Ваграм Борисович Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института и режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении и на эстраде. Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни".
Ваграм Кеворков
РОМАНЫ БАХТ
(цыганское счастье)
Незабвенному Н.М. Жемчужному
Было это лет десять назад.
Ехали мы с женою на юг, отдыхать. В купе оказались трое, одно место свободно: видно, дорогой кто-то подсядет. Попутчик - седой мужчина в белой рубашке с воротником "апаш" и милицейских брюках с тонким красным кантиком по серому полю - не спеша разбирал вещички: мыло, зубную щетку, пижаму...
Перекинулись парой слов, - он тоже ехал на отдых, только не в Крым, как мы, а на Харьковщину... Переоделись в дорожное, выпили чаю, потом вздемнули... На первой же станции, в Туле, попутчик пошел на перрон - посмотреть съестного.
Много раз ездил я этой дорогой. Все здесь было знакомо, каждая станция... И весною, и летом, и осенью отправлялись мы со своим ансамблем "Ромэн" на гастроли, и чаще всего этой дорогой, к югу... В купе всегда Жемчужный с женой, Ольгой Сергеевной, и я с женой... Жемчужный руководил этим ансамблем лет тридцать, а я конферировал там и директорствовал много меньше, лет десять... Мы с ним сразу сдружились и так привыкли друг к другу, что уж понимали всё с полувзгляда... Уютно было тогда в нашем купе!.. В Туле Жемчужный всегда поспешал на перрон и вскоре возвращался довольный - с бутылочкой... В Скуратове покупали горячую рассыпчатую картошку с укропом и солеными огурчиками... Доставали из своих припасов колбаску, консервы... Чего же более? - Царский стол!.. Подтягивались из других купе братья-артисты - всё цыгане, конечно, - и начиналось неспешное, по семейному теплое разговорчивое застолье... Пили помалу, "понaбутко", и время текло незаметно и ласково...
Воспоминания мои прервал вернувшийся попутчик... Как и Жемчужный - с бутылочкой!... Грустно мне стало... Не будет уж более таких чудесных гастролей, не будет такой семейной, родственной атмосферы... Да и самого Жемчужного больше не будет...
- Давайте выпьем по маленькой! - обратился к нам с женою попутчик. - Глядишь, дорожка быстрей побежит!
Выпили за знакомство, заели, чем Бог послал... Оказалось попутчик наш подполковник...
- Где же служите? - спросил я его.
- А где и живу - в Юрьев-Польском!
Оживилось мое сердце при этих словах! Городок этот на Владимирщине мне хорошо знаком, не раз бывали там на гастролях...
- Как же вам там живется? - спросил я его с любопытством.
- Трудно и напряженно! Работка у меня сумасшедшая: ни днем, ни ночью покоя нет!
- Да ведь городок-то, вроде бы, тихий? - задал я провокационный вопрос. С Юрьев-Польским была связана некая детективная история, приключившаяся однажды на наших гастролях там.
- Тихий-то тихий! - возразил попутчик. - Да ведь я не просто подполковник, а как вы уж, наверно, приметили по штанам, в милиции служу, - мент, как сейчас говорят!
- И что же?
- А то, что и в советское время разные штуки бывали, а сейчас и подавно!..
- А расскажите! - попросил я.
- Да что ж рассказывать!.. И так надоело! Правда, одну историйку не грех рассказать!..
- Ну, пусть одну!
- Экой вы!.. Давайте выпьем сначала!
Выпили, закусили, и, видя мое ожидание, "мент" начал рассказ.
- Было это в восемьдесят четвертом году, давно уж!
Всё во мне навострилось слушать, потому что именно в восемьдесят четвертом мы впервые гастролировали в Юрьев-Польском.
- Был я тогда капитаном... И вот в ночное дежурство звонят мне однажды: артистов ограбили!
Опять во мне екнуло: уж не про наш ли случай?
- И не простых артистов! А любимого моего артиста! Ну, не его самого, а в его коллективе!.. Колеса у них украли!..
"Боже мой! - поразился я. - Бывают же такие коллизии!.. Как же мы не узнали друг друга! Хотя - оба стали седые, не узнать уж!.."
С трудом подавил я в себе порыв открыться! А "мент" продолжал:
- Звонит директор ансамбля и говорит, что у них с машины колеса сняли!
Точно! Так все и было! Мы вернулись с концерта, в фойе нас встречают постояльцы-кавказцы и "радуют": "Вы только не волнуйтесь, но с вашей машины колеса сняли!"
Вечерами выезжали мы на автобусе, а машина одного из наших артистов "Жигули-трешка" оставалась возле отеля.
