библиотека имени Андрея Платонова 20 мая 2008
В библиотеке имени Андрея Платонова (ул. Усиевича, 16) 20 мая 2008 года прошла презентация нового альманаха писателя Юрия Кувалдина "Ре-цепт" (Издательство "Книжный сад", Москва, 832 с., переплет 7цб, оформление художника Александра Трифонова).
В презентации приняли участие:
АВТОРЫ АЛЬМАНАХА "РЕ-ЦЕПТ":
Писатель Юрий Кувалдин
Художник Александр Трифонов
Писатель Ваграм Кеворков
Художник Игорь Снегур
Писатель Виктор Кузнецов-Казанский
Писатель Владимир Скребицкий
Писатель Сергей Михайлин-Плавский
А также:
Заместитель директора ЦБС №5 - Марина Павловна Соловьева
Заведующая библиотекой имени Андрея Платонова - Тамара Николаевна Журова
Главный библиотекарь библиотеки имени Андрея Платонова - Вера Арсеньевна Данилюк
Певица Лариса Косарева - драматическое сопрано, артистка музыкального центра Российского Государственного телевидения и радиовещания, лауреат Международного фестиваля "Таланты объединяют мир".
Аккомпанемент - гитарист Михаил Грайфер
Писатель Эдуард Клыгуль
Заслуженный артист России, артист Театра Армии Александр Чутко
Татьяна Сачинская - секретарь Игоря Снегура
Поэтесса Нина Краснова
Авторы альманаха "Ре-цепт": сидят (слева направо): Игорь Снегур, Юрий Кувалдин, Александр Трифонов; стоят: Виктор Кузнецов-Казанский, Ваграм Кеворков, Сергей Михайлин-Плавский, Владимир Скребицкий.
Писатель Юрий Кувалдин делает сообщение об особенностях эстетики рецептуализма в художественной литературе.
Художник Александр Трифонов рассказывает о своих произведениях, включенных в литературный альманах "Ре-цепт", и о том, как он придумывал и осуществлял оформление альманаха.
Писатель Юрий Кувалдин, писатель Владимир Скребицкий делится с собравшимися впечатлениями об истоках замысла своего романа "Вокруг чайного стола", поэтесса Нина Краснова.
Заведующая библиотекой имени Андрей Платонова Тамара Николаевна Журова.
Заслуженный артист Российской Федерации, артист Центрального академического театра Российской армии Александр Яковлевич Чутко.
Певица Лариса Косарева и гитарист Михаил Грайфер.
Искусствовед Татьяна Сачинская и художник Игорь Снегур.
Писатель Сергей Михайлин-Плавский, писатель Юрий Кувалдин, певица Лариса Косарева.
Артист Александр Чутко, писатель Ваграм Кеворков с соообщением о переложении жизни в знаки, писатель Сергей Михайлин-Плавский.
Поэтесса Нина Краснова.
Поэтесса Нина Краснова и писатель Виктор Кузнецов-Казанский с сообщением о медиках, ставших врачами, и своем, посвященном этой теме эссе "Гиппократ и Аполлон".
Писатель Владимир Скребицкий, писатель Ваграм Кеворков, художник Александр Трифонов.
Искусствовед Татьяна Сачинская, художник Игорь Снегур с сообщением о рецептуальных беседах об искусстве и о написании повести "Прощай, Таруса!" в 1964 году, артист Александр Чутко, внимающий звезде русского авангарда Игорю Григорьевичу Снегуру.
Заместитель директора ЦБС №5 писательница Марина Соловьева, заведующая библиотекой имени Андрей Платонова Тамара Николаевна Журова, главный библиотекарь Вера Арсеньевна Данилюк.
ПРЕЗЕНТАЦИЯ НОВОГО ЛИТЕРАТУРНОГО АЛЬМАНАХА
ЮРИЯ КУВАЛДИНА
“РЕ-ЦЕПТ”
(Издательство “Книжный сад”, Москва, 832 с., переплет 7 цб,
оформление художника Александра Трифонова)
20 мая 2008 года в библиотеке имени Андрея Платонова (ул. Усиевича, 16) состоялась презентация нового альманаха Юрия Кувалдина “Ре-цепт”,
в которой приняли участие семеро авторов этого эксклюзивного издания (они же авторы журнала “Наша улица”):
писатель Юрий КУВАЛДИН,
художник Александр ТРИФОНОВ,
писатель Ваграм КЕВОРКОВ,
художник Игорь СНЕГУР,
писатель Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ,
писатель Владимир СКРЕБИЦКИЙ,
писатель Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ,
а также
заместитель директора ЦБС № 5
Марина Павловна СОЛОВЬЕВА,
заведующая библиотекой имени Андрея Платонова
Тамара Николаевна ЖУРОВА,
главный библиотекарь библиотеки имени Андрея Платонова
Вера Арсеньевна ДАНИЛЮК,
певица Лариса КОСАРЕВА,
гитарист-аккомпаниатор Михаил ГРАЙФЕР,
писатель Эдуард КЛЫГУЛЬ,
заслуженный артист России, артист Театра Армии
Александр ЧУТКО,
секретарь Игоря Снегура
Татьяна САЧИНСКАЯ,
поэтесса Нина КРАСНОВА.
Все они собрались в зале библиотеки с круглыми арками, с южными цветами в вазонах и горшках, за длинными столами, расставленными буквой “п” и накрытыми разноцветными бумажными скатертями, зелеными, вишневыми, синими, на которых перед каждым участником вечера лежали экземпляры альманаха “Ре-цепт”, книги изумительной красоты, в белых переплетах, как белые библии, с репродукцией картины Александра Трифонова “Ангел Аполлинера” на обложке. Таким книгам место на ярмарке во Франкфурте и на полке Вечности.
Вечер состоял из трех отделений. В первом отделении выступали авторы альманаха. Во втором отделении выступали артисты. В третьем отделении демонстрировался фильм “Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте” и проходило чаепитие с бутербродами, тортом и конфетами.
I ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
Юрий КУВАЛДИН:
Сейчас я представлю тех, кого я вижу здесь, в зале. А вижу я лидера Третьего русского авангарда – художника Александра Трифонова (который стоит у кинокамеры, закрепленной на железном черном треножнике, и наводит ее на участников и гостей вечера). Дальше... за столами слева направо – сидят писатель Виктор Кузнецов-Казанский, поэтесса Нина Краснова, писатель Владимир Скребицкий, певица Лариса Косарева, писатель Сергей Михайлин-Плавский, писатель Ваграм Кеворков, заслуженный артист России, артист Театра Российской Армии Александр Чутко, звезда русского авангарда, выдающийся художник Игорь Снегур, его секретарь Татьяна Сачинская, главный библиотекарь библиотеки имени Платонова Вера Арсеньевна Данилюк, заведующая библиотекой Тамара Николаевна Журова, замдиректора ЦБС № 5 Марина Павловна Соловьева... Вот с Марины Павловны мы и начнем наш вечер, презентацию нового литературного альманаха “Ре-цепт” и коллоквиум по этому альманаху...
Марина Павловна, вам слово.
Марина СОЛОВЬЕВА:
Я представляю здесь не только библиотеку, но еще и Московский Союз литераторов. Потому что являюсь председателем секции Московского Союза литераторов. И мне очень приятно, что Юрий Александрович предоставил мне высокую честь - открыть это замечательное мероприятие, презентацию сборника “Ре-цепт”, объединившего под своей обложкой таких ярких и удивительно разных, но объединенных одной великой целью – авторов. Мне нет смысла рассказывать, какой замечательный писатель, организатор и человек - Юрий Александрович Кувалдин. Вы его все знаете, наверное, лучше, чем я. Я его знаю... к сожалению, узнала, так сказать, лично, вот только сейчас... а до этого знала по его замечательным литературоведческим статьям, по его издательской деятельности, по журналу “Наша улица”, в котором он дал возможность печататься очень многим талантливым людям, в том числе моим друзьям, которые говорят о нем с большой теплотой. Он открыл их, открыл новые имена в литературе. Мне были всегда интересны и близки также и его художественные произведения. Потому что... когда я, вот, ну... готовилась к этому вечеру и просмотрела разные эссе Юрия Кувалдина, я поразилась тому, что круг его интересов чрезвычайно мне близок. И те имена, о которых он пишет, они близки мне, и не только мне, а каждому интеллигентному русскому человеку... ну, я говорю “русскому” не в смысле национальном (точнее националистическом), а в смысле языка, на котором мы общаемся... вот приходится оговариваться теперь и уточнять, что значит “интеллигентный русский человек”.
Вот и этот круг имен, о которых он пишет... это все знаковые имена для всей нашей культуры, и для нашей судьбы. И я невольно хочу вспомнить слова Платонова, который говорил, что человеку нет возможности прожить вторую жизнь, и поэтому и книги, которые он пишет, должны давать читателям возможность думать, что его следующая книга будет лучше. И вот мне кажется, что это вполне относится к Юрию Кувалдину, который, создавая какой-то тот или проект или какое-то произведение, например, какое-то эссе, дает нам уверенность в том, что вот это эссе хорошее, но это только какой-то этап писателя, а следующее произведение будет у него еще лучше. У Юрия Кувалдина каждый новый проект, каждая новая его работа... она в общем является лучше предыдущей.
И еще несколько слов я хочу сказать о вашем совместном объединении (под флагом “Нашей улицы” и Рецептуализма). Потому что не только в русской, но и в мировой литературе, во все времена люди, чувствуя себя какой-то общностью, они объединялись в различные направления, в различные группы. Ну, если вспомнить, например, символистов и их журнал “Аполлон”, или лефовцев и ЛЕФ, или там “Бубновый валет”, всех наших авангардистов... Я много лет, так сказать, занималась авангардистами, изучала их. И отметила такую закономерность: как только они возникали в литературе, в искусстве, это было что-то такое новое, что-то эпатажное. И постепенно, как только исчезала грань, за которую они переступали, они становились классиками. И вот я думаю, что тоже в вашем случае ваше объединение – это какое-то вот все-таки оно... с одной стороны это авангард, потому что литература должна идти вперед, а авангард - это путь вперед... и в то же время это прекрасный язык, прекрасные мысли, прекрасные устремления (это новая классика). Поэтому я заканчиваю свой короткий спич. И я вас поздравляю с тем, что вы продолжаете существовать, что вы полны сил, энергии, таланта. И я думаю, что ваш вклад в литературу будет оценен и современниками, и потомками.
