ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА ЮРИЙ МАЛЕЦКИЙ

Очень глубокий, я бы даже сказал, философский писатель Юрий Малецкий где-то уже давно приютился в Германии. И глаза его сумасшедшие постоянно разыскивают Юрия Кувалдина. Главное, клевать по буковке каждый день. Книга, кирпич, как раньше говорили, писателя Юрия Иосифовича Малецкого "Убежище" в руках у писателя Юрия Кувалдина. Я и сам ныне поражаюсь, неужели ее издал я?! Неужели я выпустил уже 100 номеров журнала без единого пропуска, каждый месяц со дня основания, один?! И книг наиздавал сотни на миллионы экземпляров?! И написал десять томов художественных произведений?! Как сказал поэт Вадим Перельмутер: "Кто из круга сделал квадрат - тот будет Сигизмундом Кржижановским!" И книга писателя Юрия Малецкого среди них. Юрий Малецкий такой был шаткий, такой неуверенный, на меня смотрел с дрожью, с боязнью, как на генерала. Оно и так, я строг, очень строг, люблю муштру, плац, строевую подготовку. Книга Юрия Малецкого очень плотная, крепкая, великолепно написанная, гениально изданная, еще гениальнее оформленная Лидером Третьего Русского Авангарда художником Александром Трифоновым. С авторскими комментариями в конце, в которых Юрий Малецкий пишет: "Идея включить в книгу авторские комментарии принадлежат издателю Ю.Кувалдину". А лучше всех обо мне написал главный редактор журнала "Новый мир" Андрей Витальевич Василевский. Лучший мой рассказ - "Хризантема" - напечатала заместитель главного редактора журнала "Знамя" Наталья Борисовна Иванова. На своей машине я учил вождению Юрия Малецкого на просторных асфальтированных площадях в Крылатском у гребного канал, когда я там жил неподалеку. Теперь я живу над Братеевским, самым красивым и самым длинным в Москве мостом. Лучшую мою повесть "Поле битвы - Достоевский" напечатал главный редактор журнал "Дружба народов" Александр Луарсабович Эбаноидзе. Но и главный редактор журнала "Грани" Юрий Иосифович Малецкий не отстал от него, напечатав гениальную мою повесть "Вавилонская башня". Да и главный редактор журнала "Новый мир" Сергей Залыгин вошел в историю литературы как публикатор моей трансцендентной повести "Ворона". И полки изданных и написанных мною книг возносятся над ним стеною, и писатель Юрий Кувалдин беседует по ночам с критиком Андреем Немзером, с поэтом Евгением Лесиным, с писателем Венедиктом Ерофеевым, и Юрию Малецкому иногда уделяет внимание, как отец малолетнему сыну. На снимке: Юрий Кувалдин и Юрий Малецкий в 1995 году. ПИСАТЕЛЬ ЮРИЙ МАЛЕЦКИЙ О ПОЭТЕССЕ ЛАРИСЕ ЩИГОЛЬ Совершенно покорила меня прекрасная поэтесса Лариса Щиголь такими пронзительными строками: Змее подколодной, Империи зла, Сломали хребет, и она уползла На север, в леса, под колоду - За вашу и нашу свободу… Эта поэзия для умных, для узкого круга интеллигенции, московской и петербургской, для кого писали Максимилан Волошин и Марина Цветаева, Осип Мандельштам и Николай Гумилев, Иосиф Бродский и Юнна Мориц, Евгений Рейн и Евгений Блажеевский... Совкам тут делать нечего, пусть они шагают с работы устало, и после бутылки повторяют невменяемо «я люблю тебя жизнь». Я, помню, в юности мы поднимали антисоветский обязательный тост «За вашу и нашу свободу» в подколодной людоедской стране. И писатель Юра Малецкий зорко и сразу подметил в Ларисе Щиголь признаки гениального родства с Осипом Мандельштамом и с вышедшим из Мандельштама, как мы из «Шинели» Гоголя, Иосифом Бродским. У Мандельштама – лучшее учение, скажу я. И Лариса Щиголь возвысилась над пересказом реализма и вырвалась в рецептуальные выси, сталкивая разнородные материи, которые высекают искру настоящей поэзии: Медленно, медленно мокрой дорожкой знакомой К цели своей неизвестной ползет насекомый (Впрочем, ему эта цель, может быть, и ясна), Медленно, медленно - осень, поди, не весна. В мокрую гору, по астрам, распластанным в лежке, Переплетаясь, ползут насекомые ножки, Счастье еще, что вороны не видно пока - Может, судьба и, того, пощадит старика. Где твое небце, бескрылая божья коровка? Медленно близится неодолимая бровка, Медленно близится, медленно - дело к зиме, Медленно, медленно, медленно, медленно, ме… «Это пятижды “ме…”, выдавливающее себя из себя, это тянущееся последнее усилие жизни, чтобы дотянуть туда, где не-смерть, - и все-таки обрывающееся (м. б., достигнувши-таки бровки - и окончательно приняв тот смертельный факт, что бровка - и впрямь неодолима), замечательно по своей музыкально-гармоничной передаче полной дисгармонии, смертельного облома; все кантиленно тянется, замедляется, выдавливаясь все трудней, - и в последнем усилии обрывается первым слогом, ставшим последним», - говорит Юрий Малецкий, сощурив свой взгляд в вечность. Юра Малецкий есть мой самый любимый писатель из современников, и не только потому, что я учил его на своих «Жигулях» вождению у Гребного канала в Крылатском, потому что Юре нужны были права в Германии, куда он собирался эмигрировать, а потому что он так же любит слова, как и я, и прежде пишет с любовью их, а потом они пишут его. Я издал лучшую книгу Юрия Малецкого, толстый «кирпич», где Юрий Малецкий встает во весь рост классического писателя. Юрий Малецкий называет Ларису Щиголь лучшей современной поэтессой. Я писал о Юрии Малецком в газете «Сегодня» у Андрея Немзера: «Я старый читатель “Континента”, еще того, который сквозь железный занавес проникал из Парижа. Я помню повесть Юрия Лапидуса о смерти старухи (“На очереди”), опубликованную, кажется, в 1984 году. Оказалось теперь, что Лапидус - это Юрий Малецкий. Его роман “Убежище”, напечатанный уже в “Континенте” московском, я поначалу читать не хотел. Как увидел это “я”, так и пролистал, не глядя, до религиозного раздела журнала. Почитав, лежа на диване, что-то чрезвычайно умное из сферы духа, вновь полистал журнал и внезапно выхватил фразу из Малецкого: “Красота языка, мелодия отношений героев, свет интонаций, зажигающий одни краски рассказа и приглушающий другие, сами по себе имеют Божию санкцию, право на жизнь, ибо они есть правда и смысл, высказанные Им через нас, понятные до конца лишь Ему в причинах и целях своего происхождения на свет”. То, что сказал Юрий Малецкий о Ларисе Щиголь, является законом для подчиненных, поскольку мнение этого выдающегося писателя столь же весомо, как мнение Федора Достоевского о поэзии Александра Пушкина. Юрий КУВАЛДИН Юрий Кувалдин В УЕДИНЕНЬИ ВЫПЛАВИТЬ СВОЙ ДУХ Юрий Малецкий. Убежище. Континент № 81 Как-то в разговоре с Фазилем Искандером я сказал, что мне не нравятся те его вещи, что написаны от первого лица. Искандер ответил: “Мне кажется, что читатель больше верит в текст от первого лица”. Я не согласился. Вопрос остался открытым. Ныне от первого лица написан каждый второй текст. На это обратил внимание Сергей Костырко, опубликовавший в № 6 “Нового мира” статью, которая так и называется: “От первого лица”. Не “я” в прозе, но “они” - вот мой идеал. Не “я” вошел в аллею на Патриарших, но Берлиоз и Бездомный, не “я” смотрю на божественное небо, но Болконский... А на меня идут - Я, Я, Я... Страшновато. И все эти “Я”, подобно Искандеру, наверняка думают, что в их “я” поверят. Я старый читатель “Континента”, еще того, который сквозь железный занавес проникал из Парижа. Я помню повесть Юрия Лапидуса о смерти старухи (“На очереди”), опубликованную, кажется, в 1984 году. Оказалось теперь, что Лапидус - это Юрий Малецкий. Его роман “Убежище”, напечатанный уже в “Континенте” московском, я поначалу читать не хотел. Как увидел это “я”, так и пролистал, не глядя, до религиозного раздела журнала. Почитав, лежа на диване, что-то чрезвычайно умное из сферы духа, вновь полистал журнал и внезапно выхватил фразу из Малецкого: “Красота языка, мелодия отношений героев, свет интонаций, зажигающий одни краски рассказа и приглушающий другие, сами по себе имеют Божию санкцию, право на жизнь, ибо они есть правда и смысл, высказанные Им через нас, понятные до конца лишь Ему в причинах и целях своего происхождения на свет”. Открыл роман с начала. Оказывается, там - кавычки. Стало быть, думаю, Малецкий, прикрывшись этими кавычками, как бы пишет не от себя, не от своего “я”, а от “я” другого. С этих кавычек я и втянулся в текст, потому что уж очень он мне показался занятным. Чем? Поисками убежища. Розанов написал свое “Уединенное”. Уйти, убежать, спрятаться от себе подобных, чтобы, как писал Волошин: “...