Кинулись к этой машине - а она на кирпичах стоит! И багажник вскрыт - увели и запаску!
Потерпевший артист возмущается, машет руками, кричит, кричит, а я думаю: "Кто сообщил, тот и украл! На воре шапка горит!.." И тут же звоню в милицию!
- Как сказал мне директор, что их коллектив-ансамбль Жемчужного, так все взыграло во мне! Ну, думаю, из-под земли достану ублюдков, а Жемчужного в обиду не дам!.. "Ждите, - говорю, - я приеду!.." А сам всех офицеров, весь наличный состав вызвал - все дороги в районе мы перекрыли! Тут же весь преступный элемент собрали! Я говорю им: "Не будет колес к завтрему - всех вас опять в тюрьму засажу, вы меня знаете!.."
Так вот почему мы так долго ждали его! Мы сидели в гостинице, а он действовал!
Только около часа ночи в номер к Жемчужному - я сидел у него, пили цыганский крепкий чай в ожидании, - постучали, и вошел капитан.
- Вы Жемчужный? - обратился он ко мне.
- Нет, Жемчужный вот! - указал я на Николая Михайловича.
- Ох, извините, - смутился капитан, - не признал! У вас в коллективе колеса украли?
- У нас, - вмешался я, - это я вам звонил.
- Пишите заявление!
Я стал писать, а он все извинялся перед Жемчужным: "Не признал, давно вас не видел!.. Да и на сцене вы другой совсем! Я вас лет десять назад в Горьком видел!.. Я вас выше всех цыган ставлю, даже выше Сличенки!.. Я этот ваш концерт во всю жизнь не забуду! Я, извините, плакал тогда от вас - так вы пели!..
Жемчужный, приветливо глядя на него, слушал молча.
Я отдал заявление, капитан прочел его и сказал: "Завтра в два часа будьте дома. Разобьюсь, а найду колеса!"
Он ушел, мы с Жемчужным переглянулись скептически, и я отправился спать.
Но заснуть сразу не удалось, пришел ко мне пострадавший артист, сказал, что он позвонил во Владимир - домой знакомому директору автосервиса - и тот, любя его за талант, пообещал завтра же продать ему эти дефицитнейшие тогда колеса!
Я занял артисту казенных денег, сразу на пять колес, он ушел с тем, чтобы с утра первым автобусом двинуть во Владимир и успеть вернуться к вечернему выезду на концерт - с колесами.
Честно сказать, никто из нас не верил, что колеса найдут. Ясно было, что они уж припрятаны или проданы... Хотя - кто его знает!.. Ведь Жемчужного на Владимирщине, да и везде, по всей России, любят, на концертах всегда аншлаги, аплодисменты, цветы, а на улицах и в гостиницах удивленно-радостные узнавания!..
- Эх, давайте выпьем! - вдруг вздохнул "мент". - А то вы что-то задумались, видно, плохой из меня рассказчик!
- Да что вы! - возразил я. - Рассказываете вы замечательно!
- Правда? - оживился он. - Ну так давайте еще по маленькой!
А тогда, вечером следующего дня, после концерта, капитан пришел к нам с коньяком. Расположились в номере у Жемчужного. Сообразили мы с Николаем Михайловичем кое-какую снедь - закусить, и капитан поднял тост: "За вас, товарищ Жемчужный! За ваше искусство!"
Выпили, бросили в рот по дольке лимона, и капитан вдруг спросил: "А почему это в картине "Табор уходит в небо" написано, что музыка Доги? Там же кроме народных песен и вашей, ничего нету?" Капитан был прав. Я тоже задавал этот вопрос Жемчужному, ведь лейтмотивом фильма стала его песня "Дэвэс и рат" - "День и ночь", но он, по обыкновению, отвечал только: "Мэк!" - "Пускай!" И капитану ответил: "Мэк кaди!" - "Пусть так!"
Взял свою знаменитую "краснощёковку" и запел: "Кай, кай, э бахт?" - "Где, где счастье?" Это очень сильная песня! - "Дромa" - "Дороги". Есть песни - та же "Хозяйка", - которых никто не мог спеть, как он! Песни, исполненные драматизма, трагизма даже - эта мощь была под силу только ему!
Капитан слушал страстную песню о дорогах счастья, все проникаясь и проникаясь ею, чуть хриплый голос Жемчужного набрал серебро и звучал все сильней, все трагичнее, - и капитан вдруг вскричал: "Да что ж ты мне душу рвешь, Коленька!" - вскочил - бледный, губы трясутся, в глазах слезы... У меня самого комок в горле... Жемчужный, весь еще в песне, оборвал ее, утишил гитару, уйдя на переборы, и капитан, от волнения перейдя на "ты", сказал потрясенно: "Ты чудо! Таких, как ты, нету более!"
