Алексей Геннадьевич Некрасов-Вебер родился 9 июля 1959 года в Москве. Окончил Московский горный институт. Инженер-физик. В "Нашей улице" публикуется с № 3-2004, (рассказ "Пощечина"), где опубликованы рассказы "Земное и небесное" (№ 9-2004), "Кипарис во дворе" и "Река детства" (№ 11-2004), "Танцующая девушка в красном платье" (№ 89 (4) апрель 2007) и другие. Автор эссе о художнике Александре Трифонове ""Царь я или не царь?", или размышления у картины" и о писателе Юрии Кувалдине "На изломе тысячелетий" (№ 9-2005).
Алексей Некрасов-Вебер
В ЗАХОЛСТОВЬЕ
рассказ
Да и нет этому объяснений в мире, где жил и до сих пор живу. Хотя теперь уже появились сомнения: целиком ли я здесь. Не осталась ли какая-то моя частичка, а может быть, и даже мой двойник там, по другую сторону картины, что втянула меня в своё чрево вместе с одеждой, ботинками, накопившимся грузом хронических болячек и разочарований.
Да, дорогой читатель, всё именно так и произошло! Смачно причмокнув, картина всосала меня, словно сверхмощный пылесос крупногабаритную пылинку. И, не успев опомниться, очутился я в пахнувшем масляной краской в захолстовье, захолстовом пространстве. (Захолстовый - это от «за холстом». С захолустьем прошу не путать!)
Впрочем, тогда мне было не до терминов и словосочетаний. Представьте: стоите вы на скрипучем от старости паркетном полу в маленьком зале музея, любуетесь пейзажем, где из молочно-белого тумана вырастают сверкающие уже не молочной белизной горные пики. Вдруг чмок! И нет уже ни паркета, ни картин на стенах, ни дремлющей на стуле старушки служительницы. По ногам, окутывая колени, ползет туман. А горные вершины, вот они! Слева, справа, впереди до самого горизонта.
Конечно, в таких случаях полагалось бы сильно испугаться. Но тогда это скорее был не страх, а смешанный с мистический восторгом ужас. Преодолев его первый шквал и паническое желание немедленно вернуться, я принял решение не спешить, осмотреться и, может, даже воспользоваться шансом, который предоставила судьба.
По молодости ощущение близости иных миров возникало не так уж и редко. Произойти это могло в совершенно разное время и в разном месте: на утренней рыбалке, когда алый рассветный луч скользил по еще не проснувшейся речной глади; в первый снег, когда на промерзшую землю и покрытые ледяной коркой лужи, плавно кружась, опускались белые хлопья; даже в метро, когда покачивание вагона и мелькающий за окнами черный мрак туннеля могли привести в некое пограничное состояние, и когда кажется, что иная реальность совсем рядом. Стоит только протянуть руку!
Однако, махнув сверкающим шлейфом из звезд, волшебство быстро ускользало. С годами это ощущение раздвоенности и зыбкости мира вовсе перестало приходить. Но сегодня, еще на пороге музея, я вдруг ощутил мощный рецидив.
Осматривая хорошо знакомую коллекцию, я чувствовал и видел гораздо больше, чем раньше. Причудливые фигурки из слоновой кости, резные, похожие на уголок диковинного сада шкатулки, изображения демонов из тибетской мифологии были сейчас не просто экспонатами. Казалось, я начинаю проникать за внешнюю грань вещей и улавливать чувства и мысли их создателей. А, может быть, и видеть то, что сами мастера не смогли до конца разглядеть в волшебной дымке вдохновения. Меня словно затягивало в мир завитринья, и я радостно отдавался этому чувству. В итоге доигрался, затянуло!
Стоять по колено в тумане было довольно холодно. Тибет вообще место с суровым климатом. А так как картина принадлежала кисти Рериха-старшего, именно там я, скорее всего, и оказался. Только реальность эта была особая, преломленная в магическом кристалле мироощущения художника. Даже если когда-нибудь действительно окажусь на Тибетском плоскогорье, то вряд ли смогу увидеть эти вершины в таких завораживающих красках. Словно сверкающие мечи небесного воинства, горы вонзались в нежно-фиолетовую дымку над горизонтом. На какое-то время я даже забыл о холоде, но он быстро напомнил о себе, когда со снежных пиков потянуло ледяным ветром.
