Лариса Владимировна Алпеева - профессоркафедры иностранного и русского языков Военного инженерно-технический института. Художественную прозу публикует впервые. Живёт в Санкт-Петербурге.
Лариса Алпеева
ЛУКСОР
ЛУКСОР
рассказ
В Луксоре побывать я очень хотела. Храмы Карнак и Луксор, храм царицы Хатшепсут, Долина царей, Нил ... Истоки цивилизации не могут не волновать. Как только представишь, что по этим камням ходил уже мифический для нас Pамзес II…
Гидом у нас был Алекс, стройный араб лет двадцати пяти. Самым примечательным в его облике были ресницы: густые, длинные, они, круто завиваясь, касались верхних век. В нашей детской девчачьей игре-соревновании, чьи ресницы выдержат большее количество спичек, он был бы абсолютным чемпионом. К этой ресничной роскоши прилагались красиво очерченные скулы, тонкий прямой нос, правильный овал лица, ну, и, конечно, угольно-чёрные глаза. Он казался мне не менее чем прямым потомком Тутанхамона: гены древних египетских царей в нём видны без всяких анализов ДНК. И внешность его уже настроила на трепетное ожидание встречи с восточной сказкой.
В принципе, в таких брутальных мачо мне нравится лишь внешность: черты их лица приятны глазу («ласкают взор», как выразились бы в пушкинские времена, и это удивительно точное в случае с Алексом выражение). Хочется вбирать это лицо глазами, получая удовольствие от созерцания такой классической красоты. А влюбляюсь я обычно в невыразительных русских шатенов с серо-голубыми глазами, каких в петербургском метро, как рабочих муравьёв в муравейнике, по сто экземпляров на каждой станции. Интересно, почему никогда я не любила действительно красивых мужчин? Ведь по натуре я визуалист: линии стройного тела, переливание мышц при беге (будь то олимпийский забег мужчин на сто метров или скачущая арабская лошадь), аристократические руки с тонкими пальцами, пусть даже в старческой «гречке», фламенко, цветы персика, краски заката - всё это доставляет мне настоящее эстетическое наслаждение.
Но вернёмся к Луксору. Масштабы египетских достопримечательностей не подавляют, но вызывают благоговение. Древние камни, загадочные иероглифы, легенды, рассказанные Алексом, - жизнь древнего Египта всё плотнее окутывала нас…
После осмотра храма удивительной женщины-фараона, царицы Хатшепсут, я шла, совершенно расслабленная, через торговые ряды к своему автобусу… Не шла, скорее, плыла в знойном мареве послеполуденного Египта. 30 градусов, пыль, усталость и уже такая переполненность ощущениями, что, казалось, они медленно вытекают из тебя обратно в этот горячий воздух.
Я отстала от нашей группы, шла, не замечая торговцев, которые, конечно, энергично что-то совали под нос, называли какие-то цены… Не замечая - неправильное выражение: я их видела, но в то же время абстрагировалась от них. Это был просто фон, составляющая пейзажа, я как бы шла сквозь них, устремленная туда, в глубь веков.
В моей голове в это время всплывали картинки: вот царица Хатшепсут, первая из женщин, ставших властительницей Египта. Ей приходилось одеваться как мужчине, бороться за власть. Вот её подданные. Среди них - тот, кого она любила. Могла ли она быть свободной в своих чувствах?
И вдруг (действительно «вдруг», я пропустила, как это случилось) я почувствовала, что меня очень осторожно, но в то же время достаточно уверенно развернули за плечи. Передо мной был один из этих бесчисленных продавцов. Он посмотрел мне в глаза и сказал «сome», одновременно потянув меня за руку в свою палатку. Я начала что-то говорить про «no money», что было чистейшей правдой, т.к. сумочка с деньгами осталась в автобусе, но он только покачал головой и произнёс «gift». Купилась я, конечно, не на это слово. Что-то такое необыкновенное было в том, как он смотрел на меня, что я пошла за ним. Он вёл меня за руку ласково, как ребёнка, но я насторожилась. В моей голове вихрем пронёсся сценарий, как я пропадаю в этой палатке навсегда, а потом мною где-нибудь пользуются все те арабы, что смотрят порно по вечерам ввиду отсутствия калыма на жену. Поэтому сначала я заглянула в эту палатку, всю завешанную платками, увидела, что нет в ней другого входа, других людей, что мы там вдвоём, и перевела дух. Посмотрела на него: молодой парень, с глазами-черносливами, в национальном балахоне и чалме.
