ВАЛЕРИЙ ТОДОРОВСКИЙ - 60
(родился 8 мая 1962 года в Одессе)
Мозг. Аппаратура для разума. Чистый разум неуловим. Врачи оперировали мозг, но ума там не нашли. Звучит команда «мотор» в одной из извилин мозга, потому что только там начинается экран. «Гипноз», «Одесса», «Страна глухих», «Стиляги», «Оттепель», «Большой»… Валерий Тодоровский сразу, по первым кадрам, узнаваем, потому что он великий художник уровня Тарковского, Куросавы, Феллини… Впечатление всегда окрашивается в какой-то образ. Загадка слова состоит в том, что при начале чтения захватывающей книги ты видишь сначала слова, а потом они вдруг все разом исчезают, открывая то, что стоит за ними. Иначе говоря, символ, читай - имя, слово - минуется нами с такой же легкостью, как настоящее, как сейчас, сию минуту. Необычайная лёгкость вдруг подхватывает меня, и я вижу в кадре Валерия Тодоровского, сначала на среднем плане, потом на крупном. Всё само идет в руки, после чего Валерий Тодоровский приступает к монтажу.
Валерий Тодоровский будет снимать дождь, а не имитацию из шланга. Дождя месяц не будет. Вросший в майку Пырьева Михаил Ефремов на сталинском диване («Оттепель»). Это не имеет значения, потому что Валерий Тодоровский будет снимать настоящий дождь, просто-таки ливень. Камера будет стоять, а Валерий Тодоровский будет ждать. Хоть до второго пришествия. Вы видели на экране дождь из шланга, когда на заднем плане всё сухо и солнечно, а на переднем героиня в легком платье мокнет под струями из шланга.
Валерий Тодоровский усмехается, когда рассуждают о романе и говорят, что смотрели его по телевизору. Разве по телевизору показывали текст романа? Валерий Тодоровский знает, что слепой не увидит картинку. Неграмотный не напишет совершенный ритмический текст. Кто-то стоит за кадром. Главный. Как сценарист, или как Феллини, или как сам Валерий Тодоровский.
Я полагаю, что режиссеру Валерию Тодоровскому в высшей степени свойственно особое ощущение добра в зле, и зла в добре, в том соединении, которое мы привычно называем четвертым измерением.
Валерий Тодоровский как истинный настоящий художник как бы выходит за рамки картинки. Каждый день любой человек перелистывает картинки, не придавая им почти никакого значения, да и вовсе не замечая их, потому что смотрит то туда, то сюда, повсюду картинки, идущие одна за другой, то окно, то чайник, то лифт, то вагон метро, то веточка мимозы, а стрелка жизни кружится по кольцу без остановки, предлагая одни и те же с вариациями изображения, которые редко кто преображает в символы, полные невидимых значений, коммунальное растение, цветущее под баян человека и кошки, в коридоре под именем Сергей Гармаш («Стиляги»), опуская якорь мысли в самую глубину, и надежда передать картинку знаками осуществляется, как бы говоря что интеллектуальная стойкость не поддаётся вторичности, коей является картинка по отношению к Слову=знаку (буква, цифра, все прочие символы). Валерий Тодоровский поднимается к высокой серьёзной литературе, к Слову, которое есть Бог.
От всего отвлечься, главным образом, от букв, и смотреть только по сторонам, на картинки, впадая в детство, особо останавливая взгляд на цветущих геранях за окном домика в переулке, а под геранью в позе тигра притаившегося рыжего кота, шевелящего усами, магией Воланда пронизан взгляд Максима Суханова («Гипноз»), а в другом окошке обнаружить доисторический самовар, из краника которого каплет в китайскую чашку кипяток, а сверху на короне самовара стоит фарфоровый пузатый с розами на боках заварной чайник, на который нагляделся и успокоился, отвлекся от букв, ибо картинки не требуют абсолютно никакой интеллектуальной работы. А Валерий Тодоровский призывает именно к интеллектуальной работе. Его зритель - это, прежде всего, серьёзные писатели: его картины любят Достоевский, Толстой, Андрей Платонов, Ницше, Иммануил Кант, Осип Мандельштам, потому что Валерий Тодоровский живёт в структуре вечности в бессмертном измерении высокого искусства, где слово «касса» изъято из оборота, потому что истинное искусство есть бескорыстное служение Господу.
Как быстро Мандельштам завоевал сердца людей, едва выбравшись из подполья. Вверху шумели советские поэты, а в подполе, в темноте и сырости, сидели Мандельштам и Гумилев, Волошин и Ахматова, Платонов и Замятин… А наверху шла советская гулянка в связи с вручением Сталинской-Ленинской премии, в связи с избранием в члены ЦК КПСС и в Верховный совет. Море по колено плетущемуся топиться Леониду Ярмольнику от семейного счастья («Одесса»). А в подполе умирал Мандельштам, а когда совсем умер, его руки зэки поднимали еще несколько дней, чтобы получать лишнюю пайку, как за живого. В подполе Гумилев получил пулю в затылок. Волошин успел умереть в 32 году, чтобы не быть повешенным. Ахматову лишили голоса, а сына Лёву посадили за умные мысли. Платонов подметал двор литературного института. Замятин до большого террора успел уехать в Париж, и там умереть. В общем, кто получал премии, пел и плясал, исчезли бесследно с лица земли. А люди из подполья, собственно, и представляют нашу литературу в метафизической программе, иначе - в веках.
К бессмертникам я всецело причисляю гениального художника и мыслителя в изображении Валерия Тодоровского, который выходит на авансцену Большого театра и в свете луча прожектора скандирует: «Дано мне тело - что мне делать с ним, // Таким единым и таким моим? // За радость тихую дышать и жить // Кого, скажите, мне благодарить? // Я и садовник, я же и цветок, // В темнице мира я не одинок. // На стекла вечности уже легло // Мое дыхание, мое тепло. // Запечатлеется на нем узор, // Неузнаваемый с недавних пор. // Пускай мгновения стекает муть // Узора милого не зачеркнуть».
Я вообще люблю медленные философские кадры. Крупно красит в зеркале губы Алиса Фрейндлих («Большой»). Я не люблю быструю нарезку. Эту нарезку ремесленники оправдывают тем, что зритель заскучает. У этих ремесленников зритель вроде пэтэушника или доярки с двумя классами образования. Поэтому я не смотрю телевизор, и своим авторам не советую смотреть. Но когда что-то настоящее проскакивает, то я советую им включить в означенное время телевизор. Говорящая лучше всех говорящих глухо-мычащая моя соседка Дина Корзун («Страна глухих»). Так я советую включать телевизор на фильмах Валерия Тодоровского.
Юрий КУВАЛДИН