Чтобы согреться, я быстро пошел навстречу вершинам, но казалось, что только перебираю в пустоте ногами, а горы недвижимо висят над белой рекой тумана. Под ботинками вместо каменистой почвы упруго вибрировал холст. Сквозь тонкие подошвы я чувствовал его шершавую покрытую затвердевшими мазками поверхность. По мере движения, холст прогибался все сильнее, и вскоре я уже по грудь погрузился в молочно-белое облако. Стало не только холодно, но еще и сыро. А потом вдруг лишившись опоры, я полетел в пустоту, и увидел под собой круто уходящие вниз горные отроги. Стены обрыва были покрыты снегом и льдом, откуда хищно проступали острые каменные ребра. А я, превратившись в огромный снежный шар, стремительно набирая скорость, покатился вниз, подпрыгивая на выступах, и рассыпая вокруг холодные искры поземки.
Страха не было, может, потому что в тот момент был уже не самим собой, а лишь фрагментом недоделанной снежной бабы. Однако, когда шар, в очередной раз прыгнув, уткнулся в преграду и замер в нескольких сантиметрах от бездны, я почувствовал радость спасения. Благодарить за это надо было дерево. Каким-то чудом, зацепившись за выступ скалы, оно раскинуло ветви над обрывом. Когда-то я видел его на картине. И даже, стоя на твердом полу музейного зала, ощутил страх высоты и легкое головокружение. А теперь вот сам, пусть и в образе шара, висел над пропастью, зажатый морщинистым стволом и стенкой уступа.
Над обрывом сгущался тревожный синий сумрак. Гулявший по каменным складкам ветер опасно раскачивал ветви и пел тоскливую песню одинокого волка. И не было в этом мире ничего кроме льда, камня и нависшего над бездной снега. Но неожиданно я увидел совсем близко две человеческие фигуры. Смуглолицый мужчина в тибетском халате и островерхой шапке с упорством муравья карабкался вверх. Подошвами ног и пальцами правой руки он цеплялся за трещины в скале. Левая рука держалась за край одеяния спутницы. А та, казалось, совсем не испытывала страха высоты. Завернутая с ног до головы в белое женская фигура не карабкалась, а, опровергая законы тяготения, просто шла вверх по почти отвесному склону. Она была совсем близко, и я вдруг увидел, что под складками капюшона, там, где должна быть голова, ничего нет.
Это пустота и синий сумрак, приняв женский облик, тащили за собой несчастного! Пребывая в священном трансе, он полз верх по обледенелым уступам, туда, где нет ничего кроме камня и снега. А белая фигура парила над ним, увлекая все выше, в мир холода, льда и смерти.
- Эй, опомнись! Спускайся пока еще не поздно! - закричал я, что есть сил. Но бедняга, кажется, меня не услышал. А может быть, и услышал, но понимал только по-тибетски. Зато снежный шар, бывший на тот момент моим телом, от крика сорвался и покатился дальше по склону. Набирая скорость, он прыгал по ледяному скату и, наконец, врезавшись в острую, как зуб дракона, скалу, разлетелся, превратившись в миллионы снежных крупинок.
Когда вернулось сознание, вокруг уже не было никаких гор. Снова обретя человеческий облик, я лежал на жесткой сухой траве посреди выжженной солнцем ровной, как стол, степи. Поднявшись и стряхнув похожую на мелкие частички желтой краски пыль, обнаружил на себе странный наряд, более подходящий монгольскому пастуху, чем жителю нашей, все-таки европейской столицы. А проведя рукой по лицу, кроме легкой колючести двухдневной щетины, почувствовал проступившую вдруг широкоскулость. Да и глаза теперь смотрели как-то странно, словно с постоянным прищуром. Но после пребывания в облике снежного шара, это возвращение к азиатским корням я принял спокойно. В какой-то момент даже стало весело. И, напевая придумываемый на ходу сказ акына, я пошел куда глаза глядят. Впрочем, куда бы они не глядели, большого значения не имело. Во все стороны степь была одинаково ровной, и только на самом горизонте, словно волнистая вышивка на восточном ковре, проступала в голубой дымке цепочка далеких холмов.