Араб начал наматывать мне на голову платок, я стояла, как натянутая струночка, вся настороже и готовая в любой момент вырваться и убежать. Мысль закричать в случае посягательства на мою свободу мою бестолковую голову почему-то не посетила.
Наматывал платок он очень осторожно и медленно, лёгкими движениями пальцев касаясь моих щёк, лба, ушей, шеи. Будто бы всё это было невзначай, но мы оба понимали, в каком спектакле сейчас играем. Хотя, может, ему казалось, что я ещё не понимаю? Но я с первого прикосновения почувствовала по его дыханию, выражению глаз, что он получает удовольствие от этого, и расслабилась, но не шевелилась, боясь спугнуть его и развеять ту ауру, что возникла. Я опустила глаза, но он указательным пальцем за подбородок медленно поднял моё лицо и сказал: «Look to my eyes». Я посмотрела и … утонула. У него были глаза занимающегося любовью человека: в них была такая нежность и в то же время такая сексуальная энергия, что я уже сама не могла отвести глаз, а хотела смотреть в них ещё и ещё. Замечали ли вы, какими бездонными становятся глаза людей при близости? В них можно погружаться бесконечно, всё больше сливаясь со своей половинкой в одно целое…
В то же время как будто посторонний наблюдатель, случайно оказавшийся в моём теле, отметил, что я совершенно не была возбуждена физически. Я просто замерла и почувствовала, что нахожусь в океане какой-то первозданной, разлитой вокруг меня любви, где не нужно слов и действий, а надо только смотреть в эти глаза, и ты будешь ощущать эту любовь в полной мере. Она обволакивала меня со всех сторон, она проникала в моё тело, в мой мозг. По-прежнему глядя мне в глаза, он осторожно придвинулся ко мне бёдрами. Я видела, что он боится испугать меня, он прикоснулся лишь настолько, чтоб его самая мужская часть почувствовала моё тело сквозь одежду, но не прижался. И вообще, при любом моём движении он бы отодвинулся, мне это было абсолютно ясно, поэтому я не шевелилась и смотрела в его глаза. Он наматывал мне уже второй платок, прошептав, что первый не очень хорош. Ему надо было продлить эти мгновения. Он крутил какие-то замысловатые формы на моей голове, а нижняя часть его тела замерла в прикосновении со мной. Мои белые джинсы были обычной «джинсовой» толщины, но, тем не менее, я чувствовала, как сильно его желание. Он не давал мне отвести глаз, повторяя шёпотом: «Look to my eyes». Он не говорил «please», он будто был хозяином положения, и мы проникали друг в друга через этот взгляд, я чувствовала нашу неделимость в этом мираже и отдельность нас от остального мира.
Он начал завязывать третий платок, ни на секунду не отодвинувшись от моих бёдер, потом, поправляя его, будто нечаянно задел своими губами мои губы. Только задел и всё, но сладкая волна прошла через меня от этого прикосновения, а воздух казался густым и бархатным, напитанным его нежностью.
Боже мой! Мне в автобусе надо быть через 5 минут! И я нарушила чудесный морок, в котором мы находились, таким земным «No time!» Как неуместно это прозвучало! Такая вечная магия познания мужчины - и мои слова… Всё равно, что громко высморкаться во время исполнения «Ave, Maria!»
Тогда он сказал: «Can I look your breast?»
Я не знала этого слова, но интуитивно ответила: «Оnly look».
Он опустил мою кофточку, вырез в которой и так был глубоким, ещё ниже, осторожно достал из чашечки бюстгальтера мою левую грудь, посмотрел на неё, застонал и поцеловал. Но тут же отпустил её из своей руки обратно и натянул кофточку на место. Потом он чуть-чуть повернулся, взял лист бумаги, ручку и попросил: «Write your е-mail». Я написала свой электронный адрес, держа листок бумаги на его плече, потом резко повернулась и ушла, не оглядываясь, с последним оранжевым платком на голове.
