АНДРЕЙ
ПЛАТОНОВ В ЦЕНТРЕ БЕСЕДЫ ЮРИЯ КУВАЛДИНА С МАРГАРИТОЙ
ПРОШИНОЙ
КУВАЛДИН: Я часто встречаю у вас, Маргарита Васильевна, упоминание моего любимого писателя Андрея Платонова. Он видел слова, а не то, что стоит за словами. В этом его гений. 99 процентов пишущих пытаются мне все что-то рассказать. А мне ничего рассказывать не надо. Все смыслы сводятся к одному слову - Х. Поэтому нужна только и только форма из слов. Вот пример гениально-корявой Платоновской вязи формы из "Чевенгура": "Четверо прочих, ходивших с Чепурным в степь, пробежали обратно, Пиюся же где-то залег одиноким образом в цепь - и его выстрел раздался огнем в померкшей тишине. Дванов побежал на выстрел с револьвером наружи, через краткий срок его обогнал Копенкин на Пролетарской Силе, которая спешила на тяжелом шагу, и вслед первым бойцам уже выступала с чевенгурской околицы сплошная вооруженная сила прочих и большевиков - кому не хватило оружия, тот шел с плетневым колом или печной кочергой, и женщины вышли совместно со всеми. Сербинов бежал сзади Якова Титыча с дамским браунингом и искал, кого стрелять. Чепурный выехал на лошади, что возила Прокофия, а сам Прокофий бежал следом и советовал Чепурному сначала организовать штаб и назначить командующего, иначе начнется гибель..." и т.д. Андрей Платонов так может писать километрами. И я как завороженный следую за ним. Чем он вас так привлекает?
ПРОШИНА:
Как-то, Юрий Александрович, я пришла к самой великой могиле Армянского кладбища
- могиле Андрея Платонова, но огромного, старого дерева, по которому я её
узнавала, не было, его спилили. Памятник открылся передо мной как-то иначе, его
скромность поразила. Вот могила гения - Андрея Платонова, а величие его состоит
не в огромном дереве, не в камне, не в плоти, а в словах, которые он написал.
Слава его растёт, и будет расти год от года и век от века. Нужно обладать колоссальной
силой воли и мужеством, чтобы сохранять творческое спокойствие и погружаться в
себя. Но вспомним, разве Андрей Платонов работал при более благоприятных
условиях в годы, когда пропаганда оглушала поголовно всех бывших крепостных.
Страх, отсутствие чувства собственного достоинства, стремление «жить не хуже
людей» лишают многих творческого начала. Я не приемлю общие понятия - «весь
народ», «большинство жителей нас не поймут…» - для меня они означают никто.
Каждый одарённый человек - личность, которая в состоянии заниматься
творчеством, ибо только оно и есть смысл жизни. Я беседую с Платоновым часто.
Вот открываю «Счастливую Москву», и в очередной раз восхитилась прозорливости
автора: «Когда Москва свешивалась из своего окна в вечера одиночества, ей кричали
снизу приветствия прохожие люди, ее звали куда-то в общий летний сумрак,
обещали показать все аттракционы парка культуры и отдыха и купить цветов и
сливочных тянучек. Москва смеялась им, но молчала и не шла. Позже Москва видела
сверху, как начинали населяться окрестные крыши старых домов: через чердаки на
железные кровли выходили семьи, стелили одеяла и ложились спать на воздухе,
помещая детей между матерью и отцом; в ущельях же крыш, где-нибудь между
пожарным лазом и трубой, уединялись женихи с невестами и до утра не закрывали
глаз, находясь ниже звезд и выше многолюдства. После полуночи почти все видимые
окна переставали светиться, - дневной ударный труд требовал глубокого забвения
во сне, - и шепотом, не беспокоя сигналами, проходили поздние автомобили; лишь
изредка потухшие окна снова освещались на короткое время - это приходили люди с
ночных смен, ели что-нибудь, не будя спящих, и сразу ложились спать; другие же,
выспавшись, вставали уходить на работу - машинисты турбин и паровозов,
радиотехники, бортмеханики утренних рейсов, научные исследователи и прочие
отдохнувшие». Мрачный провидец Платонов! Сегодня Москва уходит глубоко под
землю со своими стоянками, торговыми центрами, расширилась на сорок километров
к югу, растёт всё выше и выше этажами офисов и жилых домов. Имперская Москва
притягивает всех. Вбирает в себя. Она как слоёный пирог пропитана народом.