Поднимая сапогами сухую желтую пыль, я шел туда, где над горизонтом висело рыжее широкоскулое солнце. Пел про то, что видел: про степной простор, про то, как колышется трава под ногами, как ветер гонит над головой похожее на курчавого барашка облачко. Пахло нагретой землей и пряным разнотравьем. И еще к этому примешивался еле различимый запах растертой краски. На душе было необычайно легко и спокойно. Но неожиданно блаженное состояние нарушил громкий топот. Справа от меня бешеным галопом мчалось стадо копытных. Тут были и непонятно как попавшие в степь красавцы олени, и её законные обитатели куланы и сайгаки. Объятые общим страхом, они пронеслись мимо, поднимая тучи пыли. Следом, не отставая, скакали и стреляли из луков охотники. На своих тонконогих, словно балерины, кобылицах, в белых чалмах и прорисованных до мелких складок кафтанах, они походили на миниатюры со страниц Шахнаме. И, скорее всего, ими и были. А пронзённые стрелами животные, переворачиваясь в предсмертном прыжке, превращались в завитки книжного узора.
Словно желтый ураган, охота пронеслась мимо и исчезла за горизонтом. А впереди снова началось движение. Сначала, чуть не затоптав меня, проскакали покрытые пеной низкорослые монгольские лошади. За ними, размахивая длинными рукавами кафтанов, бежали люди. Они в страхе оглядывались, спотыкались, и снова бежали, что-то выкрикивая на ходу. Ещё не понимая, что их так напугало, я тоже почувствовал страх. И тут заметил, что облака над далекими холмами как-то нехорошо сгустились. В голове промелькнуло:
«Степная буря! Этого мне еще не хватало!»
Но всё оказалось гораздо хуже. Из клубящихся темно-синих облаков появилось и стало на глазах расти страшное лицо. Рот его, а точнее сказать пасть, хищно ощерилась редкими изогнутыми зубами. Три выпученных, как у жабы, глаза смотрели вокруг с холодным безразличием акулы. Лоб опоясала корона из человеческих костей и черепов. Парализованный ужасом, я стоял и не мог двинуться с места. А над горизонтом показалась украшенная ожерельем из отрубленных человеческих рук синяя шея, покатые плечи, огромный живот и, наконец, голова, то ли тигра, то ли гигантского медведя, на котором ехало чудовище. Заметив меня, все три глаза тут же налились кровью. А я, опомнившись, бросился бежать, но уже было поздно. Чудовище настигало. Я чувствовал, как дрожит под тяжелыми лапами земля, задыхался от смрада исходящего из пасти зверя, а спину жег беспредельно жестокий взгляд демона.
Даже в моей обычной жизни случалось так, что в самый тяжелый момент неожиданно приходит поддержка. Будто кто-то, когда я уже не мог справиться сам, очень дозировано посылал минимально необходимую помощь. Так случилось и на этот раз. На ещё не занятой клубившимися облаками части неба я увидел паривший в воздухе зелёный островок. Посредине небесного оазиса, скрестив перед грудью ладони, в позе лотоса сидел Буда. Погруженный в медитацию он, казалось, не замечал, что творилось внизу. Однако, всё-таки увидел меня: крохотного, перепуганного, бегущего. Взгляд тут же засветился состраданием, и от островка ко мне протянулась шёлковое полотно.