В себя я не могла прийти ещё очень долго. Я отвернулась от соседки по автобусу, смотрела в окно и чувствовала, как постепенно выплываю из того нереального океана нежности, в котором была ещё несколько минут назад. Я чувствовала себя цыплёнком, вывалившимся из родной скорлупы в реальный мир. Мне теперь предстояло снова привыкать к нему.
Гидом у нас был Алекс, стройный араб лет двадцати пяти. Самым примечательным в его облике были ресницы: густые, длинные, они, круто завиваясь, касались верхних век. В нашей детской девчачьей игре-соревновании, чьи ресницы выдержат большее количество спичек, он был бы абсолютным чемпионом. К этой ресничной роскоши прилагались красиво очерченные скулы, тонкий прямой нос, правильный овал лица, ну, и, конечно, угольно-чёрные глаза. Он казался мне не менее чем прямым потомком Тутанхамона: гены древних египетских царей в нём видны без всяких анализов ДНК. И внешность его уже настроила на трепетное ожидание встречи с восточной сказкой.
В принципе, в таких брутальных мачо мне нравится лишь внешность: черты их лица приятны глазу («ласкают взор», как выразились бы в пушкинские времена, и это удивительно точное в случае с Алексом выражение). Хочется вбирать это лицо глазами, получая удовольствие от созерцания такой классической красоты. А влюбляюсь я обычно в невыразительных русских шатенов с серо-голубыми глазами, каких в петербургском метро, как рабочих муравьёв в муравейнике, по сто экземпляров на каждой станции. Интересно, почему никогда я не любила действительно красивых мужчин? Ведь по натуре я визуалист: линии стройного тела, переливание мышц при беге (будь то олимпийский забег мужчин на сто метров или скачущая арабская лошадь), аристократические руки с тонкими пальцами, пусть даже в старческой «гречке», фламенко, цветы персика, краски заката - всё это доставляет мне настоящее эстетическое наслаждение.
Но вернёмся к Луксору. Масштабы египетских достопримечательностей не подавляют, но вызывают благоговение. Древние камни, загадочные иероглифы, легенды, рассказанные Алексом, - жизнь древнего Египта всё плотнее окутывала нас…
После осмотра храма удивительной женщины-фараона, царицы Хатшепсут, я шла, совершенно расслабленная, через торговые ряды к своему автобусу… Не шла, скорее, плыла в знойном мареве послеполуденного Египта. 30 градусов, пыль, усталость и уже такая переполненность ощущениями, что, казалось, они медленно вытекают из тебя обратно в этот горячий воздух.
Я отстала от нашей группы, шла, не замечая торговцев, которые, конечно, энергично что-то совали под нос, называли какие-то цены… Не замечая - неправильное выражение: я их видела, но в то же время абстрагировалась от них. Это был просто фон, составляющая пейзажа, я как бы шла сквозь них, устремленная туда, в глубь веков.
В моей голове в это время всплывали картинки: вот царица Хатшепсут, первая из женщин, ставших властительницей Египта. Ей приходилось одеваться как мужчине, бороться за власть. Вот её подданные. Среди них - тот, кого она любила. Могла ли она быть свободной в своих чувствах?
И вдруг (действительно «вдруг», я пропустила, как это случилось) я почувствовала, что меня очень осторожно, но в то же время достаточно уверенно развернули за плечи. Передо мной был один из этих бесчисленных продавцов. Он посмотрел мне в глаза и сказал «сome», одновременно потянув меня за руку в свою палатку. Я начала что-то говорить про «no money», что было чистейшей правдой, т.к. сумочка с деньгами осталась в автобусе, но он только покачал головой и произнёс «gift». Купилась я, конечно, не на это слово. Что-то такое необыкновенное было в том, как он смотрел на меня, что я пошла за ним. Он вёл меня за руку ласково, как ребёнка, но я насторожилась. В моей голове вихрем пронёсся сценарий, как я пропадаю в этой палатке навсегда, а потом мною где-нибудь пользуются все те арабы, что смотрят порно по вечерам ввиду отсутствия калыма на жену. Поэтому сначала я заглянула в эту палатку, всю завешанную платками, увидела, что нет в ней другого входа, других людей, что мы там вдвоём, и перевела дух. Посмотрела на него: молодой парень, с глазами-черносливами, в национальном балахоне и чалме.