Он был прав, этот наш капитан: таких, как Жемчужный, в двадцатом веке более не было!.. Талантливейшее, магнетическое племя цыгане, немало знаменитых имен подарило оно миру, чаруя своим искусством, - но и в этом славном ряду имя Николая Жемчужного светит ярко, ярче многих и многих!.. Он был самородок, был чудо!..
- Да откуда он вообще-то этот Жемчужный? - "любопытствовал" я.
- Эт еще Крупская нашла его под Воронежем, приметила в таборе! В интернат для талантов определила!
Ай да "мент"! И это он знал! Видно, читал газеты - тогда об этом не раз писали!..
- Жена у него, знаете, танцовщица была! Прям статуэтка. Всё у нее отточено, каждый жест!
"Да уж, - вспомнил я присказку, - не зря говорят: "Не дорог танец - дорога выходка!"
- Чyдная была пара! Особенно, когда он поет и на гитаре играет, а она пляшет рядом! Он поет, знаете: "Мы с тобой под звездным небом будем танцевать!.."
А ведь Жемчужный написал эту песню в юности, когда встретил свою Лёлю - Ольгу Сергеевну! - красавицу!.. Об их любви написал!.. А в старости трогательно заботился о ней: "Лелюша, Лелюша, вы кушайте, кушайте! Я вам для чего курицу-гриль купил?", - корил он ее.
Ольга Сергеевна мало ела и много курила. И с утра до вечера пила чай! Она его изумительно вкусно заваривала!
"Лелюша, Лелюша, кушайте, наконец! Вы же своего мужа в лотерее выиграли - это ж не муж, а сто тысяч!"
Мало он ценил себя, мало: цены ему не было!
Я познакомился с ним во Владимире, весной 82-го, у здания филармонии. Вид у него был какой-то незначительный и уж совсем не сценичный!.. И только когда начал работать с ним - увидел, что это за артист!.. А уж потом вспомнил: как-то смотрели "Голубой огонек" вместе с приятелями-режиссерами и один цыган поразил нас: и поет, и пляшет, и на гитаре играет - и всё блистательно! Да кто такой?!. А диктор и объявляет: "Артист из Владимира Николай Жемчужный!" - Ах, из Владимира... То-то не знаем!..
- Знаете, он ведь в кино снимался! "Мой ласковый и нежный зверь", "Табор уходит в небо"... Такое там выдавал!..
Точно! В "Таборе" он поет в кадре песню "Матo" - "Пьяные" - задористо поет, озорно!
- Такое там выделывал! Я такого никогда не слыхал!
Аккомпанировал он себе сам... Только у него был неповторимый, коронный его удар большим пальцем по струнам вверх!..
- Он же большой артист был! Я смотрел по телевизору "Цыганскую клятву" - он там в главной роли, рассказчик! Такая в нем силища!..
Верно, верно! Артист он был редкостный! В нем жил и вожак, и комик, и характерный!.. Я часто про себя сокрушался: как драматический актер он мог бы многое сделать! - ярчайше!
- Ведь, знаете, мне приятель о нем рассказывал, - видел он его в Омске! Так это ж не концерт, а целый спектакль был! Шатры на сцене, кибитки! Всё продлевали и продлевали гастроли, народ валом валил, по несколько раз смотрели!..
"Что Омск! - подумал я. - Двадцать аншлагов во Дворце спорта ЦСКА в Москве, двадцать во Дворце Ленсовета в Питере, двадцать во Дворце спорта "Сокольники"! Шестьдесят аншлагов за два месяца - и каких аншлагов! Дворцы-то - "четырехтысячники"!
- Что ж, давайте выпьем за светлую его память! - предложил подполковник.
- Давайте! - с чувством согласился я.
Выпили, вышел подполковник курить, жена взяла книгу, и остался я со своими мыслями...
Немало мы с Жемчужным поездили... Больше трехсот городов Союза, не считая зарубежных гастролей...