Дорожка была очень узкой и опасно прогибалась под ногами. Но другого пути к спасению не было. Хватаясь за края, я начал карабкаться наверх. Когда дополз до середины, полотно сильно натянулось. Это демон схватил его своей огромной синей ручищей и потянул на себя. Услышав треск рвущейся ткани, я успел перехватиться и, держась за оборванный край, полетел вперед на образовавшейся тарзанке. Увидев под собой воду, не стал ждать, пока унесёт обратно в лапы к демону и, разжав руки, спикировал в речную волну. А через несколько секунд, отряхивая серебристые капли, уже выходил на берег в совершенно другом месте.
Этот нарисованный гуашью мир не отличался разнообразием красок. Но оттого даже выигрывал, выражая бесчисленными оттенками серого, с редким вкраплением других цветов, всю гамму настроений природы. Ветер гнул к белой речной волне серый камыш. В его зарослях толстая утка чистила желтым клювом светло-серые перья. Сквозь прозрачную воду было видно, как по песчаному дну ползут прочерченные тонкими чёрными штрихами креветки. В сплетении веток на берегу бледно-зеленая дымка соседствовала с древесно-серым. Но кое-где в эту скромную палитру врывалось кричаще-яркое пятно желтого плода, или экзотический цветок оживлял пейзаж вишнево-красными лепестками. А над рекой и прибрежными зарослями в бледно-розовом небе висели начертанные черными угольными мазками похожие на танцующих креветок иероглифы.
С первого взгляда полюбив этот пронизанный утонченной красотой мир, я почувствовал желание здесь навсегда остаться. Захотелось раствориться в этих неярких полутонах, стать умиротворенной частичкой природы, забыв о своей всегда чего-то желавшей и вечно чем-то или кем-то недовольной человеческой сущности. Но долго пребывать в таком состоянии не дали. Сначала меня бесцеремонно толкнул какой-то тип. Отлетев назад, я хотел было крикнуть:
«Эй, полегче!»
Но сдержал возмущение, увидев перед собой калеку. Одетый в старое кимоно безногий инвалид левой рукой опирался на костыль, правая была отрублена по локоть. Проковыляв мимо, инвалид бросил на меня злой взгляд и, тряхнув самурайской косичкой, попрыгал на своем костыле дальше. А мне вскоре опять пришлось уступать дорогу. Приземистый коренастый самурай, сгибаясь под тяжестью ноши, тащил на плечах гейшу. Следом, переваливаясь с боку на бок, шествовал добродушный толстяк. Он то и дело останавливался, борясь с одышкой, и над поясом распахнутого кимоно колыхался огромный белый живот. Не успел толстяк скрыться за поворотом, как появилось похожее на огромную лягушку двуногое существо, а за ним маленький круглолицый человечек. Он нес на спине огромный мешок, на котором по-хозяйски устроились крупные, размером с большого котенка, крысы. Вся эта странная публика двигалась в одну сторону по уходившей вверх дороге. Еще не решив, оставаться ли тут навсегда, или искать пути к возвращению, я поддался любопытству и пошел следом.
Дорога, петляя, круто поднималась в гору. Слева низвергаясь каскадами водопадов река. На скалах по её берегам причудливо раскидывали ветви деревья. Кое-где, над серым камнем изгибались желтые крыши пагод. Неброский пейзаж также был изысканно красив, и меня снова стало одолевать желание навсегда здесь остаться. Дорога тем временем вывела в окруженную черно-белыми отрогами гор долину. Вдалеке виднелись бамбуковые крыши деревни. Прямо передо мной колыхалась, будто сотканная из завитков огня, живая беседка. Я сразу узнал красную шкатулку, которую видел в китайском зале. Ещё тогда ощутил в её резных завитках застывшую энергию, а теперь она вырвалась наружу. Словно сплетение красных водорослей в потоке воды, живая стена колыхалась и переливалась огненными языками, сквозь которые проступали силуэты играющих с пламенем драконов. Еще один не очень крупный дракон сидел у входа. Мужчина в монашеском балахоне кормил его чем-то из миски. Поклонившись, монах жестом предложил мне войти в беседку.