Спасибо. И в завершении я хочу подарить свою книгу, герои которой - это как раз те люди, о которых вы пишете. Это художники, писатели, представители русской интеллигенции. И я думаю, что мой подарок доставит вам такое же удовольствие, какое и ваша книга доставила мне.
Юрий КУВАЛДИН:
Спасибо. Марина Павловна Соловьева.
(Аплодисменты.)
Юрий КУВАЛДИН:
Замечательно, что мы собрались в библиотеке имени Андрея Платонова. Для меня Андрей Платонов вообще является как бы вершиной в литературе, если можно так классифицировать писателей и ставить их на какие-то места и вершины литтворчества... Он намного опередил свое время. Даже он в наше время еще многими не понят. Но я его всегда понимал душой. Потому что этот писатель отличается от всех прочих пишущих людей тем, что он не только писал слова, он видел форму слова, что важно для писателя. Для него, может быть, в какие-то моменты не важно содержание, не важно действие, которое происходит в рассказе... отсюда - его фантасмагория. Но я вижу, как он использует язык, как он использует изобразительные средства языка, как он использует поэтические инверсии, метафоры, сравнения. Это виртуоз слова. Он из обычной фразы, путем перестановки слов, чисто формально может добиться такого эффекта, которого не добьется писатель, который пишет содержание. Я противник содержания. Я никогда не писал содержания. Вся моя любовь к искусству состояла из любви к искусству... Фет был глубоко прав, когда сказал, что искусство существует для искусства. Я вывел для себя формулу, такую: писатель пишет для писателя. Этому посвящено мое эссе, которым открывается альманах “Ре-цепт”, "Помчались дни мои - как бы оленей косящий бег". Я считаю, это этапное литературное издание. Потому что Рецептуализм, который пестовал Слава Лён, он относился к изобразительному искусству. Реализм умер, потому что реализм копировал природу. Художник не должен копировать природу. Природу копирует фотоаппарат. Саша (который в этот момент фотографирует Кувалдина. – Н. К.) вот сейчас копирует меня, своим фотоаппаратом. Художник должен создать свой мир, не бывший до него, чем и занимаются художники Александр Трифонов, Игорь Снегур...
Об Игоре Снегуре много написано. В частности, здесь, в альманахе, куда включены статьи, в которых Игорь Григорьевич рассуждает об искусстве так, как я не видел и не знаю, чтобы рассуждал какой-то искусствовед. Потому что Игорь Снегур – практик. Он практик, и он философ. Его картины - это целая философия.
Некоторые зрители, которые бывают на его выставках, говорят: какой он поэтичный художник. А я говорю: а художник не может не быть поэтичным. Потому что поэзия содержится в нашей стилистике, в нашей эстетике. И Рецептуализм, о котором мы говорим, это как раз есть метаэстетика формы. Потому что, если мы вдумаемся... то увидим, что форма рождает содержание, рождает то содержание, которое мы словами-кирпичиками выстраиваем. Читатель видит содержание через эти слова, он как бы проникает за слово сразу, не видя слова. А писатель-рецептуалист Андрей Платонов (смех в зале), настоящий мастер, вершина, образец искусства формы... У Платонова в его прозе есть то, чего не было у Достоевского, то, что было только отчасти у Чехова. Чехов пользовался в своей прозе другими приемами. Чехов пользовался абсолютным туманом и недосказанностью. Чехов – импрессионист. Но чем он близок мне, Антон Павлович, так это тем, что он враг сюжета. Вы должны все понять и понимаете, что великие писатели никогда не писали сюжета. Достоевский ради того, чтобы Катков напечатал его и ради того, чтобы его продавали, делал сюжет, но он делал его не для себя, а вот так вот... по чисто коммерческим соображениям. В сюжет он вписывал свою философию. Сюжет был у него поводом для того, чтобы автор раскрывался там как настоящий философ-мыслитель. Потому что русская традиция, великая русская литература - она сродни философии. У нас в чистом виде философии русской не было. И даже если мы читаем Шестова там или Бердяева, кого угодно... а из современных, там, Мамардашвили, то это все очень близко к литературе. Потому что там - литературный язык. И все ссылки, и все истоки философии, весь этот генезис здесь происходит от литературы. Поэтому в этом отношении Рецептуализм - это современная школа. Потому что литература и весь мир переходит в мир формы, в мини-форму, а в этой мини-форме мир формы переходит в Интернет. Понимаете? Пока мы отливали танки чугуна и стали, добивались военной мощи, японцы сделали какие-то такие маленькие штучки, чипы, в которых заключен весь мир. А это и есть Рецептуализм. Рецептуализм работает на грани семиологии. Ведь из маленького семени появляется любое закодированное существо - от человека до лягушки, которую резал Базаров, скажем, да? Поэтому все заключено в знаке, в формуле. Мы – писатели, мы работаем в знаковых системах. Кто этого не понимает, тот не писатель. Автор говорит: “Я напишу вот всю правду”. Я говорю ему: “Какую правду ты мне напишешь? Ты писать не умеешь”. – “Как не умею?” - Я говорю: “У вас нет художественного письма. Письмо должно быть художественное, как пение должно быть художественное”. Вот Лариса Косарева сегодня петь будет. Ее пение - худо-о-жественное, когда голос у певицы поставлен, когда на сцену мастер выходит. Так же и мы, мастера слова, мы должны знать, куда ставить эти буквы, как их сочленять. Ту же самую простейшую мысль - я пошел за хлебом - можно написать так, что читатель не оторвется от нее. Гений короткой фразы Юрий Олеша вообще написал: писать, неважно, о чем, главное – писать, мастерски писать, пиши о цветах на подоконнике. Олеша пишет книгу “Ни дня без строчки”. Книга его читается вся просто запоем. Непонятно, что там за волшебство, что там за волшебник творит фразу... Итак, чтобы не растекаться мыслью по древу... Это знаковое искусство. Весь телевизор, весь мир переходит на знак. Знак включает в себя все - и цифру, и букву. Мы работаем в буквах. Игорь Снегур работает в цвете. Но когда я выставляю в Интернете его картину, она идет там как зашифрованный знаковый код: HTML, 7 8 9 10, тра-та-та, ля-ля-ля, ля-ля-ля... вот и вся картина. А компьютер чувствует и воплощает ее. Так и генетики. Они думают, что такое человек? Это семечко, а там закодирован весь человек, и из семечка получается биологический объект в виде, скажем, писателя Сергея Михайдлина-Плавского, который родился в селе... каком, Сергей Иванович? Большие Озерки Плавского района Тульской области. Но дело не в этом. Здесь, в альманахе “Ре-цепт” помещено блестящее эссе Сергея Ивановича. Он, оказывается, земляк нашего великого драматурга оригинального, который стоит в стороне вообще от всего нашего театра. Это Александр Васильевич Сухово-Кобылин. И когда-то Сергей Михайлин-Плавский бегал за водкой в село Кобылинку, куда отец посылал его. А Кобылинка принадлежала в свое время Сухово-Кобылину. И сейчас Сергей Иванович расскажет нам, как он написал свое эссе о Сухово-Кобылине “Мой земляк Сухово-Кобылин”... и расскажет и о других вещах, которые включены в альманах.
Сергей Иванович Михайлин-Плавский.
Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
Ну, во-первых, я хочу сказать огромное спасибо нашему главному редактору, нашему издателю, великому писателю Юрию Александровичу Кувалдину за вот этот альманах “Ре-цепт”. Удивительно то, что, скажем, вот это свое эссе о моем земляке Сухово-Кобылине я написал в феврале-марте, а в мае оно уже издано Юрием Александровичем.
Юрий КУВАЛДИН (реплика):
С колес...
Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
Такой скорости, с которой было издано мое эссе, наверное, не знал ни один классик.
...В пяти километрах от моей родины расположена деревня Кобылинка. Это родовое имение семьи Сухово-Кобылиных. Имя Сухово-Кобылина в моем сознании начало проявляться рано, в детстве. Впервые это имя я услышал в той же Кобылинке, на мельнице, когда мой дед взял меня с собой на мельницу, в качестве караульщика подводы. В то время – а это были сороковые годы, скорее всего 1944, 1945 год, вот... как дед мне говорил, лихие люди срезали с лошадей гужи ременные, срезали вожжи, снимали уздечки с лошадей... И вот я там сидел на повозке и караулил все это, пока дед на мельнице таскал мешки. И тут впервые я услышал разговор мужиков, которые тоже приехали с зерном, на помол зерна, на эту мельницу. Вот они ждали своей очереди, и они разговаривали. Вот они говорят: а вот ведь тут жил барин Кобылин... вот... и он какую-то немку или французку убил, и потом отсиживался в лесу, прятался от полиции. Так оно и было. Только не Кобылин убил ее, эту “немку”. Эта “немка” была французка Луиза Симон-Деманш, которую он привез к себе в деревню из Франции, в одну из своих поездок. А во Францию Сухово-Кобылин ездил очень часто. Луиза Симон-Деманш была его гражданской женой. Его обвинили в ее убийстве и арестовали, а с ним - и нескольких его крепостных, вот. Вся эта процедура затянулась на семь лет. Его несколько раз арестовывали, несколько раз сажали в кутузку, что называется, в следственный отдел. И, в конце концов, в 1857 году окончательно объявили, что он ни в чем не виноват. И даже крепостных его отпустили всех и со всех сняли всякое обвинение. Но за эти семь лет чиновники столько вымотали нервов и жизни у Сухова-Кобылина и столько вымотали у него денег, что, как говорил мой отец, этих денег хватило бы - уложить дорогу от Москвы и до Кобылинки. Но если считать от Москвы и до Кобылинки, то наша станция Горбачево стоит на 257 километре от Москвы, и там еще 10 км примерно до Кобылинки, такое вот расстояние. Поэтому Сухово-Кобылин, пережив такое потрясение, решил бороться с чиновничеством, которое заполонило всю Россию, решил бороться своими средствами. Он в течение 1852 - 1854 годов написал пьесу “Свадьба Кречинского”, потом драму “Дело”, потом комедию “Смерть Тарелкина”. Эта трилогия явилась величайшим мировым произведением, произведением и сценическим, и литературным, где Сухово-Кобылин развенчал это чиновничество, доказал, что оно - как нарыв на России...
