Сергей Ворона о себе: "Родился я в станице Тамань на Кубани. В 1986 году окончил гидромелиоративный факультет Кубанского сельхозинститута и по общему распределению поехал в Тульскую область. Там работал мелиоратором, механиком, там же появились в периодической печати первые мои рассказы. Вскоре волей судьбы был заброшен в Калужскую область, где много лет проработал газетчиком в одной из «районок». Продолжал писать прозу, рассказы публиковались на территории бывшего СССР в газетах и коллективных сборниках (часто под псевдонимом Сергей Таманец). В 1993 году окончил заочно Литературный институт им. А. М. Горького. Профессий и мест работы сменил столько, что не осталось чистой строки в трудовой книжке. В настоящее время проживаю там, где родился и провел свое детство". В “Нашей улице” публикуется с №147 (2) февраль 2012 .
Сергей
Ворона
КРАБ
рассказ
После
бани они, все трое, завернули в кафе к узбеку. Знакомство у них было
давнее, но шапочное, а тут возвращались вместе одной дорогой и,
перебросившись двумя-тремя словами, поняли, что очень заинтересованы
друг в друге, и вошли, не сговариваясь, в распахнутую большую дверь.
Длинные из толстого дерева столы стоят в два ряда вдоль стен,
облицованных плоскими рыжими камнями, и слепят белыми скатертями под
прозрачной пленкой. Лавки такие же, длинные и прочные, цвета мореного
дуба. В этом кафе всегда сумеречно и прохладно, как в обжитом добротном
подвале, и в удовольствие посидеть здесь в летнюю жару, а в
особенности дать отдых распаренному телу, освежить расклеенные мысли
после банного духа.
Заказали порцию плова, две водки по сто пятьдесят, два пива и чай.
- Гармоника, чего-то я не пойму… - Володя, высокий человек сорока лет, с мягкими чертами лица и выпуклыми серыми глазами, похохатывает. - Это же какое наслаждение хряпнуть после баньки стопарик, запить пивком. А ты чай… В завязке, что ли?
С этим Володей всегда можно столкнуться случайно в учреждениях… - словом, во всех тех учреждениях, где более всего густа и тягуча атмосфера бумаготворчества, о которой Володя, словно в шутку, но и не без значимости в интонации, говорит: эх, моя чиновничья душонка, пропащая душа, - и с таким унынием выдавливает из себя смех, что его приятелям, которым невдомек, чем же на самом деле Володя занимается, приходится с сочувствием тоже улыбнуться. А Гармоника, парень лет тридцати, как всякий шабашник-строитель и профессиональный знаток «заглянуть в амфору», пробовал и учился и заставлял себя много раз после баньки, но, будто кто наворожил, не лезут в истертое мочалкой до красноты, словно младенческое, тело ни пиво, ни водка - глоток стопорится в горле, словно ком застывшего цемента.
- А ты его лучше уговаривай, - еще громче захохотал Юрка, парень без определенных занятий, с нервическим, всегда возбужденным характером. - Кто-то про него рассказывал, как он, тоже после бани, и полстакана пива не допил, и как понесло его полоскать…
- Я свое наверстаю, - улыбнулся и Гармоника, играя пальцами по горячему стакану с чаем. - Ты только гляди, чтоб завтра в норме был. Не проспишь, так с крыши еще свалишься…
- Еще чего! Я высоты не боюсь.
На эти выходные дни Гармоника дал своей бригаде шабашников отбой; а утром к нему, уже собравшемуся идти в баню, приковылял старый сосед и напомнил, что Гармоника обещал в ближайший выходной отремонтировать ему крышу; три новых шиферины старик приобрел, а выходной уже наступил… Работа пустячная, и своих Гармоника тревожить не стал, но, как говориться, без третьей руки там не обойтись, а тут попался в бане вечно безработный Юрка и согласился помочь.
- Слушай, а нет ли у тебя монеток античных, ножичков, терракоты? - спросил отчего-то Володя и прищурил один глаз. Была у него такая особенность: неожиданно левая щека задергается и начинает ползти вверх, пока совсем не сожмет глаз в щелку, а другой глаз в это же время еще больше вылупливается от неуемного любопытства. - Помню, пацанам делать было нечего, так всё это собирали, да и ты, вроде бы …
- Когда это было? - сказал Гармоника. - Нет уже ничего, пораздавал…
- Кому, не помнишь?
- Да ну…
- Может, накатишь грамм сто пятьдесят, да вспомнишь?
- Да кто помнит детские забавы? Сейчас я больше по современным терракотовым кирпичам, а не по античным статуэткам. Дом построить, сарай или гараж…
- Или сортир! - перебил Юрка и снова нервно хохотнул. - Министерский, из кирпича.
- А ты чтоб сегодня не нажрался, - напомнил ему Гармоника. - Там работа не сложная, но…
- Да разберемся завтра на месте, - отрубил Юрка. - Чего сейчас-то этим башку забивать? Сегодня гуляем.
- Так утром встать не сможешь…
- А ты вспомни, - продолжал Володя с настойчивостью. - Может, у кого еще валяются эти безделушки?
Гармоника пожал плечами и пригубил стакан с чаем.
Допили водку, потянули пивка, поковырялись с ленцой вилками в плове, и Володя уже повернулся к официанту, чтобы повторить заказ, как появился в кафе и оказался возле их столика мужичок по имени Валентин, а по прозвищу Краб. Двигаясь медленно и несколько бочком, и впрямь напоминал он некое огромное ракообразное существо: голова слилась с туловищем, а руки и ноги выделывали вразнобой довольно замысловатые кренделя. Когда он, декоратор из Дома культуры, в своей давней молодости рисовал и вывешивал афиши комедийного кино, при этом коверкая названия или вкрапливая двусмысленные ошибки, то весь городок обхохатывался, а он вылупливал свои невинные голубые глазки, и в них светилось: то ли еще будет, когда сам фильм посмотрите! А люди читали на афишах «Трипербиту», на экране же смотрели веселую «Трембиту».
Теперь Валентин стал уже не тот… Он вошел робко, крадучись, и пока ковылял между столиками, все более веяло от него на весь зал летним пыльным зноем, телом, давно не мытым, пропитавшемся крепко и теперь источавшим стойкий запах застарелого пота и перегара. В кафе обедала только одна молодая семья, - из отдыхающих, видимо, папа, мама и дочурка, - и они есть перестали, застыли и поморщились, глядя, как проплывает мимо них этот неказистый человек со своими ароматами.
- Володь, налей, - попросил он тихо, стирая трясущимся локтем крупные капли пота на своем лбу. - Полгорода обошел, даже зять, змей, в долг не дал…
- Ты бы, жук, сначала поздоровался, что ли? - сказал Володя.
- Да, я жук… - Краб слегка кивнул головой. - Ну, так…
- А может, ты не жук, а таракан.
- Таракан.
- Но ты же Краб!
- Да, я Краб.
- Сто лет тебя не видел, Краб. Где пропадал?
- Дай хоть этого…
И, не ожидая согласия, Валентин уже схватил двумя руками со стола пластиковый стакан, смяв его и чуть не выплеснув пиво, и допил, потом, покосившись вопрошающе на Юрку, взял и его стакан, в котором оставалась половина пива, и тоже с жадностью проглотил. Перевел ставшие давно уже белесыми глаза на чай Гармоники и вздохнул…
- Есть у тебя что новое? - спросил Володя.
- Есть.
- Знаешь, что…- Володя вынул из кармана и раскрыл портмоне. - У узбека водка дорогая. Сгоняешь в магазин?
- Да что тут, за угол… - просипел Валентин и, не пересчитывая, зажал в кулаке деньги. - Я мигом.
- Две возьми, там хватит.
Валентин как-то вдруг оживился, приободрился и заторопился к выходу быстрее, чем появился. А семья отдыхающих замерла снова с пищей во рту и вилками в руках, пока мимо них он проносил свое неуклюжее головогрудое тело. Он исчез, но в свежем воздухе кафе продолжало ощущаться его незримое присутствие. За всем происходящим наблюдал внимательно еще один человек, лысый, в больших роговых очках, стоявший за приоткрытой дверью, ведущей на кухню. Подойдя к Володе, он зашептал осторожно так, чтобы слышали и Гармоника, и Юрка, а обедавшая семья не обратила бы на его слова внимания.
- Володя, я тебя уважаю, - заговорил он с мягкой занудливостью, наклонившись над столом. - Можешь и с собой приносить, но Валентину я даже за деньги уже не наливаю. Нечего ему тут рассиживаться. В кого он превратился? Хотя бы на море сходил, что ли, помылся… Совсем потерялся человек. Кто ко мне придет, если в кафе будет такой запах? А выпьет - орет, грубит, всех задирает, а сам слаб. Он мне всех посетителей распугает. А у меня выручка только сейчас, летом, когда отдыхающие, а зимой я кукую…
- А для чего ты его вообще послал? - добавил Юрка с раздражением. - Какого черта этот замызганный Краб тут нужен?! Взяли бы сами и хорошо посидели бы без него.
- Я его как-то не знаю, - сказал Гармоника. - Помню, юморной был когда-то мужик, подшучивал над всеми, а сейчас над ним все подшучивают.
- Ну да, ну да. - Володя, скривив губы в усмешке, покосился выпуклым глазом на Гармонику. - Но таракан он еще тот…
- Говорят, еще кризис в стране, - гнул своё узбек. - Отдыхающих будет мало.
- А что тот кризис? - выпалил Юрка, как будто задетый за живое. - Брешут каждый год! Пока у нас есть нефть и газ, какой может быть кризис? Олигархи растут как грибы, власть жирует, а народу втуляют - кризис, мол, терпите и низкую зарплату, и повышение цен.
- Ну, так как? - допытывался хозяин кафе.
- Наверно, мы уходим, - сказал Володя, приятелям же добавил: - Если хотите, то оставайтесь…
- Здрасти вам… - забурчал Юрка недовольно. - Вместе начали, вместе и закончим.
