Анатолий Викторович Шамардин родился 11 января 1938 года в селе Ольгино на Ставрополье, вырос в греческом селе Хасаут, недалеко от Ольгино. Окончил Горьковский институт иностранных языков, преподавал немецкий и английский языки в разных вузах страны, читал лекции по лексикологии, стилистике и истории немецкого языка. Кроме того окончил очное отделение музыкального училища им. Октябрьской революции по классу вокала (ныне высший музыкальный колледж им. Альфреда Шнитке). В 1971 году был приглашен в оркестр Леонида Утесова в качестве солиста-вокалиста и работал в Росконцерте, в разных филармониях, объездил всю страну, пел песни народов мира и свои собственные на стихи известных поэтов и русские песни и романсы. Выступал с концертами в Европе, в Германии, в Греции и т. д. Автор множества статей, рассказов, эссе, переводов. Печатался в журналах «Наша улица», «Огонек», «Смена», «Турист», «Юность», в альманахах «Истоки, «Эолова арфа», в «Литературной газете», в газете «Слове» и др. Член Российского Союза профессиональных литераторов.Нина Краснова
РУССКОЕ БЕЛЬКАНТО АНАТОЛИЯ ШАМАРДИНА
Певец и композитор Анатолий Шамардин, солист оркестра Леонида Утесова, родился в Ставропольском крае в 1938 году. Живет в Москве. Участвовал в первом Всемирном фестивале молодежи и студентов 1957 года. Имеет высшее филологическое и музыкальное образование. Окончил Ленинградскую аспирантуру, преподавал иностранные языки в вузах. Работал в Росконцерте.
Выступал с сольными программами в Германии и Греции. Исполнитель песен народов мира, русских народных песен и романсов, а также своих собственных на стихи известных поэтов – Виктора Бокова, Новеллы Матвеевой, Николая Старшинова, Алима Кешокова, Андрея Вознесенского, Нины Красновой. Его песни входили в репертуар известных певцов - Ольги Воронец, Ивана Суржикова, Екатерины Шавриной, квартета «Аккорд» и т. д. Он является автором серьезных статей и юмористических рассказов, печатался в журналах «Огонек», «Юность», «Вокруг света», «Наша улица». Поэтесса Нина Краснова, Принцесса поэзии «МК», написала о нем:
Представитель русского бельканто,
Знающий и Бебеля, и Канта,
Анатолий Шамардин –
Это просто шарм один!
- Когда я услышала вас первый раз в жизни, в 1984 году, на юбилейном вечере Виктора Бокова, в Центральном Доме литераторов, приехав туда из Рязани по приглашению самого виновника торжества, я помню, вы произвели на меня очень сильное впечатление своим сладкозвучным, нежным, благородным, легко и свободно льющимся и в то же время словно воздушным, летящим и каким-то беспредельным голосом, своим не просто красивым, но каким-то особенным тенором, с непривычными оттенками, вибрациями, обертонами и звуковой подачей. Вы скромно стояли на сцене, играли на гитаре и пели песню на стихи Бокова «Вишенья, орешенья». Она воспринималась мной, как серенада царевича своей царевне:
Вишенья, орешенья,
Яблони цвели.
Мы с тобою рядышком
По тропинке шли.
- Да, я действительно участвовал в том вечере Виктора Бокова. Там еще участвовали Андрей Вознесенский, Людмила Зыкина, Екатерина Семенкина, Ольга Лепешинская…
- Помню, я тогда подумала: всех, кто выступает на вечере, я знаю, кого-то или о ком-то слышала, кого-то или о ком-то читала… кого-то боготворила… а почему я не знаю такого певца – Анатолия Шамардина?
- Меня многие и сейчас не знают.
- К своему несчастью, как мне кажется. …А когда я спустя годы (в сентябре 1993 г. – Н. К. 2009 г.) услышала вашу, которую Вы подарили мне, демонстрационную кассету с вашим репертуаром, с песнями народов мира на итальянском, греческом, немецком, японском языках, русскими народными песнями и романсами и авторскими песнями на стихи разных поэтов, я обомлела. У меня в голове не укладывалось, почему, по какому закону подлости такой певец, мирового класса, мирового уровня, который мог бы быть кумиром публики, как Муслим Магомаев, оказался в тени… и его мало кто знает. Какая жестокая несправедливость судьбы! Какая коварная усмешка фортуны. В каком темном мешке столько лет прятали такого певца от миллионов слушателей, от своих потенциальных почитателей, которые должны были бы ломиться на его концерты и носить его на руках и наперебой просить у него автографы и волосочки с него рвать себе на память.
- Я с детства недооценивал сам себя. Мне не хватало уверенности в себе, чтобы куда-то пробиться и занять свое место под солнцем. А «судьба играет человеком».
- Мало кто из творческих людей доволен своей судьбой. В том числе и из наших «звезд». Все чем-нибудь да недовольны. Такова природа человека...
- Я не хочу сказать, что я недоволен своей судьбой. Наоборот, я считаю, что она сложилась у меня не самым худшим образом. Как говорится, могло бы быть и хуже. В этом смысле мне повезло, и я – счастливый человек, несмотря на все превратности судьбы, которые мне пришлось пережить. У меня нет широкой известности. Но и в этом есть свои плюсы. Во-первых, мне в отличие от наших «звезд» не надо держать охрану, не надо надевать решетки на окна своей квартиры, чтобы оградить себя от поклонников или от грабителей и других преступников. Я могу свободно гулять по улицам, в толпе людей, и в каком угодно – то есть не парадном - виде, чего не могут позволить себе наши «звезды». Во-вторых, я не боюсь надоесть своим слушателям, потому что они не так уж часто слышат меня в концертах и по радио. Чрезмерная известность, чрезмерная раскрутка певца, композитора или даже какой-то одной его песни может привести к эффекту, который я назвал бы «эффект полонеза Огинского»: когда даже любимая всеми мелодия настолько запевается и заигрывается, что теряет свою первозданную свежесть и прелесть… и перестает восприниматься слушателями, становится пустым звуком или начинает надоедать всем и даже раздражать некоторых. В этом смысле недораскрутка лучше перераскрутки и узкая известность лучше широкой. В-третьих, я совершенно не амбициозный человек. И я не испытываю моральных страданий и мук оттого, что кто-то меня не знает. У меня есть свой круг почитателей, которые меня знают, и слава богу. И совсем не обязательно, чтобы тебя знали все пять миллиардов землян.
- У нас даже певцов с мировой славой не все знают - допустим, Клаудио Виллу… Так что любая слава и любая известность какого-то певца или композитора и вообще кого бы то ни было – понятие относительное.
- Я абсолютно согласен с вами.
- Когда вы выступаете по радио, в открытом эфире, то многие слушатели задают такие вопросы: почему мы не знали такого великолепного певца раньше, с таким красивым, не похожим ни на чей другой голосом и своим собственным, таким разнообразным репертуаром? Почему мы только сейчас, первый раз в жизни слышим его? Такое чудо! А потом уже, стоит вам выступить раз-другой, эти слушатели начинают знать вас и ждать, когда вы опять появитесь в эфире. Причем слушатели запоминают вас с первого раза. Фамилию-то с первого раза могут и не запомнить, но ваш голос уже никогда не забудут, если услышали хоть один раз.
- Я получаю от слушателей очень много писем с приятными для меня словами и комплиментами в мой адрес, хотя сейчас, в наше время, вообще-то мало кто кому пишет письма. А когда я выступаю по радио в открытом эфире, то получаю массу устных откликов по телефону и на пейджер… И мне кажется, пусть лучше слушатели говорят: почему мы не знали такого певца? мы хотим слушать его еще и еще! Чем: а, мы знаем этого певца! да кто же его не знает? он надоел всем хуже рекламы «Клинского» пива и тампаксов; когда мы слышим его, мы затыкаем уши и выключаем радио; у нас от него портится настроение и ухудшается самочувствие.
- От ваших песен и вашего голоса у многих слушателей улучшается не только настроение, самочувствие, но и состояние здоровья. Я помню, когда вы выступали в открытом эфире на радиостанции «Москва и москвичи», один пенсионер, участник Великой Отечественной войны, лежачий больной сказал: «Я много лет не поднимаюсь с постели, но вот сейчас послушал восхитительное пение Анатолия Шамардина и поднялся. И уже не лежу, а сижу на кровати». Ваш голос обладает целебными свойствами, хорошо действует на многих людей.
- Мне хотелось бы так думать. …Помню, на одном из своих концертов в Германии я пел русские народные песни и романсы, и после концерта ко мне подошли муж и жена и предложили выступить в онкологическом центре, в Германии, для их больного родственника и его друзей по несчастью, за двести километров от того места, где я выступал. Они посчитали и были глубоко убеждены, что мой голос поможет больным вернуть свои силы и здоровье, окажет на них положительное влияние. И мы с гитаристом поехали туда, и я исполнял там лирические песни.
- Какие (не современные, а вообще) певцы вам нравятся? Кому из них вы, может быть, подражали в раннем возрасте? Кого из них считаете своими учителями? Кто из них оказал на вас самое большое влияние?
- Почему-то мне всегда, с самого детства и с самой юности нравились «голосовые» певцы, то есть певцы с голосами, и не просто с голосами, а с красивыми голосами. Особенно тенора.
- То есть певцы примерно вашего плана?
- Да, может быть, потому, что я сам тенор. Человеку свойственно обращать внимание на себе подобных. И я до сих пор люблю именно таких певцов. Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Глеб Романов, Михаил АлександрОвич, Вадим Козин, Эмиль Горовец, Рашид Бейбутов, из иностранных - Марио Ланца, Карло Бутти… Я подражал им на ранних порах, слушая их пластинки на патефоне и на проигрывателе, учился у них петь, и считаю их своими учителями.
- Певцы с красивыми голосами вообще – большая редкость?
- Да. Особенно сейчас. Особенно у нас на эстраде. В эпоху рыночных отношений. Раньше таким певцам у нас мешали пробиться к слушателям разные худсоветы, которые требовали от них советского репертуара, а сейчас им мешают пробиться другие структуры, которые требуют от них баснословных денег за раскрутку, за рекламу.
Но надо сказать, что раньше, в 50-е, 60-е, 70-е годы, по радио и телевидению все же звучали в основном певцы с красивыми голосами, хотя и с советским репертуаром. А не просто такие, которые обладали вокальной техникой. Это само собой разумеется, что профессиональный певец обязан обладать вокальной техникой… на то он и профессиональный певец. Он обязан правильно брать ноты, верха и низа, обязан владеть своим ремеслом, обязан хорошо петь. В этом нет ничего особенного. И, надо сказать, я в своей практике (а практика у меня богатая, я много лет работал в разных филармониях России) почти не встречал певца, который бы плохо пел и плохо держался на сцене. Все певцы были со специальным музыкальным образованием, кто окончил консерваторию, кто музыкальное училище… все хорошо пели и хорошо держались на сцене. Но я всегда отдавал предпочтение… певцам не просто с высокой вокальной техникой или с какими-то особыми актерскими данными или с каким-то особым репертуаром, а певцам с красивыми голосами…
Для меня важен в первую очередь сам голос певца, его тембральная окраска, а не актерские данные певца и не его внешность, и даже не тексты его песен. От красивого голоса исходит светлая положительная энергетика, которая оказывает на слушателя соответственное психотерапевтическое влияние… Именно такими голосами обладали названные мной певцы. Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Глеб Романов… К ним можно добавить иностранных певиц Эллу Фитцжеральд, Марию Каллас… Или нашу Викторию Иванову… У Виктории Ивановой – изумительный, серебряный, проникающий в самую глубину души голос… Причем все песни, все романсы, которые она поет, написаны на красивые стихи. Сочетание красивого голоса с красивой поэзией – это исключительная редкость. …У Анны Герман – тоже очень красивый, я бы сказал, божественный голос… У всех этих певцов и певиц не просто красивые, а божественные голоса. И таких голосов, естественно, не может быть сотни тысяч, миллионы миллионов… Можно обучить певца вокальному мастерству, в какой-нибудь консерватории, но ни в одной консерватории нельзя дать ему красивый голос, если его нет. Он дается от природы, как талант. Он или есть или его нет. Его можно потерять, его можно развить, но приобрести, если его нет от природы, нельзя.
- Существует талант и полуталант, или, талантливость и «полуталантливость», говоря словечком Розанова, который сказал об одной женщине, что она немного пишет, немного поет, немного рисует, и всё это как бы и неплохо, но – банально, а значит серо, и всё это есть - «полуталантливость».
