Гарик со школьных лет умел говорить строгим мужским голосом. И у него всегда было много денег. Хватало на себя и на нас обеих, на посиделки в кафешках Театральной...
- Да. Я до сих пор толком не знаю, от чего он умер, - сказала я. - Я ведь долго лежала в клинике...
Оля деликатно молчит о моей клинике. Она отлично знает, что клиника была психиатрическая - не потому, что у меня "крыша поехала", а потому что слишком много накопилось в голове скверных и страшных воспоминаний. Мы об этом молчим. Как о Гарике все наши знакомые молчат.
- Слушай, Алён, пройдем прогуляемся? Погода такая теплая. Прямо лето!
Мы вышли в пахучий весенний воздух, в котором немало городских примесей: бензина, пыли, ядовитых ароматизаторов. На Театральной не очень большое движение, машины ползут медленно, уважая характер "улицы всенародного гуляния". И мы с Олей идем медленно, держась за руки, как первоклашки. Слишком давно мы так не ходили.
- Вот, видишь? - Оля показала на витрину бутика "Аксессуары". - Когда мы учились в девятом классе, здесь было кафе. Мы болтались по Театралке с Гариком и его друзьями. Прикалывались, песни орали. Время было позднее, часов одиннадцать, наверное. А ты же помнишь, какой дурдом творился в девяностые. Люди боялись вечерами по улицам ходить. И вдруг какая-то шантрапа выбила витрину в этом кафе. Все побежали, а я как дура, осталась. Я почему-то подумала, что это Гарик витрину разбил...
Оля - среднего роста стройная брюнетка. Ей очень идет, когда она красит волосы прядями. Светлое и темное вперемешку придает глазам необыкновенный свет... Трудно представить, что в детстве и юности она была пухленькая. Красивый высокий Гарик рядом с нею всегда воспринимался как старший брат.
- Подбегает мент, хватает меня за плечо. Ты витрину разбила?! Отвечаю - я! У нас благородством считалось стоять друг за друга. Детство еще играло в одном месте... В общем, привели меня в отделение. Оно тогда совсем рядом было. Не прошло и минуты - Гарик за мной бежит. Это не она, кричит, витрину грохнула. Это я! Они говорят - ладно, ты, девочка, иди, а с ним мы будем разбираться...
Вытолкали меня в коридор, я плачу, в голове всякая героико-романтическая чушь. Как будто мы с Гариком не в занюханном отделении милиции, а в застенках гестапо...
Оля всегда рассказывает бесстрастно и прерывается только, чтобы сказать:
- Вот продуктовый, может, зайдем, возьмем по банке?
Маленький продуктовый магазинчик пережил бури девяностых и мертвый штиль кризиса. Он жил, живет и будет жить - торговать хлебом, колбасами, кефиром, булками и алкоголем. Вернувшись в раннюю юность, мы купили по банке слабоалкогольного коктейля, и вышли к аптеке. Оля продолжила рассказ:
- А по коридору идет мент и спрашивает: "Ты чего, девочка, плачешь?"
Я, наивное существо, господи, какое я была дитё малое! - рассказываю ему все. А он, мразь такая, говорит - да, мы его оставим здесь и видимо, посадим в колонию. Но ты можешь ему помочь. Ты хочешь ему помочь? "Да, дяденька, хочу", - хлюпаю я. Тогда иди за мной, зовет эта сволочь. И я иду за ним - мимо кабинета с открытой дверью, в котором сидит и дает показания Гарик. Он увидел меня, и представляешь - все понял сразу же! Вскочил и заорал: пошла вон отсюда! Убирайся! Орал и посылала меня на все буквы алфавита, так, что я в испуге и огромной обиде убежала. Потом-то я поняла, зачем он так меня материл...
- У него всегда было в десять раз больше житейского чутья и опыта, чем у нас, - сказала я.
- Конечно. Какая у него мамаша была... Знаешь, не могу сказать о ней ничего плохого. Нормальная тетка, а профессия ее - не наше дело. Помню, она мне свои шмотки давала поносить, когда я уже начала на свидания бегать. Я бы тебе подарила, Оль, говорила она. Но папа с мамой увидят, будут спрашивать, откуда вещи. Лучше ты у меня бери. И я приходила и брала, даже когда ее дома не было.
Юноша в яркой футболке, проходя мимо, вручил нам с Олей рекламные флаеры. Что-то о скидках на компьютерную технику. Мы бросили флаеры в урну у подножия монументального крыльца аптеки (как мы назначали свидания - "на Театралке, у аптеки!). Эта аптека тоже вечна, как город Рим, как египетские пирамиды, как продуктовый магазинчик на Театральной.
- Но что все-таки с Гариком случилось? - спросила я. - Мне говорили что-то о наркотиках, но я не верила.