Прогуливаясь по Бульварному Кольцу, вглядываясь в счастливые, печальные или
загадочные лица. Я раскланиваюсь направо и налево с Чеховым, Левитаном, Рахманиновым,
Кандинским, Серебряковой, Цветаевой…. - и выбираю, в кого бы из великих мне
перевоплотиться. Это совсем как у Андрея Платонова в той же «Счастливой
Москве»: «Воображение другой души, неизвестного ощущения нового тела на себе не
оставляло его. Он думал о мыслях в чужой голове, шагал не своей походкой и
жадно радовался пустым и готовым сердцем. Молодость туловища превращалась в
вожделение ума Сарториуса; улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и
улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социалистического мира, -
жизнь простиралась в даль, из которой не возвращаются». Да, со сторожем
Сталиным уйдешь и не вернёшься! Для меня главная история - это Героическая
история, то есть Божественная, художественная, литература с Христом, Моисеем,
Чеховым, Гоголем, Платоновым… Однажды, в знойный день в ожидании очередного
температурного рекорда я ощутила себя утомлёнными колосьями ржи, жарой,
плывущей волнами по земле, землёй и дождём. Я была грозой, извергала молнии,
сплошным потоком заливала ржаное поле, до смерти напугала Наташу и её младшего
брата Антошку. Благодаря Андрею Платонову, я совершила путешествие в мир
детства, пройдя путь от родной деревни до бабушкиной, протяжённостью километра
в четыре, который кажется так велик. Так чувствовать и ставить слова, чтобы
передать вкус, запах, живописать быт, деревенскую жизнь, плавно перетекающую от
одного поколения к другому, может только прирождённый чародей слова. Мне
кажется, что Платонов просто пропитан словами, знает секрет их души. Рассказ его
«Июльская гроза» блистательное подтверждение утверждения Антона Чехова, что
важно, как писать, а не что. Неспешно, как бы буднично повествует Платонов о
путешествии в гости к бабушке двух ребятишек, но как он передаёт надвигающуюся
грозу, изменения неба, земли, настроения, страх, ужас, богатую палитру
изменений природы и душевных переживаний. Ожидание смерти и счастье продолжения
жизни, всё это я пережила, перечитывая этот рассказ, который так естественно
подводит к мысли о том, что нет ничего дороже жизни ребёнка, потому что
«ребятишки - дело непокупное». Слова эти в рассказе произносит незначительный
персонаж, появляющийся из «глубины хлебов», старик с «думающими глазами».
Частенько вспоминаю Андрея Платонова, его умение не только находить слова в
устном просторечии, наиболее выразительно передающем мысль, но и его
феноменальное умение их сочленять на бумаге. Художественное полотно его
произведений именно благодаря самобытным, сочным словам производит на читателя
столь глубокое впечатление, например, в рассказе «Земля»: «В детстве нет счету
времени. Утро от вечера в двух шагах. Год от году, как от ворот до плетня». И
вот сама пишу рассказ. Сомнения терзают меня. Все новые персонажи заявляют о
себе, пытаясь убедить меня в необходимости их присутствия в нём. «Вы только
отвлекаете меня, перегружая текст частными подробностями. Моя героиня сама в
состоянии выразить глубину своих переживаний, нескольких деталей вполне
достаточно для этого, - объясняю я им. У Марка Аврелия в «Размышлениях» есть
важное для писателя замечание: «Не делай ничего наугад, а только по правилам
искусства». Вот я и стремлюсь следовать им. Стремлюсь я к соразмерности. Слово
какое хорошее - соразмерность, а как определить её в тексте? При чтении
художественных текстов Платонова, Чехова, меня восхищает сочетание изображения,
глубина, воздух, построение диалогов, в общем, дозировка. Взять, например,
рассказ Андрея Платонова «Глиняный дом в уездном саду»: «Деревянная кузница
стояла на другом конце сада. В ней работал и неотлучно жил пожилой одинокий
кузнец Яков Саввич Еркин. Ему было теперь почти пятьдесят лет, он прожил
длинную жизнь, почти непригодную для себя. Когда-то он работал лесным сторожем
и проклял лес. Уходя навсегда из казённой избушки, он обернулся к дубовой чаще
и сказал ей: - Проклинаю тебя на веки веков, грудь моя забудет все твои
деревья, грибы и тропинки. Голова моя не увидит тебя и во сне никогда! Он
перекрестил шумящую дубраву крестом прощания и презрения и пошёл от неё в
пустошь, опять неимущий и свободный». Герой рассказа «прожил длинную жизнь,
почти непригодную для себя». Как умело ставит Платонов слова, какой подтекст!
Как описать то, что уже много раз было описано другими? Мне кажется, что для
этого нужно найти новые слова, свои слова, в своей интонации. Например, как
сказать о хорошо слышащем человеке? Я скажу так: «У него ухо было впереди
глаз». Метафора оживляет любое затасканное понятие. Одним из примеров
метафорического мышления для меня всегда остаётся гениальный Андрей Платонов, у
которого, что ни слово, то - открытие. Вот коронный пример его мышления
словами: «Поименный перечень должностей висел на стене. Все люди, согласно
перечня и распорядка, были заняты целый день обслуживанием самих себя; названия
же должностей изменилось в сторону большего уважения к труду, как-то - была
заведующая коммунальным питанием, начальник живой тяги, железный мастер - он же
надзиратель мертвого инвентаря и строительного имущества (должно быть, кузнец,
плотник и прочее - в одной и той же личности), заведующий охраной и
неприкосновенностью коммуны, заведующий пропагандой коммунизма в
неорганизованных деревнях, коммунальная воспитательница поколения - и другие
обслуживающие должности». Слова обрастают новыми смыслами в зависимости от
места и времени. При виде домов позапрошлого или прошлого века я разговариваю с
ними. Они рассказывают мне истории тех людей, которые на протяжении их долгого
века жили в них, и на глазах преображаются, становятся новыми прекрасными,
окруженными цветущими садами.