- Полуталантливость – бывает страшнее полной бесталанности. Потому что бесталанность чаще всего сразу видно невооруженным глазом. А полуталантливость можно не рассмотреть и долгое время принимать за талантливость, за подлинный талант. Причем человек-полуталант, например, тот же певец, со своей полуталантливостью иногда – путем агрессивного маркетинга и рекламы - добивается намного большего успеха и популярности, чем подлинный талант.
- Правда, ему приходится тратить очень много лишних сил, чтобы пустить всем пыль в глаза и выдать себя за звезду. Приходится прибегать к разным внешним эффектам, к сногсшибательным нарядам, к дорогостоящей косметике, к богатой, ультрасовременной аппаратуре, к светотехнике, к подтанцовкам и подпевкам, к акробатическим трюкам… Чтобы произвести впечатление на зрителей и слушателей, ошеломить их, ему приходится не только петь, но и кувыркаться и ходить на голове, и устраивать целое шоу, и задействовать в своем концерте человек пятьдесят, а то и сто, вместе с подтанцовщиками и подпевщиками, с операторами, визажистами, стилистами, костюмерами, режиссерами. Да еще подключить к этому все средства массовой информации, газеты, радио и теле. А без этого он будет неинтересен публике.
- Сейчас и таланты равняются на полуталанты, боятся отстать от них. А раньше было как? Как пели певцы? Они выходили на сцену, где, кроме рояля, больше ничего не было, стояли на голой сцене, перед залом, один на один с публикой, почти по стойке «смирно», не делали никаких лишних движений, не дергались, не прыгали, просто открывали рот и пели. И всё. Причем даже без микрофона. И - покоряли публику.
- Одним из таких певцов и ваших главных косвенных учителей был и Михаил АлександрОвич, который дожил почти до девяноста лет и умер совсем недавно, последний из могикан?
- Михаил Александрович обладал феноменально красивым голосом и оказывал на слушателей магическое воздействие. Он пел русские классические песни и романсы, арии из опер и неаполитанские песни. Не одни только русские и не одни только неаполитанские. Причем он был вундеркиндом. И причем самым исключительным из всех, какие были за всю историю человечества. Вообще-то в музыкальном мире очень много вундеркиндов. Но в основном – среди скрипачей, пианистов, композиторов, а среди певцов – их не так уж и много. Например, ни Энрико Карузо, ни Беньямино Джильи, ни Марио Ланца, ни другие выдающиеся певцы не были вундеркиндами, то есть они не пели, например, с восьми лет, - то есть пели в детстве, как все дети, но не лучше других детей. И нет среди певцов ни одного вундеркинда, который и во взрослом возрасте представлял бы из себя такое же замечательное явление, как в детстве. Вундеркиндом в чистом виде был Робертино Лоретти. Мальчик, который обладал божественно красивым, редчайшим голосом и в десять лет покорил весь мир. Но этот божественно красивый голос был у него только до пятнадцати лет, до мутации, а после мутации он у него пропал, изменился, что и должно было произойти, не мог же Робертино всю жизнь петь голосом мальчика, голосом ребенка, у него появился другой голос, мужской, лирический баритон, но уже не такой красивый, как раньше, не красивее, чем у других певцов. И Робертино из исключительного певца превратился в такого, каких много. Единственный во всем мире певец, который обладал божественно красивым голосом и в детстве, и в отрочестве, и в юности, и в зрелости, и во все периоды своей жизни и сохранил его и свой талант до глубокой старости, до девяноста лет, это Михаил Александрович: у него после мутации голос превратился в тенор, но не испортился, а остался таким же божественно красивым и редкостным, как и до мутации, хотя и стал совсем другим, мужским. - Феноменальное и единственное такое явление, равных которому нет в мире… Он был певцом широкого профиля. Но, правда, совсем не пел советских песен гражданского звучания, а - только песни о любви. И, наверное, поэтому впал в немилость у советских чиновников и вначале 70-х годов стал испытывать большие трудности с организацией своих сольных концертов. Тридцать лет назад Михаил Александрович уехал из Советского Союза в Германию. И все радиозаписи с его голосом были у нас изъяты из фондов радио и размагничены, то есть стёрты и уничтожены, по указанию высоких инстанций, и пропали для истории и для любителей высокого искусства. И сейчас мало кто у нас знает и помнит такого певца, только люди преклонных лет и музыкальные специалисты… К сожалению, россияне лишены удовольствия слышать Михаила Александровича. Его голос и его песни в записях есть только у коллекционеров, в их частных коллекциях, на старых пластинках и магнитофонных пленках…
- Два года назад вы выступали в Фонде культуры на вечере, посвященном Михаилу Александровичу. Пели песни из его репертуара, из кинофильма «Уличные серенады» и другие. И восхитили всех, кто присутствовал на вечере… и Александру Пахмутову, и разных заслуженных работников культуры, и журналистов, сотрудников популярных газет и радиокомпаний…
- На вечере были гости из Германии, друзья Михаила Александровича. Они сделали запись вечера на видеопленку и увезли ее в Германию и подарили виновнику торжества, чтобы он мог порадоваться тому, что у него в России есть свои большие почитатели, ученики и преемники. После этого вечера меня пригласили выступить на «Эхо Москвы». И я выступал там целых полтора часа. Получил много откликов от радиослушателей.
- У вас, как и у Михаила Александровича, весь репертуар состоит из песен о любви.
- Я считаю, что такие песни полезны для здоровья, и для здоровья певца, и для здоровья слушателей, а значит для страны в целом. Они делают людей добрее, романтичнее, чувственнее, и в этом смысле они выполняют как бы «гражданскую роль». И Александрович со своими песнями о любви был более гражданственным певцом, чем многие из тех, которые считались таковыми и получали за это звания заслуженных артистов. К тому же он их пел красивейшим голосом, что особенно важно. У нас сейчас нет певцов с такими голосами.
- Зато много певцов совсем без голосов... Таких, которые иногда и сами признаются в этом и говорят о себе: да мы не певцы, мы просто исполнители. Однако они выступают на большой сцене и занимают место настоящих певцов, с голосами, и некоторые даже считаются великими исполнителями.
- Про таких исполнителей, как правило, говорят, что они поют душой.
- Как будто наличие красивого голоса у певца исключает наличие у него души и как будто певец с голосом не может петь и душой, а не только глоткой.
- Вообще-то… на самом деле… безголосых певцов не бывает и быть не может. Безголосый – это глухонемой. У каждого певца есть хоть какой-то голос. Просто далеко не у каждого он красивый, а тем более божественный, с красивым тембром. Бывают певцы, которые хорошо владеют вокальной техникой, а сам голос у них не вокальный. Он у них, например, как гудок, в песне Яна Френкеля: «Подпевает электричке ткацкой фабрики гудок…» Если голос как гудок – это не значит, что он плохой. Гудок – он и есть гудок. Он – функционален. Но о нем нельзя сказать: ах, какой очаровательный гудок.
- А какие еще типы голосов бывают, по вашей классификации?
- Голоса бывают гнусавые… Голоса бывают писклявые. Голоса бывают еще какие-то там надтреснутые… И бывают такие голоса, о которых очень хорошо, всего несколькими словами, всего одной фразой из нескольких слов, сказал Николай Васильевич Гоголь. Он сказал от лица одного героя: голос у меня небольшой, но противности необычайной.
- Очень много у нас таких голосов, «небольших, но противности необычайной».
- И есть просто банальные голоса, никакие. И если все время афишировать и давать слушателям вот такие голоса – скажем, не то чтобы плохие, но - банальные, тогда красивый голос не будет восприниматься как красивый. Потому что у слушателей перепрограммируется сознание, изменится вкус, и тогда всё хорошое будет восприниматься как нехорошее, по сравнению с тем, что афишируется и пропагандируется, а божественное вообще не будет восприниматься… и будет казаться чем-то устаревшим, немодным, несовременным и никому не нужным и плохим, и про банальное будут говорить: это чудо! а про божественное: это ерунда!
- Многие молодые люди, новой генерации, уже перестали воспринимать красивые голоса. Слушают певцов с нулевыми данными, которые поют под фонограмму, цумба-цумба, и именно их считают настоящими певцами, а настоящих за певцов не считают и слушать их не хотят.
- Причем сейчас развелось много «звезд», которые сами пишут и музыку, и тексты песен... так сказать, на все руки от скуки. А тексты – не поймешь о чем. И слушатели на концертах сидят, ничего не понимают, но делают вид, что всё понимают, и аплодируют исполнителю. И нет среди них того мальчика, который, как в сказке Андерсена, сказал бы, что король-то голый. Я помню, в одной музыкальной телепередаче один слушатель слушал-слушал глубокомысленные тексты одной «универсальной» новоявленной «звезды» и поднялся с места и сказал окружающим: «Я вот сижу здесь, доцент с филологическим образованием. И неужели я один здесь сижу такой дурак тупой, что я один ничего не понимаю, а все всё понимают, о чем идет речь в этой песне?»
- Анатолий, вы живете в Москве. А где вы родились?
- Я живу в Москве уже больше тридцати лет. А родился я на Ставрополье, на Северном Кавказе. В селе Ольгино. Это, кстати сказать, недалеко от того места, где родился и Михаил Сергеевич Горбачев. Но через полгода мои родители переехали в село Хасаут, которое находится по соседству с Ольгином. Хасаут – это такое греческое село, затерянное в лесу. Там жили греки, русские, казаки, украинцы. И там я жил до четырнадцати лет. Там формировался. Отец у меня – русский, казак. А мама – гречанка. Ее предки – понтийские греки, выходцы из Трапезунда, которые когда-то, несколько веков назад, поселились в Причерноморье, в Сухуми, на Северном Кавказе, переселились туда из Греции. Так что я русский грек. Ничего музыкального у нас в селе не было, в смысле – музыкальной школы или училища. Но была своеобразная музыкальная культура со своим мелосом, со своим фольклором, в котором переплелись греческие, русские и украинские интонации, и всё это – вместе - постоянно звучало в виде песен, с многоголосьем. У нас в селе все пели. А лучше всех пела моя тетя, Ирина, жена маминого брата, казачка, она очень хорошо пела русские песни, как никто. И оказала на меня сильное влияние. Благодаря ей я с детства узнал и полюбил русские песни.
- Анатолий, вы поете с самого детства? Вы, можно сказать, вундеркинд, как Робертино Лоретти?
- Моя мама говорила мне, что я с самого детства, с самых малых лет очень любил петь. Самые разные песни. И когда мне было три или четыре годика, меня даже хотели утащить чужие люди, потому что я очень хорошо пел… Один раз я сидел на бревнышках, в каком-то городишке, в Тернаузе или еще где-то, где мои родители какое-то время снимали квартиру… И пел песню Исаака Дунаевского из кинофильма «Дети капитана Гранта» - «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер»:
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет!
И какие-то дядя с тетей, муж с женой, цыгане или не цыгане, услышали меня и хотели утащить. Поманили конфетками и увели с собой. И мама не могла меня найти. Другие люди ей помогли. Догнали «цыган», отняли меня у них и вернули маме.
- Жалко, что вас не услышал тогда какой-нибудь импрессарио. Может быть, он раскрутил бы вас и сделал из вас русского Робертино Лоретти…
- Импрессариев в Тернаузе и в Хасауте не было. Они через эти точки земного шара не проезжали.
- Тем не менее, я знаю, что многие радиослушатели называют вас русским Робертино Лоретти. И говорят, и по радио, и в письмах, что если бы Робертино не сорвал перед мутацией голос, он сейчас пел бы как Вы, что вы – это как бы взрослый Робертино, каким он был бы сейчас, если бы не перенапряг голос…
- Не скажу, что мне неприятно и не лестно такое мнение моих радиослушателей обо мне…
- Вас называют и русским Марио Ланца… И кем вас только не называют… Ведущие «Эха Москвы» дали в эфир песню в вашем исполнении на иностранном языке и спросили у радиослушателей: угадайте, кто это поет? Ответы на пейджер пришли такие: это поет Карел Гот, Клаудио Вилла, Марио Ланца, Элвис Пресли, Хулио Эглесиас… И только один ответ оказался правильным: Анатолий Шамардин…
- Когда тебя не все узнают по радио, но зато путают и сравнивают тебя не с какими-то плохими, а самыми лучшими мировыми певцами, ставят в один ряд с ними, это, по-моему, не обидно, а даже наоборот…
- Вы и на музыкальных инструментах с детства играете? На каких?
- В деревне у нас не было никаких музыкальных инструментов. Когда я в 14 лет переехал с родителями в город Черкесск, я первый раз в жизни увидел там на сцене пианино. И спросил у ребят: что это за черный ящик стоит на сцене? Мне сказали, что это не ящик, а пианино. Потом я научился играть на нем. Сам. Никто меня не учил.