Как-то в Нижнем Новгороде на концерте, в свой сольный выход, он запел вдруг: "Палсo, палсo?" - "Зачем, зачем?" - песня называлась "Мой мальчик", это песня о сыне... Я наблюдал за сценой в приоткрытую дверь из фойе, и стал свидетелем, как пожилые супружеские пары, чтоб не разрыдаться в зале, выскакивали поскорее в фойе и тут уж давали волю слезам, - видно, и у них болело сердце за своих детушек!.. Или из-за них!.. Почуяв неладное, я вернулся на сцену, дождался, когда Жемчужный ушел за кулисы, и пока в зале бушевали аплодисменты, обнял его за плечи - у него в глазах слезы, спросил: "Что с тобой?" Он только махнул рукой: "Гoга!" - и опять вышел на сцену... Гoга, сын! - это была вечная боль и забота, он любил его страстно и отчаянно переживал его неудачи, а уж как радовался победам его!.. Надо знать, что для цыгана сын! Это больше, чем жизнь! Это всё на свете!.. А при страсти, при глубине чувств Жемчужного!.. Он был скала, глыба, но и глыба иногда плакала!..
На выездных концертах в автобусе он обычно читал газету - от корки до корки. А если откладывал чтиво, задумывался - я знал: сочиняет. Так полчаса или больше в молчании, потом подсаживался ко мне, спрашивал: "А можно так сказать?" - и выдавал только что рожденное стихотворение. А на следующий день это уже становилось песней или романсом.
Он оставил более двухсот песен на свои же слова, их поют в цыганских коллективах и коллективчиках, зачастую объявляя: "Музыка и слова народные!" А в театре "Ромэн" идут спектакли с его музыкой... Он был народный не только по званию...
- Все вспоминаешь? - оторвалась от книги жена.
- Да! Знаешь, будто вчера все было.
- А вы никогда на его концерте не были? - вошел подполковник.
- Нет, никогда! - опередил я жену, раскрывшую было рот.
- Жаль! Таких артистов обязательно надо видеть!.. С ними ушла эпоха!
Да, это уж точно! Сейчас таких и не встретить! Немало талантливых, - но другие! Совсем другие! Как время!..
Звонит мне однажды домой Жемчужный: "Мoрэ, брат, что делаешь?" "Да ничего!.." "Тогда собирайся, я жду тебя через два часа у входа в "Сокольники", пойдем на концерт, - там будут Петя Деметр, Таня Филимонова... Посмотрим, мoрэ, послушаем, побеседуем!.."
Встретились. Поговорили с артистами... Посмотрели концерт. Выбираемся после концерта из зала - и вдруг Жемчужный встретил двух женщин - пожилых, но моложавых... Оказывается, его давние знакомые, сестры Петра Степановича Деметра, главы знаменитого актерского рода Деметров... Приехали с ними домой к Жемчужному - там никого, все на курорте, в Пицунде... Достал Жемчужный из холодильника коньячку, лимончик, икорки, взял в руки гитару - и они запели втроем: Жемчужный и сестры Деметр!.. Я был потрясен! Так вот, оказывается, как пели в начале двадцатого века, а то и в девятнадцатом!.. Такой красоты уж не услышать!.. Столько души в этом пении, столько чувства - негромкого, целомудренного - дух захватывает!.. Пели они дивно, сладчайше, - а потом женщины заплясали - да как! Я ничего подобного не видел - ни па таких, ни такой легкости ног, - всё было очарование!.. И Жемчужный был совсем иной, не знакомый мне - тоже из девятнадцатого века!..
- И ведь знаете, - вернул меня в действительность подполковник, - уж сколько я наслышан о нем, - любил он пожить, но никогда не позволял себе выйти на сцену выпивши!..
Это так!.. В Ярославле всё журил нас водитель автобуса: "Что вы за артисты такие - без чимиргэсу работаете?" "Чимиргэсом" он называл водку. "Вот я с москвичами работал, не с вами, - так то и правда артисты: отработал номер - и бах за кулисы: пока ему хлопают, он хвать стакан чимиргэсу - и опять на сцену!.. Вот это артисты!.. А вы?.. Даром - цыгане!"
Господи, кого и чего не бывало на наших гастрольных дорогах!
В Угличе администратор предложила нам: "День до вечера все равно свободен! Давайте днем в тюрьме поработаем?!"
- А что за тюрьма?
- Да тут колонии огромадные! Мужские, женские! По пять тысяч человек в каждой! Но мы в мужской!
- А не опасно?
- Да что вы! Я туда всех знаменитостей перевозила, деньги-то всем нужны!
Приехали мы в колонию. На проходной высадили нас из автобуса, прошли мы через металлоискатель, автобус с нашим водителем - так и прозвали его "Чимиргэсом" - просветили отдельно, потом все опять в автобус, и поехали в клуб.
А там за проволокой колючей - тысячи! Не всех же на концерт поведут! Жадными глазами смотрят, отталкивают друг друга от проволоки - только б на артистов взглянуть, - глоток свободы для них мы!