- Володя, я всегда рад, когда ты приходишь, да еще с такими уважаемыми людьми… - улыбнувшись, узбек развел широко руки в сторону Юрки и Гармоники. - Но пойми меня правильно, не надо приваживать сюда Валентина. Вы оставайтесь, оставайтесь, но… он же сейчас вернется, а время обеденное, будет полный зал.
- А то ведь его работа, - сказал Володя и повел головой на противоположную стену.
Узбек, Юрка и Гармоника поглядели все разом в то направление. А семья отдыхающих уже встревожилась, не понимая, чем же привлекают они к себе внимание этих незнакомых, не совсем трезвых людей, но, догадавшись, что те смотрят поверх их стола, и тоже подняв свои лица, зашептались и успокоились, лишь ниже склонившись над тарелками.
На рыжей каменной стене, утыканной тут и сям горшочками с плетущимися искусственными цветами, в простую, без орнаментов и изысков, рамку был помещен кусочек далекой жизни: на переднем плане яркие языки огня облепили большой черный казан, и скуластая девчушка с раскосыми глазами в пестром азиатском наряде помешивала в нем деревянной палкой, а к концу палки отчего-то был пририсован зеленый листик; крытая белыми шкурами юрта, по воле художника не поместившись, заглядывала на полотно одним косым боком; а вдали, на фоне вечернего желтого неба по серой тенистой степи приближались всадники; лиц и других характерных деталей не разглядеть, и только крупно была выписана широкая грудь первой лошади, и в этом угадывалось возвращение домой, к родному очагу.
- Надо же, никогда не замечал, - прошептал Гармоника с удивлением. - Огонь словно живой.
- Ты б ее на улицу, над дверью… - посоветовал Юрка, рассмеявшись. - Реклама вкусной и натуральной пищи. А мясо в твоем плове из чего?
- Он же тебе ее за бутылку намалевал, - сказал Володя серьезно, выпуклым глазом уставившись в лицо узбека. - А тут одной краски ушло, наверно, на ящик водки… Продай ее мне.
- Не могу, - вежливо отказал узбек и выпрямился. - Память о родине.
- Я не обижу.
- Хе, мне водка не нужна.
- Деньгами.
- Столько, сколько она стоит?
- А ты сколько хочешь?
- А-а-а, твоя цена? - узбеком уже овладевал азарт, но тут он, по-хозяйски привычно блуждая глазами по залу, вдруг встрепенулся. - Ну, вот…
Появился Валентин с двумя бутылками водки. Володя ему махнул высоко поднятой рукой, чтобы он оставался стоять в дверях, и сам, взяв дипломат, с которым ходил в баню, направился к нему. Юрка и Гармоника, прихватив тоже свои пленочные банные пакеты, встали следом из-за стола.
- Чего ему неймется? - возмутился Юрка, тыкая торопливо вилкой в тарелку. - Дался ему этот Краб! Ну, куда теперь? Под забор? А тут еще мясо осталось…
- А кто он вообще такой? - спросил Гармоника Юрку, которого знал немного лучше, чем Володю.
- О, большой человек! - причмокнул Юрка, проглатывая мясо, и опять нервно хохотнул. - При деньгах, а дурак. Это я ему сказал, что ты собирал какие-то монетки, а он меня за это поит. Мы его сейчас еще раскрутим по полной программе…
- А как же картина? - прошептал узбек с досадою.
Ему никто не ответил. Гармонике домой идти не хотелось, пить не было желания, а побродить просто так за компанию по городу, послушать, о чем говорят и чем живут люди, - для выходного ясного дня это ли не удовольствие? Во всяком случае, лучше, чем валяться на диване и пучить зеньки в телевизор… Юрка отбросил вилку, порылся в своем пакете и, вынув из него пленочный же кулек, опрокинул в него из тарелки остатки плова, собрал огрызки хлеба и побежал к выходу. Хозяин кафе, щурясь близоруко за большими очками, с минуту смотрел в опустевший дверной проем: ничего не понимаю - выражало обиженное его лицо.
Он посеменил к обедавшей семье.
- Извините… - пробормотал, поглядывая искоса все еще на открытую дверь, словно чего-то опасаясь. - Приятного аппетита. Может быть, желаете еще что-нибудь заказать? Кроме комплексных обедов, у нас есть и другой замечательный выбор…
Землю обволакивало послеполуденное июльское пекло. Под солнцем плавилось всё: асфальт, смешивавший свои мазутные и бензиновые вонючие слюни с ароматами продуктового рынка и чебуречных; мороженое в руках детишек, растекавшееся по пальцам и голым животам; полуобнаженные, блестевшие потной влагой коричневые тела разморенных отдыхающих, бредущих вяло на послеобеденную спячку… Володя открыл дипломат и, сунув в него полную бутылку водки, вращал недовольно своими стальными глазами и торопил Валентина, а тот, придя уже из дрожащего похмельного состояния в более уравновешенное, запрокинул голову и присосался накрепко к другой бутылке, словно не было у него мочи от нее оторваться .
- Ну, ты уже вообще… - шипел Володя сквозь зубы, спиной повернувшись стыдливо ко всему открытому городу, а лицом к глухой стене кафе. - Люди кругом. Связался я с тобой на свою голову. Десять минут потерпеть не можешь? Довольно!
- А куда пойдем? - спросил Валентин, отдавая полупустую бутылку.
- К тебе. Куда еще? Ты же говорил, что у тебя новое что-то есть.
- А, в мастерскую… А я подумал, ко мне домой. Так я уже два месяца дома не живу.
- Опять жена заставляет гусей пасти? Ему уже под шестьдесят, а он так и не определится, кто он, художник или пастух…
У Валентина был свой ключ от черного входа в Дом культуры.
Когда Валентин содрал с окна черное тряпье, то комната, которую он называл мастерской, стала при ворвавшемся дневном свете похожей на чулан, загроможденный самой нелепой утварью. Володя, видимо, бывал здесь и раньше, поэтому не удивлялся ни обстановке, ни запахам красок, пыли и еще чему-то тяжелому, гнетущему. А Гармоника тут же, переступая через груды рваных ботинок и сапог, какие-то разбитые ящики, доски и высокие запыленные стопы материи и перевязанных бечевкой книг, стал пробираться к стене напротив окна с восклицанием: «Вот это да!» Центральное место занимал герб Советского Союза, выполненный чеканкой на алюминиевом листе, а вокруг него чего только не было: портреты узнаваемых Ленина и Брежнева и каких-то незнакомых бородатых и очкастых то ли ученых, то ли писателей, выброшенных на свалку истории; флаг какой-то комсомольской организации, а под ним пионерский барабан без палочек и почетные грамоты; пролегал косо длинный лоскуток красной бархатки, с нацепленными на него до самого низу значками советских времен…
- Валентин, - окликнул Гармоника. - На черта тебе все это надо?
- Сам не знаю, - отозвался тот с живостью. - Повесил герб, а все остальное люди натащили. Да и из библиотеки списанный фонд сюда выносят. Знаешь как… вещь не нужная, а выбросить жалко, вот и несут.
- А у меня где-то валяется пионерский горн, правда, помятый. Когда учился, раскопал в школьном храме, домой взял, тоже не знаю, для чего.
- Приноси, - сказал Валентин равнодушно. - Иди сюда.
- Да не хочу я.
Они разливали водку по пластиковым стаканам, сидя на диване, Юрка и Валентин. Володя тоже пить отказался, но стоял рядом и рассматривал картины, висевшие над их головами. Подошел Гармоника и, увидев на столе электроплитку и чайник, поинтересовался, исправны ли эти агрегаты, и Валентин тут же с охотою сунул электрическую вилку в розетку, а из тумбочки стола достал коробок с пакетиками чая.
- Хреновина все это, - говорил Володя, прищурив глаз над дрожащей щекой. - Ничего у тебя нет нового. Даже хуже. Полный регресс. Что это, фэнтэзи? Морской конек, да еще с крыльями, летит по ночному небу. Вроде чёрта из «Вечеров на хуторе…» - прямо луну сейчас сграбастает. Коньков в море не осталось, так ты решил их на небо поселить? А пейзажи… Шторм, эскадра под парусами; а эти обрывы и скала какая-то не в тему…
- По-моему, красиво, - сказал Гармоника. - Место знакомое…
- Так это же наш берег! - крикнул Юрка, привстав с дивана и задирая голову. - Скала, точно, наша. Я с нее нырял.
- Ушаков ведет флотилию на Синоп, - сказал Валентин хмуро. - Шторм и скалы ничто по сравнению с тем, что ожидает моряков впереди.
- Бред, - сказал Володя с некоторой даже злостью. - В Синопе Нахимов турок разбил; ты уже до того допился, что путаешь личности адмиралов и время, когда они жили… И что их ждало? Победа! Наши там ни одного корабля не потеряли.
- Пусть Нахимов, - согласился Валентин покорно.
- И цвет воды совсем не наш, - наседал Володя, словно ему было приятно распекать и принижать работы Краба. - Не Черное это море, ближе к Средиземному… А ты его видел? Ты же дальше Малой Гавани носа никуда не казал. А это из каких фантазий тебе явилось? Разрушенная церквушка, ветхие домишки, стадо на пруду… да и коровы у тебя какие-то упитанные! А эта картина вообще не из мира сего: копны соломы на поле, стожки сена на луге. Ты когда последний раз смотрел на жизнь трезвыми глазами? То у тебя недоумное фэнтези, то слезливая патриархальность… Теряешь ты себя, Краб. Бросаться в крайности - это поражение.
Валентин откупорил вторую бутылку, налил полный стакан и медленно выпил. Попытался было встать, но сил в ногах не хватило, и, словно от толчка в грудь, он откинулся безвольно на спинку дивана и закрыл глаза. Юрка нахально сунул ему в беззвучно шевелящиеся губы сигарету, щелкнул зажигалкой, сам тоже выпил, съел кусочек мяса из плова и закурил, выворачивая вбок голову на картины. Оба были совершенно пьяны. А из носа чайника уже выбивал клубящийся пар, и Гармоника бросил в большую фаянсовую кружку два пакетика и залил кипятком. Его не смущало, что внутри кружка была черной от несмываемого чайного налета, и что из сладкого ему предложили расплюснутую карамельку, облепленную рыжими муравьями.