Мой дядя когда-то играл на скрипке. Он знал ноты и научил меня играть – примитивно - по нотам на мандолине, дал мне первые навыки в музыкальной грамоте. И таким образом я освоил мандолину, а потом и балалайку, и семиструнную гитару… Всё в детстве.
- И вы с детства мечтали стать певцом и музыкантом?
- Нет. Я с детства любил петь и любил играть на мандолине, на гитаре, на балалайке и так далее. Но у меня тогда не было мысли посвятить себя искусству. Потому что в моем кругу не было таких людей, таких авторитетов, которые оценили бы меня и сказали бы мне: ой, как хорошо ты поешь, какой красивый у тебя голос, ой, как хорошо ты играешь на мандолине… тебе надо учиться в музыкальном училище, в консерватории… Никто не подсказал мне, по какому пути я должен идти. А сам я себя недооценивал как певца и музыканта. И поэтому я поступил в иняз, в пединститут. И стал учиться в инязе, сначала в Пятигорске, потом в городе Горьком. В обоих институтах, и там, и там, было много музыкальных людей, были свои самодеятельные оркестры, и я занимался в этих оркестрах и участвовал в самодеятельных концертах и таким образом был связан с музыкой. В Горьком я посещал консерваторию, слушал со стороны, как люди поют. А кроме того я собирал пластинки с записями известных певцов с красивыми голосами, слушал их, учился у них, они были моими главными учителями. Особенно мне нравились итальянские певцы, которые владели искусством настоящего бельканто, всемирно известные тенора с божественными голосами - Клаудио Вилла, Тито Скипо… Я подражал им, интуитивно, на слух, и таким образом развивал сам себя, свои вокальные данные.
- А в инязе вы учились на каком факультете?
- На факультете немецкого и английского языка. А после института я какое-то время преподавал в вузах эти языки, лексикологию, стилистику, историю языка, сложнейшие дисциплины. И продолжал заниматься музыкой. И стал сочинять свои песни на стихи разных поэтов. Прочитаю сборник какого-нибудь поэта, понравится мне там какое-нибудь стихотворение, и я пытаюсь выразить свое музыкальное восприятие этого стихотворения и начинаю напевать стихотворение на свой мотив и записывать это на магнитофон, тогда как раз начали появляться магнитофоны, и смотрю: у меня получается песня, которую я сам же и пою. И в конце концов я приехал в Москву и поступил в оркестр Леонида Утесова, с легкой руки выдающегося певца Николая Никитского.
- Но до этого вы успели поработать в Ленинградской филармонии? Вы, насколько мне известно, попали туда с легкой руки Эдуарда Хиля?
- Да. Я окончил в Ленинграде аспирантуру. И должен был поехать по распределению, по направлению в Кострому, преподавать там в пединституте иностранные языки. А вместо этого пошел работать в Ленинградскую филармонию… Как это получилось? Я написал для Эдуарда Хиля песню, под его голос и под его манеру исполнения, и пришел к нему на концерт. И после концерта сказал ему: «Эдуард Анатольевич, я написал для вас песню». И напел ее ему:
Ну, конечно, море синее
И волна всегда крута…
Он спросил у меня: «А где вы поете?» Я сказал: «Да я нигде не пою… Я просто преподаю иностранные языки в вузах и пробую писать песни...» Он посоветовал мне прийти в Ленинградскую филармонию и показаться там директору и администрации. И сказал: «Только вы – главное - поменьше говорите и даже лучше совсем ничего не говорите и не рассуждайте… Зайдите туда, расчехлите гитару, открывайте рот и… сразу начинайте петь…». А то они могут вас выпроводить и не успеют выслушать. Вы заходите и сразу (без лишних слов) начинайте петь!». Я так и поступил. Зашел в кабинет к директору, расчехлил гитару и сразу запел, какую-то итальянскую песню… Спел. Смотрю, директор… фамилия у него была Гинзбург… посмотрел на меня… так… удивленно и сказал мне: «А вы знаете, очень даже неплохо (очень даже неплохо вы спели итальянскую песню, и вообще вы очень даже неплохо поете)! У нас уже есть одна певица с французской фамилией. Ирэн Бенуа. Она тоже поет иностранные песни. А вы будете у нас второй. Мы вам быстренько ставку сделаем и отправим вас на гастроли, как говорится, в путь!..» И мне сделали приличную по тем временам ставку - восемь рублей за выступление. И сразу отправили меня на гастроли. И я там начал осваивать амплуа артиста. Начал выходить на сцену и петь. Я пел иностранные песни – благо, что на меня никто не давил и не заставлял петь советские песни гражданского звучания, для которых у меня голос не подходит. Я пел свои авторские песни и иностранные, итальянские, греческие, Микиса Теодоракиса, всякие там сиртаки. Это тогда очень хорошо воспринималось слушателями, зрителями. Да и сейчас тоже.
- А уже после Ленинградской филармонии вы попали в оркестр к Леониду Утесову?
- Да. В Ленинградской филармонии я приобрел какой-то опыт артиста, по этой части, и поехал в Москву. И поступил работать в оркестр Леонида Осиповича Утесова. В 1971 году. Оркестр был большой. Участников там было много. И певцы, и фокусники, и акробаты, и конферансье, и ведущие концертов… А программа каждого концерта была выстроена так, что там должны были звучать только русские песни, в том числе гражданского содержания, военно-патриотические, типа:
Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой,
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла,
Там, где русская слава
Все тропинки прошла…
…Я со своим иностранным репертуаром не очень вписывался в эту программу. И поэтому худсовет поначалу отнесся ко мне без восторга...
- А Утесов как отнесся к вам?
- Утесов прослушал меня и взял меня под свое крыло и защитил от худсовета. Он так выразительно посмотрел на меня и на мой нестандартный, нерусский нос. И сказал с легкой шуткой: «Ну как он может петь русские песни с таким носом?» И сказал дирижеру Владимиру Старостину: «Володя, возьми Толю в оркестр в порядке исключения. Пусть он поет песни народов мира и свои авторские песни». И я стал выступать с оркестром Утесова. Я пел песни народов мира и свои авторские песни. А аккомпанировал мне малый состав оркестра, музыканты самого высшего класса и выдающийся пианист Леонид Чижик, он играл на рояле.
- А кто еще из известных артистов работал тогда, в 1971 году, в оркестре Утесова?
- Геннадий Хазанов... Он был ведущим концерта. Читал «Кулинарный техникум», с которым потом прославился на весь Советский Союз.
Еще в оркестре Утесова работала прекрасная певица Джильда Мажекайте, литовка по национальности. У нее был низкий прекрасный голос, альт. И сама она была очень привлекательная, эффектная, броская. Она была очень популярна в то время. Но потом постепенно спилась, к сожалению. И я не знаю, где она сейчас, что с ней. Она любила выпить. А это дело никого до хорошего не доводит… И муж у нее пил… Его звали Боря. Он у нее чуть ли не в Большом театре танцевал, а потом тоже спился. Помню, я поехал с коллективом артистов от Московской областной филармонии (уже после Утёсова) на Украину. Мы выступали где-то. В коллективе была Джильда Мажекайте со своим Борей. И он - немножко в поддатом виде – танцевал с балериной 7-й вальс Шопена, носил, носил ее на руках по сцене и… уронил, прямо на пол, и сам упал на нее. Зрители захохотали, думали, что это такой специальный комический номер, комический трюк… А маленький мальчик лет шести, который сидел у рампы, дернул свою маму за юбку и говорит: «Ма, глянь, дядька пьяный…». А он услышал это, подошел к мальчику и говорит: «Кто пьяный? Я пьяный? Сам ты пьяный!». Много было смешных случаев, когда я работал на эстраде.
- Расскажите смешной эпизод про костюм Бедроса Киркорова…
- Когда меня взяли в оркестр Утесова, мне сказали, что я должен выходить на сцену и выступать перед публикой в приличном костюме… Но я был тогда такой бедный, что у меня не было приличного костюма. У меня ничего не было. Ни московской прописки, ни квартиры, ни костюма. Я получал зарплату 110 рублей в месяц, еле сводил концы с концами… Я сказал: «У меня вообще никакого костюма нет». Мне сказали: «Тогда знаете что? Тогда вы наденьте костюм одного нашего певца, который работал у нас до вас... У нас до вас работал хороший певец - Бедрос Киркоров… - Это значит – отец Филиппа Киркорова, то есть отец будущей звезды эстрады. - Вон у нас остался его костюм. Наденьте его и будете в нем выступать...». А костюм этот был размеров на пять больше моего размера, ну не на пять, а все же намного больше… Он был мне сильно велик… Я надел его и утонул в нем и стал похож на клоуна и на Пьеро: рукава длинные, штанины длинные, плечи не мои… пиджак на мне висит, брюки висят… Я же был тогда очень-очень тонкий и худой, я и сейчас не толстый, а тогда вообще был как соломинка для коктейля. В таком прикиде я и вышел выступать первый раз с оркестром Утесова… И произвел на зрителей трогательное впечатление, и они долго мне аплодировали. Так состоялся мой дебют с оркестром Утесова. А потом я заказал себе в ателье и концертные брюки, и пиджак, и рубашку белую… по фигуре. И выступал уже в подобающем артисту наряде.
- А вам приходилось петь песни о партии? В советское время все певцы должны были петь так называемые песни гражданского звучания, и почти все певцы это делали. Без этого было нельзя.
- Когда я еще учился в институте, в Пятигорске, и заканчивал первый курс, мне пришлось участвовать в грандиозном мероприятии, или, как сейчас сказали бы – в грандиозном шоу, посвященном 400-летию «добровольного вхождения народов Северного Кавказа (в том числе Карачаево-Черкессии) в состав России». Эта дата отмечалась с помпой. В Москве собрали со всего Северного Кавказа восемьдесят музыкально одаренных, поющих молодых людей с красивыми голосами, совсем молодых ребят, из школ и вузов, и организовали хор, получилось что-то вроде ансамбля песни и пляски Александрова, что-то вроде музыкальной сборной Кавказа. Представьте себе - восемьдесят солистов с великолепными голосами. И я попал в эту сборную. А возглавлял ее композитор Вано Мурадели. Но сначала нас собрали в Кисловодске, прислали нам из Москвы симфонический оркестр, дали великолепных хормейстеров, дирижера и целых полгода готовили нас для концертов в Москве. И на это время всех, и меня в том числе, даже освободили от занятий в школах и вузах. Когда все было готово, нас привезли в Москву, и мы выступали в театре Станиславского и Немировича-Данченко, и в Колонном зале, и на других сценах. Мы пели разные песни, в том числе кантату, которую написали известные композиторы из Нальчика – об истории отношений народов Кавказа и России:
Давно это было, при Грозном Иване...
И еще мы пели песню о партии, которую специально к этому торжеству написал Вано Мурадели. Тогда обязательно нужно было петь песни о партии… Песня была сложная, для ее исполнения нужен был солист с высоченным голосом, который мог бы взять верхнее си. И солистом назначили меня. И я пел:
Партия – наша сила,
Партия – наша слава!
Тебе, родная партия,
Адыги шлют саля-я-ааам!
- Это была единственная в вашей жизни песня о партии, которую вы пели в концерте?
- Да. И она произвела на всех потрясающее впечатление. Меня нарядили в черкеску, дали мне саблю. И я в этой черкеске и с саблей на боку как закатил на высоких нотах: «Тебе, родная партия, адыги шлют саля-я-я-аам!» Что после этого бы-ы-ло! Такие аплодисменты, такие овации! Вано Мурадели выбежал на сцену и закричал в экстазе, выпучив глаза: «Да здравствует наша Коммунистическая партия и лично Никита Сергеевич Хрущев!» А потом на сцену выпустили танцевальную группу, которая состояла из черкесов, карачаевцев, абазинцев, ногайцев, адыгов. Очень сильная группа! Ну представьте себе, как могут танцевать собранные вместе черкесы, карачаевцы, абазинцы, ногайцы, адыги… Это было что-то невероятное! Что-то такое темпераментное, зажигательное – это у них в крови. И я стоял на их фоне – в черкеске, с саблей на боку. У меня даже фотография такая сохранилась. Мне тогда было всего восемнадцать лет. …Пение в этом хоре, на шесть голосов, где все голоса звучат как органы, было для меня очень хорошей школой и очень много дало мне для моего музыкального развития. Нас научили петь с листа, прямо по нотам. Я очень легко научился этому. И это потом пригодилось мне. И все это потом повлияло на мое решение уйти работать на эстраду. Но больше я никогда не пел песен о партии.
