Григорий Блехман “Творческий прочерк”

Григорий Исаакович Блехман родился 11 августа 1945 года. Окончил Московский Технологический институт пищевой промышленности по специальности синтез белка и витаминов, потом аспирантуру Института биохимии им. А.Н.Баха АН СССР и 25 лет работал в Академии наук по специальности физиология и биохимия, защитив последовательно кандидатскую, а затем, докторскую диссертации. 

Григорий Блехман 

ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЧЕРК

рассказ

«…Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба».

Б.Пастернак

В его большом литературном будущем были уверены все, потому что с детства он проявил себя в этой области ярко. Сначала стал сочинять стихи, потом писать прозу, первые пробы которой шли в виде заметок в школьную стенгазету. Всё это встречалось на «ура», поскольку было с юмором, достаточной для его возраста степенью глубины и лёгкостью пера.
И ещё - все знали, что он непременно выступит на любом школьном вечере, напишет заметку по любому поводу, а также, если собиралась компания, и его туда звали - а это было почти всегда, - прочтёт стихотворение, сочинённое именно к этому событию - будь то чей-либо день рождения, или что-то другое. И даже, если собирались просто так - без повода, тоже читал с видимым удовольствием. Причём, когда, иной раз, его не успевали об этом попросить, смело брал инициативу в свои руки и объявлял собственный сольный номер.
Читал он громко, с выражением, вдохновенно вскидывая левую руку и её указательный палец вверх, напоминая этой позой стремительно набирающего популярность молодого Евгения Евтушенко. Так же, как и Евтушенко, он был обласкан вниманием и уже с юных лет привык к тому, что слово «поэт» произносится в школе именно по его адресу.
В школе, наверное, класса с пятого-шестого, его знали все. Именно в силу того, о чём шла речь. Знали, как «Алик» и знали, как «поэт». Среди учащихся даже ходила перефразированная знаменитая строчка: «Мы говорим - «Алик», подразумеваем - «поэт». И наоборот.
Его нередко можно было встретить на литературных вечерах в Политехническом, где выступали гремевшие в ту пору уже на всю страну Е.Евтушенко, А.Вознесенский, Б.Ахмадулина, Р.Рождественский, Б.Окуджава…, именуемые ныне «шестидесятниками». И после каждого из таких вечеров он обязательно сочинял что-нибудь, очень похожее на стихотворение одного из них. И его школьным товарищам тогда казалось, что это, как говорит нынешняя молодежь, - «круто».
А когда в журнале «Юность» стали выходить повести В.Аксёнова - «Коллеги», «Звёздный билет», «Апельсины из Марокко», Алик зачитывал их до такой степени, что, казалось, знал наизусть. Благо, его блестящая память позволяла.
Он так увлекся Аксёновым, что в какой-то момент, уже окончив школу, написал повесть, очень напоминающую «Коллеги». И отнёс её в тот же журнал «Юность».
Но, к его глубокому удивлению, повесть не взяли. В устной рецензии, о которой он рассказал приятелям, среди очень хороших слов о языке и чувстве стиля, был совет - глубже узнавать жизнь и стараться писать о собственных наблюдениях.
Переживал он недолго, потому что уже заканчивал другую повесть, очень напоминающую «Звёздный билет». С той лишь разницей, что события, происходящие с героями, Алик перенес из Прибалтики в Ленинград, а в финале этой истории, когда героиня вернулась, она стала работать не засольщицей рыбы, а официанткой в столовой порта.
Но и эту повесть не взяли. Причём, не только в «Юность», но и другие литературные журналы, куда Алик её предлагал. И мотивы отказов были на редкость единодушны - примерно такие же, как и на предыдущую его работу.
Зато газета «Комсомольская правда» опубликовала его стихотворение, посвященное очередной годовщине полета Ю.Гагарина в космос. Правда, это была не первая публикация Алика. Ещё, когда он учился в средних классах, несколько его стихотворений, посвященных различным советским праздникам, появились в «Пионерской правде». Поэтому публикацию в «Комсомолке» он воспринял спокойно. Как должное.
Теперь его интересовал уже другой этап. Ему хотелось видеть свое имя в литературных журналах. И он сделал довольно большую подборку стихотворений, которые, как перед этим и вторую повесть, развёз в несколько редакций.
Но и здесь - будто заколдованный круг. Ни один из журналов ничего не взял, хотя мастерство стихосложения везде отметили. Но что ещё они от него хотели, так и не сумел понять. Запомнил лишь, что хотелось бы «самобытности», «узнаваемости». Ещё что-то в этом роде.
- Бред, да и только - думал он. Ведь отметили же кроме мастерства и правду жизни. И причём здесь «общие слова». А какие же они ещё могут быть? Они у всех «общие». Не выдумывать же новые.