- Почему? - возразил он. - Меня как-то достали двое, здоровые, крепче меня. Ну, я и пошел на крайность. Первый начал. Морду, конечно, мне набили. Крепко набили. Вроде бы, я потерпел поражение. Но после того меня стали обходить: узнали, что у меня тоже кулаки работают. Так что вроде бы я и победил.
- Еще один знаток… - Володя уставился на Гармонику насмешливым выпуклым глазом. - Не путай хрен с пальцем. Я не о том говорю. Я много разъезжаю, много вижу, а Краб сидит в этой норе, живет фантазиями. Ты видел «Апофеоз войны», «Гибель Помпеи» или на ту же тему «Последний день Помпеи»? Вот такие темы надо развивать в наше время, а не оставлять их для тех художников, которые придут лет через двести. Да ты и авторов не знаешь… Ты кто? Строитель, шабашник… А Краб художник, он в живописи реалист; и уж если искать реальную истину, так в настоящем, а не рыться в старом барахле. Написал бы он красивую церковь, восстановленную, с золотыми куполами, рядом поповскую толстобрюхую иномарку, а вокруг - богатые, роскошные особняки… как бы единение власти, капитала и церкви. Попрошаек убогих посадил бы на паперти… народ. Вместо полноводного пруда и коров, которых можно по пальцам пересчитать по всей стране, показал бы высыхающую лужицу в балке, заросшей камышом и с растрескавшейся вокруг землей, а из трещин гады выползают… А стожки сена и эти копны соломы… Выйди в поле: что увидишь? Солому сейчас жгут; кому она нужна, если нет скотины, и дома из самана уже не строят (из бетона, шлакоблока - ты, Гармоника, лучше меня знаешь), и поля изображать надо черными: пожарище есть пожарище. И сена нет давно в стожках… Вот это и есть реалии нашей жизни: мы идем спиной вперед, глядим назад и недоумеваем, почему у нас на затылке до сих пор не выросли глаза.
- Ты рассуждаешь как навозный червяк! - заорал вдруг Валентин и закашлялся, подавившись табачным дымом. Сигарета выпала из его рта. - А я оптимист! Я верю…
- О-о-о, таракан в своей норе зашуршал, - рассмеялся Володя снисходительно. - Я уж думал, ты заснул. Сгоришь когда-нибудь с сигаретой на этом диване. Или сосед тебя спалит, вон уже похрапывает.
Юрка, быстро охмелевший, действительно сопел в нос, склонившись боком на грязную подушку.
- Я тебе не таракан… - сказал Валентин уже спокойнее, все еще покашливая, и свой окурок и Юркин дымящийся окурок, вынув из его пальцев, ткнул в пустую консервную банку. - Я Краб. Краб я.
- Ну, да… Ну, я так понял, Краб, ты передумал.
- То есть как… ничего не передумал.
- А что, за полгода у тебя лишь эти три вещи?
- Одна еще не законченная.
- Обленился ты. Ладно, возьму я все эти три.
- Сколько?
- Ты знаешь мои расценки.
- Володя… - прошептал Валентин взволнованно и засуетился, оглянулся снова на Юрку, втаскивающего с сонливой неспешностью свои ноги на диван, налил сам себе немного водки и выпил. Лицо его сделалось совсем беспомощным, а глаза заслезились. - Володя…
- Ну, что, Володя! - сказал Володя. - Мы с тобой как договаривались?
- Так то давно было… А сейчас время: инфляция, финансовые кризисы, цены растут…
- Ты что, кризиса боишься? Он же мимо тебя пройдет. На твоем горле не отразится.
- Дело не в моем горле, а в цене на мои работы...
Тут Валентин поднял плечи, так что они поглотили его полголовы с ушами, потом и сам, приподымая свою грозную головогрудую фигуру, привстал с дивана, вылез неровно, пошатываясь, из-за стола и вдруг рухнул на колени перед Володей и обхватил руками его ноги. Стоявший рядом Гармоника, только что пригубивший горячий чай, от неожиданности отпрянул со вскриком «Вот черт!» - на пальцы ему плеснулся из кружки кипяток. Ему почудилось, что назревает потасовка. Коренастый, крепкий Валентин, казалось, вмиг мог переломить, как спички, худые ноги высокого Володи. А Володя, пошатнувшись, застыл в нерешительности, и только его вздрогнувшая левая щека вдруг поползла снизу на глаз, другой же его глаз выпучился недоуменно на плешь среди спутанных грязных волос на темени Краба.
- Э, э! - сказал Гармоника. - Вы тут чего?
Но Валентин повел себя иначе.
- Владимир Михайлович… - зашептал он торопливо, проглатывая слоги и шмыгая носом, как простуженный, и прижимаясь теснее щекой к чужим коленям. - Владимир Михайлович… Это же совсем ничего, копейки... Нельзя же так, ну надбавь… Я знаю, мои картины дороже, во много раз дороже… Я одному художнику московскому показывал… был месяц назад у нас в Малой Гавани, с экскурсией из Анапы, так я затащил его сюда, и он говорит, что…
- Да что ты врешь! - перебил Володя, придя в себя и взбрыкивая ногами. - Какой художник?
- Владимир Михайлович, ты же платишь копейки…
- Ну и продал бы тому художнику, раз он такой щедрый…
- Мои картины стоят тысячи!
- Ищи такого дурака.
- И найду…
- Как же!
- Михалыч, ну перестань меня грабить?
- Это я-то? - вылупил и без того большие глаза Володя и, высвобождаясь от ослабевших рук Валентина, задергал нетерпеливо ногами и попятился назад. - Эх, ты! Да ты бы давно издох без меня! Тебя сколько раз из ДК выгоняли за твои пьянки и сальные шуточки с афишами, и кто всё улаживал? А что ты тут имеешь из бюджета? Гуашь да мочало, что бабы стены дома белят. А откуда у тебя для картин масляные краски, акварели, холсты, кисти? А мольберт? Как ты просил, чтобы я тебе привез именно такой, а не другой…
- Я же с тобой расплатился.
- А нервов мне это сколько стоило? А времени?
- Ты сам говорил, мы в расчете.
- Ладно, дело прошлое…
Наступила неловкая тишина, и с минуту все молчали.
- Ну, так что? - сказал Володя.
- Бери, - выдохнул Валентин, согнувшись и ткнув лицо в свои ладони.
Володя обошел Валентина, похлопывая его по плечу с успокоительными словами: «Ладно, вставай, вставай, чего уж ты прямо, как артист. Знаю я тебя, мастака комедии ломать… Не знал бы, так обиделся. Ты мне словно в душу плюнул этим своим ползаньем на коленях»; он влез на диван, где посапывал уже вовсю отключившийся Юрка, и принялся снимать картины. Зажав их под мышкой, осторожно спустился.
Валентин уже стоял на широко расставленных ногах, откинув назад голову с каким-то вызывающим видом.
- Дай аванс, - попросил он спокойно и твердо, словно не было недавней унизительной слезной сцены.
- Я что, хожу в баню с деньгами? Зайдешь ко мне, ну… дня через три, в среду, как отклыгаешь, - сказал Володя наставительно. - И чтоб деньги своей жене отдал. Может, помиритесь, домой пустит. А будешь пьяный или с похмелья, то лучше не приходи. А то получается, вроде бы я тебе помогаю, а с другой стороны спаиваю… - И обращаясь к Гармонике, кивнул на Краба. - Уже под шестьдесят, а я о нем, как о маленьком, заботиться должен…
- Врешь! - произнес Валентин уже требовательно.
- На, смотри… - Володя потряс открытым кошельком, и на стол полетела коричневая бумажка в сто рублей. - Вот, все… На две «паленки» хватит, а лучше поесть себе возьми. Не жрешь ведь ни черта. Но через три дня - смотри мне!
И пошел к двери, с дипломатом в одной руке и картинами под мышкой в другой.
- Стой, - окликнул его Валентин. Подковылял бочком и вцепился руками, как клешнями, в рамку большой картины. - Оставь пока «Эскадру». Одну деталь добавлю. Ты ж сказал, до среды, значит, до среды.
- Чего ты? - опешил Володя, но согласился и отжал от картин чуток локоть. - Ладно, до среды.
Гармоника собрался было тоже уходить, но Валентин его не отпускал. Картину он положил на верстак, на котором среди древесных стружек и опилок валялись в беспорядке стамески, рубанки, куски мела, профильные рейки, огрызки наждачной бумаги… По одну сторону от верстака стояла тренога, крытая серой тряпкой, - мольберт художника, как догадался Гармоника; а по другую - киноафиши, прислоненные стопкой к стене, загрунтованные, без изображений. Юрку будить Валентин не стал, а молча налил полстакана водки и проглотил. Гармоника удивлялся тому, как Валентин, не закусывая, пил: быстро пьянел и тут же, через некоторое малое время, трезвел, словно была в бутылке обыкновенная вода, а ему доставляло удовольствие изображать пьяного. Пьяным он падал на колени и терся с унижением своей щекой о ноги Володи; но с какой рассудительной трезвостью, спустя уже несколько минут, требовал аванс и возврат картины…
- А я тебя знаю. Ты Гармоника, а зовут Васька, а фамилия… Крайний? Вот видишь… Ты еще пацаном на аккордеоне играл, на концертах, тут в ДК.
- Когда это было? - отчего-то скривился Гармоника.
- Так ты что? - Валентин все еще вращал в руке опорожненный стакан. - Давай? Я же знаю, ты бухарик еще тот. Даже твое любимое изречение знаю: «заглянуть в амфору». Ну, как? Деньги есть - еще возьмем. Или снова чаю?
- Не хочется, - отказался Гармоника, передернув снова скулой. - Ни того, ни другого.
- Я всех знаю в Малой Гавани. Всех! Даже этого молодого алкаша, Юрку, что дрыхнет вот на моем диване. Нервный он какой-то, такие быстро пьянеют… Весь город проходит перед моими глазами в этом ДК. И вся моя жизнь прошла здесь. Люблю я этот Дом культуры.