Юрий КУВАЛДИН:
Сергей Иванович, я думаю, не стоит больше останавливаться на этом эссе. Скажите о других своих вещах...
Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
Да, да... я, да... Я скажу о других вещах...
Юрий КУВАЛДИН:
Потому что я потом буду к следующему автору переходить...
Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
Далее. Следующим проявлением Сухово-Кобылина в моем сознании это были занятия в литературном кружке в Туле, при газете “Молодой коммунар”, уже во время моей учебы, во время моего студенчества. Вел это объединение ныне известный прозаик Игорь Минутко. И вот он однажды на этом объединении сказал, что вот есть такой доцент Милованов в педагогическом институте. Институт посылает своих студентов в Кобылинку на уборку картошки, и этот Милованов дает задание своим студентам - найти стариков и поговорить с ними, вспомнить там какие-то рассказы, легенды о Сухово-Кобылине. Этих легенд было много, вот. Главное содержание, главное в этих легендах было, что вот Сухово-Кобылин убил французку, вот, Луизу Симон-Деманш. Потом скрывался от полиции, сидел якобы в лесу, в своем Кобылинском лесу, в избушке, специально для него построенной. Сначала говорили, что за него отсидку делал в следственных органах Мишка Вольнов из деревни Ольхи, а эта деревня Ольхи принадлежала Сухову-Клбылину, так же, как соседняя деревня Захлебовка, которую он выиграл в карты у графа Антонова, вот, ну и так далее.
Для меня Сухово-Кобылин... да, следующее проявление этого, значит, духа Сухово-Кобылина... ну, это были наши посещения, и мои и земляков моих, в Кобылинский лес. Лес Кобылинский Сухово-Кобылин вырастил сам, можно сказать. Он даже был награжден царем за разведение лесов путем посадки, был награжден медалью. И это было впервые, значит, в жизни. То есть Сухово-Клобылин был не только великий драматург, но и великий хозяйственник. Достаточно сказать, очень коротко, что у Сухово-Кобылина были самые высочайшие урожаи по всей России. Сухово-Кобылин впервые за пять лет до освобождения крестьян, до отмены крепостного права, вот, имел 500 вольнонаемных крестьян на уборке свеклы. Он имел свои заводы, сахарный, конный (конезавод), торфяной завод, винодельческий завод, деревообрабатывающий завод. И не было случая, когда он возвращался из-за границы, а он часто ездил за границу, во Францию, чтоб за ним не шли товарные вагоны с оборудованием для спецзаводов, там, центрифуги всякие и очистительные приспособления и, и для торфяных заводов, вот, шли вагоны с оборудованием. И на станции Скуратово и Чернь его приказчики постоянно дежурили и встречали эти вагоны, разгружали, там, в общем, и отправляли это все в Кобылинку.
В настоящее время в Кобылинке... вернее, в бытность моего детства в Кобылинке была мельница водяная, на речке Плавица. Сейчас эта речка превратилась в ручеек. Она постепенно пересыхает окончательно. И еще я хочу сказать, что конезаводы были у Сухова-Кобылина. И его рысаков кобылинских покупали Англия, Франция, Италия, за десятки тысяч золотых рублей. Лучшая водка в России во второй половине XIX века была марки “Кобылинка”. Она конкурировала с известными в то время водками “Поповка”, по-моему, вот... две марки были. Сухово-Кобылин не скупился, не скрывал своих рецептов. Он раздавал на земских собраниях свои рецепты изготовления спирта, вот, способом, который он изобрел сам - выгонкой спирта из браги. К печальному известию, этот способ в моих родных краях известен и до сих пор. В результате чего получается либо свекольный “коньяк” “Три свеклочки”, свекольная водка, либо “Сахарная эксклюзивная” - “исклюзивная” у нас в деревне говорят, либо “Свекольная исклюзивная”. Особенно свекольная водка хороша тем, что ее достаточно выпить одного стакана, вот... голова после этого работает ясно, соображалка работает прекрасно, а ноги не работают совсем. (Смех в зале.) То есть подняться из-за стола даже невозможно, если хорошо сделана эта “Свекольная” уже по современной технологии. Сухово-Кобылин был фанатик своего леса, фанатик своей речки Плавицы. Лес он выращивал сам, не давал вырубать его даже в убыток себе, не давал вырубать лес и продавать его за границу или еще куда-то, вот. Он его сам сажал, организовывал эти посадки, вот. Речку Плавицу он любил незабвенно... Ну что еще сказать? В заключение я хочу прочитать свое стихотворение о речке Плавице.
(Сергей Михайлин-Плавский читает свое стихотворение.)
РЕЧКА ПЛАВИЦА
Здравствуй, речка Плавъца,
Дай водицы напиться.
Отвечает Плавица:
“Мне не жалко, напейся,
Только, житель столицы,
Надо мною не смейся,
Над моею печалью,
Над моими ключами
Воробью по колено.
Как я вырвусь из плена...”
Что поделаешь, было...
Ты прости мне, Плавица,
О тебе не забыл, не забыла столица.
Белозубой ватаге
Ты наполнишь кувшины.
Ах, как страшно в овраге
Буйство сладкой крушины!
Юрий КУВАЛДИН:
Спасибо, Сергей Иванович.
Вот видите, даже у Сергея Ивановича проскочило, что Сухово-Кобылин уже знал рецепты, был рецептуалистом... (Смех в зале.)
Слово “рецепты” полисемично, и вообще все слова полисемичны, это такой слоеный торт. Они в сочетании друг с другом имеют массу оттенков смысловых. Рецепты выдавал отчасти основатель (разработчик) теории Рецептуализма Слава Лён, как бы еще идущие от нашего знаменитого писателя Венички Ерофеева, автора книги “Москва – Петушки”, который в своей книге рекомендует сплошные рецепты комические всевозможных алкогольных напитков, разных напитков.
Вчера, кстати, был фильм о Никите Богословском. Я был последним, кто беседовал с Никитой Владимировичем у него на Котельниках. И моя беседа последняя прошла в “Литературке”. Потом я напечатал ее у себя в журнале “Наша улица”. И он сказал... Когда его спрашивают: как вот долго жить? есть какой-нибудь рецепт того, как долго жить? - он говорит: а нужно ко всему относиться иронично. Так сказал мастер, который написал “Темную ночь”.
Я как бы так плавно перехожу к Рецептуализму. Потому что вот его основным сторонником и пропагандистом... и вчера он мне даже написал и прислал целое свое новое эссе об этом... является Игорь Григорьевич Снегур, наш выдающийся художник, который представлен в альманахе “Ре-цепт” повестью, которая для меня стала просто откровением. Он предложил мне свою повесть, которая тронула меня до глубины души и которую мог написать только мастер-писатель. Она называется “Прощай, Таруса!” А Таруса, как известно, это Мекка наших художников, Мекка поэтов. И вот я увидел и услышал в повести “Прощай, Таруса!” юношеский голос писателя-художника. Настолько точно выстроена эта небольшая повесть, настолько она лирична, и так она передает дух и атмосферу нашей юности 60-х годов и вообще так связана с шестидесятничеством, что я предлагаю Игорю Григорьевичу рассказать, как он работал над этой повестью, и рассказать о тех других материалах, которые включены мною в альманах, помимо повести, то есть - о беседах с Татьяной Сачинской.
Игорь СНЕГУР:
Надо сказать, что Таруса - это место очень своеобразное. Началась Таруса в 30-х годах. Там жили художники, писатели, литераторы. И мы знаем, что после реабилитации 60-х годов писатели селились в 100 километрах от железной дороги, в Тарусе, окруженной деревнями. А деревни в России как были, так и остались субъектами XIX века, конца XIX века. Таруса стоит на реке Оке. И у меня в 60-е годы был один из поводов понаблюдать за этими деревушками с парохода, который арендовал Белютин, этот наш первый, так скажем, авангардист. У него была большая школа повышения квалификации, школа-студия, которая была открыта в 1957 году. Она включала в себя художников, имеющих уже высшее художественное образование, специальное образование. Но по такому... взрывному творческому темпераменту Белютина было понятно, что искусство соцреализма... оно его никак не устраивает. Короче, вот одна из школ, которую прошли около 400 художников, это была студия Белютина.
И вот в 60-е годы был арендован пароход для художников, которые совершили на этом корабле поездку по реке до Сталинграда, из Оки по Волге, до Сталинграда. Поездка длилась 20 дней. И в течение всех этих 20-ти дней, я почему об этом и говорю, я видел, наблюдал с парохода постоянно одну и ту же грустную картину: серые деревни на берегах реки. Вот смотришь с корабля на берег, видишь деревушку с разрушенной или полуразрушенной церковью. Все дома деревянные, серые. Если одна доска где-то там прибита новая, она сверкает, как электрический фонарь, в этом темном сером берегу. И вот эта серость, затопленность, заболоченность жизни и душ людей, она очень резко била по горожанам, которые не видели такую Россию, живя в городе. Я хочу сказать о том, что искусство является частью какого-то внутреннего роста души, а всякому росту требуется пространство, без которого не может быть никакого внутреннего роста, и нужны какие-то очень энергичные интеллектуальные, душевные и физические силы, и что нежелание пребывать в серости и унынии и дает художнику в России импульс для внутреннего роста, то есть для зарождения искусства, опирающего, конечно, на традиции 20-х годов.
Я хочу вернуться к Тарусе и сказать что дух Тарусы 60-х годов - он был особенным. Дело в том, что в Москве и других центральных городах литература, как бы оказавшись под цензурой, она была узурпирована... это была литература, в которой нельзя было говорить всю правду...
Юрий КУВАЛДИН:
...литература полуправды или вообще неправды...
Игорь СНЕГУР:
Ну, откровенно говоря, настоящая литература - она не могла жить в Москве. И вот авторы и писатели выезжали в Тарусу. И Таруса была центром литературной жизни России, центром творческой свободы, это в 60-е годы. Ну, надо хотя бы вспомнить издание “Тарусские страницы”...
Юрий КУВАЛДИН:
Да, у меня “Тарусские страницы” есть, да...
Игорь СНЕГУР:
Это издание, по-моему, 1958... или 1960 года.
Юрий КУВАЛДИН:
1961-го... литературно-художественный иллюстрированный сборник, изданный в 1961 в Калуге.