А в клубе всё зэки хозяйничают: и начклуба зэк, и машинист сцены, и надзирающие за порядком - все в черных одинаковых робах с повязками на рукавах. Стали мы аппарат звуковой выставлять, заодно афиши разглядываем - все стены ими увешаны, все звезды автографы свои оставили!.. Повесили и мы свою, тоже написали - пожелания здоровья и веры в лучшее!..
И тут я приметил, что администратор наш - Таня - сумку свою прижимает к себе, - старательно так прижимает!.. Я спросил шепотом: "Что у вас там, - выручка?" "Да, - и она мне шепотом, - три тысячи! Сдать не успела! В гостинице ж не оставишь!" Тогда, в советское время, три тысячи - полжигулей! "Не отпускайте от себя ни на секунду!" "Да нет, что вы!"
Заполнился зал зэками, начали концерт... Сказать, что принимали нас горячо - ничего не сказать!.. - Восторженно! Каждый номер! На сцене-то девчонки-красавицы, плясуны с "Цыганочкой"! - Рев в зале! Всё бисировали!
Выдал свое под рев и восторженный свист Жемчужный; еле-еле надзирающие прекратили аплодисменты, и вышли начклуба и машинист сцены с подарками. Жемчужному вручили резного деревянного медведя - своей работы, нам всем различные лукошки плетеные, а Тане-администратору - резного орла деревянного! И тут-то я и просек, что она без сумочки за подарком вышла, - глянул - сумочка лежит за кулисами на скамейке, спокойно лежит - я уж глаз с этой сумочки не спускал, пока Таня не вернулась за кулисы с подарком, не взяла ее!..
А вечером, во Дворце культуры часового завода стали аппарат разгружать, вижу - Таня эта сидит на ступеньках у сцены, ревмя ревет!
- Что случилось?
- Де-е-ньги украли-и!..
- Как украли, когда?!
- Да там, на концерте-е!..
- Да что ж вы молчали?! Надо немедленно звонить в колонию, пусть всех обыщут!
- Не надо-о! Не звоните туда-а! Они потом выйдут из тюрьмы - зарежут за это-о!
- Да кто вас зарежет, никто вас не тронет!
- Зарежут-зарежут, вы их не знаете-е, одну кассиршу нашу зарезали, она пожаловалась, что у нее деньги украли в колонии, так через год вышли - ее и зарезали-и!.. А денег все равно не нашли-и!..
Та-ак! Значит, каких-то секунд им хватило расправиться с сумочкой!.. Ай да психологи! Рассчитали, что Таня не выйдет на сцену с сумочкой!..
- Да как вы с филармонией разочтетесь?..
- Не знаю-у! Всю жизнь выплачивать буду-у!..
Поговорили мы после концерта с Жемчужным, собрали артистов, объяснили им ситуацию, и решили помочь ей, с каждого концерта из ставки своей отстегивать!..
А Жемчужный от себя сразу сотню ей дал! А потом все опекал ее - все с собой да Лелюшей обедать водил!..
- Вот и Орел! - возвестил наш попутчик.
Я глянул в окно - да, Орел!.. На перроне бабки-торговки... Вышел, купил у них огурчиков соленых, капусты квашеной. Выпили мы с подполковником под эту прелесть, и "мент" опять пошел покурить...
Здесь, в Орле, мы тоже не раз бывали - театральный город! Концерты шли, как по маслу!..
Жемчужный никогда не говорил коллективу: "Надо, чавалы! Надо выдать!" Всегда сам работал с полной отдачей, и это подтягивало всех - без слов! Только однажды, в Мурманске, нарушил это правило... Там перед нами "провалился" известный народный артист, и администратор филармонии умоляла меня отработать так, чтоб "спасти площадку и филармонию"! Я глянул в глазок на занавесе - зал битком, первые ряды сплошь адмиралы с женами! Подошел к Жемчужному, сказал о ситуации... А все уж стоят полукругом на сцене, мне уж - после третьего звонка - пора выходить за занавес, начинать концерт...
- Ромалэ! - обратился Жемчужный к артистам. - Пошуненьте! - Послушайте! Я вам никогда ничего не говорю. Только сегодня скажу: надо мозги отбить! Понятно?
- Понятно!
- Традaс! Поехали!..
И я вышел за занавес...
Успех был невероятный! В антракте адмиралы с коньяком и своими женами - в панбархате и бриллиантах - пожаловали к нам за кулисы и очень удивились, когда мы попросили их: "Только не сейчас, друзья, - после концерта!" Удивились, как Чимиргэс!..