- А я не люблю.
- Что так?
- Когда был им нужен - приглашали, а так - всегда гнали…
- По пьяни, что ли?
- Какой там! - Гармоника хмыкнул и принялся рассказывать с некоторой легкостью, как вспоминают о чем-то давнем и забавном. - Пацаном еще был… Ходил в музыкалку, пока батя мой был живой, а в ДК нас посылали выступать на все праздники. Батя помер, денег не стало, и музыкалка моя накрылась. Стал захаживать в ДК на концерты, как зритель (я это дело любил, всякие там представления), а меня не пускают… Говорят, по пригласительным. Как ни приду - всегда по пригласительным. А я-то с характером… Мне, пацану, взрослые дяденьки руки заламывают, выталкивают на улицу, ментов зовут, а я ору во всю глотку: места же свободные есть! дайте посмотреть! могу в двери постоять! Какой там - в шею! А потом я как-то и в библиотеку зашел, она же тут на втором этаже, и разорвал со злости свой абонемент, чтоб вообще не показываться в этом ДК. Библиотекарша стыдить начала… А ведь это же унизительно: днем тебе все улыбаются, мол, какой мальчик прилежный, много читает, вовремя книги возвращает, листы не загибает; а вечером тебе руки выкручивают… Даже на выборы сейчас не хожу, если меня приписывают к ДК. Это, наверно, лет за пятнадцать я сюда первый раз попал, к тебе, и то с черного хода.
- Ну, да... Унижение это такая штука, что вроде бы стыдно должно быть тому, кто унижает, а выходит наоборот… Ты оболган, обобран, растоптан, а тебя еще стыдят, и ты стыдишься уже тому, что живешь на свете и не хочешь никуда ходить, никого видеть … А ты женат?
- В разводе, жена отсюда далеко… Слушай, Валентин, а Володя, кто он такой?
- Володя - это никто, - сказал Валентин и, содрогаясь всем своим головогрудым телом, залился сиплым издевательским смешком. - Либерал… Конечно, он прав: да, я разбазарил свою жизнь… А что поделать, если натура у меня такая разносторонняя, увлекающаяся. Но он же этим и пользуется, всю мою жизнь и растаскивает по кусочкам. Монеты, холодное оружие. Статуэтки терракотовые. Иконки бронзовые. Какие коллекции у меня были! Последние лет пятнадцать он к картинам моим присосался…
- И у меня в кабаке про монеты спрашивал.
- Вот-вот. Будет у тебя что - предложи ему, он купит.
- Так он коллекционер, что ли?
- Говорю тебе, он никто! У него даже образования нет, какое-то там незаконченное… Был кем-то при экологах, потом еще в какой-то конторе с хитрым названием. Теперь, вроде бы, при власти околачивается: то ли по связям с общественностью, то ли по работе с молодежью… Этих должностей развелось, что на улице собак бродячих. А по жизни он - посредник. Но из тех, что купи-продай. Сказал, до среды, значит, в четверг махнет в Краснодар или Москву. Поднакопил уже товара… Ты вот что. Возьми эту себе... - Валентин поднял с верстака свою картину и подал ее Гармонике. - Я видел, она тебе понравилась.
- Так это же деньги, - растерялся Гармоника, но машинально протянул руки. - Дорого?
- Не знаю, да лучше и не знать. Главное, красиво. Красиво?
- Красиво. А этот твой либерал?
- Наплюй, - сказал Валентин и снова удивил Гармонику трезвым ясным взглядом. - Я же тебе ее дарю, а не продаю, поэтому отказываться неприлично. У нас в городе остались всего две мои работы. Одна у узбека в кафе, но работа слабая, а он ее все равно никому не продаст; другая у моей сестры, во дворе в сортире висит. А бог любит троицу. Может, я завтра скопытнусь. Кто и за что меня еще тут вспомнит? Ну, будут с год помнить мои пьянки, да дешевые шутки… А после года?
- А почему картина в сортире?
- Потому что зять так распорядился. У него свой магазин, возле базара, торгует сантехникой и стиральным порошком. Богатый. В смысле, при деньгах. Дом свой большой. Ты не замечал, чем богаче человек, тем он тупее? А если он еще и торгаш - вообще колода дубовая. И Володька, этот либерал, думаешь, понимает в нумизматике или, там, в искусстве? Хренушки… Надыбал место, где есть спрос на мои работы, на мою руку, вот и обкручивает меня, а вид делает, будто мне помогает, да частенько наливает как в одолжение… Думаешь, я этого не вижу? Вижу! Всем нутром знаю! И зять мой если мне наливает, то как будто тоже в одолжение. Подкармливает, а потом раз и за глотку - иди к нему огород осенью копать, канализацию чистить… А для него, что унитаз, что картина - одно и то же. Но унитаз нужен для дела, блестит - ему место в доме, а у картины рамка обычная, без орнамента, - значит, ей места в доме нет. Ну, если богатый, так закажи рамку из дорогого багета, ведь и картина не из средненьких. Так нет же: денег жалко. К тому же это моя работа. А я кто? Для него - забулдыга… Разве можно подарок забулдыги, пусть даже родича, держать в доме? Во двор её, в сортир, в гараж… А скажи ему, что за картину дадут хорошие деньги, так побежит к Володьке продавать, а на деньги накупит еще унитазов… Для него верх красоты - это глянцевый календарик на стене с котятами или полуголой моделью.
- А сортир тот из кирпича? - произнес Гармоника медленно, словно припоминая. - Из белого, силикатного…
- А он, думаешь, будет ходить в деревянный?
- Ну, так это я строил. Лет семь назад. Уже закончил внутри кафелем облицовывать, так мужик, этот зять твой, притащил картину, говорит: гвоздь вбить еще надо, чтоб повесить. Красивая картина, но не из наших степных мест: лес какой-то дикий, деревья корявые, зеленое озеро в ряске, как болото, кажется, еще две утки летят…
- Что, и вправду запомнил? Надо же, глаз у тебя... То я гостил у друга на Смоленщине, давно. Пошли на охоту, я там эскиз набросал, а уж дома картина получилась… Мы вместе художественное училище заканчивали; друг, правда, потом в академию поступил, а я… женился. Да… Вот есть женщины, которые могут поднять человека, возвеличить его талант, а есть, которые будут подминать его под себя, заставлять его всю жизнь пасти гусей. Только в молодости в бабах этого мракобесия не разглядеть; слепа любовь… А зять заплатил, все до копейки?
- Заплатил. Но когда договаривались, то цену сразу на четверть урезал.
- Все они такие: торгаши, посредники…
- Валентин, а чего ты сам не продаешь?
- Что?! Я? - вскрикнул Валентин с вполне искренним недовольством. - Да я не могу в магазине купить пачку сигарет, чтоб меня не обдурили, а тут самому продавать. Это мне надо свое сознание переделать, чтоб уметь дурить других! Да и кому мои работы тут вообще нужны.
- Тебе надо наладить связи без посредников. Я одной бабе из Питера дачу строил, так она весь материал в интернете искала. Надо ей кирпич какой-нибудь фигурный или плитка особенная для ванной комнаты, но чтоб дешевле, так она нырь в компьютер и пошла шарить по магазинам Краснодара или Новороссийска. Выбрала, что надо, чтоб потом не блуждать по городу, - и мы с ней вперед за товаром. Есть же, наверно, какие-то магазины, где картины напрямую продают…
- Да ты умненький, я погляжу. А у тебя есть компьютер?
- А мне-то для чего?
- Нет; то-то же… Был бы тот компьютер, когда мне было лет тридцать. А сейчас… Не напишу я уже больше ничего, наверно. Руки дрожат, глаза слезятся, да и чувства угасают. А в искусстве без чувств никак…
Валентин пролез за стол, согнувшись и упираясь в него ладонями, и с неуклюжестью повалился на диван, боком придавив спящего Юрку, но тот не отозвался, и, взяв бутылку, высосал ее прямо из горлышка. Потом прилег рядом с Юркой, вытянувшись и опустив на свою грудь руки крестом.
- Ладно, ты иди, иди. Раз водки не хочешь, то иди, - пробормотал художник и закрыл глаза; он снова казался уже абсолютно пьяным и слабым. - Я думал, ты за добавкой сбегаешь, а то у меня ноги отказывают… Юрку послать, так он, змей, знаю, может не вернуться. «Эскадру» не забудь… А мы тут подремлем чуток, потом что-нибудь еще сообразим. А Володька, - конечно, мне он помогает, чуть что и своей сестре за меня слово замолвит, она же у него директор этого ДК, спасибо и на том ему, но, в сущности… ему плевать на человека, если в том человеке для него нет выгоды. В сущности, он - никто, так… дырка от бублика. Вот у тебя есть вкус, талант видеть и слышать, а ты в музыкалке не доучился, из ДК выгоняли, а теперь стал взрослым и - что? - сортиры кафелем обкладываешь. Бабским делом занимаешься…
- Почему это бабским? - огрызнулся Гармоника.
- Да я это так… - продолжал шептать художник монотонно, не шевелясь и не открывая глаз. - Раньше штукатурами-плиточниками только бабы работали. Я о другом… Вот кем ты бы мог стать? Может, известным или просто хорошим музыкантом. Как какой-нибудь Дранга. А я… кто я? Та дырка от бублика перепродает мои картины, а может, даже подпись мою на холстах затирает, а чью-то пририсовывает… Меня, может, вообще в мире не существует… Представляешь, Гармоника, нас нет, а есть и живут нормальной жизнью в этом огромном мире лишь все эти самодовольные торгаши, посредники, чиновники… Разъезжают по заграницам (ишь ты, Средиземное море он видел!), нормально питаются, одеваются, имеют добротные дома, пьют хорошую водку… Думаешь, я им завидую? Хренушки! Просто на душе больно, что мы для них как та текучая, безликая нефть или газ, природное ископаемое, которое стоит только найти, заполучить, да с выгодой для себя продавать. В какое время мы живем? Мрак…
Гармоника вытянул в руках перед собой «Эскадру», но вблизи масляные краски выдавали лишь грубые росчерки кисти, и изображение до боли резало глаза. «Так и в жизни устроено, - подумалось ему. - Рядом с тобой боль и грязь, а отойдешь на расстояние, оглянешься - и, вроде бы, ничего, тускнеет все безобразное, а является впереди перед тобою цельный образ прекрасного». Гармоника хотел было окликнуть Валентина, чтобы не согласиться с ним и поделиться своим сравнением, но взгляд его упал на спящего пьяного Юрку, завтрашнего своего бестолкового напарника, и Гармоника отчего-то засомневался в своих мыслях и промолчал; а уставший от слов и водки Валентин, с впалым беззубым ртом и бледно-утонченным лицом, как у покойника, уже успокоенно и ровно дышал во сне.