- После оркестра Утесова вам пришлось работать в разных филармониях России…
- Да, в разных филармониях мне пришлось работать…
- А почему вы ушли из оркестра Утесова? Вам захотелось самостоятельности, творческой свободы и независимости?
- После меня в оркестр Утесова пришел Сергей Захаров. Он тоже оттуда ушел. Недолго там проработал. Я не знаю, почему он ушел. Может быть, потому же, почему ушел и я. А я ушел – потому, что мне действительно захотелось творческой свободы и самостоятельности. Мне хотелось выступать в сольных концертах, а в оркестре я должен был выступать только «номером», в общей программе. Мне разрешалось спеть две-три песни, но не больше, а мне хотелось петь больше. Я хорошо проходил на публике. Спою одну песню, публика требует еще, в зале аплодисменты. Спою вторую, ухожу за кулисы, публика требует еще, не успокаивается, в зале - овации. А я не имею права петь больше трех песен. Меня это не устраивало. К тому же у меня не было ни квартиры, ни прописки и не было перспективы получить всё это через оркестр. Да и зарплата была чисто символическая. И я стал работать в разных филармониях страны от Росконцерта, ездить с концертными программами по разным городам, гастролировать. Я по своему складу – вольная птица, и люблю быть вольной птицей. Но, конечно, мне пригодилась школа, которую я прошел в оркестре Утесова.
- А с Николаем Никитским вы как познакомились?
- Я познакомился с ним благодаря Иосифу Раскину. А с Иосифом Раскиным я познакомился случайно, на улице, в переходе метро. Он продавал там книги на лотке, и делал это очень талантливо, как настоящий коробейник, зазывая к себе прохожих и рекламируя свой «товар»: «Товарищи прохожие! Подходите сюда! Берите книги! У меня самые интересные книги во всей Москве!» Я купил у него какую-то книгу, и мы с ним разговорились. И потом он свел меня с Николаем Никитским. Это тогда был очень известный и очень популярный у нас в стране певец. Сейчас его не многие помнят. А тогда он был суперизвестный и суперпопулярный. Он пел такие песни, как «Рио де Жанейро», «Се си бон», «Пчелка», песню Жана Татляна «Осенний свет» («Осенний свет. К чему слова? Осенним светом полна голова») и многие другие, в том числе танго и старинные и современные романсы. Гениальный был певец. Под его песни танцевала вся страна. Я пришел к Николаю Никитскому домой, с гитарой. Спел ему несколько песен. Он был в неописуемом восторге от всего этого. И рекомендовал меня в оркестр Леонида Утесова, самому Леониду Осиповичу и сказал ему: «Берите его! Это ценный певец! Это – верняк!»
- Вас оценил и такой певец, как Георгий Виноградов.
- Да, один из моих кумиров. Я познакомился с ним в 1970 году. Он тогда преподавал класс вокала в эстрадно-цирковом училище, на ВДНХ. Я приехал к нему туда и сказал, что хотел бы учиться у него, и спел ему одну из песен его репертуара, «В городском саду играет духовой оркестр», на стихи Фатьянова. Георгий Павлович Виноградов послушал меня и сказал: «Молодой человек, вам не надо учиться петь, вам надо петь. Вы уже поете. Вы – уже готовый певец. Вам надо выступать на эстраде». Но я тогда не думал сам про себя так. И до сих пор считаю, что мне не помешало бы поучиться в классе вокала у такого мастера (кстати сказать, у него учился Геннадий Каменный).
- Что вы могли бы сказать о публике, которая приходила и приходит на концерты артистов и на ваши концерты?
- Плохой публики не бывает – вот что я могу сказать. Бывают плохие артисты, а плохой публики не бывает. Я понял это с годами.
Публика – самый лучший худсовет, именно она и должна играть роль худсовета. Прием публикой артиста - это и есть истинная госприемка. Я писал об этом когда-то в одной из своих статей, которая была напечатана во владимирской газете «Призыв». Если артист выходит на сцену и выступает, публика должна реагировать на него так - как в поэме Грибоедова:
Кричали женщины «ура!»
И в воздух чепчики бросали!
Хороший артист не может не вызывать восторга у публики, и наоборот – не может плохой артист вызвать восторг и восхищение. Если, конечно, он не привел с собой клакеров, фанатов, которые создают ему искусственный успех с аплодисментами и вводят публику в раж и заводят ее, и она, поддаваясь стадному чувству, вместе с клакерами и фанатами начинает безумствовать, особенно если подвыпьет.
- А современная публика чем-то отличается от публики, допустим, 60-х – 70-х годов?
- Раньше публика не была избалована и запутана обилием музыкальной информации, обилием эстрадных имен. Была более наивна и более непосредственна. И воспринимала артистов не по их раскрученности и разрекламированности, а на подсознательном уровне. Она могла прийти в зал на концерт совсем неизвестного артиста и принять его лучше, чем самого известного. Только потому, что он ей понравился. Она больше доверяла своему собственному вкусу и собственному мнению, а не тому, который ей навязывают средства массовой информации. Сейчас полные залы собрать труднее, чем раньше. Публика, как правило, рассуждает так: «Если мы не знаем такого артиста – не видим его по телевизору, не слышим каждый день по радио, он там не выступает, его туда не приглашают, его имени нет в обойме известных, значит он плохой, и мы не пойдем на него…». А раньше люди были более любопытны и более самостоятельны в этом плане, они шли на концерты неизвестных певцов и открывали их для самих себя. И любили их не меньше, чем известных. И для них было событием, если к ним в город приезжал артист из Москвы, даже пусть и незнаменитый. Они валом валили на его концерт, заполняли все места в зале, чтобы послушать его и составить о нем свое собственное мнение.
- Есть люди, которые слышали вас когда-то, много лет назад, на концерте, всего один раз в жизни, но помнят вас всю жизнь. Рязанская писательница Алла Нечаева недавно услышала вас по радио и сказала мне: «Я этого певца слышала в Костроме двадцать пять лет назад. И запомнила на всю жизнь. У него такой необыкновенный голос – услышишь один раз и уже не забудешь никогда и не спутаешь ни с каким другим».
- Мне часто это говорят совсем незнакомые люди, особенно когда я выступаю по радио в открытом эфире… И мне это приятно.
- А в каких филармониях вы работали? Просто назовите, перечислите их…
- Я работал в Ивановской филармонии, в Смоленской, в Брянской, во Владимирской, от Росконцерта… Выступал везде, где мог. И в разных городах, в больших концертных залах, и в разных селах, в колхозах и совхозах, в красных уголках, на фермах. Проверил себя в на разных аудиториях. И я скажу, что публика – везде одинакова. Она умеет отличить хорошее от плохого. Как человек умеет отличить, допустим, черную икру от кабачковой. Ему не надо для этого какого-то особого образования, ученой степени, не надо быть профессором пищевых продуктов: если ему дать черную икру и кабачковую, он без всяких специальных знаний разберется и скажет: черная лучше, вкуснее и полезнее. Так и зритель умеет отличить хороший голос от плохого. По тому удовольствию, которое он получает от хорошего, чистого, льющегося голоса, переливающегося разными красивыми оттенками, по той положительной, светлой энергетике, которая исходит от него. От плохого голоса, к тому же прокуренного и пропитого, какая может идти энергетика? – только отрицательная, больная, вредная… И зритель не может не почувствовать всего этого. И для меня мнение публики всегда было важнее, чем мнение худсоветов…
- К сожалению, судьба артиста всегда зависела не от публики, а от худсоветов.
- В том-то и дело, в том и беда. От худсовета зависели и сольные концерты, сольные отделения, дадут тебе их или не дадут, и ставка, то есть твоя зарплата, повысят тебе ее или не повысят.
- У вас всегда были противоречия между отношением к вам публики и между отношением к вам худсоветов?
- Да. Публика всегда принимала меня на ура. А худсоветы не хотели давать мне сольных концертов и повысить ставку за выступление. Очень трудно было добиться этого. Только в 1978 году я добился высокой ставки, самой высокой, выше которой не было, – 18 рублей за выступление. Сейчас она, конечно, кажется смехотворной, а тогда это считалось – ах! Такая ставка была, например, у Аллы Пугачевой.
- И как вы, при своем непробивном характере, добились этого?
- Я решил устроить свой сольный концерт в каком-нибудь большом зале, и пригласить туда влиятельных людей из министерства культуры РСФСР. Чтобы они посмотрели, как меня принимает публика. Я договорился в Москве с театрализованным залом «Мэлза» - огро-о-мный зал на восемьсот мест. Оттуда раньше транслировались телепередачи. Это около метро «Электрозаводская»… В зале должно было проходить какое-то собрание завода, рабочих всех цехов с персоналом. И я упросил дирекцию завода дать мне возможность в перерыве между прениями выступить в этом зале с сольным концертом. И пригласил в качестве аккомпаниаторов выдающихся музыкантов… гитариста Сергея Орехова, который очень любил выступать со мной, и одного шикарного баяниста, басиста. И в качестве зрителей пригласил нескольких человек из министерства культуры. Ведущим концерта был режиссер Центрального телевидения Ваграм Кеворков (режиссер фильмов-многосериек «Мальчик со шпагой», «Та сторона, где ветер» и других). И когда товарищи из министерства культуры увидели, после первой же моей песни, как реагирует на меня зал, в котором не было ни одного пустого, свободного места, и когда увидели, как после концерта публика буквально стояла на ушах и не хотела отпускать меня и орала «Браво! Бис!», они сказали мне: «У вас прекрасный голос, вы прекрасно поете. Поэтому ни о чем не беспокойтесь, приходите в министерство культуры, и мы решим ваш вопрос со ставкой». И таким образом я получил эту ставку, которая никому не давалась сразу. Человек должен был добиваться ее постепенно, в течение десятка лет, повышать по рублю из года в год. Хотя не ахти какая это была оплата труда. Сколько у нас было выдающихся певцов, а ставки у всех были в общем-то маленькие. А мы считали, что большие. Так мы были воспитаны… по-советски… Считалось неудобно зарабатывать много денег… И далеко не всем разрешалось их зарабатывать. Только некоторым. Им, например, разрешалось делать в день по три-четыре концерта. И тогда они могли хорошо заработать, но, конечно, по советским понятиям и меркам – хорошо. За счет интенсификации своего труда, вкалывая как стахановцы.
- Вообще, если певец обладает уникальным голосом, ему нужно создавать особые условия для жизни и работы. Если певец способен собирать большие залы и «держать», к примеру, Колонный зал, а чиновники не дают ему делать этого, и милостиво позволяют выступать на птицефермах и свинофермах, на молокозаводах, на чулочных фабриках, в красных уголках, потому что у него, видите ли, официальный статус не тот, это очень несправедливо.
- В советское время большую роль в судьбе артистов играли разные звания – заслуженный артист РСФСР или СССР или какой-нибудь автономной республики, народный артист...
- Если у тебя есть эти звания, значит ты – на коне, у тебя высокий профессиональный статус, особое уважение чиновников, особое положение в обществе, привилегии разного рода, особые условия существования, тебе в твое распоряжение предоставляются лучшие залы страны, Колонный зал, зал Дворца съездов, тебе разрешается много выступать, тебя приглашают на радио и телевидение… Ты становишься звездой. У тебя есть всё – имя, официальное признание, популярность, слава, деньги и косвенная власть, благодаря которой ты можешь «претворять в жизнь» какие-то планы и проекты. А если у тебя нет звания – у тебя нет ничего, и ты ездишь выступать по колхозам и совхозам.
- А чтобы получать звания, надо было не просто иметь хороший голос, но и иметь в своем репертуаре и петь песни гражданского звучания, наподобие песни Вано Мурадели «Тебе, родная партия, адыги шлют салям».
- А у вас в репертуаре таких песен не было, кроме этой одной, которую вы спели всего один раз… в восемнадцать лет, когда учились в инязе.
- В советское время почти каждый артист мечтал получить какое-нибудь звание. Но сейчас я отказался бы от любого звания. Потому что кому только их не надавали и кто только их не имеет. Звания обесценились. У нас количество заслуженных и народных артистов, образно говоря, уже превышает количество незаслуженных и превышает количество зрителей, слушателей. А этого не должно быть. Если, например, в маленьком городишке, всего пятьдесят тысяч жителей, то там нельзя открывать сто пятьдесят тысяч и даже сто пятьдесят парикмахерских. Для парикмахеров и брадобреев не хватит бород и голов. И, например, не может такого быть, чтобы, даже в большом городе, в Москве, вдруг объявилось сто тысяч юных скрипачей, которые играют на уровне Давида Ойстраха. Даже если бы это случилось, то следовало бы придумать какой-нибудь такой ход, чтобы сделать отбор среди них, отбор лучших из лучших. Скажем, считать самыми лучшими тех, кто не только играет на скрипке, как Давид Ойстрах, но еще и цыганочку танцует, с выходом, и на мандолине играет…
- К счастью, природа сама производит естественный отбор и регулирует сама себя, и поэтому Российская земля, как и любая другая, не может рождать «Платонов и быстрых разумом Невтонов» в неограниченном количестве, сто «штук» на один квадратный метр.