***
И решил Алик, что везде блат. И, если у тебя в этой - литературной - среде нет влиятельного знакомства, публикаций в журналах не будет. Они могут появиться - и обязательно появятся - когда он получит поддержку от кого-нибудь из преподавателей Литературного института, среди которых немало маститых поэтов и писателей. Уж они-то, наверняка, его сразу заметят и поддержат.
О том, что он поступит именно в этот Институт, сомнений ни у него, ни у кого-либо, кто его знал, не было. Но, когда в конкурсную комиссию Алик представил публикации своих стихов в газетах и рукописи тех двух повестей, о которых уже шла речь, получил совет - не торопиться в этот ВУЗ, а «окунуться в гущу жизни», чтобы узнать её поглубже. Ему сказали, что именно это даст возможность реализовать несомненные задатки его литературного дарования. И ещё получил он совет, который озадачил - не стараться кому-то понравиться, а быть самим собой.
Не понимал он, что от него хотят. - Разве Аксёнов, или Евтушенко не нравятся? А ведь у него написано не хуже. Столько людей ему об этом говорят. И при чём тут - «самим собой»? Есть же ориентиры, которые востребованы.
Нет, здесь что-то не то.
И пришел он к выводу, что блат, очевидно, нужен везде. Кроме того, когда узнал, что Евтушенко бросил учебу в Институте со словами, что, если есть талант, то он всё равно пробьет себе дорогу в литературе, совсем успокоился.
К определению «талант» применительно к себе он уже привык. К тому же по окончании школы учительница по литературе устроила своему любимому ученику творческий вечер, и аплодисменты пришедших на него школьников, а также его родных и друзей до сих пор звучали в его ушах.
И ещё он знал, что многие из видных поэтов и писателей, включая любимого им в ту пору Аксёнова, имели совсем другое - не литературное - образование. А у некоторых и вовсе никаких дипломов не было.

***
«Окунуться же в гущу жизни» он решил в Инженерно-Строительном институте, сдав все вступительные экзамены на «отлично». То, что сдал на «отлично» никого не удивило. У него и в школе других оценок не было ни по одному предмету. Обладая отменной памятью, учился он не то, чтобы легко, скорее усердно, с детства приучив себя всё выполнять «на пятерку». Пожалуй, это было его жизненным кредо. Что-то вроде - человек без слабых мест.
И, если некоторые его товарищи нередко позволяли себе «балбесничать» на уроках, прогуливать предметы, которые им не нравились, или учителя по этим дисциплинам чем-то не устраивали, то Алик в подобных действиях ни разу отмечен не был. Такие вольности ему просто были ни к чему, поскольку все учителя и все предметы одинаково нравились. И все преподаватели его одинаково хвалили, ставя в пример не только одноклассникам, но и остальным ученикам. Ну, может быть, чуть больше похвалы по известным уже причинам исходило от учителей литературы.
Поэтому никого не и удивил результат его вступительных экзаменов. Удивило другое - почему не в гуманитарный. И, когда кто-то поинтересовался, он объяснил, что здесь очень сильна команда КВН, и ему будет интересно писать злободневные тексты для участников.
Надо сказать, что, хотя в ту пору - в шестидесятые - импровизации при выступлении команд КВН было значительно больше, чем теперь, тексты всё же требовались.
Кроме того, популярность трансляции этих игр была в те годы сопоставима с популярностью трансляции победоносных для нашей страны матчей хоккейной сборной СССР.
И Алик, привыкший ко всеобщему вниманию и с видимым удовольствием пишущий в рифму на любую тему, занялся теперь тем, что называлось - «утром в газете, вечером в куплете».
Его наперебой стали звать в разные компании, где он, как и в школьные годы был в центре внимания, читая свои стихи, сочинённые к тому событию, отмечать которое там предстояло. А, если какого-то конкретного повода, чтобы собраться не было, и застолье образовывалось стихийно, блистал и там рифмованным остроумием, подмечая любую забавную деталь в происходящем.
Его шутки и каламбуры для КВН имели всесоюзный успех. Их постоянно и охотно публиковала институтская многотиражка. Его имя не сходило с уст студентов и преподавателей, поэтому довольно скоро и в Институте он стал таким же популярным, как и накануне в школе.
Кроме того, как и в школе, по всем предметам получал «отлично». И уже в конце третьего курса с разных кафедр ему стали поступать приглашения выполнять курсовую работу и специализироваться именно в той области, куда звали. В общем, жизнь была разнообразной, насыщенной и очень для него приятной.