Араб начал наматывать мне на голову платок, я стояла, как натянутая струночка, вся настороже и готовая в любой момент вырваться и убежать. Мысль закричать в случае посягательства на мою свободу мою бестолковую голову почему-то не посетила.
Наматывал платок он очень осторожно и медленно, лёгкими движениями пальцев касаясь моих щёк, лба, ушей, шеи. Будто бы всё это было невзначай, но мы оба понимали, в каком спектакле сейчас играем. Хотя, может, ему казалось, что я ещё не понимаю? Но я с первого прикосновения почувствовала по его дыханию, выражению глаз, что он получает удовольствие от этого, и расслабилась, но не шевелилась, боясь спугнуть его и развеять ту ауру, что возникла. Я опустила глаза, но он указательным пальцем за подбородок медленно поднял моё лицо и сказал: «Look to my eyes». Я посмотрела и … утонула. У него были глаза занимающегося любовью человека: в них была такая нежность и в то же время такая сексуальная энергия, что я уже сама не могла отвести глаз, а хотела смотреть в них ещё и ещё. Замечали ли вы, какими бездонными становятся глаза людей при близости? В них можно погружаться бесконечно, всё больше сливаясь со своей половинкой в одно целое…
В то же время как будто посторонний наблюдатель, случайно оказавшийся в моём теле, отметил, что я совершенно не была возбуждена физически. Я просто замерла и почувствовала, что нахожусь в океане какой-то первозданной, разлитой вокруг меня любви, где не нужно слов и действий, а надо только смотреть в эти глаза, и ты будешь ощущать эту любовь в полной мере. Она обволакивала меня со всех сторон, она проникала в моё тело, в мой мозг. По-прежнему глядя мне в глаза, он осторожно придвинулся ко мне бёдрами. Я видела, что он боится испугать меня, он прикоснулся лишь настолько, чтоб его самая мужская часть почувствовала моё тело сквозь одежду, но не прижался. И вообще, при любом моём движении он бы отодвинулся, мне это было абсолютно ясно, поэтому я не шевелилась и смотрела в его глаза. Он наматывал мне уже второй платок, прошептав, что первый не очень хорош. Ему надо было продлить эти мгновения. Он крутил какие-то замысловатые формы на моей голове, а нижняя часть его тела замерла в прикосновении со мной. Мои белые джинсы были обычной «джинсовой» толщины, но, тем не менее, я чувствовала, как сильно его желание. Он не давал мне отвести глаз, повторяя шёпотом: «Look to my eyes». Он не говорил «please», он будто был хозяином положения, и мы проникали друг в друга через этот взгляд, я чувствовала нашу неделимость в этом мираже и отдельность нас от остального мира.
Он начал завязывать третий платок, ни на секунду не отодвинувшись от моих бёдер, потом, поправляя его, будто нечаянно задел своими губами мои губы. Только задел и всё, но сладкая волна прошла через меня от этого прикосновения, а воздух казался густым и бархатным, напитанным его нежностью.
Боже мой! Мне в автобусе надо быть через 5 минут! И я нарушила чудесный морок, в котором мы находились, таким земным «No time!» Как неуместно это прозвучало! Такая вечная магия познания мужчины - и мои слова… Всё равно, что громко высморкаться во время исполнения «Ave, Maria!»
Тогда он сказал: «Can I look your breast?»
Я не знала этого слова, но интуитивно ответила: «Оnly look».
Он опустил мою кофточку, вырез в которой и так был глубоким, ещё ниже, осторожно достал из чашечки бюстгальтера мою левую грудь, посмотрел на неё, застонал и поцеловал. Но тут же отпустил её из своей руки обратно и натянул кофточку на место. Потом он чуть-чуть повернулся, взял лист бумаги, ручку и попросил: «Write your е-mail». Я написала свой электронный адрес, держа листок бумаги на его плече, потом резко повернулась и ушла, не оглядываясь, с последним оранжевым платком на голове.
В себя я не могла прийти ещё очень долго. Я отвернулась от соседки по автобусу, смотрела в окно и чувствовала, как постепенно выплываю из того нереального океана нежности, в котором была ещё несколько минут назад. Я чувствовала себя цыплёнком, вывалившимся из родной скорлупы в реальный мир. Мне теперь предстояло снова привыкать к нему.
Санкт-Петербург
“Наша улица” №182 (1) январь 2015
