Михаил Евгеньевич Бойко родился 17 мая 1979 года в Москве. Литературный критик, журналист, культуролог. Автор «Независимой газеты», «Завтра», «Литературной России», «Дня литературы», журналов «Вопросы литературы», «Литературная учеба», «Дети Ра», интернет-изданий «Русский журнал», «Реакция», «Частный корреспондент», «Полярная звезда», «Органон» и других печатных и электронных СМИ. Проза печаталась в журнале «Футурум АРТ».
Публикуется с 1998 года. Окончил физический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова (2001). Служил командиром взвода в ВС РФ (2002-2003). Работал инженером в Российском научно-исследовательском институте Космического приборостроения (2004-2005), руководителем отдела по связям с общественностью Союза молодежи «За Родину!» (2005-2006), заведующим отделом публицистики еженедельника «Литературная Россия» (2006-2007). С 2007 года работает в «Независимой газете» – сначала обозревателем, а затем заместителем ответственного редактора «НГ Ex libris».
Референт Алины Александровны Витухновской (1999-2006).
Автор книги «Диктатура Ничто» (2007).
Участник VIII Форума молодых писателей России (2008).
Пресс-секретарь «Клуба метафизического реализма ЦДЛ (Клуба писателей-метафизиков)» (с июня 2007 года).
Член Союза писателей Москвы (2008).
Михаил Бойко
Зеркало для Венеры
175 лет со дня рождения Леопольда фон Захер-Мазоха
Фатальная бездарность сродни гениальности.
Талант не может написать гениального произведения, он так и будет скользить в плоскости своего таланта. Труднее трансцендировать собственную одаренность, чем собственную бездарность.
А фатально бездарный человек – может. Леопольд фон Захер-Мазох смог. Жалкий в художественном отношении роман «Венера в мехах» – дотла гениален.
Другой пример литературно сомнительного, но гениального произведения – «Что делать?» Николая Чернышевского. Как и полтора века назад, этот роман завораживает, но уже, конечно, не полетом социальной мысли, а отразившимися в тексте психическими и сексуальными расстройствами.
На этой неделе сразу два юбилея. Мы отмечаем 175 лет со дня рождения Леопольда фон Захер-Мазоха (1836–1895), а могли бы – 235 лет со дня рождения Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822), прославившегося, кроме прочего, откровенно садомазохистским романом «Эликсиры дьявола» (Т. I – 1815; Т. II – 1816).
Разница между Захер-Мазохом и Гофманом в том, что Гофман – просто гений, а Захер-Мазох «самоогениалившийся» бездарь, не гнушавшийся плагиатом (как показала, в частности, питерская мазоховедка Лариса Полубояринова). О стратегии этого самоогениаливания поведал сам писатель: «С самого начала в духе каждого из нас присутствует врожденное предрасположение улавливать некий предмет, ускользающий от большинства других художников; затем к этому предрасположению присоединятся жизненные впечатления, представляющие автору живую фигуру, прототип которой уже существует в его воображении. Фигура эта его захватывает, соблазняет, пленяет, потому что она опережает его предрасположение, а также потому, что она соответствует природе художника, который затем преображает ее и дарит ей тело и душу. Наконец, в этой реальности, перевоплощенной им в творение искусства, он находит проблему, которая является источником всех проистекающих отсюда впоследствии видений. Обратный путь, от проблемы к фигуре, – это не путь художника».
Мы бы не были столь категоричны и сказали бы, что путь от фигуры к проблеме свойственен гению, а путь от проблемы к фигуре – таланту (таким талантом был, например, Эмиль Золя).
Самое поразительное, что проблема, постановкой которой так гордился Захер-Мазох, была известна с античности. Ванда имела все основания говорить Северину: «всякий знает и чувствует, как близко родственны друг другу сладострастие и жестокость». К XIX веку садомазохизмом было сложно кого-то удивить.
Примечательный факт: «Маркиза Шуазель в свое время проводила исследование, стучась в различные бордели и представляясь прислугой в поисках работы; она утверждает, что во всех борделях имелись комнаты пыток с самыми хитроумными приспособлениями и что в этих комнатах ежедневно устраивались оргии» (Л. Адлер. Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя. М., 2005. С. 67).
Мазохистами были великий физик Жан Лерон д’Аламбер и великий философ Огюст Конт, из писателей – Жан-Жак Руссо, Альфред де Мюссе, Иван Тургенев, Федор Достоевский, а всех не перечислить.
Маркиз де Сад тоже был мазохистом, или, если быть совсем точным, садомазохистом. Правда, Жиль Делёз в «Представлении Захер-Мазоха (Холодное и жестокое)» описал садизм и мазохизм как взаимоисключающие «фигуры», а термин «садомазохизм» назвал «семиологическим монстром». Но это на совести французского мыслителя. Теория Делёза глубока и остроумна. Но некоторые теории глубоки в силу своей глубокой ошибочности.
«Не следует забывать, – пишет биограф де Сада Морис Левер, – что претерпевание страданий («мазохизм») также является частью садического сексуального поведения. Персонаж испытывает удовольствие как от ударов, которые сам раздает, так и от ударов, им получаемых». Мазохистский компонент обнаруживается и в «деле Жанны Тестар», повлекшем первое заключение маркиза в Венсеннский замок (1763), и в еще более скандальном «Марсельском инциденте» (1772).
В чем же секрет «Венеры в мехах»? Почему, раз «подсев» на этот роман, возвращаешься к нему снова и снова?
У автора этих строк личный рекорд – 40 прочтений на русском языке и языке оригинала, и это не предел...
Во-первых, в мире «Венеры в мехах» русскому человеку тепло и комфортно. Герои цитируют Пушкина и Гоголя, обсуждают роман Писемского, подогревают чувства чтением стихотворений Лермонтова.
Во-вторых, основанный на бесконечных повторах, этот роман, по-видимому, полностью раскрывается только в бесконечных повторах прочтения.
А загадок в тексте полным-полно.
Зададимся простейшим вопросом: что же, собственно, произошло с героями романа?
Разобраться в этом пытается Ванда в письме к Северину: «Надеюсь, что вы выздоровели под моим хлыстом. Лечение было жестоко и радикально».
Северин полностью с ней согласен, согласен до такой степени, что может только повторить за ней, слегка переставив слова: «Лечение было жестоко и радикально. А главное – я выздоровел».
Но так ли все просто?
Зачем Ванда спустя три года пишет Северину письмо?
Почему она пытается обелить себя?
Почему хочет оправдать собственное вероломство?
Кого она хочет убедить при этом – себя или Северина?
Почему Северин с безропотной покорностью принимает ее версию?
Не сохранила ли Ванда магическую власть над Северином и после разрыва?
Произошло ли выздоровление?
Здоровее ли домашний тиран, в которого превратился Северин, безобидного романтика в начале романа?
В чем боится признаться себе Ванда?
Считала ли она, что Северин нуждался в излечении?
Или его безобидные странности, по ее мнению, заслуживали только смеха?
Ставила ли она себе цель излечить его?
Не ставил ли кто-то прямо противоположную цель – искалечить психику Северина?
Кто в действительности был инициатором жестокого и радикального «лечения»?
Читайте, перечитывайте, разгадывайте.
А в заключение цитата из романа:
«– Да, он уже и теперь ревнует к тебе, – воскликнула она, – он – к тебе! Он требовал, чтобы я немедленно отпустила тебя, и когда я сказала ему, кто ты...
– Ты сказала ему... – в оцепенении повторил я.