Заказали порцию плова, две водки по сто пятьдесят, два пива и чай.
- Гармоника, чего-то я не пойму… - Володя, высокий человек сорока лет, с мягкими чертами лица и выпуклыми серыми глазами, похохатывает. - Это же какое наслаждение хряпнуть после баньки стопарик, запить пивком. А ты чай… В завязке, что ли?
С этим Володей всегда можно столкнуться случайно в учреждениях… - словом, во всех тех учреждениях, где более всего густа и тягуча атмосфера бумаготворчества, о которой Володя, словно в шутку, но и не без значимости в интонации, говорит: эх, моя чиновничья душонка, пропащая душа, - и с таким унынием выдавливает из себя смех, что его приятелям, которым невдомек, чем же на самом деле Володя занимается, приходится с сочувствием тоже улыбнуться. А Гармоника, парень лет тридцати, как всякий шабашник-строитель и профессиональный знаток «заглянуть в амфору», пробовал и учился и заставлял себя много раз после баньки, но, будто кто наворожил, не лезут в истертое мочалкой до красноты, словно младенческое, тело ни пиво, ни водка - глоток стопорится в горле, словно ком застывшего цемента.
- А ты его лучше уговаривай, - еще громче захохотал Юрка, парень без определенных занятий, с нервическим, всегда возбужденным характером. - Кто-то про него рассказывал, как он, тоже после бани, и полстакана пива не допил, и как понесло его полоскать…
- Я свое наверстаю, - улыбнулся и Гармоника, играя пальцами по горячему стакану с чаем. - Ты только гляди, чтоб завтра в норме был. Не проспишь, так с крыши еще свалишься…
- Еще чего! Я высоты не боюсь.
На эти выходные дни Гармоника дал своей бригаде шабашников отбой; а утром к нему, уже собравшемуся идти в баню, приковылял старый сосед и напомнил, что Гармоника обещал в ближайший выходной отремонтировать ему крышу; три новых шиферины старик приобрел, а выходной уже наступил… Работа пустячная, и своих Гармоника тревожить не стал, но, как говориться, без третьей руки там не обойтись, а тут попался в бане вечно безработный Юрка и согласился помочь.
- Слушай, а нет ли у тебя монеток античных, ножичков, терракоты? - спросил отчего-то Володя и прищурил один глаз. Была у него такая особенность: неожиданно левая щека задергается и начинает ползти вверх, пока совсем не сожмет глаз в щелку, а другой глаз в это же время еще больше вылупливается от неуемного любопытства. - Помню, пацанам делать было нечего, так всё это собирали, да и ты, вроде бы …
- Когда это было? - сказал Гармоника. - Нет уже ничего, пораздавал…
- Кому, не помнишь?
- Да ну…
- Может, накатишь грамм сто пятьдесят, да вспомнишь?
- Да кто помнит детские забавы? Сейчас я больше по современным терракотовым кирпичам, а не по античным статуэткам. Дом построить, сарай или гараж…
- Или сортир! - перебил Юрка и снова нервно хохотнул. - Министерский, из кирпича.
- А ты чтоб сегодня не нажрался, - напомнил ему Гармоника. - Там работа не сложная, но…
- Да разберемся завтра на месте, - отрубил Юрка. - Чего сейчас-то этим башку забивать? Сегодня гуляем.
- Так утром встать не сможешь…
- А ты вспомни, - продолжал Володя с настойчивостью. - Может, у кого еще валяются эти безделушки?
Гармоника пожал плечами и пригубил стакан с чаем.
Допили водку, потянули пивка, поковырялись с ленцой вилками в плове, и Володя уже повернулся к официанту, чтобы повторить заказ, как появился в кафе и оказался возле их столика мужичок по имени Валентин, а по прозвищу Краб. Двигаясь медленно и несколько бочком, и впрямь напоминал он некое огромное ракообразное существо: голова слилась с туловищем, а руки и ноги выделывали вразнобой довольно замысловатые кренделя. Когда он, декоратор из Дома культуры, в своей давней молодости рисовал и вывешивал афиши комедийного кино, при этом коверкая названия или вкрапливая двусмысленные ошибки, то весь городок обхохатывался, а он вылупливал свои невинные голубые глазки, и в них светилось: то ли еще будет, когда сам фильм посмотрите! А люди читали на афишах «Трипербиту», на экране же смотрели веселую «Трембиту».
Теперь Валентин стал уже не тот… Он вошел робко, крадучись, и пока ковылял между столиками, все более веяло от него на весь зал летним пыльным зноем, телом, давно не мытым, пропитавшемся крепко и теперь источавшим стойкий запах застарелого пота и перегара. В кафе обедала только одна молодая семья, - из отдыхающих, видимо, папа, мама и дочурка, - и они есть перестали, застыли и поморщились, глядя, как проплывает мимо них этот неказистый человек со своими ароматами.
- Володь, налей, - попросил он тихо, стирая трясущимся локтем крупные капли пота на своем лбу. - Полгорода обошел, даже зять, змей, в долг не дал…
- Ты бы, жук, сначала поздоровался, что ли? - сказал Володя.
- Да, я жук… - Краб слегка кивнул головой. - Ну, так…
- А может, ты не жук, а таракан.
- Таракан.
- Но ты же Краб!
- Да, я Краб.
- Сто лет тебя не видел, Краб. Где пропадал?
- Дай хоть этого…
И, не ожидая согласия, Валентин уже схватил двумя руками со стола пластиковый стакан, смяв его и чуть не выплеснув пиво, и допил, потом, покосившись вопрошающе на Юрку, взял и его стакан, в котором оставалась половина пива, и тоже с жадностью проглотил. Перевел ставшие давно уже белесыми глаза на чай Гармоники и вздохнул…
- Есть у тебя что новое? - спросил Володя.
- Есть.
- Знаешь, что…- Володя вынул из кармана и раскрыл портмоне. - У узбека водка дорогая. Сгоняешь в магазин?
- Да что тут, за угол… - просипел Валентин и, не пересчитывая, зажал в кулаке деньги. - Я мигом.
- Две возьми, там хватит.
Валентин как-то вдруг оживился, приободрился и заторопился к выходу быстрее, чем появился. А семья отдыхающих замерла снова с пищей во рту и вилками в руках, пока мимо них он проносил свое неуклюжее головогрудое тело. Он исчез, но в свежем воздухе кафе продолжало ощущаться его незримое присутствие. За всем происходящим наблюдал внимательно еще один человек, лысый, в больших роговых очках, стоявший за приоткрытой дверью, ведущей на кухню. Подойдя к Володе, он зашептал осторожно так, чтобы слышали и Гармоника, и Юрка, а обедавшая семья не обратила бы на его слова внимания.
- Володя, я тебя уважаю, - заговорил он с мягкой занудливостью, наклонившись над столом. - Можешь и с собой приносить, но Валентину я даже за деньги уже не наливаю. Нечего ему тут рассиживаться. В кого он превратился? Хотя бы на море сходил, что ли, помылся… Совсем потерялся человек. Кто ко мне придет, если в кафе будет такой запах? А выпьет - орет, грубит, всех задирает, а сам слаб. Он мне всех посетителей распугает. А у меня выручка только сейчас, летом, когда отдыхающие, а зимой я кукую…
- А для чего ты его вообще послал? - добавил Юрка с раздражением. - Какого черта этот замызганный Краб тут нужен?! Взяли бы сами и хорошо посидели бы без него.
- Я его как-то не знаю, - сказал Гармоника. - Помню, юморной был когда-то мужик, подшучивал над всеми, а сейчас над ним все подшучивают.
- Ну да, ну да. - Володя, скривив губы в усмешке, покосился выпуклым глазом на Гармонику. - Но таракан он еще тот…
- Говорят, еще кризис в стране, - гнул своё узбек. - Отдыхающих будет мало.
- А что тот кризис? - выпалил Юрка, как будто задетый за живое. - Брешут каждый год! Пока у нас есть нефть и газ, какой может быть кризис? Олигархи растут как грибы, власть жирует, а народу втуляют - кризис, мол, терпите и низкую зарплату, и повышение цен.
- Ну, так как? - допытывался хозяин кафе.
- Наверно, мы уходим, - сказал Володя, приятелям же добавил: - Если хотите, то оставайтесь…
- Здрасти вам… - забурчал Юрка недовольно. - Вместе начали, вместе и закончим.
- Володя, я всегда рад, когда ты приходишь, да еще с такими уважаемыми людьми… - улыбнувшись, узбек развел широко руки в сторону Юрки и Гармоники. - Но пойми меня правильно, не надо приваживать сюда Валентина. Вы оставайтесь, оставайтесь, но… он же сейчас вернется, а время обеденное, будет полный зал.
- А то ведь его работа, - сказал Володя и повел головой на противоположную стену.
Узбек, Юрка и Гармоника поглядели все разом в то направление. А семья отдыхающих уже встревожилась, не понимая, чем же привлекают они к себе внимание этих незнакомых, не совсем трезвых людей, но, догадавшись, что те смотрят поверх их стола, и тоже подняв свои лица, зашептались и успокоились, лишь ниже склонившись над тарелками.