- И я не верила, - сказала Оля. - Я ведь уехала тогда на стажировку в Москву. Когда вернулась, встретила его. Деньгами он швырялся как персидский шах. И здесь, в Калуге, его было не застать. Все время в разъездах. У меня новая работа, говорит он. А работа - я чуть в обморок не грохнулась, когда услышала. Наркоту он продавал. Возил откуда-то из Твери и продавал здесь, в Калуге. К тому времени он себе квартиру купил, кстати, здесь, на Театральной, скоро мимо проходить будем. В старом таком доме...
Оля, однако, показала рукой не на жилой дом, а на столовую, торчащую на пересечении улиц.
- Вот где я сто лет не была!
Я засмеялась, хотя в мыслях был страшный рассказ о Гарике и наркотиках. В этой столовой мы обедали тысячи раз. Место, облюбованное студентами всего города. Сейчас оно не столь популярно, потому что студенты стали богатыми и заносчивыми. А "Пельменная" на Театралке пахнет дешевой подливой, кислой капустой. А еще здесь подают водку на разлив, поэтому в "Пельменной" всегда полно мужиков определенного сорта. Нас это общество никогда не пугало. Аппетит и нахальство молодости сильнее предрассудков.
Мы с Олей посмотрели на меню - оно фактически не изменилось. И одновременно взяли по подносу, чтобы набрать студенческой еды (свекольно-сырный салатик, пельмени со сметаной и пиво) и омолодиться на десять лет.
- Даже вкус не изменился, - сказала я. А Оля серьезно заметила:
- Мне вообще кажется, что на Театралке время движется как-то по-другому.
Она пила пиво быстрее, чем я, и в ее рассказе зазвучали слезы, хотя глаза Оли были сухи.
- У Гарика этот бизнес был организован на пять с плюсом. Наркоши со всего города ходили к нему, но он приказывал, чтобы вели себя тихо, и ни в коем случае не кололись в его подъезде и дворе. Чтобы не было нареканий от соседей. Два раза, однако, кто-то стучал на него, и приезжали с обыском, но он больших партий дома не держал, а маленькие быстренько отправлял в унитаз. Милиция уходила ни с чем. К тому времени он сам подсел.
- Да ты что? - с ужасом спросила я.
Представить себе, что Гарик - капитан волейбольной команды своего вуза, серьезный человек, глубок знающий жизнь, способен отдаться наркоте, было невозможно.
- Да, да. Однажды - я еще в Калуге жила - он заявился ко мне подколотым. Я сразу поняла, что он не в себе, едва дверь открыла. Гарик, сказала я, идиот, что ж ты делаешь? Тебе ли не знать? Знаешь, Алён, он даже под кайфом был серьезный, и все соображал. Я не подсяду, Оля, сказал он. Я так снимаю стресс. У меня работа тяжелая и страшная.
Оля быстро положила вилку с пельменем, пальцы у нее задрожали, и она сделала большой глоток пива.
Несколько секунд я не видела ее глаз. Оля, твердая девушка с сильным характером, прятала от меня "слезы-сопли", как сама презрительно называла это.
- Это в последний раз я его видела. А через пару месяцев позвонил Коньков из моего бывшего класса и сказал: Гарик погиб. Его сбила машина на пересечении Театральной и Кирова. Конечно, он был уколотый, и шел на красный свет, ничего не видя.
Мы молчали. Я растерянно смотрела в стол, а Оля зажигала сигарету и кончиком пальца трогала нижние веки - удерживала слезы, конечно же.
- Давай за упокой, - сказала я.
- Тогда не пиво, - Оля встала, ушла к окошечку, в которое подавали пищу, и скоро вернулась с двумя стопками водки.
Теперь она была совершенно спокойна на вид. Мы быстро и молча проглотили водку.
- Потом со мной все бывшие одноклассники не разговаривали. Потому что на похороны к Гарику я не пошла. Его мама позвонила мне и сказала: "Оль, я все понимаю, и не обижаюсь, я знаю, что тебе нельзя". У нас, у евреев ведь не положено ходить на кладбище, если твои родители живы... Я не из-за этого, конечно. Я совсем не ортодоксальная.
Оля помолчала, а я поняла, что содержится в этой паузе. Моя подруга не могла видеть Гарика мертвым. И я не смогла бы.
- До сих пор некоторые одноклассники со мной не здороваются, - сказала Оля, - да и наплевать. Я живу в Питере, приезжаю сюда на пару недель в году...
Мы вышли на Театральную. Направились вниз. Оля показала мне бледно-зеленый дом: "Вот здесь". Без комментариев я поняла, что в этом доме - старом, как все жилые строения на Театралке, Гарик жил, продавал свой кошмарный товар и сюда спешил, когда машина сбила его на самом оживленном перекрестке города.
До конца улицы мы шли, просто вдыхая весенний воздух, наблюдая, как переливается вечернее небо над шиферными крышами. А потом Театралка вытекла на площадь.
- Пойдем назад? - спросила Оля.
Я кивнула.
И мы двинулись вверх по Театральной. Потому что время на этой короткой улице течет особенным образом, и позволяет прожить одни и те же фрагменты жизни много раз, если они важны для вас.
Медынь Калужской области
"Наша улица” №130 (9) сентябрь 2010
