"И
я выхожу из пространства..."
МАНДЕЛЬШТАМ-БРОДСКИЙ
Иосиф
Бродский весь вышел из Осипа Мандельштама, как Федор Достоевский вышел из
"Шинели" Николая Гоголя. Но чтобы писатель выходил из поэта - дело
редкое, но именно так вышел из Осипа Мандельштама писатель Юрий Кувалдин,
который первый полностью собрал тексты Осипа Мандельштама, сверяя их с Надеждой
Яковлевной Мандельштам и с исследователем творчества Осипа Мандельштама
Александром Морозовым, первым публикатором "Разговора о Данте" Осипа
Эмильевича Мандельштама. (Морозов Александр Иванович - литературовед, готовил к
изданию "Разговор о Данте" О. Мандельштама (М., 1967.)
Осип Мандельштам
***
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Осип Мандельштам
***
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
1930
Иосиф
Бродский
Стансы
Е.В., А.Д.
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Стансы
Е.В., А.Д.
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
1962
Оба стихотворения исполнены четырехстопным анапестом (форма стихосложения, когда стопа имеет два первых безударных слога, а третий - ударный), но Бродский еще делает внутреннюю рифму, идет как бы в две стопы, после второй стопы, однако это не удаляет от источника - Мандельштама - а еще более подчеркивает генетическую связь. Осип Мандельштам ухватывал убегающее время адекватными средствами - он писал длинные многостопные анапесты, переходящие в дольники. Все более он смещался в сторону дольника, при этом увеличивая число стоп. Он писал все чаще 6-7-стопным анапестом, превращая его в дольник одним ритмическим сбоем.
Критик Андрей Немзер в рецензии на книгу Олега Лекманова "Жизнь Осипа Мандельштама" ("Время новостей", No 96, 29 мая 2003) писал: "...Стихи с непостижной уму точностью свидетельствуют о сути - о духовном выборе и судьбе, о "противочувствиях", без которых нет поэта..."
Теперь
дам вперемежку Бродского с Мандельштамом:
***
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду.
Между выцветших линий на асфальт упаду.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
И душа, неустанно поспешая во тьму,
промелькнет над мостами в петроградском дыму,
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
и апрельская морось, над затылком снежок,
и услышу я голос: - До свиданья, дружок.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
И увижу две жизни далеко за рекой,
к равнодушной отчизне прижимаясь щекой.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
- словно девочки-сестры из непрожитых лет,
выбегая на остров, машут мальчику вслед.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
О моём выходе из Осипа Мандельштама читайте мою повесть о стихах "УЛИЦА МАНДЕЛЬШТАМА".
Юрий КУВАЛДИН
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду.
Между выцветших линий на асфальт упаду.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
И душа, неустанно поспешая во тьму,
промелькнет над мостами в петроградском дыму,
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
и апрельская морось, над затылком снежок,
и услышу я голос: - До свиданья, дружок.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
И увижу две жизни далеко за рекой,
к равнодушной отчизне прижимаясь щекой.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
- словно девочки-сестры из непрожитых лет,
выбегая на остров, машут мальчику вслед.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
О моём выходе из Осипа Мандельштама читайте мою повесть о стихах "УЛИЦА МАНДЕЛЬШТАМА".
Юрий КУВАЛДИН