А в Минске на концерте Жемчужный раздухарился, кричит брату своему Александру: "Давай-давай, романeс! По воронежски!" Ну, тот хохмач не приведи Бог: "По воронежски? Это как?" Упал на пол, на руки опирается, а сам ногами такое выкомаривает! "Так, что ли?!" Тут мы и покатились все, и зал весь хохочет, а Жемчужный тоже смеется, но все подзадоривает: "По-воронежски! По-воронежски!.."
А надо сказать, что цыганских племен множество: и ловaри (денежные), и котляре (лудильщики), и влaхи, и кэлдэрaри, и русско ромa, и украинско ромa, и сибирско ромa, и сэрвы (украинские, городские цыгане)!.. И говорят почти все по-разному! Жемчужный был сэрво, но воронежский сэрво!..
В Греции, в Солониках, на гастролях, встретили на улице - ну, явно цыгане! Вперились мы друг в друга, как магнитом потянуло навстречу, сошлись на середине улицы. "Ромa?" - "Ромa!" "А савэ ромa? (Какие цыгане?)" - "Сэрвы!" - "Сэрвы?!" Ну, пошла беседа, слово в слово все понимаем друг друга! А в греческой же Александрии встретили других цыган. "Ромa?" - "Ромa!" "А савэ ромa?" - Не понимают! "Савэ рома?" - спрашиваем еще раз. - Пожимают плечами. Потом сообразили: "Спaнья!" - Испанские! Но дальше - ни мы по их, ни они по нашему! Так и расстались, помахали друг другу ручками, и укатили они на машине шикарной!.. Ну а в Сербии с влахами понимали друг друга, хотя и по разному говорили - много общего в языке, или похожего!..
А по-инспански у нас танцевала одна цыганка - Рая Вингилевская, - такое фламенко выделывала! Собственно, фламенко - это не испанский танец, а танец испанских цыган! Махмуд Эсамбаев как-то на нашем концерте был, так Рае после танца бросился ручки целовать на сцене, потрясен был!.. И в самом деле чудо - только ноги да кастаньеты выстукивают, и никакой музыки, - но как выстукивают! По десять минут такой дроби - и шквал аплодисментов, овация!..
Сколько талантов прошло через коллектив Жемчужного! Не зря газеты называли ансамбль наш "цыганской академией": и Эрденки, и Волшаниновы, и Вингилевские, и Земфира Жемчужная, и Якулов - скрипач, и танцоры изумительные, - да что там, говорят, сам Сличенко - родственник Жемчужного, между прочим, - в свое время хотел работать в ансамбле!.. Но мудрый Жемчужный сказал ему: "С нами ездить - никто о таком таланте не узнает толком! А в театре работать, в Москве - и самому прославиться, и цыган прославить!.." Так все и вышло!..
- А вы кто по профессии, извините? - вернулся в купе подполковник.
- Я-то? - не сразу сообразив, что сказать, - учитель! - соврал я, вспомнив свой первый диплом.
- И что же, вы и по радио его никогда не слышали?
- По радио слышал! По радио слышал! (Я, действительно, не раз слышал его по "Маяку").
- И как вам?
- Здорово!
- Вот именно! У такого артиста, наверное, всё в жизни здорово!..
Ох, милый мой "мент"! Знал бы ты, как не проста была его жизнь!..
- Ой, мoрэ! - обратился он как-то ко мне. - Чего только за мою жизнь не было!.. Знаешь, в начале пятидесятых, еще при Сталине, все цыганские ансамбли закрыли, решили, что пошлость!.. Ни с Пушкиным, ни с Толстым, мoрэ, не посчитались! Чем кормиться, куда деваться?.. Пошел я в министерство культуры - к одному чиновнику, к другому, к третьему... Все сочувствуют вроде, но разводят руками: ничего, мол, сделать не можем!.. И Сталин умер уже, а все никак!.. Долго я так ходил, пока один чиновник не подсказал мне: "Да что ты все ходишь впустую, ты напиши заявление! Пусть тебе письменно и откажут! А с этим отказом иди в ЦК, пиши там жалобу!.. А так ничего не добьешься!" Так я и сделал. Написал заявление, зарегистрировали его, получил потом отказ письменный, - и бах телеграмму в ЦК Поспелову - он тогда ведал этим! Так мол и так, что нам, артистам цыганским, делать теперь? Вы ж нас сами на воровство толкаете!.. И ты знаешь - подействовало! Два года я в министерство ходил, - а тут подействовало! Нажал Поспелов на министерство, а дальше опять застряло! Ни один директор филармонии не соглашается цыган взять! Спасибо, нашелся один - во Владимире, - Решетов, царство ему небесное, - сказал: "Надо послушать: если хорошо поют, то возьму!" Ну, мoрэ, мы ему так на просмотре спели, со всеми "примочками" - романeс! - он аж прослезился, морэ: чуткой души человек был!.. Так вот я во Владимире на всю жизнь и остался! Полюбил этот город, как родину! В Москве живу, а душой - во Владимире!
