На снимке (слева направо): Юрий Кувалдин и Владимир Приходько 19 ноября 2001 года в редакции журнала "Наша улица" на Балтийской улице, 15.
Владимир Александрович Приходько (1935-2001) родился в Одессе в 1935 году. Автор книг стихов: "Прогулки под дождем", "Лубяная колыбель", "Вот когда я взрослым стану", книг о литературе: "Елена Благинина", "Поэт разговаривает с детьми", "Постижение лирики", статей о Державине, Баратынском, Некрасове, Случевском и др. Последние годы работал корреспондентом отдела культуры газеты "Московская правда". Всячески пропагандировал творчество художника Александра Трифонова, писателя Юрия Кувалдина и его детище - ежемесячный журнал современной русской литературы "Наша улица".
Владимир Приходько
ПАРНАС И ПАРНОЕ МЯСО
(«Травы» Ивана Юшина)
Никогда мне в голову не приходило, что поэт важней композитора: успех песни решает мелодия. Сколько отличных сочинений не вспорхнуло с нотного листа, оттого что музыка была бескрылая. Я даже согласен, что стихи не должны быть самодостаточны - ведь тогда нужды в напевании нет.
Композитор читает текст, как полуфабрикат для своего будущего изделия. Мой старинный приятель Михаил Танич написал такое:
Мимоходом, мимолетом,
Пароходом, самолетом,
Пассажирам сердце веселя.
Адресованная другу
Ходит песенка по кругу,
Потому что круглая земля.
А Фельцман выкинул строку третью, которую я сейчас конструирую по памяти, пусть Миша простит. "Где рифма?" - спросил Танич. "Ля-ля, ля-ля", - пропел Фельцман. И что же? Ходит песенка, и никто не догадывается, что форма разрушена и рифма тю-тю.
И эта, одновременно заводная и задушевная, также успех композитора. Помните:
Травы, травы, травы не успели
от зари серебряной согнуться.
И такие нежные напевы
почему-то прямо в сердце льются.
Это Шаинский. "Травы" пели на концертах, в кабаках, в компаниях. На экране. В городе, в деревне, В России и в русском зарубежье. Они потеснили нашу классическую "пьяную" песню "Шумел камыш".
Шаинский - темпераментная музыка. А чьи слова?
В 1964 году я служил в молодежном журнале. Однажды ко мне вошел человек, на котором была печать крестьянского труда. Руки в шрамах, Грубые, крепкие. На вид лет сорок. Или больше. Достал стихи, напечатанные малограмотной машинисткой. Попросил прочесть и рекомендовать в литературное объединение при заводе "Динамо".
Это был Иван Сергеевич Юшин.
Я быстро прочел стихи. Среди них была любовная лирика.
Как хорошо
Звезда вчера горела
Над улицами
Нашего села.
Как хорошо
Ты на меня глядела,
Как хорошо
Меня ты обняла.
Сельский пейзаж:
Тихий сад мой затемнился,
Тополь побледнел.
Он как будто утомился
От каких-то дел.
Воспоминание о детстве:
Я помню луга и поля и пригорки,
Отцовскую нежность и добрый совет,
И матери ласковый голос на зорьке:
Вставай, мой голубчик, за окнами свет!
Мир в этих стихах отличался ласковостью. Нежность стала лейтмотивом. В тривиальных оборотах явного эпигона, читателя Никитина, Кольцова, Ивана Сурикова, вдруг проблескивали золотые крупицы: те самые, не замеченные прежними стихотворцами детали быта, которые можно вычитать только в книге жизни:
Ты к моей постели жесткой
Приходила при луне.
Алюминьевой расческой
Шевелила пряди мне.
Эта расческа из алюминия (здесь эротическое заигрывание) - пример того, как обыденщина становится искусством. Потому что, как ни хорош вымысел, высшая поэзия - правда.
Я тут же написал гостю рекомендацию. Что-то вроде: "... Конечно, Иван Юшин - не профессиональный поэт. Он редко в достаточной степени работает над словом: поет как поется. Но его песня чиста, в ней нет фальши. И если Юшин будет строг, требователен к себе, его ждет успех".
Гость пожал мне руку. и я почувствовал: к ладони что-то приросло. Это был скомканный пук десяток - не то три, не то четыре. Я с неподдельным изумлением и негодованием вернул ему деньги. Он не слишком смутился. "У нас в торговле, - сказал, - не подмажешь - не поедешь".
Оказалось, у певца нежности бизнес непоэтический: мясник. Мне было очень любопытно. Юшин тоже жаждал со мной общаться.