- Природа мудра, и поэтому в реальной жизни подлинные таланты и гении рождаются редко (тем более в одной какой-то сфере). И поэтому надо особенно сильно ценить их, и если уж кого раскручивать, то в первую очередь их. А у нас часто вместо талантов начинают раскручивать и объявлять звездами банальную серость, а таланты остаются без внимания, за кадром, вне поля зрения потенциальных поклонников. И в музыке, и в литературе.
- И на небосводе искусства вместо настоящих звезд начинают блистать искусственные звезды. И именно их все и начинают считать и называть настоящими звездами, хотя на самом деле они никакие не звезды.
- В связи с этим я расскажу анекдот про трех попугаев. Продавец продает трех попугаев. Один попугай у него стоит сто рублей, потому что он на двух языках говорит. Второй попугай стоит двести рублей, потому что он на трех языках умеет разговаривать. А третий стоит тысячу долларов. Покупатель удивляется и спрашивает у продавца: «А почему этот попугай стоит тысячу долларов? Он у вас что – на тридцати языках разговаривает?» А продавец отвечает: «Да нет, он вообще говорить не умеет. Но эти двое называют его шефом». Что значит – у него есть статус.
- Если у нас кого-то из певцов или певиц называют по телевизору или в газете звездой, то все и считают, что это звезда. Даже если звезда не умеет петь.
- А есть такие певцы... Они вроде и умеют петь. И вроде и поют правильно, и вроде и нотки и верха правильно берут, и голоса у них поставленные. Но сами голоса - выхолощенные, банальные, неинтересные, не своеобразные, словом - никакие. Или, допустим, гнусавые. И обыватель смотрит на таких певцов и думает: ага, как они поют, так и я могу петь. И начинает восхищаться ими, потому что они поют почти так же, как он, а он считает, что он поет хорошо. И он аплодирует им и начинает их любить, только потому, что они – как он. А они – поют на уровне самодеятельности. А он начинает считать, что это есть настоящее искусство. И отворачивается от настоящего искусства. Вот в чем опасность, небезобидность и вредность так называемого массового искусства, массовой культуры.
- В любом деле нужен высокий профессионализм.
- И божий дар. Изначальный божий дар. У певца божий дар – это красивый голос и абсолютный слух. Такой, как, например, у Виктории Ивановой, у Эллы Фицжеральд, у Элвиса Пресли… Без божьего дара, без красивого голоса и без чистой интонации не может быть красивого пения. Общество должно бы ввести табу на некрасивое и непрофессиональное пение на профессиональной сцене, на эстраде.
- А как вы относитесь к караоке?
- В руках самодеятельного певца – караоке вредная вещь. Потому что такой «певец», дорвавшись до караоке, начинает воображать, что он поет не хуже настоящего певца, и не желает слушать настоящих певцов, а хочет петь только сам: мол, мы сами с усами. И тогда настоящие, профессиональные певцы в это время становятся никому не нужны. Караоке как бы размывает грань между искусством и неискусством. В Японии все помешаны на караоке. Нет такого японца, который не пел бы под него. И поэтому профессиональные певцы там становятся всё более ненужными и всё менее востребованными.
- Чем, по вашему мнению, новые звезды российской эстрады отличаются от звезд советского времени?
- В советское время певцам было пробиться в звезды не легче, чем сейчас, но все же в звезды пробивались настоящие певцы, обладающие прекрасными голосами, хорошим слухом и высоким профессионализмом, то есть мастерством. И радиослушатели тогда кого заказывали в концертах по заявкам? Георгия Виноградова, Владимира Нечаева… Позже – Иосифа Кобзона, Муслима Магомаева, Валерия Ободзинского, Евгения Мартынова… А сейчас? Те певцы, которые сейчас ходят в звездах (не все, конечно, но многие из них), раньше нипочем не попали бы в звезды, у них этот номер не прошел бы, и нипочем они не попали бы не только на большую сцену, например, в зал «России», но даже на сцену районного Дома культуры.
И если раньше и были певцы без «голосов», их было немного, всего несколько человек, такие, как Майя Кристалинская или Марк Бернес, то про них сами же конферансье говорили (делали такую оговорку), что вот, они без голосов, но зато с душой, они поют не голосом, а душой. (Хотя, конечно же, одно не должно исключать другого.) Сейчас развелось много таких звезд, по сравнению с которыми Майя Кристалинская и Марк Бернес кажутся чуть ли не оперными певцами.
- Недавно я услышала юмор про футболиста: он играет не головой, не ногами, а сердцем. То же самое можно сказать и про певцов, которые поют душой.
- Как будто нельзя петь и душой и голосом и выражать свою душу голосом. Для чего, собственно, и существует пение...
Марк Бернес сам говорил про себя, что у него нет ни вокального голоса, ни слуха. Он не мог голосом точно в нотку попасть. И специально для него, чтобы он правильнее улавливал мотивчик исполняемой им песни, один инструмент в ансамбле играл этот мотивчик в унисон. Но Марк Бернес обладал артистизмом и обаянием, и в тембре и в окраске голоса у него было что-то приятное. Луи Амстронг тоже был без голоса. У него хрипота в голосе была. Как и у Высоцкого. Но хрипота хрипоте рознь. Есть красивая, приятная хрипота, с кайфом. У Луи Амстронга была как раз такая. И у Высоцкого… Наличие таких голосов и таких певцов оправдано, когда их немного, среди тысячи один – для разнообразия.
- Собственно, Марк Бернес был не певец, а актер кино. Он в фильмах играл роль героев, которые в свободное время поют песни в компании своих друзей. А потом вышел с этими песнями на эстраду и стал петь их на эстраде. И все стали считать его певцом, хотя на самом деле он был не певец, а поющий актер, каких много в мире кино, и в фильмах он ведь играл не певцов, а людей других профессий, матросов, солдат, которые и поют не как певцы, а как простые люди, как почти каждый человек может петь, если у него есть хоть какие-то минимальные данные для этого и даже если нет никаких данных.
- Поющим актером был и Андрей Миронов… Но он не может стать эталоном как певец.
- Или Николай Рыбников, который пел в фильмах «Высота» и «Весна на Заречной улице». Он прекрасно там пел, с душой, приятным голосом, но не как певец, а как простой советский человек, которого он играл: в одном фильме он играл монтажника-высотника, а в другом рабочего завода, металлурга.
- Высоцкий тоже был поющим актером, да еще и автором своих песен, то есть бардом. Зрители полюбили этих актеров с их актерским пением и стали предпочитать их профессиональным певцам. Потому что любили самих актеров.
- Не кажется ли вам, что безголосое пение стало у нас распространяться и входить в моду отчасти или даже во многом именно благодаря поющим актёрам? Люди стали слушать их и думать: а, вот как надо петь...
- Одно дело – когда безголос актер, он компенсирует отсутствие у себя настоящего певческого голоса своим артистизмом и имиджем актера, обаянием своей личности, он заслужил право выступать перед своими зрителями в любом амплуа, потому что он актер и интересен публике в любом качестве, а другое дело, когда безголос профессиональный певец, то есть по сути - профессионально непригодный человек. Как если бы хромой «балерон». Безголосые певцы у нас почти вытеснили голосовых и стали эталонами певцов. И расплодили массу себе подобных певцов. Потому что, глядя на безголосых певцов, каждый человек думает: и я так могу петь. И многие начинают не только петь так, но и лезут на эстраду, потому что думают: а чем мы хуже всех этих певцов? Мы, пожалуй, даже и получше их, что и на самом деле бывает так. Зрители у нас часто поют лучше профессиональных певцов. А должно быть наоборот. Профессиональные певцы должны петь хоть немножко лучше своих зрителей.
- Что, по вашему мнению, нужно плохому певцу с плохим голосом, чтобы произвести хорошее впечатление на своих зрителей, слушателей?
- Ему нужно быть не просто плохим, а очень плохим, суперплохим. Но с хорошей технической оснащенностью и с хорошим декорациями. И выступать как бы дурачась, играя на публику, что и делают сейчас многие так называемые певцы. Тогда он вызовет у зрителей некоторое удивление, которое может заставить их смеяться и таким образом перерастет в восхищение. Представьте себе, если на сцену выйдет балерина… но не тоненькая, а толстая-толстая, в которой весу килограммов девяносто… этакая толстушка. И начнет прыгать и бегать по сцене так, словно она легкая пушинка… и делать всякие неуклюжие движения. Она вызовет у зрителей ажиотаж и заставит их смеяться и даже начнет всем нравиться. Как, допустим, кардебалет Ирины Отиевой, состоящий из толстушек. Виктор Ерофеев в одной телевизионной передаче сказал про одну очень раскрученную безголосую певицу, которая выступала в наряде королевы, с карликом, который держался за ее юбки, и которая изо всех сил старалась понравиться зрителям: «Это так плохо, что даже хорошо».
- Чтобы заниматься каким-то видом искусства, у человека должны быть для этого определенные данные…
- Конечно. И они не должны быть нулевые. Нам трудно представить себе, чтобы, например, у классической балерины был вес девяносто килограммов или чтобы у нее была некрасивая фигура, кривые ноги и еще горб на спине и чтобы с такими данными она танцевала в балете, «Лебединое озеро», «Жизель», «Ромео и Джульетта» и так далее. С такими данными никто не возьмет ее в балет даже по блату. Как бы сильно она ни хотела танцевать и как бы ни рвалась на сцену. И если, например, певица Ирина Отиева использует во время своих выступлений кардебалет, состоящий из толстушек, то ведь это для юмора, для смеха, их специально таких подбирали для такого кардебалета, и они очень колоритны и пластичны и прекрасно выполняют свои номера. А певиц с нулевыми данными у нас на эстраде сколько угодно. Без красивых голосов, без красивых тембров и даже без слуха.
- А кто такое, по-вашему, бездарный человек?
- Бездарный человек – это тот, кто занимается не своим делом. Я вообще-то думаю, что от природы нет бездарных людей, то есть не одаренных божьим даром. Есть люди, которые занимаются не своим делом, потому что они не нашли себя и ищут себя не там, где следует. Каждый человек в чем-нибудь талантлив и одарен. Но не каждый знает и понимает, в чем именно. Допустим, какая-то девушка потенциально талантлива в спорте, из нее может получиться хорошая ядрометательница, спортсменка, чемпионка мира по ядрометанию. А она лезет, допустим, на эстраду, хочет стать певицей. Или она потенциально талантлива в кулинарном деле и может стать первоклассной поварихой. А она лезет в певицы. Все хотят попасть на сцену, быть звездами эстрады. И при этом некоторые, не обладая ни голосом, ни слухом, обладают колоссальной хваткой, упорством и колоссальным трудолюбием. И добиваются своего, выходят в звезды эстрады. Возникает эффект трудолюбивой бездарности.
- Анатолий, в каком году вышла ваша первая пластинка?
- 1973 году. Это была гибкая долгоиграющая пластинка. Она вышла в фирме «Мелодия», в очень популярном тогда журнале «Кругозор». Выпустить ее мне помогла Людмила Эрнестовна Кренкель (как я узнал позже, жена поэта Евгения Львовича Храмова). И еще мне помог в этом поэт и бард Борис Вахнюк, с которым мы тогда подружились и дружим до сих пор. Я записал на пластинку несколько своих песен. Аккомпанировал мне ансамбль под управлением Вячеслава Мещерина…
- Если певец в то время выпускал долгоиграющую пластинку, он становился известным на всю страну, на весь Советский Союз. И мог собирать большие залы зрителей.
- Не то что сейчас, когда пластинку, вернее компакт-диск или компакт-кассету (пластинки уже не в моде) может выпустить практически каждый, кому не лень, каждый, у кого есть деньги на это. Есть у тебя деньги? - Пожалуйста, записывайся в дорогостоящих студиях и выпускай музыкальный альбом. Есть у тебя деньги? (Лишние тысячи или сотни тысяч долларов?) - раскручивай сам себя по радио и по телевидению, чтобы тебя все знали. А если у тебя нет денег, то будь ты хоть какой талантливый, хоть со звездой во лбу, ты не сможешь ни записаться в студии, ни выпустить альбом, ни сделать видеоклип, ни попасть на телевидение… Ты не можешь выйти к широким слушателям, и тебя никто не будет знать, что ты есть на свете и что ты такой талантливый. Ты обречен на безвестность.