"Эх, Владимирская наша сторона!" - была у него песня такая. И цыганская - а по-русски раздольная!.. Легко он писал, все как бы само собою!.. А за душу возьмет - не отпустит!
- Ну, что же, - вздохнул подполковник, - скоро Курск! Надо б вздремнуть перед Харьковом! - и улегся на полку...
Да, всякое бывало...
После Челябинска и Уфы, из башкирского Сибая, где мы сделали восемь аншлагов (люди ходили на концерт по несколько раз), нас вывезли с концертом в большое село, кажется, Красное... Приехали, стали выгружать аппаратуру, но тут администратор Магнитогорской филармонии, возившая нас, вдруг остановила меня: "Подождите с разгрузкой: здесь не все билеты проданы!" "Ну и что? - удивился я. - Ведь до концерта еще полчаса! Раскупят всё!" "Нет, пока не разгружайтесь!"
Мы остались в "Икарусе", а администратор отправилась в клуб.
Народец любопытствующий бродил вокруг автобуса всё пьяненький, и я забеспокоился: как там администратор? Взяв с собою двоих крепких цыган, отправился в клуб: посмотреть, что да как.
А там администратор вовсю возвращала зрителям деньги, а билеты забирала обратно! Она взяла себе за принцип работать с нами только с аншлагами, - но ведь ясно было, что придут обязательно. Да в любом случае здесь концерт отменять нельзя: пьяный народец в селе не шутка! Здесь и из ружья пальнут могут: охотников-то полно, леса кругом!
И только я успел об этом подумать, кто-то вдруг швырком опрокинул стол с деньгами и билетами и закричал: "Бей ее!" Замелькали кулаки, посыпались удары!.. Мы бросились к ней, вытащили перепуганную и побитую из ревущей толпы, и давай Бог ноги к автобусу! Спасибо, шофер, оценив ситуацию, не глушил мотор, и наш "Икарус" сразу же тронулся - мы вскочили в него на ходу. Но от клуба уже подбегала разъяренная толпа и с криками: "Бей их! Концерта не будет - бей их!" стала забрасывать нас камнями. Я тут же крикнул: "Ложись все нa пол!", бросился к Жемчужному - он сидел у окна, - повалил его на сиденье, упал сам на него - и тут же раздались выстрелы!
На нас обрушились битые стекла, но шофер уж набрал скорость - хорошо, в него не стреляли!..
Автобус мчится, вслед гремят выстрелы, - а за окном минус десять!.. В напрочь снесенные пулями окна рвется ледяной ветер, слепит нам глаза - да мы и так их боимся открыть: кругом стеклянное крошево!..
Домчались до поста ГАИ, там остановились, сообщили о нападении, - пришлось составлять протокол. И так уж задубели от холода, а тут еще тягомотина!..
В два часа ночи добрались мы, окоченевшие, в гостиницу, а в семь утра отъезд в Магнитогорск, - там вечером два концерта. И знаем: билеты все проданы, и приставные тоже!..
Да как туда ехать по морозу в таком автобусе, без стекол?! Ведь километров сорок, не менее!
Пока дозвонились утром директору филармонии, пока она дозвонилась до директора автобазы, пока тот выделил нам новый автобус, пока этот другой "Икарус" дошел до Сибая - уж два часа дня. Пока погрузились, перегрузили аппаратуру из одного автобуса в другой, пока тронулись - вот уж полтретьего. Приехали в четыре в Магнитогорск - и тут заковыка: не хотят нас пустить в единственную городскую гостиницу "Азия". Что такое? Да почему? Оказывается, только сегодня оттуда выехала цыганская группа известной артистки. И они такое там вытворяли! Водка лилась рекой, скатертями сапоги чистили, а в сегодняшнюю ночь, перед отъездом, в люксе костер запалили!
Когда вся эта передряга с гостиницей закончилась, было уже шесть часов, а в шесть тридцать начало первого концерта. И хотя я заблаговременно - по пути - забросил во Дворец культуры нашего радиста с рабочими и аппаратом, - начали мы только в семь - злые, голодные, измотанные перипетиями. Кинулись было во дворцовый буфет - там только печенье и чай, что мы и проглотили наскоро.