Игорь СНЕГУР:
А я плыл в 64-м. Но вот это издание замечательно тем, что то, что было под запретом, было опубликовано под крылом Паустовского, то есть он был инициатором этого издания. Кроме того, в этом издании участвовал замечательный человек Аркадий Акимович Штейнберг, вышедший из лагерей.
Юрий КУВАЛДИН:
Акимыч...
Игорь СНЕГУР:
...Тоже поэт, музыкант, очень интересный человек, отец Эдика Штейнберга, известного художника, абстракциониста. В то время в Тарусе жил Казаков Юрий. Я иллюстрировал, оформлял первую книгу Юрия Казакова “Запах хлеба”. Она выходила в издательстве “Советская Россия”. Короче, не буду вдаваться в то, как жила Россия...
Юрий КУВАЛДИН:
Во тьме...
Игорь СНЕГУР:
О-о-о! Как жила Таруса... Потому что на самом деле творческая Россия была в Тарусе. Где-то до четырех часов дня на улице никого не было. Но после пяти вечера потихонечку интеллигенция собиралась по домам, на посиделки. Эти вот вечерние посиделки, разговоры об искусстве, о литературе, конечно, о политике – минимум... Но вот атмосфера жажды, какой-то необычайной жажды новостей, какой-то новой образности, которая бы могла бы наполнить жизнь новым состоянием, новыми настроениями... вот это вот бурный обмен интереснейшей информацией... Между теми, кто пришел из лагерей, а им было уже по 70 и за 70 лет, и молодежью, которой было 22-24 года, то есть я хочу сказать... вот те, кто вышел из лагерей, отсидев там по 10 лет и больше, они были с невероятной жаждой творчества и воспринимали жизнь как свободу. И мне казалось, что свобода – это у них вторая жизнь, второе рождение. И вот они по своему эмоциональному состоянию, по какому-то высокому состоянию духа были настолько высоки, они были так ответственны и так внимательны к молодежи... Это были представители старой интеллигенции. И вот я думаю, что в 60-е годы, собственно, шестидесятники и зарядись встречами с представителями той интеллигенции, которые учились в Париже, в Европе, в университетах разных и несли еще в себе зачатки той высокой культуры, которая была уничтожена в советское время.
Я хочу привести один пример такой своей встречи с одним из таких представителей. Я, будучи тогда молодым человеком, мечтал купить себе какую-нибудь старую библиотечку. В Тарусе, мы знаем, было много таких усадеб и домов, в которых остались старые библиотеки еще от довоенного времени, хозяева которых вымерли, а их библиотеки могли оказаться никому не нужны и таким образом пропали бы. И вот я, проходя как-то мимо какого-то заборчика, покричал: “Хозяин!” И сразу ко мне навстречу выходит очень старый человек, очень высокого роста с румянами на щеках, с румянцем, голубоглазый, в соломенной шляпе, в белом полотняном пиджаке, в белых туфлях парусиновых. Он подходит ко мне и говорит: “Что вы хотите?” - Я говорю ему: “Знаете, вот я хожу, вы меня извините... Может быть, у вас библиотека какая осталась старая? Я хотел бы купить какую-то часть”. – Он говорит: “Да, есть кое-что”. И ведет меня к себе на терраску. Я прохожу туда и останавливаюсь, совершенно шокированный тем, что я вижу. На терраске, ну, вот я вам скажу... Она метров 6 шириной и метра 3 длиной, стеклянная, и там - портреты Чехова, Шаляпина с личными дарственными подписями! и актеров Петербургского императорского театра... И я интересуюсь у этого человека, сколько же ему лет? Он говорит: “Мне, - говорит, - 90”. А у окна террасы стоит маленький столик стеклянный, на нем лежит светоскоп серебряный. Я говорю хозяину: “Вы врач?” - Он говорит: “Да. Я и сейчас еще практикую пациентов”. – “Да что вы?” - “Да. Но я практикую только 90-летних”. – “Как? У вас есть 90-летние пациенты?” - “Да. У меня 5 таких пациентов”. Он стал спрашивать меня, что конкретно я хочу у него купить, и стал предлагать мне не книги, а подшивки разных старинных журналов. Я засмущался и сказал, что я, конечно, не такой уж специалист в литературе. Я бы купил бы старые книги у кого-нибудь, кто их давно не читает и кому они не нужны. А в этом доме, я понял, они нужны. Я извинился и стал прощаться с хозяином. И, пока я с ним разговаривал, на терраску выбежал такой маленький мальчик курчавый, с такой черненькой шевелюркой. Он мне так понравился, что я решил поиграть с ним. Дед взял его на руки... То есть я хочу сказать, что я попал в очень интеллигентный дом, с дореволюционной культурой. И я хочу сказать, что Таруса - это не один интеллигентный дом, в котором я побывал. Там много таких домов, в которых сохранилась эта культура. По крайней мере в те годы. И вот молодежь 60-х годов... она как бы окуналась в маленький оазис, где собралось много старой интеллигенции и где витал дух доброжелательности и внимания друг к другу и дух очень высокой культуры. Это я хочу сказать о Тарусе. Атмосфера Москвы и Тарусы – это небо и земля.
Теперь я хочу вернуться к теме своего рассказа “Прощай, Таруса!”, 1964 года. Дело в том, что Таруса в русской жизни и в нашем русском сознании – это особый город. Он воспринимается так одухотворенно и, может быть, несколько пантеистически. Для меня Таруса - это как бы женщина, девушка с определенным характером. И она такая многообразная, там много всего, там и река есть, у этой женщины, а река - это движение, это разнообразие берегов, восходов, закатов... у этой женщины есть могила Борисова-Мусатова, есть дом Марины Цветаевой, есть дом француза, который (француз этот) остался у нас в России после 1812 года, его оставила у себя одна из девиц того времени, и он стал парикмахером. И дом этого француза, с эмблемой француза, с его фамильным гербом, тогда еще стоял там. Короче, в этой женщине Тарусе очень много всего. И невозможно было не влюбиться в Тарусу, в ее, во-первых, коренных жителей, и, во-вторых, в ту особую атмосферу, которая возникала там летом, потому что летом туда наезжали дачники. Я скажу – кто. Там был Марков, такой очень крупный советский критик, у него там дача была. Там была дача у Фурцевой, у Ватагина... Ну, в общем я не буду говорить о тех, кто там был. Но летом в Тарусе кипела жизнь. Таруса в 60-е годы, это - прекрасные пляжи, чистая еще вода, чистые души, потому что после войны души очистились через потери и через переживания, связанные с этими потерями, потому что переживания тяжелые в военные годы - они все-таки очищают душу от мелочей. И вот вообще 60-е годы - это какая-то особая атмосфера, это какой-то Золотой век советского времени, послевоенного времени. Это продолжалось до, примерно... до 1962 года, пока Хрущев был у власти... Таруса притягивала к себе каждого каким-то музыкальным ритмом, каким-то дыханием особенным, какими-то особыми настроениями. То есть Таруса – она, как человек, и дышит, и засыпает.
И вот, скажем так, мой рассказ этот, “Прощай, Таруса!”, - это в принципе сама Таруса и есть, Таруса, которая и принимает, и отталкивает, и слушает приятеля или гостя и как бы сомневается, сохранить или не сохранить его в своем сердце. Но Таруса, конечно, связана еще и с событием, которое там имело место, это девушка, которая приезжала со мной. Вот это сложное, мятущееся состояние душ двух героев, которые не открыты друг другу, а закрыты, потому что личный опыт заставляет их прятаться в скорлупу внутреннюю. Вот это недоверие друг к другу и вот эта такая как бы симфония, музыкальность какая-то отношений, когда есть и влечение, и отталкивание. И в этом вот рассказе - множественность состояний души партнеров по жизни. И вот я думаю, что если этот рассказ положить, опустить сверху на Тарусу, то он своими очертаниями совпадет с Тарусой и мы увидим, что это - та же самая Таруса. То есть в литературе, для меня по крайней мере, важны отношения, то есть пишется не что-то конкретное, а нечто вот виртуальное, литературное слово, но оно укладывается на какую-то территорию обязательно и состоит из каких-то событий, и только тогда открывается текст, когда он связан или с памятью о ком-то и о чем-то, или с каким-то субъектом... Сам по себе текст, я думаю, он не может саморазвиваться, это будет все-таки формально. Он обязательно укладывается или на какой-то культурный слой или на какое-то историческое событие и является как бы исследованием этого события, через текст. Короче говоря, текст - это некоторым образом матрица, которая дублирует какое-то событие, над которым автор размышляет. Потому что слово позволяет, как инструмент, углубиться в какие-то психологические и другие состояния внешнего мира. Мы знаем, что человек - это существо сложное и реагирующее по-разному на разные события, и реальные, и физические, и метафизические, и на культуру, и на документы культуры.
И вот литература должна не самопорождаться. Она должна где-то прописаться и фонтанировать из этого источника. Этот источник для меня конкретно – Россия, русский язык. Русский язык - это очень сильная форма, с помощью которой можно выстраивать невероятно сильные сооружения. А сильные сооружения должны быть всегда с элементом новости, потому что мы к привычному относимся привычно и его не замечаем. Но если есть новость, мы обязательно заметим ее среди общей серости. Так вот новость - это и есть, так скажем, новая жизнь, которая сегодня, которая в нас, и мы реагируем на нее тем, что находим ее отличие от прошлого. Вот как бы литература для меня - это как бы найти новость, которая отличает прошлое от настоящего, и показать связь сегодня и вчера – как бы закольцевать времена.
Юрий КУВАЛДИН:
Игорь Григорьевич. На этом мы как бы закольцуемся и передадим слово следующему автору.
Игорь СНЕГУР:
Спасибо большое.
Юрий КУВАЛДИН:
Очень точно сказано: наложение языка на местность, это некая языковая топография...