Внутри воплощением мирового покоя на шелковых подушках восседал круглолицый улыбчивый старичок, в островерхой широкополой шапке. Увидев меня, он ещё шире улыбнулся, отчего даже вздрогнула жиденькая седая бородка. На смешном ломанном русском старичок спросил:
- Остаться хочешь? Твоя холошо подумал?
В хитром прищуре раскосых глаз я увидел волшебную силу, способную меня здесь навсегда оставить. И тут же из-под благостного пожелания, раствориться среди красоты и покоя, жестко проступили вопросы:
«А действительно ли я готов сюда переселиться? Бросить близких мне людей? Так и не закончить начатые дела, похоронить дальние и ближние планы?»
И тут я твердо сказал:
- Нет!
Уважая мое решение, старичок кивнул и показал на выход:
- Тогда твоя спешить должен! Музея сколо закрывать будут.
Выскочив из беседки, я чуть не наступил на хвост дракону. Перепрыгнув эту толстую, как пожарный шланг, преграду, бросился обратно по петлявший среди леса и скал дороге. Далеко внизу увидел смутные очертания зала, из которого меня похитила картина. Но это было слишком далеко, и теперь я уже боялся одного:
«Не успею!»
За очередным витком дороги я увидел зацепившуюся за край скалы радугу. Она, словно указывала кратчайший путь. Уже привыкнув к аномальным эффектам этого мира, я без страха прыгнул на этот семицветный мост. В тот же миг радуга закрутилась, неся меня над пагодами, рекой, степью, где всё еще бушевал, поднимая синие вихри, трехглазый демон. Снова подо мной пронеслись охотники на тонконогих кобылицах. Промелькнули отвесные склоны гор. На одной из белых вершин я увидел одинокую крохотную фигурку тибетца. Похоже, что коварная проводница бросила его там, снова превратишь в пустоту и сумрак. Не имея возможности помочь бедняге, я только от души пожелал, чтобы он нашел силы спуститься обратно, из царства льда и холода к родному очагу в свою долину.
Движение все убыстрялось, цвета радуги слились в один ослепительно-белый. Посмотрев вниз, я увидел, что несущее меня огненное колесо теперь вращает бронзовыми руками танцующий Шива. А потом и он, и радуга исчезли. Снова оказавшись в залах музея, я по инерции всё еще пролетал сквозь стены, этажные перекрытия и витрины, вызывая раздражение у экспонатов коллекции. В зале индонезийской культуры меня пыталась схватить за штаны острым птичьим клювом ритуальная маска. На следующем этаже замахнулась и чуть не попала по лбу палицей персидская воительница. Увертываясь, я сделал последний кульбит и окончательно оказался в своей реальности.
Персиянка, в островерхом шлеме и коротенькой оголявшей пухлый белый живот кольчуге, теперь уже вполне миролюбиво, смотрела на меня с картины, рядом на витрине под стеклом лежала украшенная оленьей головой палица. Сухощавая старушка служительница вежливо, но настойчиво трогала меня за плечо:
- Молодой человек, музей закрывается, в гардеробе вас до ночи ждать не будут!
Кинув взгляд на её строгое лицо, где над верхней губой пробивались такие же, как у воительницы, усики, я извинился и по пропахшему музейной пылью ковру поспешил на выход. Через несколько минут, сопровождаемый ворчанием служительницы гардероба, поднимался по ступенькам к дверям музея. Оказавшись на улице, плотнее запахнул куртку. Конечно, не Тибет, но в промозглую осеннюю погоду в Москве тоже холодно!
Над бульваром уютно горели фонари. Навстречу не спеша, прогулочным шагом двигались прохожие. Город постепенно переходил от часа пик к вечерней жизни. Яркие огни подсвечивали театральных фасады, окна кафе зазывали интимным полумраком. А я всё ещё пребывал под впечатлением от случившегося. С одной стороны, был счастлив, что смог вернуться. С другой, уже хотелось в волшебный мир обратно. Вот с тех пор и живу в раздвоенном состоянии.
"Наша улица” №242 (1) январь 2019