И без антракта, чтоб не задерживать начало второго концерта, отработали первый. Еле успели билетеры публику выпроводить, да новых полторы тысячи впустить. Словом, к двенадцати ночи только мы и закончили, - всё нас не отпускали, многое приходилось бисировать... Да-а, как говорили в советское время: "Тяжела и неказиста жизнь эстрадного артиста!.."
Жемчужный выдержал все это стоически.
Он вообще был стоик.
Осенью 92-го занесла нас нелегкая в Ереван, - после Сочи, Кисловодска, Ростова... Он себя плохо чувствовал уж вначале поездки - все жаловался на печень, исхудал и ничего не ел, кроме борща - цыганского, замечательного... "Поешь, морэ, со мною: цыганский борщико!"
В Ростове и Кисловодске я заставил его пойти к врачам, обследоваться. И там, и там результатом было: совершенно здоров! А он все худел, желтел и жаловался на печень! Мы уж решили было - желтуха, но медики отвергали это... А в Ереване, за два дня до отлета оттуда, тамошние врачи мне шепнули: "Рак поджелудочной железы!"
Но в Москве оказалось хуже: метастазы съели всю печень! Ему не сказали об этом, но он и сам все понял. В раковом корпусе на Каширке, где я его навещал, он - исхудавший до невозможности - все плакал и вопрошал небо: "За что? За что?.."
А на последних концертах в Ереване, когда мы его чуть не силком оставляли в гостинице, он, превозмогая жуткую боль, все-таки выходил на сцену - и преображался! Никто б не сказал, что этот пламенный артист болен!..
Перед гастролями в Югославии мы провели весь день у него дома: его выписали из больницы. Он был рад: с ним, с ним его артисты, его друзья, его актерская сценическая семья!..
А темным январским утром следующего дня автобус, который вез нас в Шереметьево, остановился у его дома, и мы разглядели в окне его, машущего нам - его последний привет!..
Слезы душили нас: все понимали, что он прощается навсегда!.. Но все же не верилось, что более не увидим его живым...
- О! Вы все думаете о чем-то! - пробудился попутчик.
- Да, - согласился я, - вспомнилось, как этой дорогой ездил раньше...
- А знаете, где похоронили его?
- Кого? Жемчужного?
- Да, Жемчужного... На Ваганьковском, рядом с Олегом Далем...
А панихида была в театре "Ромэн"... Занавес на окнах был задернут, мрачновато было... Сличенко и говорит: "Отдерните шторы, светлей будет!.." И только шторы эти раздернули - тут все и ахнули: над гробом крест воссиял!.. Белым светом таким! Успели сфотографировать. Я у сына Жемчужного фотографию выпросил!..
Я тоже видел эти фотографии. Георгий Николаевич показывал их мне после нашего возвращения из Югославии: Николай Михайлович умер, когда мы там гастролировали... Действительно, над гробом белый световой крест - утолщенный по краям, тонкий в перекрестье!..
- Ну, а что с колесами-то было, - спросил я подполковника на всякий случай, прекрасно помня окончание этой истории.
- Колеса-то? - встрепенулся он. - Колеса на следующий день сами воры и принесли. Ровно в 14.00. Как я и обещал!..
Да, все так и было. Ровно в четырнадцать часов мне в номер постучали. Я крикнул: "Входите!" Вошли те самые кавказцы, только уже с фингалами и пластырем на лице. Сказали: "Мы принесли вам колеса!"
- Что значит принесли?! - возмутился я. - Умели снять, умейте и поставить!..
Не знаю уж где, но разыскали они домкрат, ключ-завертку, болты, и одели колеса. А запаску принесли ко мне в номер на третий этаж...
Несколько дней спустя ехали мы на этих "Жигулях" по трассе, водитель - пострадавший артист - нарушил правила, гаишник тормознул нас, но, увидев Жемчужного, разулыбался и взял под козырек: "Извините, товарищ Жемчужный, не признал сразу! Можете следовать дальше! Счастливого пути!"
Я рассмеялся и сказал не без иронии, обращаясь к Жемчужному: "Так ты кто - артист или генерал?"
Сверкнув черными глазами и улыбнувшись лукаво, Жемчужный ответил: "А я, мoрэ, генеральный артист!.."
Давно уж попрощался, ушел в ночь капитан-подполковник - я так и не открылся ему: кто я... Пожелали мы с ним друг другу удачи и хорошего отдыха... За темным окном плыли далекие мерцающие огни, а во мне все звучала и нарастала мощью своей песня, - та самая, которую Жемчужный пел тогда в Юрьев-Польском, - "Кай, кай мирu э бахт?!" - "Где, где мое счастье?!"
"НАША УЛИЦА" № 82 (9) сентябрь 2006