Если мы вспомним Канта, то он говорит, что язык - это одно, а предмет - это другое. Предмет не знает, что он как-то называется. Человек рождается без имени, без фамилии, без национальности. Все это он приобретает потом. Его называют каким-то именем, он получает фамилию, его загружают, как компьютер, и получается нечто, что мы называем абстрактно человеком. Один и тот же предмет в разных языках называется по-разному. От этого - могущество языка. От этого у нас появился такой великий писатель, как Андрей Платонов, который по-новому начал называть вещи. Толстой говорил, что мастерство писателя еще проверяется на том и проявляется в том, что он давно известный предмет назовет по-другому или опишет его по частям. Он не скажет, условно говоря, что стоит стул, а скажет, что стоит нечто на четырех ножках с длинной спинкой, и не скажет слово “стул”, но читатель уже поймет, что имеет в виду писатель. Это вот примитивный пример. То есть писатель – это новизна формы. А содержание вообще – одно и то же, оно сводится к одному: рождение и смерть. И вот этот короткий промежуток времени, который дан биологическому субъекту, такой субъект, как Юрий Кувалдин, использует только для того, чтобы воплотить свою душу в текст. Текст - это есть моя душа. Текст Платонова - это есть душа Андрея Платоновича Платонова, который давным-давно, с 1951 года, лежит на Армянском кладбище. Он как биологический объект-субъект исчез, его нет. Но он - во всех своих проявлениях духовных присутствует в нашей жизни гораздо уверенней и наглядней, чем иные окружающие нас люди. Вот загадка метафизики. То есть литература - это метафизика.
Вот это физика, сидит (Юрий Кувалдин показывает на одного из гостей. – Н. К.), а вот это метафизика (Юрий Кувалдин показывает на альманах “Ре-цепт”. – Н. К.), это то, что над физикой, то, что неизменяемо.
Дальше я передаю слово - и прошу быть несколько лаконичнее – писателю, которому я дал задание для этого альманаха, написать историю своей жизни на телевидении. Я имею в виду режиссера, замечательного режиссера и писателя Ваграма Борисовича Кеворкова. Прошу вас, Ваграм Борисович, как-то сосредоточиться, может быть, вот на этой вещи, о телевидении. Она написана очень быстро. Понимаете, получается, что некоторые авторы у меня пишут как бы из-под палки (Юрий Кувалдин смотрит на Владимира Скребицкого. Скребицкий и все в зале смеются.) Вот он ходит, несет в себе что-то и никак это из себя не выльет. А человек вообще – существо загадочное, он, живущий физической жизнью, носит, носит все в себе и умирает. И на кладбище мы видим только две даты и прочерк, и ничего больше. Этот человек ничего из себя не выдал. Да, он рассказывал соседке, там, на лавочке вот: ой что со мной было, там... то-се, пятое-десятое... и все... и воробьи, воробьи, воробьи, улетели, улетели, улетели... Устная речь смертна. Она не обеспечивает бессмертия души. Поэтому были писания, поэтому и люди писали и пишут и продолжают писать... А некоторые думают в наше время, что метро, телевидение... это все главнее, чем книги, чем слово. Ничего подобного. Слово, как я сказал, знак, и этот знак формирует изображение, формирует телевизор, формирует средства связи и все, что угодно.
Ваграм Борисович Кеворков, которому я сказал: написать о том, как вы работали на телевидении, - он сел и написал. Как красноармейцы ходили, там, раскулачивали людей, превращали частные квартиры в коммунальные, а один красноармеец заходит в дом к писателю и говорит ему: “Ты кто?” - “Я – писатель”. – “Ну-ка, садись пиши...” То есть люди понимают впрямую: писатель должен писать.
Ваграм КЕВОРКОВ:
Спасибо, Юрий Александрович. Для меня, конечно, большая честь, как для каждого автора, оказаться в этом альманахе. Я очень ждал его. И он не обманул моих ожиданий. Такой альманах не стыдно иметь во всех библиотеках мира. Что же касается самого названия “Ре-цепт”, оно мне очень импонирует.
Здесь в начале альманаха, есть манифест Рецептуализма. И альфа и омега этого манифеста, первый и последний пункты - они мне очень дороги. Первый: все отменить! Ну, конечно, это не значит, что, там, отменить Пушкина и Лермонтова и так дальше, отменить все каноны...
Юрий КУВАЛДИН:
Ну конечно...
Ваграм КЕВОРКОВ:
...Все каноны, все правила, все запреты. Пиши так, как хочется. Эренбург когда-то на одном симпозиуме за границей выступал и рассказывал о том, как он написал “Алмазный мой венец”, и признался: “Да я понятия не имел о том, что и как я пишу. Я просто писал так, как мне пишется”. И зал зааплодировал ему. Вот это очень дорогое качество манифеста Рецептуализма. И последний пункт в этом манифесте - о том, что искусство вечно, бессмертно. Читай: литература вечна, бессмертна, она - в знаке. Слово - оно есть Бог. Я преклоняю голову перед этим.
Что же касается, так сказать, моей жизни... Ну, конечно, действительно, верно, абсолютно верно: то, что не написано, того не существует. Я вел массу телепередач на телевидении. И мне всегда говорили: “Какой вы - замечательный рассказчик”. И я всегда мечтал: вот бы нашелся такой человек... диктофонов не было тогда... и я говорил и думал: вот бы нашелся такой человек, который записал бы за мной мою жизнь. А потом вот, это уже благодаря Юрию Александровичу, нашелся такой человек - это я сам. (Аплодисменты, смех в зале.)
И вот я и записал свою жизнь, какие-то фрагменты. И должен вам сказать, что вот первую свою вещь в оглавлении “Любимов, Высоцкий и...” я написал потому, что пришел “красноармеец” Кувалдин и сказал мне: “Кто ты?” - Я сказал: “Писатель”. И он сказал: “Садись и пиши” Не было бы Кувалдина, я бы не написал этого никогда. У меня вообще мысли к этому не поворачивались. А он меня озадачил, сказал: “Ну, вы писатель, ну, вы режиссер, ну, вы и пишите”. Далее. В альманахе идет моя вещь “Россия в характерах. Сергей Михайлин-Плавский”. Я восторгался книгой Сергея Ивановича. Он подарил мне ее. И я прочел ее взахлеб. И жене своей дал прочесть. И она сказала мне, когда прочитала: “Господи, я как в деревне побывала”. И потом я эту книгу все время держал в изголовье. Нет-нет, да и нырну туда, нет-нет, да и нырну. Кувалдин сказал мне: “А вы напишите об этой книге”. И я, так сказать, задумчиво-раздумчиво написал. Оказалось - вроде бы неплохо. Далее. Как-то мы с Кувалдиным разговаривали, и я говорю ему: “Вот у меня такая неприятность – дача сгорела”. А он мне: “Напишите (об этом)!” (Смех в зале.) Я говорю: “Будет написано! Напишу”. И написал. И, наконец, “Годы работы на TV”. То, о чем сейчас Юрий Александрович говорил. Ну, конечно, это большая жизнь, это больше двадцати лет работы, жизни на телевидении, это масса фильмов, спектаклей, более тысячи передач.
И я написал повесть “Казаки гуляют”, она тоже есть в альманахе. Был такой эпизод в моей жизни, когда я снимал документальный фильм “Вернулись казаки”. Он вышел на экраны в конце 1963 года. Мне очень повезло с этим фильмом. Потому что это были казаки-некрасовцы, которые на теплоходе “Грузия” приплыли в СССР в конце 1962 года. А жили до этого целых два века в Турции, на острове Майнос. Они по-своему нзывали его – Маньяс. Они в 1708 году ушли с Дона, после того, как были выдворены оттуда войсками, посланными Петром Первым, а сначала войсками Юрия Долгорукого, которого они разбили наголову, этого самого Юрия Долгорукого, а потом – войсками Владимира Долгорукого... но Владимира Долгорукого они не разбили, а уже он их разбил, 7 тысяч повесил на плотах и пустил их вниз по Дону. Потом было Булавинское восстание. 35 тысяч казаков, крестьян Долгорукий уничтожил. После этого казаки собрались в 1708 году в низовьях Дона, там, на территории нынешнего Ростова, приблизительно. И стали думать, решать по последнему кругу, что делать: оставаться на Дону или уходить с Дона? И казачество впервые раскололось на две части. Половина осталась на Дону, половина ушла на реку Лабу, на приток Кубани, это очень мощный приток Кубани. И дальше, под давлением царских войск, казаки уходили на реку Куму, на Терек, и так вот казачество распространялось по разным территориям. Когда я столкнулся с этим материалом, я выяснил, что в общем-то этого никто не знает. Я вычитал все это потом, то, о чем я вам сейчас рассказал. Пришлось мне ехать в библиотеку Ростовского Госуниверситета и там сидеть и выкапывать этот материал. Самое главное, что вот эти-то казаки, которые вернулись в Россию, они ничего этого не знали. Они знали, что когда-то они ушли из России и что завет у них был такой: не вертаться на землю русскую при царизме. Я держал в руках вот такие огромные книги рукописные, еще начала XVIII века. И читал там заповеди казачества: землей владеет круг; атаман избирается на один год; если поп начинает вмешиваться в дела круга, попа учить плетьми... (Смех в зале.)
А что такое представляла собой в то время, тогда вся Россия? Вся Россия была 10 миллионов человек. А беглых на Дону... тех первых крепостных, которые образовали казачество, было 1 миллион. Петр Первый первым задумался о том, что сколько же можно?.. Так вся Россия перекочует туда, на Дон, на Днепр. Земель тучных там навалом. Казаки образовали там фактически свои республики, на Днепре и на Дону. Эти казачьи республики опередили Англию. Первые республики возникли именно в казачестве, у казаков. У них уже фактически существовала своя конституция. Они брали людей беглых, давали им наделы, землю, но присматривались к каждому: ну-ка, как он обрабатывает землю, как он вообще... какой он хозяин? хороший, справный? Два-три года смотрели... Потом разрешали ему жениться на казачке. А если – нет, пошел вон! его изгоняли. И так вот казачество такое крепло. Это я говорю к тому, что не писал я этой повести и не написал бы, если бы не Юрий Александрович, но вот когда Юрий Александрович сказал мне: напишите о своей работе на телевидении, я написал... и увидел, действительно, как много, оказывается, у меня там всего было. И вот этот материал как бы осветился тем, что я сказал в “Годах на TV”. Я просто рассказал, что вот я снимал такой фильм, что вот так-то и вот так-то это было... И так-то я этим увлекся...
Юрий КУВАЛДИН:
Я должен сказать, что это настолько живо написано... Ваграм Борисович тут поймал такую искру... или я ему эту искру дал. Я буквально за ночь прочитал все, я был просто в восторге! Это написано... знаете как... на одном дыхании.