в годы лжи, падений и разрух // в уединеньи выплавить свой дух // и выстрадать великое познанье...” Роман по устройству прост: публикатор публикует текст, который принесла ему жена автора-анонима, который в свою очередь находит пачку рукописей, из которых узнает о существовании писателя, который пишет о другом писателе, исчезнувшем из своей комнатки в коммунальной квартире. Герой, от лица которого ведется повествование, вынужден покинуть город детства под давлением ГБ за сам- и тамиздат, он как бы с младых ногтей “прибит” идеей поиска смысла жизни. А этот смысл отыскивается в тиши убежища, в уединении. Вот комната в коммуналке, из которой не хочется никуда уходить, потому что герой не в этой реальности, а во второй, в реальности духа. А за тонкой перегородкой тишина, сосед исчез и не появляется. Герой пропиливает в перегородке ход и находит в комнате соседа рукописи. Герой читает рассказ “Селивохин и Кострецов”. Разнообразно в пестроте своей стадо человеческое. Некто Селивохин - писатель. А друг его закадычный Кострецов - портной. Сидят выпивают; как и подобает, заводятся от простейших для русской компании вопросов: в чем истина? для чего писатель пишет - для денег, для славы, для вечности? А что такое вечность? Птица-тройка с Селифаном на облучке? Селивохин - Селифан. Отзвуки великой поэмы. “Эй вы, други почтенные!” - кричит у Гоголя Селифан и поворачивает на первую перекрестную дорогу, мало помышляя о том, куда она приведет. Любая дорога приведет к смерти, господа! Но и дана зацепка: сочини текст - быть может, потомки помянут. Издевка, обобман? Как же это так, возмущается портной Кострецов, выпиваем на равных, а в вечность один Селивохин пойдет? Дудки! На листках под копирку Кострецов пишет о себе: родился, жил, шил штаны, желает в вечность. И разносит эти листочки по всем библиотекам Москвы, тайно вкладывая их в “нетленки” - в книги Толстого, Достоевского и др., кого в ближайшее время не спишут. Лет через сто кто-нибудь возьмет том, а там - обращение Кострецова! Бессмертие обеспечено. Смертное тело, бессмертный текст? В том-то и дело, что у Малецкого текста не видно, ты - за текстом, в том мире, который автор нам рисует. Неужели так можно писать в наши дни, когда фанерные тексты постмодернистов, минуя читателей (не для них же они пишут!), адресуются критикам, рассматривающим в микроскопы трупы слов? Как странно звучит в наше время фраза: “Этот человек работает над собой”. Роман Малецкого об этой странности. Герой работает над собой, выковывает свой дух, становится терпимым, культурным, мудрым. И иногда из убежища в живую жизнь окунается, чтобы прокормиться, подзаработать. За прилавком встречает красавицу по форме, но непаханую целину по содержанию. И, как знаменитую Галатею, формирует ее. Прежде из ее изящных уст слетали человекоподобные слова: “тащусь”, “по жизни я...”, “прикол”, “навар” и т. д. А через некоторое время, поскольку герой говорил с ней великолепным литературным языком, она стала употреблять обороты вроде: “Тебе это, может быть, покажется глупым, но я другого мнения...” Не так уж безнадежен путь культурного прогресса! Мне, читателю, не скрою, хочется подражать герою в самосовершенствовании, и мне, как и ему, при чтении начинало казаться, что наше время обнажило истину о несостоятельности, никчемности каких-либо “тонких” и “глубоких” мыслей, убеждений, непрактических знаний, равно как и людей, ими обладающих. Мне казалось, ничто не имеет значения, кроме денег и умения их делать. На поверхность с илистых низин вынырнули не люди, а головастики, расселись по “мерседесам”, приватизировали все и вся, а нас, что-то там соображающих, ткнули каблуком, чтобы мы летели в тартарары. Животная стихия вырвалась наружу, мышцы с автоматами, стадо. Цитирую слова героя: “Я чувствовал себя жалким нулем, недотыкомкой; и вот вдруг кто-то окликнул меня по имени в темноте, напоминая о том, что я не один такой, что мы, не зная друг друга, бредем в одной упряжке вброд через наше поганое время, через свободу грабить и быть ограбленным, бредем неведомо куда и зачем, но Куда-то, но Зачем-то. Значит, и я нужен, и я учтен, неслучаен, и без меня не обойдутся”. С этой точки зрения повествование от первого лица Юрия Малецкого я всецело принимаю, потому что это - лицо. Газета “Сегодня”, 24 июня 1995 Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах. Москва, Издательство "Книжный сад", 2006, тираж 2000. Том 10, стр. 106.
	Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008 Охраняется законом РФ об авторском праве