На рыжей каменной стене, утыканной тут и сям горшочками с плетущимися искусственными цветами, в простую, без орнаментов и изысков, рамку был помещен кусочек далекой жизни: на переднем плане яркие языки огня облепили большой черный казан, и скуластая девчушка с раскосыми глазами в пестром азиатском наряде помешивала в нем деревянной палкой, а к концу палки отчего-то был пририсован зеленый листик; крытая белыми шкурами юрта, по воле художника не поместившись, заглядывала на полотно одним косым боком; а вдали, на фоне вечернего желтого неба по серой тенистой степи приближались всадники; лиц и других характерных деталей не разглядеть, и только крупно была выписана широкая грудь первой лошади, и в этом угадывалось возвращение домой, к родному очагу.
- Надо же, никогда не замечал, - прошептал Гармоника с удивлением. - Огонь словно живой.
- Ты б ее на улицу, над дверью… - посоветовал Юрка, рассмеявшись. - Реклама вкусной и натуральной пищи. А мясо в твоем плове из чего?
- Он же тебе ее за бутылку намалевал, - сказал Володя серьезно, выпуклым глазом уставившись в лицо узбека. - А тут одной краски ушло, наверно, на ящик водки… Продай ее мне.
- Не могу, - вежливо отказал узбек и выпрямился. - Память о родине.
- Я не обижу.
- Хе, мне водка не нужна.
- Деньгами.
- Столько, сколько она стоит?
- А ты сколько хочешь?
- А-а-а, твоя цена? - узбеком уже овладевал азарт, но тут он, по-хозяйски привычно блуждая глазами по залу, вдруг встрепенулся. - Ну, вот…
Появился Валентин с двумя бутылками водки. Володя ему махнул высоко поднятой рукой, чтобы он оставался стоять в дверях, и сам, взяв дипломат, с которым ходил в баню, направился к нему. Юрка и Гармоника, прихватив тоже свои пленочные банные пакеты, встали следом из-за стола.
- Чего ему неймется? - возмутился Юрка, тыкая торопливо вилкой в тарелку. - Дался ему этот Краб! Ну, куда теперь? Под забор? А тут еще мясо осталось…
- А кто он вообще такой? - спросил Гармоника Юрку, которого знал немного лучше, чем Володю.
- О, большой человек! - причмокнул Юрка, проглатывая мясо, и опять нервно хохотнул. - При деньгах, а дурак. Это я ему сказал, что ты собирал какие-то монетки, а он меня за это поит. Мы его сейчас еще раскрутим по полной программе…
- А как же картина? - прошептал узбек с досадою.
Ему никто не ответил. Гармонике домой идти не хотелось, пить не было желания, а побродить просто так за компанию по городу, послушать, о чем говорят и чем живут люди, - для выходного ясного дня это ли не удовольствие? Во всяком случае, лучше, чем валяться на диване и пучить зеньки в телевизор… Юрка отбросил вилку, порылся в своем пакете и, вынув из него пленочный же кулек, опрокинул в него из тарелки остатки плова, собрал огрызки хлеба и побежал к выходу. Хозяин кафе, щурясь близоруко за большими очками, с минуту смотрел в опустевший дверной проем: ничего не понимаю - выражало обиженное его лицо.
Он посеменил к обедавшей семье.
- Извините… - пробормотал, поглядывая искоса все еще на открытую дверь, словно чего-то опасаясь. - Приятного аппетита. Может быть, желаете еще что-нибудь заказать? Кроме комплексных обедов, у нас есть и другой замечательный выбор…
Землю обволакивало послеполуденное июльское пекло. Под солнцем плавилось всё: асфальт, смешивавший свои мазутные и бензиновые вонючие слюни с ароматами продуктового рынка и чебуречных; мороженое в руках детишек, растекавшееся по пальцам и голым животам; полуобнаженные, блестевшие потной влагой коричневые тела разморенных отдыхающих, бредущих вяло на послеобеденную спячку… Володя открыл дипломат и, сунув в него полную бутылку водки, вращал недовольно своими стальными глазами и торопил Валентина, а тот, придя уже из дрожащего похмельного состояния в более уравновешенное, запрокинул голову и присосался накрепко к другой бутылке, словно не было у него мочи от нее оторваться .
- Ну, ты уже вообще… - шипел Володя сквозь зубы, спиной повернувшись стыдливо ко всему открытому городу, а лицом к глухой стене кафе. - Люди кругом. Связался я с тобой на свою голову. Десять минут потерпеть не можешь? Довольно!
- А куда пойдем? - спросил Валентин, отдавая полупустую бутылку.
- К тебе. Куда еще? Ты же говорил, что у тебя новое что-то есть.
- А, в мастерскую… А я подумал, ко мне домой. Так я уже два месяца дома не живу.
- Опять жена заставляет гусей пасти? Ему уже под шестьдесят, а он так и не определится, кто он, художник или пастух…
У Валентина был свой ключ от черного входа в Дом культуры.
Когда Валентин содрал с окна черное тряпье, то комната, которую он называл мастерской, стала при ворвавшемся дневном свете похожей на чулан, загроможденный самой нелепой утварью. Володя, видимо, бывал здесь и раньше, поэтому не удивлялся ни обстановке, ни запахам красок, пыли и еще чему-то тяжелому, гнетущему. А Гармоника тут же, переступая через груды рваных ботинок и сапог, какие-то разбитые ящики, доски и высокие запыленные стопы материи и перевязанных бечевкой книг, стал пробираться к стене напротив окна с восклицанием: «Вот это да!» Центральное место занимал герб Советского Союза, выполненный чеканкой на алюминиевом листе, а вокруг него чего только не было: портреты узнаваемых Ленина и Брежнева и каких-то незнакомых бородатых и очкастых то ли ученых, то ли писателей, выброшенных на свалку истории; флаг какой-то комсомольской организации, а под ним пионерский барабан без палочек и почетные грамоты; пролегал косо длинный лоскуток красной бархатки, с нацепленными на него до самого низу значками советских времен…
- Валентин, - окликнул Гармоника. - На черта тебе все это надо?
- Сам не знаю, - отозвался тот с живостью. - Повесил герб, а все остальное люди натащили. Да и из библиотеки списанный фонд сюда выносят. Знаешь как… вещь не нужная, а выбросить жалко, вот и несут.
- А у меня где-то валяется пионерский горн, правда, помятый. Когда учился, раскопал в школьном храме, домой взял, тоже не знаю, для чего.
- Приноси, - сказал Валентин равнодушно. - Иди сюда.
- Да не хочу я.
Они разливали водку по пластиковым стаканам, сидя на диване, Юрка и Валентин. Володя тоже пить отказался, но стоял рядом и рассматривал картины, висевшие над их головами. Подошел Гармоника и, увидев на столе электроплитку и чайник, поинтересовался, исправны ли эти агрегаты, и Валентин тут же с охотою сунул электрическую вилку в розетку, а из тумбочки стола достал коробок с пакетиками чая.
- Хреновина все это, - говорил Володя, прищурив глаз над дрожащей щекой. - Ничего у тебя нет нового. Даже хуже. Полный регресс. Что это, фэнтэзи? Морской конек, да еще с крыльями, летит по ночному небу. Вроде чёрта из «Вечеров на хуторе…» - прямо луну сейчас сграбастает. Коньков в море не осталось, так ты решил их на небо поселить? А пейзажи… Шторм, эскадра под парусами; а эти обрывы и скала какая-то не в тему…
- По-моему, красиво, - сказал Гармоника. - Место знакомое…
- Так это же наш берег! - крикнул Юрка, привстав с дивана и задирая голову. - Скала, точно, наша. Я с нее нырял.
- Ушаков ведет флотилию на Синоп, - сказал Валентин хмуро. - Шторм и скалы ничто по сравнению с тем, что ожидает моряков впереди.
- Бред, - сказал Володя с некоторой даже злостью. - В Синопе Нахимов турок разбил; ты уже до того допился, что путаешь личности адмиралов и время, когда они жили… И что их ждало? Победа! Наши там ни одного корабля не потеряли.
- Пусть Нахимов, - согласился Валентин покорно.
- И цвет воды совсем не наш, - наседал Володя, словно ему было приятно распекать и принижать работы Краба. - Не Черное это море, ближе к Средиземному… А ты его видел? Ты же дальше Малой Гавани носа никуда не казал. А это из каких фантазий тебе явилось? Разрушенная церквушка, ветхие домишки, стадо на пруду… да и коровы у тебя какие-то упитанные! А эта картина вообще не из мира сего: копны соломы на поле, стожки сена на луге. Ты когда последний раз смотрел на жизнь трезвыми глазами? То у тебя недоумное фэнтези, то слезливая патриархальность… Теряешь ты себя, Краб. Бросаться в крайности - это поражение.
Валентин откупорил вторую бутылку, налил полный стакан и медленно выпил. Попытался было встать, но сил в ногах не хватило, и, словно от толчка в грудь, он откинулся безвольно на спинку дивана и закрыл глаза. Юрка нахально сунул ему в беззвучно шевелящиеся губы сигарету, щелкнул зажигалкой, сам тоже выпил, съел кусочек мяса из плова и закурил, выворачивая вбок голову на картины. Оба были совершенно пьяны. А из носа чайника уже выбивал клубящийся пар, и Гармоника бросил в большую фаянсовую кружку два пакетика и залил кипятком. Его не смущало, что внутри кружка была черной от несмываемого чайного налета, и что из сладкого ему предложили расплюснутую карамельку, облепленную рыжими муравьями.
- Почему? - возразил он. - Меня как-то достали двое, здоровые, крепче меня. Ну, я и пошел на крайность. Первый начал. Морду, конечно, мне набили. Крепко набили. Вроде бы, я потерпел поражение. Но после того меня стали обходить: узнали, что у меня тоже кулаки работают. Так что вроде бы я и победил.