Много лет спустя, рассказывая спортивному журналисту Галинскому о Юшине, я услышал анекдот. Сумасшедший дом. Один говорит, что он Наполеон. Другой, что Екатерина Вторая. Третий объявляет: назначен министром финансов. Тут входит четвертый: "Я рубальщик мяса на рынке". Все ахают: "Вот это мания величия". Шутка, рожденная в голодной советской стране, где так вольно и т. д.
Юшин работал на рынке. На Центральном! Мне трудно сказать, сколько он зарабатывал. Знаю, что не бедствовал. У него не было городской квартиры, был небольшой зимний дом по Киевской дороге, ст. Солнечная, дёр. Суково, ул. Козловская, б. где он жил один. Я приехал к нему в гости. Ехали на такси. Впрочем, такси тогда было доступно. Вряд ли дом сохранился. Многоэтажные солнцевские кварталы открываются взору прямо с пастернаковского пригорка в Переделкине, где раньше, по Заболоцкому, было "только поле да овсы".
Юшин, родом из-под Рязани, гордился земляком Есениным и завидовал его славе. Как только большевики взяли власть, в деревне начался голод. В 20-е годы отец подался под Москву - в Дорогомиловскую ямскую слободу. На извозный промысел. Семью не бросил - навещал то и дело. В 30-е Юшиных выслали на север. Как кулаков. За этот самый дорогомиловский извоз. Школу Иван не окончил, едва научился читать и считать. Воевал. Побывал в плену. Бежал. Все рассказывалось глухо, обиняками.
У меня Юшин бывал довольно часто. Его полюбили мои домашние. Ужинал. Ел осторожно, словно испуганно. К рюмке не прикасался, по его просьбе бутылку на стол не ставили.
В России абстиненция всегда подозрительна. Постепенно выяснилось, что если начнет, не может остановиться. Месяца полтора не человек. Когда дело совсем худо. ложится в больницу к знакомому психиатру Гелию Абрамовичу, которому доверяет. И тот его из этого дела выводит.
Юшин избегал рассказывать о рынке, даже когда стал мне доверять. Из его наблюдений над жизнью при Сталине и позже, в 60-е. я запомнил вот что. "Раньше деревенская привезет тушу. Нарублю, она встает продавать. Чуть наторгует и сразу: "Вань, на, сходи", - Я беру деньги, иду в булочную, покупаю белый батон. Она съедает его разом, как пряник, и дальше торгует. А теперь: "Вань, на, сходи". - Я беру деньги, покупаю пол-литра. Она махнет стакан и дальше торгует".
Мясницкое умение в том, что кость остается внутри мякоти. Чтоб не бросалась в глаза покупателю. Если отовсюду торчат кости, мясник порубил назло.
Юшин демонстрировал, как мясники подворовывают. Вот рубит с громким выдохом-ахом, точно попадая, куда надо. Вот шуткой, жестом отвлек внимание деревенской. И кусок мяса провалился в широкий, в бездонный карманище фартука. Фокус, да и только.
Не подворовывать нельзя. Зарплата - мизер (чтоб ты жил на одну зарплату). А это живые ежедневные денежки.
Всякий день с мясников собирают дань: деньги для начальства. Для дирекции. Директор платит в трест. Трест отстегивает райкомовским. Кто круговой порукой не повязан, должен из торговли уйти. Такова была советская система. Кто кому платит ныне, не знаю. но слухи ходят самые ужасные.
Юшин не любил взбалмошного директора рынка. Сверх обычной дани тот ежедневно требовал на пропой. Юшин с теплотой и уважением отзывался о мясниках, работавших рядом. То были главным образом черноголовые айсоры, выходцы из ассирийских семейств, нашедших приют в Москве в Первую мировую войну (среди вйсоров было также немало чистильщиков обуви, "холодных сапожников", исчезнувших со столичных улиц в последние годы).
Мясной павильон располагался не в главном здании, где на верхних этажах был универмаг, а позади, отдельно. На Центральный рынок приходила легко узнаваемая артистическая элита, И яркие женщины, новосветских дам и дам полусвета (граница между ними размыта) привлекали лучшие в городе продукты. А мясники бодрили мужицко-языческой крепостью. Я видел утонченную красавицу бальзаковского возраста, модно одетую: она скрылась с мясником в запиравшейся на ключ боковушке, где стоял стол, обитый блестящей жестью, и хранились ножи и топоры. Минут через пятнадцать Манон Леско вышла с промельком загадочной улыбки. Что ж, дело житейское.
Кажется, Юшин не прижился в литобъединении, куда рвался. Зато участвовал в коллективном сборнике, выпущенном "Московским рабочим". Потом я составил ему рукопись отдельного сборника, написал предисловие... Туда вошло стихотворение "Снеговея" со сложным лирическим сюжетом: вьюга мешает добраться до любимой, а она томится двойным беспокойством: за того, кто в пути, и за собственую судьбу. Магия в повторах:
Там, наверно, в низком доме
Веют страхи,
Веют страхи,
Веют страхи над тобой.