Спасибо, Ваграм Борисович.
Слово художнику...
Ваграм КЕВОРКОВ:
Спасибо, спасибо большое.
Юрий КУВАЛДИН:
Слово художнику книги, который нашел такое рецептуальное, белоснежное такое сочетание для ее оформления... медицинское совершенно... Тут у нас Владимир Георгиевич Скребицкий присутствует. Он скажет свое слово следом за Сашей... Владимир Георгиевичя у нас занимается мозгом. Я был вообще потрясен, когда узнал об этом. То есть он по самой профессии своей должен быть писателем. Просто тут и думать нечего, он должен писать.
Александр Трифонов! Лидер Третьего русского авангарда, которого Слава Лён так окрестил. А вообще к нему очень хорошо, вот что мне нравится еще в Игоре Григорьевиче Снегуре... то, что он очень хорошо отнесся к молодому художнику, и они как-то нашли друг с другом общий язык. И у них получилась и существует такая неформальная связь времен.
Саша, пожалуйста!
Александр ТРИФОНОВ:
Да, книга у нас получилась очень красивая, большая. Вот я хочу отметить такой рекорд издательства “Книжный сад” и Юрия Кувалдина. Это - 832 страницы! Это очень сложно в типографском плане исполнить, такую книгу. И в художественном плане она нам, мне кажется, удалась. Потому что она очень лаконично оформлена, но в то же время она очень современно и так очень стильно смотрится. То есть картина моя “Ангел Аполлинера” на белом фоне получилась очень цветастая и придает такую динамику всей книге, плюс очень приятно видеть такой переплет.
Я в этой книге занимаю скромно всего лишь 12 полос, по сравнению, допустим, с таким монстром, как Ваграм Кеворков... (Смех в зале, возгласы: “Монстр!”) Он 160 страниц занимает. Кувалдин - 134 даже меньше, чем Кеворков (Саша подсчитал, кто из авторов сколько страниц занимает в альманахе “Ре-цепт”. – Н. К.) Остальные авторы - в районе сотни страниц. Я вот выступаю здесь с двумя небольшими произведениями. Одно из них Юрий Александрович окрестил как “эссе-рецепт”, это “Я и Малевич”. Это мое короткое такое “эссе-рецепт” о том, как Казимир Малевич повлиял на мое творчество и как его “Черный квадрат” появлялся в моих картинах, как он развивался в них, как он из просто случайного элемента превратился в некоторых произведениях в действующее лицо. Я написал это эссе недавно, зимой, где-то, наверно, в декабре того года. И я даже не мог предугадать, что оно станет для меня таким совпадением, что меня пригласят участвовать в выставке, посвященной 130-летию со дня рождения Малевича, которая проходила в Немчиновке. Эта выставка – памятная, групповая выставка. Многие художники, многие известные художники, в том числе и упомянутые в данной книге, принимали участие в ней, Ольга Победова, допустим, скульптор, о которой Юрий Кувалдин написал и напечатал здесь эссе “Королева стекла”, и Игорь Григорьевич Снегур тоже выставлялся с ней вместе. Он тоже пишет о ней в своих беседах. Также был с нами в Немчиновке художник Виталий Копачев, директор галереи А-3, где мы с ним и с Игорем Григорьевичем Снегуром выставлялись. То есть, написав о Малевиче, я как бы принял непосредственное участие в жизни самого Малевича. Я думаю, ему было бы приятно, 70 лет спустя после своей смерти, знать, что художники, в том числе молодые художники...
Юрий КУВАЛДИН:
...помнят его творчество...
Александр ТРИФОНОВ:
Да, помнят его творчество, развивают его, интерпретируют... Я специально одну картину нарисовал для этого события, вот.
И второе мое эссе, которое есть в данной книге, оно более раннее, это “Начало Новых возможностей”. Это мои юношеские, детские воспоминания о том, что повлияло на мое творчество, какие художники, какие явления... Это такие мои размышления об искусстве. И в конце тут тоже, кстати, присутствует Казимир Малевич. Казимир Малевич сказал: “Я начало всего... Черный квадрат - зародыш всех возможностей”.
Так же я хочу отметить, что Игорь Снегур представлен в книге не только своей повестью о Тарусе, а еще и большим разделом своих бесед о художниках.
И тут у нас с ним идет некая перекличка. У него есть целый кусок о Кандинском. То есть я в своем эссе начал говорить о Малевиче, а он как бы поддерживает меня и говорит о Кандинском. То есть мы с ним говорим о двух наших русских художниках, о двух столпах авангарда. Очень интересные у него, глубокие такие размышления, которые вот по-настоящему искусствоведческие. Допустим, о том, что Малевич и Кандинский берут структуру мира и через живопись пытаются подобраться к фундаментальным основам и законам мироздания. Присутствует у него в беседах масса интереснейших таких цитат. Вот я сейчас приведу вам некоторые из них, об индивидуалистах:
“Я отношу себя к категории созидателей – Малевич, Кандинский, Лисицкий, но не к индивидуалистам. Индивидуалист – это редкое обаяние, это от Бога дар! А все созидатели – это строители, ревнители, узурпаторы, все они тотальны, сверхтотальны! А индивидуалисты - это Лермонтов, Есенин, там же Модильяни”.
Вот очень интересные у него тут размышления, я по пути сюда как раз это читал, изучал. И потом еще очень интересные у него высказывания про абстрактную живопись, у Игоря Григорьевича. Я даже думал, что он сегодня разовьет тут, на вечере, эту тему. Но он сегодня не стал касаться ее.
“Для меня живопись абстрактна и беспредметна. Я ее называю духовной. Абстрактная живопись это процесс, в котором художник, личность в данном случае не названы. Через этот язык автор проверяет себя, насколько он близок к гармонизации цвета, формы, пространства в языке изобразительном”.
И в данном случае получился у нас такой рецептуально замкнутый круг с перекличкой между авторами.
Юрий КУВАЛДИН:
Это очень важная перекличка. Я сказал в начале вечера, что Рецептуализм зарождался именно как живописно-художественная школа...
Александр ТРИФОНОВ:
Да, и Славой Лёном развивался...
Юрий КУВАЛДИН:
А литература подхватила ее, то есть я подхватил. Слава-то, он устный рассказчик, о чем я говорил ему. Я сразу сказал ему: “Надо все записывать, потому что все уходит в песок”. И благодаря мне Слава написал несколько работ, которые мною были напечатаны. Вот Саша тут правильно сказал, что художники, литераторы и вообще все люди искусства - они все сплетены Рецептуализмом. В это еще мало кто врубился. Но я думаю, мы поможем людям понять это.
Саша, спасибо тебе!
(Аплодисменты зала.)
Теперь я хотел бы предоставить слово Владимиру Георгиевичу Скребицкому, автору замечательного романа, который я вставил в альманах, - “Вокруг чайного стола”. Особенности этого романа заключаются в тончайшем психологизме, в традиции психологической прозы. Я бы даже сказал, что этот роман генетически вырос из прозы Марселя Пруста. Это абсолютно бессюжетные вещи, хотя они имеют свою топонимику, свое происхождение, свою героику. Тем не менее, это абсолютно свободное творчество нашего члена-корреспондента Академии наук и члена-корреспондента медицинской Академии и человека, который всю свою жизнь посвятил изучению мозга. Вот он - великий писатель Владимир Скребицкий!
Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
Шутка ли сказать - великий...
Значит, Юрий Александрович мне дал задание – рассказать здесь, на коллоквиуме, как был написан мною вот этот роман – “Вокруг чайного стола”. Я в молодости больше всего любил, как говорится, ухаживать за девочками... (Смех в зале.) И я продолжал этим заниматься и тогда, когда поступил работать в вышеупомянутый институт мозга. Там были у меня разные интересные обстоятельства, разные пережива-а-ния и так далее. А у меня был там приятель, он меня на 10 лет старше. Он и сейчас есть. Он и сейчас меня на 10 лет старше. (Смех в зале.)
Юрий КУВАЛДИН:
Никак Скребицкий не догонит его по своему возрасту...
(Смех в зале.)
Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
Звали его Владимир Моисеевич Барен. Он был человек такой... с большим чувством юмора... и такой... с большим здравым смыслом. Я ему всегда рассказывал про свои похождения. А он их как-то так очень мило и иронично комментировал и ставил меня на ноги, на реальную действительность. Ну вот, собственно говоря, из этого материала, из этих моих разговоров с ним и родился первый рассказ, который я назвал “Петины похождения” и изобразил там такого вот, ну, бонвивана. Ну, я не совсем, конечно, себя изобразил... И вот такие вот к этим похождениям психологические комментарии человека вот такого склада как... я его там назвал Олег Моисеевич Барен.
Юрий КУВАЛДИН:
Замечательный совершенно образ!
Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
Очень часто рассказ у меня родится из одного какого-то предложения, совершенно вот так неизвестно откуда взятого.
Я помню, что, значит, вот как-то я обдумывая всю эту ситуацию, придумывал что-то вроде рассказа об этом молодом человеке. И вот у него там, у этого молодого человека, были “романы”. И в какой-то момент он, значит, решил с той женщиной, с которой у него был какой-то очередной роман, он решил, что хватит... надо перейти на дружеские отношения. Во время моей молодости это было как-то модно - переходить или пытаться переходить с любовных отношений на дружеские. Было такое понятие. Не знаю, существует ли оно сейчас. (Смех в зале.) И там была такая у меня, значит, такая фраза... что, дескать, когда после следующей их встречи женщина... я уж не помню, как я ее там назвал... собирала разбросанное по полу белье, то Петя подумал, что дружеские отношения имеют свои приятные ситуации и стороны. И вот, собственно, из этой какой-то такой иронической фразы и родился вокруг нее весь вот этот самый рассказ, который, значит, естественно лег на почву того времени. И разговоры в московских кухнях, и появление “Мастера и Маргариты”... и обсуждение этой вещи... то есть вот все это было привязано к тому времени. Ну вот и получился у меня такой рассказ, более-менее ни про что, такой вот... про такую вот болтовню.