- Еще один знаток… - Володя уставился на Гармонику насмешливым выпуклым глазом. - Не путай хрен с пальцем. Я не о том говорю. Я много разъезжаю, много вижу, а Краб сидит в этой норе, живет фантазиями. Ты видел «Апофеоз войны», «Гибель Помпеи» или на ту же тему «Последний день Помпеи»? Вот такие темы надо развивать в наше время, а не оставлять их для тех художников, которые придут лет через двести. Да ты и авторов не знаешь… Ты кто? Строитель, шабашник… А Краб художник, он в живописи реалист; и уж если искать реальную истину, так в настоящем, а не рыться в старом барахле. Написал бы он красивую церковь, восстановленную, с золотыми куполами, рядом поповскую толстобрюхую иномарку, а вокруг - богатые, роскошные особняки… как бы единение власти, капитала и церкви. Попрошаек убогих посадил бы на паперти… народ. Вместо полноводного пруда и коров, которых можно по пальцам пересчитать по всей стране, показал бы высыхающую лужицу в балке, заросшей камышом и с растрескавшейся вокруг землей, а из трещин гады выползают… А стожки сена и эти копны соломы… Выйди в поле: что увидишь? Солому сейчас жгут; кому она нужна, если нет скотины, и дома из самана уже не строят (из бетона, шлакоблока - ты, Гармоника, лучше меня знаешь), и поля изображать надо черными: пожарище есть пожарище. И сена нет давно в стожках… Вот это и есть реалии нашей жизни: мы идем спиной вперед, глядим назад и недоумеваем, почему у нас на затылке до сих пор не выросли глаза.
- Ты рассуждаешь как навозный червяк! - заорал вдруг Валентин и закашлялся, подавившись табачным дымом. Сигарета выпала из его рта. - А я оптимист! Я верю…
- О-о-о, таракан в своей норе зашуршал, - рассмеялся Володя снисходительно. - Я уж думал, ты заснул. Сгоришь когда-нибудь с сигаретой на этом диване. Или сосед тебя спалит, вон уже похрапывает.
Юрка, быстро охмелевший, действительно сопел в нос, склонившись боком на грязную подушку.
- Я тебе не таракан… - сказал Валентин уже спокойнее, все еще покашливая, и свой окурок и Юркин дымящийся окурок, вынув из его пальцев, ткнул в пустую консервную банку. - Я Краб. Краб я.
- Ну, да… Ну, я так понял, Краб, ты передумал.
- То есть как… ничего не передумал.
- А что, за полгода у тебя лишь эти три вещи?
- Одна еще не законченная.
- Обленился ты. Ладно, возьму я все эти три.
- Сколько?
- Ты знаешь мои расценки.
- Володя… - прошептал Валентин взволнованно и засуетился, оглянулся снова на Юрку, втаскивающего с сонливой неспешностью свои ноги на диван, налил сам себе немного водки и выпил. Лицо его сделалось совсем беспомощным, а глаза заслезились. - Володя…
- Ну, что, Володя! - сказал Володя. - Мы с тобой как договаривались?
- Так то давно было… А сейчас время: инфляция, финансовые кризисы, цены растут…
- Ты что, кризиса боишься? Он же мимо тебя пройдет. На твоем горле не отразится.
- Дело не в моем горле, а в цене на мои работы...
Тут Валентин поднял плечи, так что они поглотили его полголовы с ушами, потом и сам, приподымая свою грозную головогрудую фигуру, привстал с дивана, вылез неровно, пошатываясь, из-за стола и вдруг рухнул на колени перед Володей и обхватил руками его ноги. Стоявший рядом Гармоника, только что пригубивший горячий чай, от неожиданности отпрянул со вскриком «Вот черт!» - на пальцы ему плеснулся из кружки кипяток. Ему почудилось, что назревает потасовка. Коренастый, крепкий Валентин, казалось, вмиг мог переломить, как спички, худые ноги высокого Володи. А Володя, пошатнувшись, застыл в нерешительности, и только его вздрогнувшая левая щека вдруг поползла снизу на глаз, другой же его глаз выпучился недоуменно на плешь среди спутанных грязных волос на темени Краба.
- Э, э! - сказал Гармоника. - Вы тут чего?
Но Валентин повел себя иначе.
- Владимир Михайлович… - зашептал он торопливо, проглатывая слоги и шмыгая носом, как простуженный, и прижимаясь теснее щекой к чужим коленям. - Владимир Михайлович… Это же совсем ничего, копейки... Нельзя же так, ну надбавь… Я знаю, мои картины дороже, во много раз дороже… Я одному художнику московскому показывал… был месяц назад у нас в Малой Гавани, с экскурсией из Анапы, так я затащил его сюда, и он говорит, что…
- Да что ты врешь! - перебил Володя, придя в себя и взбрыкивая ногами. - Какой художник?
- Владимир Михайлович, ты же платишь копейки…
- Ну и продал бы тому художнику, раз он такой щедрый…
- Мои картины стоят тысячи!
- Ищи такого дурака.
- И найду…
- Как же!
- Михалыч, ну перестань меня грабить?
- Это я-то? - вылупил и без того большие глаза Володя и, высвобождаясь от ослабевших рук Валентина, задергал нетерпеливо ногами и попятился назад. - Эх, ты! Да ты бы давно издох без меня! Тебя сколько раз из ДК выгоняли за твои пьянки и сальные шуточки с афишами, и кто всё улаживал? А что ты тут имеешь из бюджета? Гуашь да мочало, что бабы стены дома белят. А откуда у тебя для картин масляные краски, акварели, холсты, кисти? А мольберт? Как ты просил, чтобы я тебе привез именно такой, а не другой…
- Я же с тобой расплатился.
- А нервов мне это сколько стоило? А времени?
- Ты сам говорил, мы в расчете.
- Ладно, дело прошлое…
Наступила неловкая тишина, и с минуту все молчали.
- Ну, так что? - сказал Володя.
- Бери, - выдохнул Валентин, согнувшись и ткнув лицо в свои ладони.
Володя обошел Валентина, похлопывая его по плечу с успокоительными словами: «Ладно, вставай, вставай, чего уж ты прямо, как артист. Знаю я тебя, мастака комедии ломать… Не знал бы, так обиделся. Ты мне словно в душу плюнул этим своим ползаньем на коленях»; он влез на диван, где посапывал уже вовсю отключившийся Юрка, и принялся снимать картины. Зажав их под мышкой, осторожно спустился.
Валентин уже стоял на широко расставленных ногах, откинув назад голову с каким-то вызывающим видом.
- Дай аванс, - попросил он спокойно и твердо, словно не было недавней унизительной слезной сцены.
- Я что, хожу в баню с деньгами? Зайдешь ко мне, ну… дня через три, в среду, как отклыгаешь, - сказал Володя наставительно. - И чтоб деньги своей жене отдал. Может, помиритесь, домой пустит. А будешь пьяный или с похмелья, то лучше не приходи. А то получается, вроде бы я тебе помогаю, а с другой стороны спаиваю… - И обращаясь к Гармонике, кивнул на Краба. - Уже под шестьдесят, а я о нем, как о маленьком, заботиться должен…
- Врешь! - произнес Валентин уже требовательно.
- На, смотри… - Володя потряс открытым кошельком, и на стол полетела коричневая бумажка в сто рублей. - Вот, все… На две «паленки» хватит, а лучше поесть себе возьми. Не жрешь ведь ни черта. Но через три дня - смотри мне!
И пошел к двери, с дипломатом в одной руке и картинами под мышкой в другой.
- Стой, - окликнул его Валентин. Подковылял бочком и вцепился руками, как клешнями, в рамку большой картины. - Оставь пока «Эскадру». Одну деталь добавлю. Ты ж сказал, до среды, значит, до среды.
- Чего ты? - опешил Володя, но согласился и отжал от картин чуток локоть. - Ладно, до среды.
Гармоника собрался было тоже уходить, но Валентин его не отпускал. Картину он положил на верстак, на котором среди древесных стружек и опилок валялись в беспорядке стамески, рубанки, куски мела, профильные рейки, огрызки наждачной бумаги… По одну сторону от верстака стояла тренога, крытая серой тряпкой, - мольберт художника, как догадался Гармоника; а по другую - киноафиши, прислоненные стопкой к стене, загрунтованные, без изображений. Юрку будить Валентин не стал, а молча налил полстакана водки и проглотил. Гармоника удивлялся тому, как Валентин, не закусывая, пил: быстро пьянел и тут же, через некоторое малое время, трезвел, словно была в бутылке обыкновенная вода, а ему доставляло удовольствие изображать пьяного. Пьяным он падал на колени и терся с унижением своей щекой о ноги Володи; но с какой рассудительной трезвостью, спустя уже несколько минут, требовал аванс и возврат картины…
- А я тебя знаю. Ты Гармоника, а зовут Васька, а фамилия… Крайний? Вот видишь… Ты еще пацаном на аккордеоне играл, на концертах, тут в ДК.
- Когда это было? - отчего-то скривился Гармоника.
- Так ты что? - Валентин все еще вращал в руке опорожненный стакан. - Давай? Я же знаю, ты бухарик еще тот. Даже твое любимое изречение знаю: «заглянуть в амфору». Ну, как? Деньги есть - еще возьмем. Или снова чаю?
- Не хочется, - отказался Гармоника, передернув снова скулой. - Ни того, ни другого.
- Я всех знаю в Малой Гавани. Всех! Даже этого молодого алкаша, Юрку, что дрыхнет вот на моем диване. Нервный он какой-то, такие быстро пьянеют… Весь город проходит перед моими глазами в этом ДК. И вся моя жизнь прошла здесь. Люблю я этот Дом культуры.
- А я не люблю.
- Что так?
- Когда был им нужен - приглашали, а так - всегда гнали…
- По пьяни, что ли?
- Какой там! - Гармоника хмыкнул и принялся рассказывать с некоторой легкостью, как вспоминают о чем-то давнем и забавном. - Пацаном еще был… Ходил в музыкалку, пока батя мой был живой, а в ДК нас посылали выступать на все праздники. Батя помер, денег не стало, и музыкалка моя накрылась. Стал захаживать в ДК на концерты, как зритель (я это дело любил, всякие там представления), а меня не пускают… Говорят, по пригласительным. Как ни приду - всегда по пригласительным. А я-то с характером… Мне, пацану, взрослые дяденьки руки заламывают, выталкивают на улицу, ментов зовут, а я ору во всю глотку: места же свободные есть! дайте посмотреть! могу в двери постоять! Какой там - в шею! А потом я как-то и в библиотеку зашел, она же тут на втором этаже, и разорвал со злости свой абонемент, чтоб вообще не показываться в этом ДК. Библиотекарша стыдить начала… А ведь это же унизительно: днем тебе все улыбаются, мол, какой мальчик прилежный, много читает, вовремя книги возвращает, листы не загибает; а вечером тебе руки выкручивают… Даже на выборы сейчас не хожу, если меня приписывают к ДК. Это, наверно, лет за пятнадцать я сюда первый раз попал, к тебе, и то с черного хода.