- Но сказать, что певцы, которые имеют деньги, выпускают себе компакт-диски и компакт-кассеты и не слезают с экранов телевизоров, обречены на известность и в конечном счете на бессмертие, тоже нельзя. Их развелось так много, что слушатели все равно не запоминают их всех. И стоит им исчезнуть на месяц, как их забудут даже те, кто знает. Не таких забывали.
- У нас сейчас избыток певцов, особенно певцов в кавычках. А этот избыток приводит к тому, что у слушателей возникает пресыщение ими и пропадает интерес вообще ко всем певцам. Тем более, что многие слушатели сами поют лучше и профессиональнее их.
- В Германии, в Штутгарте, вы выступали в самых лучших залах. И в зале, где до вас выступали Лючиано Павароти, Плачидо Доминго и Пако де Люсия. Вы имели там потрясающий успех. Немецкая публика была от вас в полном восторге. Немецкие газеты называли вас: «Волшебник из Москвы», «Русский соловей»… Причем вы пели без микрофона?
- Да. И в афишах так и было написано: впервые в Европе эстрадный певец поет без микрофона. Я пел без микрофона. Под гитару. Сам играл на ней, а подыгрывал мне владимирский гитарист Андрей Лебедев, виртуозный музыкант, которого я взял с собой в Германию за компанию. Я выходил на сцену и пел два часа, без микрофона и без фонограммы, живым звуком. Немецкая публика особенно ценит живой звук и не признает никаких искусственных подспорий. Чтобы понравиться такой публике, надо петь не просто хорошо, и даже не очень хорошо, а сверххорошо, божественно, и надо обладать таким голосом, чтобы он трогал и покорял всех. После первого же концерта меня пригласили на телевидение. И я сорок минут пел там и отвечал на вопросы корреспондента. Андрей Лебедев аккомпанировал мне. Меня с моим гитаристом приняли там великолепно. Одарили самыми высокими комплиментами. И после этого мне самому удивительно было, что в своей стране я не востребован какими-то чиновниками и телевидением, что там ко мне не проявляют интереса средства массовой информации. Мне было обидно и неудобно за свою страну. А потом еще немецкое телевидение заплатило мне и гитаристу гонорар, о котором мы даже и не мечтали и даже и не заикались, о котором у нас даже речи не было. Нам просто прислали его по тому адресу, по которому мы жили, на дом к нашему менеджеру. Тыщу двести марок! За то, что мы выступили на телевидении сорок минут. Мы обалдели. А у нас в стране надо самому платить деньги за то, чтобы тебя показали по телевизору, и сколько денег! больше, чем волос у тебя на голове!
- А где публика лучше? В Германии, в Европе или у нас?
- Публика в общем везде одинакова. И наша ничуть не хуже, чем, например, немецкая. Я повторяю: плохой публики не бывает. У нас очень хорошие слушатели. Просто выйти на них трудно, если тебе не дают концертов… Я понял одну вещь: для того, чтобы певца похоронить, совсем не обязательно его преследовать каким-то людям из органов и подвергать каким-то гонениям, совсем не надо ничего этого делать, надо просто не замечать его и замалчивать, не давать ему концертов, не писать и не говорить о нем… И тогда публика просто не будет знать, что есть такой певец, что он существует на свете, и он будет не востребован этой публикой, потому что просто не сможет прийти к ней. Так у меня было в советское время, когда я выступал не там, где мог бы выступать, не на тех площадках, а в каких-то красных уголках, на молокозаводах и на птицефермах, вместо того, чтобы петь в больших, престижных залах… Да и сейчас тоже всё это так. Почти ничего для меня не изменилось.
- А правда, что в советское время некоторые певцы давали взятки высокопоставленным чиновникам, чтобы получить сольное отделение в концерте или работу в хорошем месте или, так сказать, продвижение по службе?
- Правда, но я тогда был такой наивный, что не догадывался об этом. Один такой чиновник даже намекал мне, что он может помочь мне с работой (а следовательно и с пропиской) в Москве, если я дам ему определенную сумму. Но я только теперь, спустя почти двадцать пять лет, понял, что он намекал мне на это… Я тогда хотел зацепиться за Москву, обосноваться здесь, болтался без квартиры, без постоянной прописки и без работы. Сильно бедствовал. И решил устроиться в ресторан «Москва», петь. Думаю: поработаю там пока, временно, работать-то где-то надо, жить-то на что-то надо, пока я найду что-то другое, получше. Прихожу я в так называемый МОМА – в Московский отдел музыкальных ансамблей. К директору… Фамилия у него была такая – Гераус, царство ему небесное. Прихожу я к нему и говорю так смиренно: «Меня согласны взять на работу в замечательном ресторане, петь…» Он спрашивает: «В каком ресторане»?» – «В ресторане «Москва», - отвечаю. - Музыканты меня там любят… Они согласны работать со мной. Разрешите мне работать там, назначьте мне какой-нибудь оклад, минимальный… чтобы мне было на что жить. Ребята не возражают». Он посмотрел на меня и сказал: «Ну-у… вы знаете… я бы с удовольствием. Пожалуйста. Вы можете там работать. Но понимаете… Вы вот сейчас выйдете из моего кабинета, а все скажут: «Он Гераусу шестьсот рублей дал, чтобы Гераус разрешил ему работать в ресторане «Москва». Я: «Да нет! Почему? Никто так не подумает...» А он: «Ну как же? Все обязательно скажут, якобы ты мне шестьсот рублей дал…» Это он, значит, культурно намекал мне, сколько я должен ему дать. Он несколько раз это повторил. А я, дурак, ничего не понял. Знай твердил: «Да что вы! Да никто ничего не подумает… Да я никакую взятку вам давать не собираюсь. У меня и денег-то нет». Я такой стеснительный был – боялся, что сам Гераус и подумает, будто я хочу ему взятку дать. А он, оказывается, только этого и ждал. А я этого не понял тогда. До меня это только теперь дошло, как до жирафа на третьи сутки… Теперь-то у нас никакая взятка за взятку не считается, а считается чем-то другим, компенсацией за труд, благодарением. А тогда это считалось взяткой. И, оказывается, многие советские певцы, которые чего-то добились и сумели сделать себе карьеру, они, оказывается, давно, тогда еще смекнули: а почему бы не заплатить человеку за то, что он поможет тебе, талантливому певцу, обойти кое-какие препятствия на твоем пути, подводные рифы и выйти к своим слушателям и сделает тебя состоятельным артистом? И давали взятки кому надо. А я глуповат был.
А один очень известный и очень талантливый певец и композитор, который уже умер, сказал мне когда-то в редакции Всесоюзного радио про персонал этого радио: «Толя, здесь всех надо прикармливать. Тогда они будут часто приглашать тебя на радио и крутить и популяризировать с утра до ночи. Всех надо прикармливать». Таким образом он открыл мне секрет успеха многих певцов, которые прикармливали всех на радио и поэтому часто звучали в эфире. Но чтобы прикармливать кого-то, надо иметь деньги. А у меня их в то время не было. Я вечно жил в бедности, с самого детства. И я не привык давать кому-то какие-то взятки. Я был воспитан по-советски в этом смысле. Не понимал, что моральный кодекс строителей коммунизма существует только для масс, он лжив, а для «избранных» существует совсем другой кодекс.
Писатель-сатирик Варлен Стронгин сказал мне про одну очень известную и в свое время очень любимую всеми народную певицу, обладающую красивейшим голосом: «Она в течение нескольких лет тратила все свои зарплаты на свою собственную раскрутку, чтобы регулярно звучать по радио… А иначе она была бы такой же неизвестной, «как сто тысяч других в России», даже и со своим незаурядным талантом».
- Директор МОМА не разрешил вам работать в ресторане «Москва»? Но все же вы работали там?
- Работал, в 1977 году. Нелегально. Я пел там песни из своего репертуара. Туда любил приходить Владимир Солоухин с писателями. Специально, чтобы послушать меня. Садился за стол, ужинал. И слушал, как я пою. И заказывал мне русские романсы. И я пел их ему. Особенно он любил романсы «Гори, гори, моя звезда» и «Я встретил вас…» и песню на стихи Есенина «Клён ты мой опавший». (С Солоухиным я когда-то познакомился во Владимире, в гостях у писателя Сергея Никитина, когда работал во Владимирской филармонии.) Еще в ресторан заходил Полад Бюль-Бюль-оглы. Заходили наши космонавты. Они просили меня спеть какие-то определенные песни. В числе других, например, песни Евгения Мартынова на стихи Андрея Дементьева «Я тебя своей Аленушкой зову», «Над землей летели лебеди»... Я тогда пел его песни. Они подходили мне по голосу. У нас с ним у обоих были тенора. (Мы с Евгением Мартыновым были в хороших приятельских отношениях, встречались на концертах и еще кое-где. Он был очень симпатичный, располагающий к себе человек и невероятно талантливый.) Много людей приходило в ресторан. Отдохнуть душой. Они любили не только слушать меня, но и танцевать под мои песни в стиле танго, «Всё та же тихая аллея», и так далее. Рестораны тогда, при всеобщей вроде бы бедности, были чудовищно дешевыми. На двадцать рублей любой человек мог и наесться и напиться. При средней зарплате в сто рублей. А сейчас в каком-нибудь «Макдональдсе» один пирожок может стоить сто рублей. Гостиницы (а мне приходилось жить в них, так как больше негде было) тогда тоже были дешевые. Номер люкс, шикарный номер люкс, стоил 3 рубля 50 копеек. Правда, в гостиницах почти всегда не было мест. А сейчас мест там полно. Но номера такие дорогие, что мало кто может позволить себе жить там.
Я проработал в ресторане «Москва» около года. Потом меня несколько раз вызывали к себе органы и хотели выселить из Москвы за сто первый километр как бродягу. Но не выслали. Только запретили работать в этом ресторане. И я устроился в другой.
- В 1982 году в фирме «Мелодия» вышла ваша первая (не гибкая) долгоиграющая пластинка «Гитары любви». Как это получилось?
- Я собрал все свои песни на стихи известных поэтов, Виктора Бокова и других, выбрал самые лучшие из них, добавил к ним новые. И показал их в фирме «Мелодия» музыкальному редактору Борису Тихомирову, спел их ему. Аккомпанировал мне Сергей Орехов. Они редактору понравились. И голос мой ему понравился. Я спел и песни народов мира – немецкие, итальянские, тирольские. И одну его песню на стихи Есенина «Звездочка». И он предложил мне записать пластинку. И она вышла. И очень быстро разошлась. Ее три раза переиздавали огромными 100-тысячными тиражами. И она все три раза очень быстро расходилась и стала фонографической редкостью.
- Анатолий, вы много лет проработали на эстраде, имея высшее филологическое образование, но не имея специального музыкального образования. И у вас из-за этого возникали разные дополнительные сложности на вашем музыкальном поприще?
- Да. Очень много разных сложностей возникало у меня из-за этого.
Я уже много-много лет работал на эстраде, в разных филармониях страны. У меня был аттестат артиста высшей категории, у меня была самая высшая ставка… 18 рублей за выступление. Ну, можете себе представить? Такая ставка была в то время у Аллы Пугачевой. У меня был очень богатый и разнообразный репертуар, я пел и русские песни и романсы, и свои авторские песни, и песни народов мира, я играл на фортепьяно, на гитаре, на балалайке, на мандолине… А формально… специального музыкального образования и специального диплома с корочками у меня не было. И из-за этого у меня были трудности, например, с организацией сольных концертов и, так сказать, вообще с продвижением по своей линии. И чиновники везде говорили мне, что мне нужны «корочки». Помню, Виктор Боков (еще перед тем, как мне повысили ставку) привел меня к министру культуры Юрию Серафимовичу Мелентьеву, похлопотать за меня. Познакомил меня с ним, сказал ему: «Вот Толя Шамардин – прекрасный певец, а ставка у него маленькая, нельзя ли повысить ему ставку? у него великолепный голос... хотите, он вам споет?» А тот говорит: «Не надо!» – И спрашивает: «А что он заканчивал (какое музыкальное училище или музыкальный вуз)?» А Боков ему: «Да он ничего не заканчивал, но у него великолепный голос, и он великолепно поет…». А тот: «Да не-е-е, я спрашиваю, он заканчивал что-нибудь? образование-то у него какое?». А Боков ему: «Вы меня не поняли. Я говорю: Толя очень хорошо поет, у него прекрасный, редчайший голос… У него нет музыкального образования, он просто х о р о ш о поет. Без всякого образования. Оно ему не нужно. Ему нужна ставка». А тот: «Не-е-е. Ну как же без образования… Вон у нас даже Зыкина и то недавно училище Ипполитова-Иванова закончила, заочно, только недавно получила диплом. Всю жизнь без диплома пела… Обязательно нужен диплом. Как же без него? Нужны корочки…».