Какие страхи веяли над Юшиным?
В 67-м Брежнев зажег под кремлевской стеной вечный огонь. Ныне традиция захоронения "неизвестного солдата" подходит к концу благодаря мощному прорыву генетики. У солдат США при призыве берут ДНК. Скоро на Арлингтонском кладбище будут вырыты останки летчика, погибшего во Вьетнаме, и названо его имя. А тогда "неизвестный" был у всех на устах. О нем написали десятки поэтов. И - по-своему - Юшин. Ему пришло в голову: а если в могиле прах не русского, а украинца, грузина, казаха? И, лишенный высокомерия, он воскликнул:
Безумно родину люблю
И потому бежал из плена.
Как мать, как друга, как жену,
Я буду воспевать нацмена!
И тут Иван Сергеевич познакомился на рынке с "одной из карамзинских Аонид" (чье это определение, выяснится ниже) - Зыкиной. Это была родная душа. Сказал несравненной все необходимое. Рязанский... Восхищаюсь. Буду счастлив... Зыкина растрогалась, передала стихи Анатолию Новикову.
Юшин вправду чувствовал себя на седьмом небе. Был ли у него с Зыкиной короткий роман?
Конечно, никакие "нацмены" в песню не вошли. Но и когда вокруг Юшина засуетились истеричные борцы за чистоту кровей, он не мог взять в толк, почему следует не любить айсоров.
Потом была "Снеговея" Фрадкина, потом "Травы" с хорошими авторскими.
"Говорят, Иван Сергеич, с рынка уходишь?!" - пошутил я. "Что ты, -отмахнулся Юшин, - никогда в жизни".
С ним захотел познакомиться Александр Межиров. Я ему Юшиным уши прожужжал. Приехали на Цветной. Сели на скамейку. Я вызвал Юшина, потом ушел... Межиров говорил (и писал), что это была единственная встреча...
Была надежда, что душевный подъем, удовлетворенное честолюбие поставят предел недугу. Но не случилось. Вдруг Юшин исчез.
И на сей раз, видать, его Абрамыч оказался бессилен.
О смерти Ивана Сергеевича ходили слухи. Говорили, что он покончил с собой в больнице. Подтвердить не могу: что Юшина нет, узнал не сразу. И вчера сунулся на Цветной, где давно не был: думал, найду, кто с ним работал, анкету сыщу... А вместо рынка каркас мертвого дома. обнесен забором. Сказали, не один уж год. И никто ничего не строит, И никаких следов дирекции, ни отдела кадров...
Я о встрече с Межировым помянул не случайно. Межиров еще в советские годы неожиданно для всех написал стихотворение "Прощание с Юшиным". Большое, многоплановое... Может, из великих произведений второй половины уходящего столетья. Вот строки непосредственно о Юшине: и добавить к ним нечего.
Как обстоят дела с семьей и с домом?
Жизнь зиждилась на мяснике знакомом.
На Юшине, который был поэт,
Идиллий выразитель деревенских
И вырезатель мяса для котлет, -
Предмета вечных вожделений женских.
Он был из обездоленных. Но это
Врагом земли не сделало поэта, -
Имея в Подмосковье огород,
Выращивал приятные закуски,
Чтоб все-таки закусывал народ.
Уж если стаканами пьет, по-русски,
Он сочинял стихи, точнее, песенки,
В них вкладывая опыт свой и пыл, -
Прямые строчки, безо всякой лесенки, -
Но очень Маяковского любил.
Пока из мяса жарились котлеты,
Он сочинял припевы и куплеты,
В них вкладывая пыл и опыт свой. -
Как по деревне, в шелковой рубахе,
Гуляет парень и как веют страхи
Над девушкиной бедной головой.
Питая до отмеренного часа
И вечный дух и временную плоть.
Промеж Парнаса и парного мяса
Он перепутье смог перебороть.
И песенки его поет поныне,
В голубовато-белом палантине,
Своим прекрасным голосом, навзрыд,
Одна из карамзинских Аонид.
/.../ не отпевали...
И неизвестно, кто похоронил,
Кто мертвые глаза ему закрыл.
/.../ тебе да будет пухом, Юшин,
Твоя земля. Вовек не бысть разрушен
Храм духа твоего. Душа поет!
И, пребывая в безымянной славе,
Ты до сих пор звучишь по всей державе,
Не предъявляя за котлеты счет.
"Наша улица" № 1-1999 (пилотный)