Мне было очень интересно то, что я написал. И я дал прочесть это своему приятелю. А он такой человек развитой, тонкий... И он сказал мне: “Вы очень хорошо написали, но вы очень подражаете...” - И сказал мне, кому я подражаю. Он сказал: “Вы подражаете Достоевскому”. И, действительно, хотя ничего общего как бы в тематике у нас с Достоевским нету, но в то время я читал “Бесов” Достоевского. И я чувствую у себя вот это стилистическое подражание такому вот свободному, как у Достоевского, разговору с читателем. Вот так вот я написал свой самый первый рассказ. Это был конец 60-х годов. Потом совершенно независимо от этого рассказа я написал другой рассказ - про человека, который лежит в больнице и умирает от инфаркта. И этот рассказ родился тоже фактически из одной фразы. Мне представился какой-то вот такой человек, с таким ироничным отношением к жизни. После инфаркта ему не разрешают курить, говорят, что мы тебе не враги, чтобы приносить тебе папиросы. А он думает: да, черт возьми, да пусть уж лучше враги хоть как-то развлекают тебя, чем друзья, от которых одна только тоска. И вот какая-то вот такая фраза у меня родилась, которую произнес про себя человек. И этот человек меня заинтересовал, и я стал развивать ситуацию, связанную с ним, и придумал, что у него - молодая жена, что у этой молодой жены был такой интеллектуальный кавалер. У меня отец в 1961 году как раз умер от инфаркта, в Боткинской больнице. Так что вся эта ситуация была мне знакома. И этот рассказ лег у меня уже на 70-е годы, со всеми теми разговорами, настроениями, которые были в период застоя. Вот так были написаны мною эти два совершенно, повторяю, не связанные между собою рассказа и никак друг с другом не перекликающиеся.
А потом... я очень люблю... раньше по крайней мере любил... делать длительные прогулки. Мой маршрут был такой: от Трехгорки до Усова. И я хорошо знал вот эту обстановку, разговоры вот в таких прогулочных группах, которые как бы бегут от какой-то действительности и в то же время создают какую-то свою новую действительность этими разговорами. Мне всегда это было достаточно хорошо знакомо. И я решил описать этот маршрут от Трехгорки до Усова и каждый участок пути, и рассказать какую-то историю про один из характеров этих героев. Ну, естественно, что надо было каких-то персонажей посадить в эту группу. А поскольку персонажи у меня уже были, и Олег Моисеевич Барен, и этот молодой интеллектуал Кирилл Лапицкий, то я их всех, значит, в эту группу посадил. Они у меня гуляют от Трехгорки до Усова, и таким образом между двумя не связанными между собой рассказами возникла вот некая смычка. И тогда мне как-то самому стало все это как-то вот интересно. И я написал четвертый рассказ, в котором попытался свести концы с концами и придать всему этому повествованию законченность. Я всегда смотрел на это как на цикл из четырех рассказов. Но Юрий Александрович меня убедил, что это такой роман...
Юрий КУВАЛДИН:
Абсолютно законченный роман, причем рецептуально написанный... монтаж там не линейный...
Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
Такие слова вы говорите... здорово! “Рецептуально написанный” роман... “не линейный монтаж”... Я, как и все авторы альманаха, тоже очень горд тем, что я участвую в этом вот сборнике. Спасибо всем вам.
Юрий КУВАЛДИН:
Так... И еще у нас сейчас выступит Виктор Кузнецов-Казанский. Виктор Владимирович!
Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
Я коротко...
Юрий КУВАЛДИН:
Да, коротко. Мне очень нравятся ваши вещи. Вот тут у нас медики сегодня собрались. Белые одежды... Владимир Скребицкий, Виктор Кузнецов-Казанский. Виктор Владимирович написал блестящее эссе. Оно выставлено мной в Интернете, на сайте “Нашей улицы”, оно там года три висит, у него самая большая посещаемость... тысячи посещений. Он посвятил это эссе врачам, которые стали писателями. И, по-моему, он там всех вспомнил, буквалистически. Мы знаем, что в литературе есть один доктор – Чехов. Ну, там, еще - Василий Аксенов. У Кузнецова же Казанского их там тысячи! Я даже не подозревал, что их так много.
Его эссе называется “Гиппократ и Аполлон”, оно стало украшением нашего альманаха “Ре-цепт”.
Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
Спасибо, Юрий Александрович, большое!
Вот... Ну я в отличие от всех авторов альманаха не имею никакого гуманитарного образования.
Юрий КУВАЛДИН:
Виктор Владимирович - кандидат геолого-минералогических наук.
Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
Владимир Георгиевич Скребицкий тоже, наверное, не имеет гуманитарного образования. Но его папа был крупнейший детский писатель...
Юрий КУВАЛДИН:
Детский. Георгий Скребицкий.
Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
Георгий Скребицкий, все это знают и помнят, - отец Владимира Георгиевича. Поэтому я бы сказал, вы принадлежите к писателям, которые имеют гуманитарное образование. От своего папы вы не можете его не иметь. А я не имею. Написать эссе о врачах, которые стали писателями, меня подтолкнула история, которая изложена у меня в моей документальной повести “40 тысяч братьев”. Главный герой этой повести – “экстрасенс” в кавычках, исцеляющий безнадежных больных, когда от них уже все врачи отказались. Вот эта вот история, которая напоминает собой фантастический, или, по крайней мере, сюрреалистический фильм... значит, вот эта история здесь у меня изложена. И, по-моему, она тоже изложена не прямолинейно.
Юрий КУВАЛДИН:
Здесь такой блок получился у Виктора Владимировича, очень емкий. И здесь как бы действительно получилась взаимосвязь этих двух больших эссе...
Ну, в альманахе есть еще и относительно мелкие его вещи, небольшие по своему размеру. Это блестящая новелла о творчестве моего любимого поэта и барда Александра Городницкого. Кстати, здесь у нас присутствует гитарист, который все время играет в концертах с Городницким. Сейчас этот гитарист будет выступать здесь с Ларисой Косаревой.
В альманахе есть и маленькая новеллка Кузнецова-Казанского о моей любимой поэтессе, которая живет в Таллинне. Таллинн процветает. Телевизору, который пугает нас тем, что там какие-то монстры чего-то сносят, верить нельзя. Таллинн - вообще столица интеллигентных писателей. Елена Скульская работала в газете вместе с Сергеем Довлатовым. И я публиковал у себя в журнале ее повесть о том, как она работала как раз с Сергеем Довлатовым. И Виктор Владимирович, кстати говоря, как раз и познакомил меня с Еленой Скульской. Вот он еще обладает способностью привлекать хороших авторов в “Нашу улицу”. Он приводил Елену Григорьевну ко мне в редакцию, когда редакция была здесь, на улице Балтийской. Я сделал с этой поэтессой огромную беседу, которая вошла в собрание моих сочинений. Я думаю еще издать отдельно книгу “Мои беседы”.
2 ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
Юрий КУВАЛДИН:
А сейчас я приглашаю (на символическую сцену) певицу Ларису Косареву. Мы переходим к музыкальной части. Лариса Косарева - выдающаяся певица. Она тронула мое сердце. Она поет совершенно великолепно. Артистка музыкального центра телевидения и радиовещания. Аккомпанировать ей будет, как я уже сказал, замечательный гитарист Михаил Грайфер, который аккомпанирует Александру Городницкому. Миша, пожалуйста! Лариса, скажете, что вы будет исполнять.
Лариса КОСАРЕВА:
Я очень рада, что Юрий Александрович пригласил меня на этот ваш вечер. Мне всегда приятно встретиться с новой аудиторией, с умной, поразительной, одухотворенной, которая многое знает, многое умеет и великолепно говорит. У вас у всех - блестящий язык, блестящий. Я давно уже таких мастеров слова не встречала.
Юрий Александрович попросил и меня что-то сказать. Я попробую. Хотя мне, конечно, состязаться с вами очень сложно.
Я - академическая певица. Сегодня прозвучат романсы, и современные бардовские, и классические. Поэтому я начинаю с того, что мне ближе, с классики.
Есть у меня программа, которая называется “Под чарующей лаской твоею”. Из серии русского романса. Я не буду убеждать вас, что романс - это искусство личное. Я не буду говорить, что в романсе живут душа, ум и самые тончайшие нюансы человеческого настроения. Это удивительно, что кто-то выразил такие мысли, такие слова выразил, то, чем заполнено наше сердце. “Под чарующей лаской твоею” - мы с вами войдем в мир русского романса. И постараемся услышать несколько граней этого романса. Конечно же, наши классики - это Золотой век русского романса – XIX века. И для вас прозвучит первое сочинение - Александра Сергеевича Даргомыжского. Россия подарила нам трех выдающихся авторов с этим именем: Александра Сергеевича Пушкина, Александра Сергеевича Грибоедова и Александра Сергеевича Даргомыжского. “Хочу правды, - говорил композитор, - чтобы звук прямо выражал слово”. И, наверное, это ему удалось. И вы сейчас можете в этом убедиться. И для вас сейчас прозвучит любимый романс Полины Виардо, испанской певицы, которая полюбила Россию и три сезона давала концерты в Санкт-Петербурге. Знаете, у вас заседание – дневное. Это очень сложно для музыкантов. Поэтому не мог сегодня прийти сюда мой постоянный помощник, замечательный музыкант, великолпеный пианист Сергей Яковлевич Солодовник. Он профессор, преподает, у него студенты, они сегодня сдают ему зачет. И поэтому я воспользуюсь своей заготовкой, с которой репетирую дома. Да? Вы меня извините, но вот слава технике, что такое возможно. Это называется фонограмма “минус один”. И вот с такой фонограммой я попытаюсь исполнить несколько классических произведений.
(Лариса Косарева включает магнитофон, в который вставила свою “минусовку”.)
Даргомыжский. На стихи Любецкого. “Я все еще его, безумная, люблю”.
(Лариса Косарева поет романс Даргомыжского.)
Я все еще его, безумная, люблю.
При имени его душа моя трепещет,
Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет.
Безумная, я все еще его люблю,
Я все еще его люблю...
(Аплодисменты.)
Романс пришел к нам из Испании, как стихотворение, рассчитанное на музыкальное исполнение на романском, то есть на испанском языке. И потому для вас сейчас прозвучит “Испанское болеро композитора Яра.
(Лариса Косарева надевает кастаньеты себе на пальцы. Поет “Испанское болеро”.)
Гордая прелесть осанки,
Страстная нега очей,
Все это есть у испанки,
Дочери южных ночей.
Гордая прелесть осанки,
Страстная нега очей,
Все это есть у испанки,
Дочери южных ночей.