- И в конце концов вы получили специальное музыкальное образование и корочки?
- Спустя несколько лет после этой встречи с министром культуры, уже почти пятнадцать лет проработав на эстраде, я получил рекомендацию в училище имени Октябрьской революции, сразу на третий курс. Я был там переростком. Учился вместе со своим сыном Олегом, мы сидели с ним, можно сказать, на одной «парте». Я и учился, и одновременно работал во Владимирской филармонии. Концертов у меня было мало. Потому что мои администраторы не давали мне концертов. Почему? А чтобы я меньше зарабатывал. У меня не было нужного статуса (ни музыкального образования, ни звания заслуженного артиста), и мне (как и большинству певцов) нельзя было, не разрешалось много выступать и таким образом зарабатывать много денег. Зрители меня любили и ждали. А я не мог выступать перед ними. И очень страдал от этого в моральном плане. И очень бедствовал в материальном плане. И жил впроголодь, как и в студенческие годы, когда стакан кефира с булкой – был для меня и завтраком, и обедом, и ужином, моей нормой питания на каждый день, моим рационом.
- Для таких певцов, как вы, с таким уникальным голосом, с таким уникальным талантом, нужны особые условия, в которых вы могли бы лучше работать и проявлять свой талант… А тенора – вообще нежные создания, тепличные, оранжерейные растения. Им, как никому, нужны особые условия.
- У меня никогда не было особых условий. У меня вообще никаких условий не было. Даже не было своих четырех стен. И я жил то в общежитии, в комнате с соседями, то в гостинице, то снимал углы. И сейчас всё углы снимаю.
- Итак, вы окончили училище имени Октябрьской революции?
- Сейчас оно называется колледжем имени Альфреда Шнитке. Я окончил его в 1987 году. Вместе со своим сыном. Я учился на вокальном отделении, а он – на инструментальном. Из него получился очень хороший музыкант, клавишник. Он аккомпанировал мне на экзаменах и в концертах. И еще из него получился очень хороший аранжировщик. Он помог мне сделать аранжировки многих моих песен. Он на редкость талантливый парень, в музыке, в ее теории и практике, и в языках и в компьютерной технике.
- Когда вы получили корочки диплома о музыкальном образовании, вам стало легче жить и работать?
- Когда я получил корочки, они стали не нужны. Как и все эти звания заслуженных артистов, которые стали каким-то дурным тоном. Потому что их развелось слишком много. Заслуженных артистов не должно быть больше, чем не заслуженных, и больше, чем зрителей.
- В период перестройки у вас появилась возможность ездить с концертами за рубеж, в Европу? Вы были в Греции, в Германии, жили там.
- Да. Когда открылся «железный занавес», я стал ездить на гастроли за рубеж. А до этого никак не мог. Не только я, а вообще почти никто не мог.
- Но вы ездили туда не от какой-то организации или фирмы и не от Москонцерта, то есть не по официальной линии, а по линии частной лавочки, по частному приглашению своих друзей, да?
- Да. И сам организовывал себе там концерты. С помощью своих немецких друзей, которых я нашел там.
- Когда вы приехали в Германию первый раз?
- В 1990 году. Я брал туда с собой владимирского гитариста Андрея Лебедева. Мы жили в Баварии, в маленьком городке под Штутгартом, у моего импресарио, которого звали Дитрих. Прямо у него дома, в комнатах для гостей, а дом у него четырехэтажный. Дитрих владелец музыкального магазинчика, музыкальный специалист высокого класса, большой любитель красивого пения, чистого пения, живого звука, не зависящего ни от какой аппаратуры. Он и помогал мне организовывать концерты. Мы выступали там не перед русской, а перед немецкой публикой. Я сам вел свои концерты, на немецком языке, который знаю в совершенстве, не хуже русского языка, и на котором мыслю так же, как на русском, и на котором говорю без акцента... (А на русском я говорю со ставропольским и северокавказским «акцентом».) Я пел песни народов мира, в том числе и немецкие, и, конечно, русские песни и романсы и пересказывал их краткое содержание… Вспоминаю смешной эпизод, связанный с этим. Зрители присылали мне из зала записки. Очень много записок с благодарными словами в мой адрес, с восклицательными знаками. И в одной из них был такой вопрос: «Скажите, пожалуйста, где вы так хорошо научились говорить на русском языке?»
- А немцам было приятно, что вы поете немецкие песни?
- Конечно. Но им интереснее было слушать в моем исполнении русские песни и романсы. И они просили меня петь русское. Я пел «В низенькой светелке огонек горит», «Перевоз Дуня держала», «Однозвучно гремит колокольчик», «Степь да степь кругом», «Милая, ты услышь меня», «Мой костер в тумане светит», «Ночь светла», «Вечерний звон», «Улетела пташечка», «Только раз бывает в жизни встреча»… И свои авторские песни на стихи разных поэтов. Меня принимали очень хорошо.
- Вы выступали в Германии только в немецких аудиториях?
- Не только в немецких. Я выступал там еще в греческих клубах, в итальянских и югославских клубах. Только в русских аудиториях не выступал. И не общался с русской диаспорой. У меня не было выхода на нее и цели такой не было.
- В чем минус таких гастролей?
- В том, что они коротки. Не успеешь приехать в Германию, внедриться в немецкую среду и развернуться там, как уже пора уезжать. Там нельзя было жить долго, больше одного-двух-трех месяцев. Виза не позволяла, и нельзя было бесконечно продлять ее. Но я успевал сделать много концертов в Германии даже за короткий срок. Чтобы жить в Германии долго, надо иметь хотя бы вид на жительство или двойное гражданство. Я мог бы сделать себе греческий паспорт, поскольку я грек по матери, и разъезжать по миру, по всей Европе, без всяких виз и выступать где хочу, в разных странах. Но пока не сделал. Ленюсь. Как представлю себе, что надо заниматься этой волокитой, проходить через бюрократические препоны, так и желание пропадает. И вообще мне больше хочется петь для наших, а не для зарубежных слушателей.
- Когда вы были в Германии последний раз?
- В 1995 году. Я жил там целых полгода. И все это время у меня были там концерты. А в России у меня их практически нет. Очень мало. То есть благотворительных-то может быть сколько угодно, хоть в день по несколько, меня все время куда-то приглашают выступать, но платных концертов очень мало, да и какие есть, все за символическую цену.
- В Германии у вас был свой импресарио, или менеджер, такой ваш почитатель, который помогал вам устраивать платные концерты. А в России у вас никакого менеджера нет.
- …И найти его чрезвычайно трудно. Мне как-то попался в газете рецепт, в котором говорилось, как приготовить жаркое из тигра. Для этого надо – первое: поймать тигра. Так вот, найти менеджера, администратора, который помогал бы тебе устраивать концерты, найти заинтересованных людей, которые популяризировали бы тебя, говорили и писали о тебе, что вот есть такой певец, очень трудно. Это труднее, чем поймать тигра. Правда, я не собираюсь делать жаркое из своего менеджера, если он вдруг объявится. Недавно я выступал по «Эху Москвы», в прямом эфире, целых полтора часа. Мне на пейджер пришло столько хороших отзывов о моем «концерте»… Это дорогого стоит. Я знаю, что я нужен своим слушателям. И очень люблю их и готов петь для них с утра до ночи.
- Сейчас мало кто кому пишет письма. И радиослушатели сейчас мало кому пишут. Но вам, я знаю, после каждой вашей передачи по радио приходит очень много писем…
- Меня это очень радует. Благодаря моим выступлениям на радио у меня расширяется круг моих слушателей и почитателей. Их у меня не единицы, а тысячи. И среди них люди всех поколений. И когда какие-то фирмы говорят мне, что мое искусство не коммерческое, то есть не имеющее спроса, это не так. И я сужу об этом, например, по отзывам своих радиослушателей.
- Во время ваших выступлений по радио слушатели всегда спрашивают: где можно купить ваши диски и кассеты? И когда выйдут ваши новые альбомы?
- Что им ответишь на это? Мои диски и кассеты можно купить только во время моих благотворительных выступлений где-нибудь. А в магазинах и киосках они не продаются. Там продается только продукция больших фирм, которые выпускают ее большими тиражами. Но эти фирмы выпускают только раскрученных певцов из шоу-бизнеса. Я в эту обойму не вхожу. Я вообще ни в какие обоймы не вхожу. Я в искусстве одиночка, и был и есть, я сам по себе.
И что получается? Раньше тебе нельзя было пробиться к своим широким слушателям, потому что этому мешали всякие худсоветы. А сейчас вроде бы можно пробиться к ним, потому что никаких худсоветов больше нет, но для этого нужны огромные деньги, баснословные, астрономические суммы: скажем, чтобы выпустить свой альбом хорошим тиражом и чтобы сделать клип и попасть на телевидение и чтобы звучать по радио каждый день. То есть нужны спонсоры. Но спонсоры у нас в своем большинстве не разбираются в искусстве, как и в литературе, и спонсируют в основном совсем не тех, кто этого заслуживает.
- В 1996 году у вас вышла компакт-кассета «Время нежности». На одной стороне кассеты - песни на итальянском, греческом, немецком, японском языках в вашем исполнении, а на другой – песни на русском языке, в том числе народные и ваши авторские на стихи Виктора Бокова, Алима Кешокова, Владимира Карпеко, Нины Красновой… Эта кассета тут же стала раритетом.
- Я выпустил ее за свой счет, небольшим тиражом, две тысячи экземпляров. Я вложил в нее две свои старые машины, иномарки, которые привез из Германии. То есть продал эти машины, чтобы сделать студийные записи восемнадцати песен и выпустить компакт-кассету. Большую часть тиража пораздавал, пораздарил своим друзьям-приятелям, знакомым и совсем не знакомым людям, своим слушателям, почитателям, а меньшую реализовал на благотворительных концертах, по символической, доступной для людей цене. Получил какую-то выручку, не кучей, а так, крохами, но не получил никакого навара и даже не вернул себе свои затраты, чтобы иметь возможность сделать студийные записи новых песен и выпустить новую кассету. В киосках и магазинах моя кассета не продавалась, а это все равно, что ее нет. Чтобы люди тебя знали, твои кассеты должны выходить не мизерными, а 100-тысячными тиражами, как раньше пластинки, и продаваться в магазинах и в киосках, на всех углах.
- В 2001 году вышел ваш первый лазерный диск «Золотые россыпи романса». И одноименная компакт-кассета. В очень престижной, почетной серии, в одном ряду с Сергеем Лемешевым, Иваном Козловским, Петром Лещенко, Михаилом Александровичем, Георгием Виноградовым, Вадимом Козиным, Аллой Баяновой, Изабеллой Юрьевой…
- Это произошло после того, как я выступил в Фонде культуры на вечере, посвященном Михаилу Александровичу. Там я познакомился с известнейшим музыкальным коллекционером, знатоком и специалистом песенного искусства, заслуженным деятелем культуры России Валерием Сафошкиным. У него в коллекции есть записи самых известных наших певцов. И есть все мои пластинки и магнитофонные записи. Он оказался моим давним поклонником. И подал мне идею выпустить в свет русские песни и романсы в моем исполнении, по принципу «шипящая хроника». Он просмотрел все мои имеющиеся у него старые записи, попросил меня принести ему и другие записи, имеющиеся у меня, студийные и рабочие, пусть и технически несовершенные. И сам же помог мне осуществить свою прекрасную идею, через фирму «Восход», которая выступила как бы в роли моего спонсора. Она выпустила мой музыкальный альбом «Золотые россыпи романса», большим тиражом, который пошел на всю Москву и на всю страну через магазины и киоски. Я, конечно, очень благодарен Валерию Сафошкину. Без него я не смог бы выпустить этот альбом, да еще в такой золотой серии, да еще в такой фирме, в которую очень трудно и практически нельзя пробиться «некоммерческому», нераскрученному певцу. Я не получил никакого гонорара за свои «Золотые россыпи…», ни копейки, но по крайней мере они вышли не за мой счет, а за счет фирмы, и на этом спасибо. А кроме того я получил моральное удовлетворение. Правда, мне хотелось бы переделать некоторые свои записи, сделать их на хорошей аппаратуре, с лучшим качеством, с хорошим музыкальным сопровождением, с хорошим звуковым уровнем… Может быть, когда-нибудь я их и переделаю. Когда-нибудь.