- Ну, да... Унижение это такая штука, что вроде бы стыдно должно быть тому, кто унижает, а выходит наоборот… Ты оболган, обобран, растоптан, а тебя еще стыдят, и ты стыдишься уже тому, что живешь на свете и не хочешь никуда ходить, никого видеть … А ты женат?
- В разводе, жена отсюда далеко… Слушай, Валентин, а Володя, кто он такой?
- Володя - это никто, - сказал Валентин и, содрогаясь всем своим головогрудым телом, залился сиплым издевательским смешком. - Либерал… Конечно, он прав: да, я разбазарил свою жизнь… А что поделать, если натура у меня такая разносторонняя, увлекающаяся. Но он же этим и пользуется, всю мою жизнь и растаскивает по кусочкам. Монеты, холодное оружие. Статуэтки терракотовые. Иконки бронзовые. Какие коллекции у меня были! Последние лет пятнадцать он к картинам моим присосался…
- И у меня в кабаке про монеты спрашивал.
- Вот-вот. Будет у тебя что - предложи ему, он купит.
- Так он коллекционер, что ли?
- Говорю тебе, он никто! У него даже образования нет, какое-то там незаконченное… Был кем-то при экологах, потом еще в какой-то конторе с хитрым названием. Теперь, вроде бы, при власти околачивается: то ли по связям с общественностью, то ли по работе с молодежью… Этих должностей развелось, что на улице собак бродячих. А по жизни он - посредник. Но из тех, что купи-продай. Сказал, до среды, значит, в четверг махнет в Краснодар или Москву. Поднакопил уже товара… Ты вот что. Возьми эту себе... - Валентин поднял с верстака свою картину и подал ее Гармонике. - Я видел, она тебе понравилась.
- Так это же деньги, - растерялся Гармоника, но машинально протянул руки. - Дорого?
- Не знаю, да лучше и не знать. Главное, красиво. Красиво?
- Красиво. А этот твой либерал?
- Наплюй, - сказал Валентин и снова удивил Гармонику трезвым ясным взглядом. - Я же тебе ее дарю, а не продаю, поэтому отказываться неприлично. У нас в городе остались всего две мои работы. Одна у узбека в кафе, но работа слабая, а он ее все равно никому не продаст; другая у моей сестры, во дворе в сортире висит. А бог любит троицу. Может, я завтра скопытнусь. Кто и за что меня еще тут вспомнит? Ну, будут с год помнить мои пьянки, да дешевые шутки… А после года?
- А почему картина в сортире?
- Потому что зять так распорядился. У него свой магазин, возле базара, торгует сантехникой и стиральным порошком. Богатый. В смысле, при деньгах. Дом свой большой. Ты не замечал, чем богаче человек, тем он тупее? А если он еще и торгаш - вообще колода дубовая. И Володька, этот либерал, думаешь, понимает в нумизматике или, там, в искусстве? Хренушки… Надыбал место, где есть спрос на мои работы, на мою руку, вот и обкручивает меня, а вид делает, будто мне помогает, да частенько наливает как в одолжение… Думаешь, я этого не вижу? Вижу! Всем нутром знаю! И зять мой если мне наливает, то как будто тоже в одолжение. Подкармливает, а потом раз и за глотку - иди к нему огород осенью копать, канализацию чистить… А для него, что унитаз, что картина - одно и то же. Но унитаз нужен для дела, блестит - ему место в доме, а у картины рамка обычная, без орнамента, - значит, ей места в доме нет. Ну, если богатый, так закажи рамку из дорогого багета, ведь и картина не из средненьких. Так нет же: денег жалко. К тому же это моя работа. А я кто? Для него - забулдыга… Разве можно подарок забулдыги, пусть даже родича, держать в доме? Во двор её, в сортир, в гараж… А скажи ему, что за картину дадут хорошие деньги, так побежит к Володьке продавать, а на деньги накупит еще унитазов… Для него верх красоты - это глянцевый календарик на стене с котятами или полуголой моделью.
- А сортир тот из кирпича? - произнес Гармоника медленно, словно припоминая. - Из белого, силикатного…
- А он, думаешь, будет ходить в деревянный?
- Ну, так это я строил. Лет семь назад. Уже закончил внутри кафелем облицовывать, так мужик, этот зять твой, притащил картину, говорит: гвоздь вбить еще надо, чтоб повесить. Красивая картина, но не из наших степных мест: лес какой-то дикий, деревья корявые, зеленое озеро в ряске, как болото, кажется, еще две утки летят…
- Что, и вправду запомнил? Надо же, глаз у тебя... То я гостил у друга на Смоленщине, давно. Пошли на охоту, я там эскиз набросал, а уж дома картина получилась… Мы вместе художественное училище заканчивали; друг, правда, потом в академию поступил, а я… женился. Да… Вот есть женщины, которые могут поднять человека, возвеличить его талант, а есть, которые будут подминать его под себя, заставлять его всю жизнь пасти гусей. Только в молодости в бабах этого мракобесия не разглядеть; слепа любовь… А зять заплатил, все до копейки?
- Заплатил. Но когда договаривались, то цену сразу на четверть урезал.
- Все они такие: торгаши, посредники…
- Валентин, а чего ты сам не продаешь?
- Что?! Я? - вскрикнул Валентин с вполне искренним недовольством. - Да я не могу в магазине купить пачку сигарет, чтоб меня не обдурили, а тут самому продавать. Это мне надо свое сознание переделать, чтоб уметь дурить других! Да и кому мои работы тут вообще нужны.
- Тебе надо наладить связи без посредников. Я одной бабе из Питера дачу строил, так она весь материал в интернете искала. Надо ей кирпич какой-нибудь фигурный или плитка особенная для ванной комнаты, но чтоб дешевле, так она нырь в компьютер и пошла шарить по магазинам Краснодара или Новороссийска. Выбрала, что надо, чтоб потом не блуждать по городу, - и мы с ней вперед за товаром. Есть же, наверно, какие-то магазины, где картины напрямую продают…
- Да ты умненький, я погляжу. А у тебя есть компьютер?
- А мне-то для чего?
- Нет; то-то же… Был бы тот компьютер, когда мне было лет тридцать. А сейчас… Не напишу я уже больше ничего, наверно. Руки дрожат, глаза слезятся, да и чувства угасают. А в искусстве без чувств никак…
Валентин пролез за стол, согнувшись и упираясь в него ладонями, и с неуклюжестью повалился на диван, боком придавив спящего Юрку, но тот не отозвался, и, взяв бутылку, высосал ее прямо из горлышка. Потом прилег рядом с Юркой, вытянувшись и опустив на свою грудь руки крестом.
- Ладно, ты иди, иди. Раз водки не хочешь, то иди, - пробормотал художник и закрыл глаза; он снова казался уже абсолютно пьяным и слабым. - Я думал, ты за добавкой сбегаешь, а то у меня ноги отказывают… Юрку послать, так он, змей, знаю, может не вернуться. «Эскадру» не забудь… А мы тут подремлем чуток, потом что-нибудь еще сообразим. А Володька, - конечно, мне он помогает, чуть что и своей сестре за меня слово замолвит, она же у него директор этого ДК, спасибо и на том ему, но, в сущности… ему плевать на человека, если в том человеке для него нет выгоды. В сущности, он - никто, так… дырка от бублика. Вот у тебя есть вкус, талант видеть и слышать, а ты в музыкалке не доучился, из ДК выгоняли, а теперь стал взрослым и - что? - сортиры кафелем обкладываешь. Бабским делом занимаешься…
- Почему это бабским? - огрызнулся Гармоника.
- Да я это так… - продолжал шептать художник монотонно, не шевелясь и не открывая глаз. - Раньше штукатурами-плиточниками только бабы работали. Я о другом… Вот кем ты бы мог стать? Может, известным или просто хорошим музыкантом. Как какой-нибудь Дранга. А я… кто я? Та дырка от бублика перепродает мои картины, а может, даже подпись мою на холстах затирает, а чью-то пририсовывает… Меня, может, вообще в мире не существует… Представляешь, Гармоника, нас нет, а есть и живут нормальной жизнью в этом огромном мире лишь все эти самодовольные торгаши, посредники, чиновники… Разъезжают по заграницам (ишь ты, Средиземное море он видел!), нормально питаются, одеваются, имеют добротные дома, пьют хорошую водку… Думаешь, я им завидую? Хренушки! Просто на душе больно, что мы для них как та текучая, безликая нефть или газ, природное ископаемое, которое стоит только найти, заполучить, да с выгодой для себя продавать. В какое время мы живем? Мрак…
Гармоника вытянул в руках перед собой «Эскадру», но вблизи масляные краски выдавали лишь грубые росчерки кисти, и изображение до боли резало глаза. «Так и в жизни устроено, - подумалось ему. - Рядом с тобой боль и грязь, а отойдешь на расстояние, оглянешься - и, вроде бы, ничего, тускнеет все безобразное, а является впереди перед тобою цельный образ прекрасного». Гармоника хотел было окликнуть Валентина, чтобы не согласиться с ним и поделиться своим сравнением, но взгляд его упал на спящего пьяного Юрку, завтрашнего своего бестолкового напарника, и Гармоника отчего-то засомневался в своих мыслях и промолчал; а уставший от слов и водки Валентин, с впалым беззубым ртом и бледно-утонченным лицом, как у покойника, уже успокоенно и ровно дышал во сне.
Тамань
“Наша улица” №169 (12) декабрь
2013