Ах, жду тебя я,
О, моя дорогая,
Ах, пленительный сладкий сон.
Выйди, милая, на балкон,
Жду тебя я,
О, моя дорогая,
Ах, пленительный сладкий сон.
Выйди, милая, на балкон…
(Аплодисменты. Юрий Кувалдин: “Браво!”)
На рубеже ХIX - XX века в России появился очень интересный жанр романса под названием “жестокий романс”. “Жестокий романс”, то есть роковой, фатально гибельный, когда все по высшей мере. Я очень люблю исполнять в своей программе “жестокие романсы”. Но для этого нужен живой рояль, живая скрипка. Но еще один жанр появился на рубеже XIX - XX века - жанр романса-вальса. И мы знаем известные популярные вальсы – “Дунайские волны”, “Амурские волны”, очень известный вальс “Осенний сон” и не менее известный - старинный русский романс-вальс “Березка”. Это считается русский вальс. Но у него - иностранные авторы. Композитор Дрейзан на слова Безыменского. А вообще-то в основу этого романса положена очень известная мелодия “Разбитое сердце”. Итак, старинный русский вальс “Березка”.
Средь сосен...
Меж темных ракит
В серебряном платье
Березка стоит,
Склонились деревья, цветы и кусты
Пред гордым величьем ее красоты.
...........................................................
В сердце он всегда с тобой -
Образ березки родной.
(Аплодисменты, возгласы “Браво!”)
Спасибо.
Также из Испании к нам пришла гитара. Сначала в России была русская семиструнная гитара, а потом популярность все больше заваевывала испанская шестиструнная. Романс и гитара в домашнем музицировании - это единое целое. И я приглашаю сюда, на эту сцену, блестящего гитариста Михаила Грайфера. Михаил Грайфер исполнит для вас сочинение... Дмитрия... (Обращается к Михаилу Грайферу.) Подскажите мне, пожалуйста...
Михаил ГРАЙФЕР:
Дмитрия Григорьева... “Летнее настроение”.
(Михаил Грайфер играет на гитаре сочинение Дмитрия Григорьева “Летнее настроение”.)
(Аплодисменты.)
Лариса КОСАРЕВА:
А сейчас я спою несколько романсов из цикла на стихи Рады Полищук...
(Лариса Косарева поет романс “Вышиваю цветочки крестиком”)
Вышиваю цветочки крестиком...
Не портниха я, а заложница
Ваших вечных интриг с другими...
Не сошью себе сарафанчик,
Не украшу его цветочками...
И т.д.
Мой любимый романс из этого цикла – “Баллада о несбывшейся любви”.
(Лариса Косарева поет романс.)
Несбывшаяся любовь моя,
Прощай я тебя покидаю
(Аплодисменты, возгласы “Браво!”)
Юрий Александрович, сколько у меня еще есть времени, чтобы я рассчитала свое время...
Юрий КУВАЛДИН (смотрит на ручные часы Ваграма Кеворкова, потому что Юрий Кувалдин часов не носит):
Сейчас без четверти...
Лариса КОСАРЕВА:
Нет у меня (сколько есть времени)...
Юрий КУВАЛДИН:
Сколько угодно. Смотрите, как у вас... чтобы там не было накладки (Лариса Косарева с музыкантом Михаилом Грайфером в этот день должна была выступать еще в одном месте и рассчитывала время, чтобы не опоздать туда.)
(Лариса Косарева спела еще несколько романсов.)
Лариса КОСАРЕВА:
И заключительный романс этого цикла “Таинство музыки”.
(Лариса Косарева поет романс “Таинство музыки”.)
Здесь музыка, как женщина, жила,
Свободно независимо и гордо...
(Аплодисменты. Юрий Кувалдин: “Браво!”)
Лариса КОСАРЕВА:
В моем творчестве очень много программ. Но, наверное, самая любимая, самая популярная, с которой мы ездим по России и за рубеж, это “Диалог с Мариной”, музыка на стихи Марины Цветаевой. И вот я сейчас исполню три романса на стихи Марины Цветаевой композитора-барда Антона Шатько. В его творчестве около ста романсов на стихи Марины Цветаевой. К сожалению, рано ушедшего из жизни, в 37 лет. Сами понимаете, это возраст критический. И теперь все концерты мы работаем без него (без Шатько).
В этой “цветаевской” программе есть песня “Руки твои люблю целовать”. Она вызывает у слушателей такое чувственное восприятие.
(Лариса Косарева поет песню-романс “Руки люблю целовать”. Потом еще два песни из “цветаевского” цикла – “Я тебя отвоюю” и “Барабан”. После каждой песни – в зале звучит аплодистемны и возгласы “Браво!”)
На этом я хочу закончить свое выступление.
Юрий КУВАЛДИН:
Спасибо большое.
Лариса КОСАРЕВА:
Я еще только последнюю заключительную фразу скажу. Веками человечество созидало культуру высоких чувств и отношений. Они проявляются в песнях и романсах, где все соединяется в одно целое: музыка, поэзия, любовь. Мне хочется задать вам такой вопрос: а есть ли будущее у любви мужчины и женщины?
Спасибо.
Я совсем недавно выпустила диск. Я оставлю вам, Юрий Александрович, несколько дисков, вы подарите их своим авторам.
Юрий КУВАЛДИН:
Спасибо.
Закончит этот вечер - артист Театра Армии Александр Чутко! Он прочитает, насколько я знаю, несколько стихотворений одного из моих авторов - Александра Павловича Тимофеевского. Саша сам объявит нам, какие стихи он будет читать.
Александр ЧУТКО:
Господа рецептуалисты! Я прочитаю вам стихи поэта Александра Тимофеевского, которого вы все хорошо знаете.
(Александр Чутко читает следующие стихи Александра Тимофеевского:
1.
С утра Лаура не одета
В квартире у нее бедлам...
(И т.д. по тексту.)
2.
Что может быть смешней мужчины,
Когда, в печали и тоске,
Сидит он, теребя морщины,
В кальсонах и в одном носке...
(И т.д. по тексту.)
3.
Быть может, не во сне а наяву
Я с поезда сойду напропалую
И в чистом поле упаду в траву
И зареву и землю поцелую...
(И т.д. по тексту.)
4.
Мы по-прежнему в говне!
Обошла нас Божья милость.
В этой трехнутой стране
Ничего не изменилось...
(И т.д. по тексту.)
5.
Конечно, наш Господь безбожник,
Поскольку Бога нет над ним...
(И т.д. по тексту.)
6.
Люблю азу в начале мая!
(И т.д. по тексту.)
7.
Мы живы, а глядишь – помрем,
Свободе гимн не допиликав...
(И т.д. по тексту.)
8.
Он ищет читателя, ищет
Сквозь толщи столетий. И вот -
Один сумасшедший напишет,
Другой сумасшедший прочтет...
(И т.д. по тексту.)
(После каждого стихотворения в зале звучат аплодисменты, смех, крики: “Браво!”, “Замечательно! Гениально!”)
Юрий КУВАЛДИН:
Это последнее стихотворение я поместил на “шмуц-титул” книги “Песня скорбных душой”, которую я выпускал Александру Павловичу Тимофеевскому в 1997 году, кажется...
3 ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
Юрий КУВАЛДИН:
Так. На этом у нас концертная часть закончилась. Дальше у нас по программе идет просмотр телевизионного фильма “Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте”. Но я предлагаю это совместить с фуршетом. Пора уже принести сюда бутерброды с красной икрой и с красной рыбой, и тарелочки с тортом и с конфетами, коробки с сахаром и чашки и блюдца для чая... И все. Я попрошу сделать это женщин. Женщины! Нина Краснова... помоги, пожалуйста, принести сюда все это. Но записывать вечер на диктофон ты дальше будешь еще.
(Нина Краснова, Тамара Журова, Вера Данилюк и Марина Соловьева идут в кухню-столовую и приносят оттуда пластмассовые разовые тарелки с заранее приготовленными бутербродами, такие же тарелки с кусками торта и пластмассовыми ложечками к ним, коробки с сахаром, коробки с конфетами “Белиссимо”, фаянсовые чашки и блюдца, коробочки с пакетиками чая, бирюзовые бумажные салфетки, электрический чайник с кипятком... Расставляют и раскладывают все это на столах. Мужчины помогают женщинам. Начинается фуршет и просмотр телевизионного фильма.)
Юрий КУВАЛДИН:
Фильм “Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте”. Впервые был показан по телевизионному каналу “Культура”, 21 ноября 2006 года, в ознаменование моего 60-летия. Режиссер фильма – Ваграм Кеворков.
Александр ТРИФОНОВ (всем присутствующим):
Во время просмотра фильма - не разговаривать!
Юрий КУВАЛДИН:
Это мой сын уже командует...
(Смех в зале, возгласы: “Во время просмотра фильма не разговаривать”!
Идет просмотр фильма, сорок минут.
После этого начинается фотосессия.)
Юрий КУВАЛДИН:
Сейчас мы фотографируемся у портрета Платонова. Я могу целую лекцию о Платонове прочитать, но сейчас не буду этого делать. (Смех в зале.)
(Участники альманаха фотографируются у портрета Платонова. Юрий Кувалдин дает Нине Красновой свой фотоаппарат “Kenon”, говорит ей, на какую кнопку она должна нажимать. Нина Краснова фотографирует участников альманаха. Юрий Кувалдин советует ей снимать группу не с одного ракурса, а с разных, что она и делает.)
Нина КРАСНОВА:
Все участники альманаха – один лучше другого, очень хорошо смотрятся! (Обращается к Кувалдину.) А мне, не участнице, можно сфотографироваться с участниками?
Юрий КУВАЛДИН (шутит):
Можно. Если сегодня к 12 часам ночи вы расшифруете и обработаете и пришлете мне по электронной почте всю стенограмму вечера.
(Смех и общее оживление в зале. Потом авторы пишут друг другу автографы на экземплярах “Ре-цепта”. Потом во главе с Юрием Кувалдиным совершают прогулку по Москве, идут от библиотеки имени Платонова, по улице Усиевича и примыкающим к ней улицам, дворами, до Ленинградского проспекта и до станции метро “Сокол” и разъезжаются по домам, писать новые вещи для альманаха “Ре-цепт” и для Вечности.)
Стенограмму подготовила
поэтесса Нина КРАСНОВА