- А о чем вы мечтаете сейчас? Я имею в виду ваши творческие планы?
- Сейчас я мечтаю выпустить музыкальный альбом «Золотые шлягеры народов мира», а также музыкальный альбом «Русское ретро» (в основном песни в стиле танго), лазерный диск и компакт-кассету. Материалы для этого у меня есть. И я надеюсь, что какая-нибудь фирма заинтересуются моими проектами и поможет мне осуществить их… А еще я мечтаю выпустить музыкальный альбом со своими песнями на стихи разных поэтов. А еще - с песнями на стихи Нины Красновой, который будет называться «Сон под пятницу». В свое время я сочинил пятнадцать песен на ее стихи. Недавно еще одну, «Селезень и уточка». И хочу добавить к ним ее частушки, очень смешные, веселые. И сейчас делаю студийные записи этих частушек, с гитарами, с мандолиной, с наложением трех голосов, причем всеми тремя голосами буду петь я один, и первым, и вторым, и третьим. У меня есть эксклюзивный вариант этого альбома. Но я хочу его усовершенствовать.
- Анатолий, где вам приходилось выступать в последние годы, в последнее время? Где ваши почитатели могли услышать или увидеть вас, встретиться с вами?
- Мне приходилось выступать в ЦДЛ, в ЦДРИ, в Комитете Мира и Согласия, в Политехническом музее, в Фонде культуры, в Колонном зале, в художественной галерее «На Каширке» на выставке молодого художника Александра Трифонова, на вечерах журнала «Наша улица», на вечерах альманаха «Истоки», где (в журнале и в альманахе) я время от времени печатаюсь, на посиделках в редакции журнала «Юность», на праздниках прессы на ВДНХа от «Московского комсомольца», в Доме журналистов от «Русского Парнаса»… и так далее. А кроме того - по радиостанции «Москва и москвичи» (которой больше нет), по «Народному радио» (которого больше нет), по «Авторадио», по «Маяку», по «Садко», по «Надежде», по «Подмосковью», по «Эху Москвы», по Российскому радио…
- Как вы думаете – хорошо быть известным?
- Я думаю – очень хорошо быть не очень известным. По крайней мере у нас в стране. Потому что если ты очень известный, люди начинают думать, что ты богатый. И кто-нибудь обязательно захочет тебя ограбить. Не везет в этом смысле у нас многим известным людям: поэту Андрею Дементьеву, например. Не так давно он уехал из дома в другую страну, по своим делам, на две недели. Этим воспользовались грабители, влезли к нему в квартиру и ограбили его, унесли из квартиры все ценности, попортили все книги, разорвали и помяли их. Когда корреспонденты потом спросили его: что вы можете сказать по этому поводу? Он ответил своими же стихами: «Никогда, никогда ни о чем не жалейте», обращая свои строки и к самому себе и ко всем. Я никогда ни о чем не жалею. И не жалею, что я не известный и не богатый. «Богатые тоже плачут», как мы знаем по фильму «Богатые тоже плачут», и не только по фильму. Очень хорошо сказал Андрей Дементьев о богатых и известных людях: «Не жалейте, что вам не досталось их бед».
- Первая ваша долгоиграющая пластинка вышла с предисловием Людмилы Зыкиной. Вас оценили многие известные люди. Виктор Боков… Новелла Матвеева и многие другие.
- Виктор Астафьев очень любил мои песни и мое пение. Он сказал когда-то, послушав меня: «Это не какая-то дребезжатина, которую нам приходится слушать по радио и телевидению каждый день». Владимир Солоухин говорил о цикле моих песен на стихи Нины Красновой: «Песни эти вроде бы простенькие, а какие приятные…» Особенно ему нравилась песня «Сон под пятницу» и романс «Если хотите». Моим большим почитателем был Николай Старшинов… Он был счастлив, когда я сделал студийную запись своей песни на его стихи «Лодочка». И перед смертью он просил свою жену крутить ему на магнитофоне эту песню…
- Анатолий свои авторские песни на стихи разных поэтов, в том числе и песни от женского лица, вы поете сами, потому что, как сказала Людмила Зыкина, а также Александра Стрельченко, и как говорит Виктор Боков, никто не споет их лучше вас самого?
- Да, свои песни я пою в основном сам. Я пробовал давать их разным певцам и певицам. Но они не могут спеть их. Мои песни для них сложны, при всей своей кажущейся простоте. Сложны и по мелодии, и по ритмическому рисунку.
- Но некоторые известные певцы пели некоторые ваши песни…
- Мои песни пела Ольга Воронец. Кстати сказать, певица с изумительным и редчайшим по красоте голосом. Я ставлю ее на одно из первых мест среди певиц такого рода, то есть народного плана. По сравнению с ее голосом даже и хорошие голоса некоторых певиц кажутся тем самым «гудком» ткацкой фабрики, который подпевает электричке. Ольга Воронец пела, например, мою песню на стихи Виктора Бокова «Я люблю снега» и записала ее на пластинку. Екатерина Шаврина пела мои шуточные песни «Не бойтесь, не бойтесь» и «Зря судачили соседки». Она делала это очень по-своему. Одна из них сохранилась у меня на пластинке. Иван Суржиков тоже пел мои песни. К сожалению, потом уехал жить в Германию и недавно умер там. Последний раз мы виделись с ним и его женой и его дочками на творческом вечере Виктора Бокова в ЦДРИ, несколько лет назад. Кроме того мои песни пел квартет «Аккорд», очень популярный в свое время. Особенно часто он исполнял мою песню «Мамино танго» на стихи Крутецкого. Я написал ее, кажется, в 1973 году. Посвятил участникам Великой Отечественной войны. Она – в любимом мною стиле танго и в стиле Клавдии Шульженко. Однажды я набрался нахальства и позвонил ей по телефону и прямо по телефону спел ей эту песню. Она проявила к ней большой интерес. И подпела мне. И хотела взять ее в свой репертуар. Мы должны были встретиться с нею, но, к сожалению, не успели. Потому что она вскоре умерла. Так мы и не встретились. Но песню она одобрила. И ее потом лет восемнадцать пел в своих концертах квартет «Аккорд» и даже записал на телевидении, но ее там зарубили. И пробить эту песню куда-то еще, например, на радио, было чрезвычайно трудно. Этому мешали всякие худсоветы… комиссии… Я показывал ее худсовету на Всесоюзном радио, на Качалова. К ней очень хорошо отнесся наш выдающийся старейший композитор Михаил Иорданский. А вот Шаинский ее забраковал. Она шла на ура в любой аудитории. А он ее забраковал. Чуть было не получилось так и с моими песнями на стихи Виктора Бокова. Я показал их на худсовете. Принес туда клавир, спел несколько песен. Там сидело много композиторов. Они (большинство из них) сказали: это все не то. И чуть было не забраковали их. Но тут мне повезло. Когда я начал петь песню «Вишенья, орешенья»:
Вишенья, орешенья,
Яблони цвели.
Мы с тобою рядышком
По тропинке шли… -
открылась дверь, и в кабинет вошел Владимир Федосеев, который тогда был руководителем оркестра народных инструментов. Он послушал ее до конца и воскликнул: «Чудная песня! Я берусь записать ее со своим оркестром!». Я спел «Луговую рань»:
Луговая рань.
Луговая тишь.
Луговая тень.
Это ты стоишь. -
Он воскликнул: «И эта песня чудная!.. И эту я берусь записать!». И я тогда записал с ним обе эти песни, с малым составом оркестра, на пластинку, причем без всякого дубля, сразу начисто, взял микрофон и спел. И они вошли в золотой фонд Всесоюзного радио.
- А как вы познакомились с Виктором Боковым? И когда?
- Я познакомился с ним в конце 60-х годов. В 1969-м. Я тогда жил в городе Шадринске, преподавал там в институте немецкий язык. Мне попался сборник стихов Виктора Бокова. На одно из его стихотворений я написал песню «Луговая рань». Приехал из Шадринска в Москву, позвонил Бокову по телефону. И прямо по телефону спел ему эту песню. Он внимательно прослушал ее. Сказал: «Годится». И с этой песни началась моя дружба с Боковым, наше сотрудничество с ним и начался новый этап в моем творчестве, я стал осваивать пласт песен народного характера.
- Вы потом много выступали с Боковым, вместе ездили по стране…
- Много, много, много мы ездили с ним по России и выступали. По линии бюро пропаганды художественной литературы. Он читал свои стихи, я пел свои песни на его стихи. И в Москве я выступал на его вечерах. И все его окружение меня узнало, и все его почитатели стали и моими почитателями.
- У вас есть песни и на стихи других известных поэтов…
- У меня есть песни на стихи Новеллы Матвеевой. Я познакомился с ней так. Пришел прямо к ней домой, с гитарой в руках, и, помня совет Эдуарда Хиля не говорить лишних слов, а открывать рот и петь, я сразу, с порога, как когда-то в Ленинградской филармонии, открыл рот и запел под гитару! Но не иностранную песню, а песню Новеллы Матвеевой «Развеселые цыгане по Молдавии гуляли». Она была в восторге. И ее муж поэт Иван Киуру, который тогда был жив, тоже. И мы сразу же подружились. И потом я написал много песен на стихи Новеллы Матвеевой – «Было тихо», «Лягушонок Евстигней» и другие, и на стихи Ивана Киуру – «Лебедь», «Маленький Потап» и другие.
У меня есть и песни на стихи Алима Кешокова – «Серебряный ручей», который я включил в свой музыкальный альбом «Время нежности», и другие. Алим Кешоков был не только поэтом, но и председателем Литфонда СССР, влиятельной фигурой, и главное – очень хорошим человеком, очень многим писателям помог в жизни не только морально, но и материально, и помогал мне устраивать концерты у него на родине, в Нальчике, в Кабардино-Балкарии. Я дружил с ним и всей его семьей до самой его смерти, ездил к нему в Переделкино, навещал его. В последние годы он был довольно одинок как поэт. Пока он занимал свой пост в Литфонде, около него вилось много всякой публики. А после перестройки, когда он оставил этот пост, всех как ветром сдуло и унесло в разные стороны, он был очень быстро забыт литературной общественностью, и никто не вспоминал его. И в газетах даже не появилось некролога о его смерти. Такова жизнь, таковы люди.
Я писал песни на стихи разных поэтов. В последние годы создал целый цикл – пятнадцать - песен на стихи Принцессы поэзии «Московского комсомольца» Нины Красновой, целый букет. Правда, одну, «Вечер в клубе», сочинил раньше, когда Нина жила еще в Рязани. А остальные – уже когда она переехала в Москву. Я счастлив, что успел показать их Сергею Орехову, и они понравились ему, и он очень охотно, записывал их со мной в студии, несмотря на то, что вообще-то не любил записываться в студиях и его было трудно вытащить туда. И теперь, с его аккомпанементом, эти песни особенно ценны.
- Анатолий, многие ваши песни на стихи поэтесс написаны от женского лица. И вы поете женские песни мужским голосом, тенором. Но публика воспринимает это так же хорошо, как если бы их пела певица, женским голосом. Вы умеете перевоплотиться в героиню песни и выразить ее состояние души и ее чувства лучше любой певицы. Некоторые из них пробуют это сделать, а у них не получается. Правильно сказал Виктор Боков, что никто не споет ваши песни лучше вас самого.
- Песни от женского лица может спеть не хуже и даже лучше иной певицы только тенор. Бывает тенор, близкий к сопрано. У меня он как раз такой. Джильда Мажекайте, которая работала в оркестре Утесова, и у которой у самой был очень низкий голос, близкий к баритону, в шутку называла меня «колоратурное сопрано» и даже дразнила меня: «Ну где там наше колоратурное сопрано?»
- Но у вас такой тенор, который в некоторых песнях становится баритоном. Как, например, в греческих песнях… А в некоторых песнях он у вас в одних местах, на высоких нотах, теноровый, а в некоторых местах, на низких нотах, баритональный. Я таких голосов не встречала.
- Такие голоса просто очень редки. Но бывают такие тенора, которые могут быть баритонами, и такие баритоны, которые могут петь тенорами.
- Вы очень хорошо умеете подражать Людмиле Зыкиной, Леониду Утесову и другим певцам.
- Это мое баловство, дурачество, которое я могу позволить себе иногда в компании друзей, особенно за праздничным столом, чтобы повеселить всех. А вообще-то я люблю петь своим нормальным голосом.
(Окончание следует)
