четверг, 26 августа 2010 г.

Юрий КУВАЛДИН к 90-летию Юрия Петровича ЛЮБИМОВА

Юрий Кувалдин

Юрий Кувалдин

С ДРУГОГО БЕРЕГА ЛЮБИМОВ

К 90-летию со дня рождения Юрия Петровича Любимова

эссе

1.

Я говорю с другого берега - с литературного, в котором действуют совершенно иные законы, нежели в быстротекущем прижизненном времени узнавания. Литературу в упор не разглядишь, не распознаешь, ее лик исчезает за бесконечным потоком черных знаков, бегущих по белым, как снежное поле, страницам. Вскрывать черные знаки чрезвычайно трудно, утомительно. На это занятие способны единицы из миллионных толп смотрящих и слушающих. Для вскрытия, трансформации знаков требуется огромная интеллектуальная работа, то есть та работа, которая не дарована тебе по наследству. Для обнаружения перед своим взором картинки не требуется никаких усилий. Ты сидишь в откидном мягком кресле в театре и, не прилагая никаких усилий, просто смотришь. А перед твоими глазами помимо твоей воли по сцене ходят озабоченные ролью актеры, что-то говорят, что-то поют. Ты можешь ничего в происходящем не понять, но изображение и звук в твоем мозгу включены от природы. Буквы же от природы в твой мозг не помещены. Впрочем, мне могут тут же напористо начать возражать что-то театроведы... Но мнения театроведов, как и в литературе филологов, меня всегда мало занимали, потому что они плохо знали литературу. Они не могут сделать спектакль, не могут сыграть роли. Это, так сказать, говоря словами Мандельштама, теоретики чужой казны. Поэтому театр они ставили всегда выше литературы. А заодно и кино поднимали на самый верх. Хотя и театр, и кино - искусства вторичные по отношению к литературе. Там превалирует картинка. И если бы она была первой, то в Писании бы так и написали - Бог есть картинка, или по тем временам - икона. Икону-то нарисовали для неграмотных, для народа, а элита читала тексты и писала их. И написала, что Бог - это Слово. Поэтому Любимова я считаю своим, литературным, божественным. А все прочие театры, стремящиеся выскочить на экран телевизора, чтобы быть знаменитыми, не понимают, что экран их тут же убивает, ибо для экрана нужен другой ритм, другие слова, другая музыка, другой, в общем, формат, поэтому эти театры с их промоутерами находятся там, где "букв не разбирают", в том числе и в этом раскручивающем, пока горит экран, а когда он гаснет, то забывают тут же, любую пешку телевизоре. Перед Любимовым другие режиссеры - предтечи. Любимов очень смелый человек. Любимов высокую литературу сделал театром. У него и актеры, и он сам - писатели и поэты. Хочешь глотнуть чистый воздух литературы - иди на Таганку. Литература элитарна. Лит - элит. Литература - высшая форма деятельности человека. Нет случайного и неважного. Я слово позабыл, что я хотел сказать. Дело в том, что "Я" вообще не существует. Любимов хранит свое дорогое "Я" под сенью трансцендентности, становясь все время другим, давая волю другому персонажу. Третье лицо - основа искусства. Задумчивая гармония, молчаливость и безукоризненная светскость отличают Любимова среди говорливой московской театральной толпы. Когда Слава Лён принес в редакцию "Нашей улицы" свою статью "Любимов после Любимова", я воскликнул: "Наконец-то нашелся человек, который гения назвал гением!" А то все стеснялись как-то это говорить. А надо говорить приятное прямо в глаза художнику, что он гений! Художнику нужна только похвала. И я напечатал работу Славы Лёна в четвертом, апрельском, номере за 2006 год с подзаголовком: "Русский режиссер с мировым именем: "Живой гений" - Юрий Любимов создал эпоху в национальном театре: второй русский авангард". После этого Любимов взял Славу Лёна к себе в театр заведующим литературной частью. Я полагаю, что Юрий Петрович этим широким жестом отдал дань силе печатного слова. В театре теперь какая-то необычно приятная атмосфера. Я бы сказал даже, возвышенная. Размышляя над этим, я пришел к выводу, что причиной тому является Каталин Любимова - по-европейски красивая, излучающая свет гармонии и аристократизма. Она рассказывает о встрече с Юрием Петровичем: "Мы встретились в 1976 году. Венгрия приглашала "Таганку" и Любимова целых восемь лет и всегда получала ответ, что Любимов болен, и театр не работает. И, наконец, случилось - они приехали. Я тогда работала сотрудником отдела культуры в обществе венгеро-советской дружбы, отвечала за прессу и за гастроли в целом. Я сопровождала "Таганку", и стала личным переводчиком Любимова. Эти долгожданные гастроли были феноменальны, они и в Венгрии перевернули представление о театре, я думаю - актеры, режиссеры, не говоря уже о зрителях, испытали своего рода эстетический шок..." На один из премьерных спектаклей "Антигоны" я пригласил Сергея Александровича Филатова, главу администрации президента Ельцина, и режиссера Театра Армии Александра Васильевича Бурдонского, сына Василия Иосифовича Сталина. Так как Юрию Петровичу в тот день нездоровилось, Каталин Любимова устроила нам роскошный прием в кабинете мужа. Она рассказывала, как Любимов работал над этим спектаклем, уделяла внимание каждому гостю, а помимо названных, на приеме были еще мой сын художник Александр Трифонов, бард и прозаик Алексей Воронин, писатель и режиссер телевидения Ваграм Кеворков. Сергей Александрович Филатов, любящий театр, любящий литературу, высказал свое восхищение спектаклем, назвал постановку Любимова гениальной. Александр Васильевич Бурдонский, сам недавно поставивший грандиозный спектакль у себя в театре о Саре Бернар, имевший огромный успех, высказал теплые слова в адрес Мастера. Каталин грациозно обходила стол с широким плетеным блюдом, в котором багровели вишни на фоне пушисто-желтых абрикосов. Любуясь этой чернобровой, как казачка, женщиной, я еще раз убеждался, что, благодаря её энергичному участию в жизни театра, и сам Любимов сохраняет среди реальностей обыденной жизни неиссякающую способность ее преображения в таинствах игры, он непрестанно оплодотворяет жизнь токами вселенского сознания, он длит свой детский период игр, - потому что он художник, преобразователь жизни. Слепая ласточка в чертог теней вернется. Его слегка певучий, а зачастую и властный, даже тиранический, но гибкий и богатый оттенками голос говорит о замкнутых на дне души переживаниях, о страдании духа и о многих непроизнесенных, затаенных навеки словах...