***
Но Алик нисколько не забыл, о чём мечтал, читая литературные журналы и мысленно перенося свое имя на их страницы в качестве одного из авторов. Он сделал подборку стихотворений, которые имели особо шумный успех после публикаций в институтской многотиражке и вновь развёз их по редакциям нескольких журналов.
Но опять безуспешно.
Тогда он решил написать повесть о жизни студентов. И сделал это. Повесть была действительно хороша - очень сюжетна, динамична, остроумна. Захватывала с самого начала и не отпускала интерес почти до конца. «Почти», потому что обо всём этом было уже у Ю.Трифонова в повести «Студенты». Алик лишь убрал бытовые подробности, в описании которых с первых же своих публикаций Трифонов стал особенно узнаваем, и немножко осовременил вещь, перенеся события в шестидесятые годы и, соответственно, их к этим шестидесятым приспособил.
Когда один из его приятелей, читавший рукопись, предложил ему придумать какие-то другие ходы её развития, то успеха не имел.
Зато в редакциях тех журналов, куда он рукопись отдавал, ему об этом сразу же и говорили. «Студенты» в ту пору были ещё на слуху.


***
Но и тут печалился Алик недолго. Дело в том, что герой наш влюбился. Студентка Медицинского института Оксана тоже увлекалась КВН и играла видную роль в своей команде, особенно в её пластических номерах, где ей не было равных не только в своем Институте, но и среди всех участников. Они познакомились, когда между их ВУЗами шел поединок, в котором каждый из них блистал в своем разделе исполнения.
Алик сразу потерял голову и, что вполне естественно, стал делать все от него зависящее, чтобы понравиться девушке.
Она очень любила театр «Современник», куда в ту пору попасть было чрезвычайно сложно, и он выстаивал в ночных очередях, чтобы достать билеты. Девушка любила Пастернака, стихи которого найти в те годы было непросто, но он находил возможности приносить ей, хоть и на недолгие сроки, сборники его стихов. Больше того, переписал для неё все стихотворения поэта из тогда ещё запрещенного в нашей стране романа «Доктор Живаго», а также, поэму «Спекторский». Потом на Кузнецком мосту, где в те времена бытовал «черный» книжный рынок, купил и подарил ей сборник «Сестра моя - жизнь», заплатив за него спекулянту двадцать пять рублей. По тем временам это были сумасшедшие для книжки деньги, на которые, например, можно было на том же Кузнецком мосту в магазине «Подписные издания» купить полное собрание сочинений Бальзака в двадцати четырех томах.
А, чтобы произвести на девушку ещё большее впечатление, и свои стихи начал писать так, что в них явно чувствовались мотивы и образы её любимого поэта - всё чаще уходил «в мир корней, соцветия и злаки».
Но в какой-то момент на кафедру, где Оксана выполняла курсовую работу, пришел молодой ординатор, и довольно скоро Алик почувствовал, что всё меньше времени у девушки остается на него. А потом и вовсе узнал, что его любимая выходит замуж за этого Игоря.
Переживал сильно. Стал писать стихи, явно напоминающие Э.Асадова - поэта, популярного в те годы. Особенно среди девушек с неразделённой любовью. Писал их с тем лишь отличием от Э.Асадова, что в центре душевной драмы была не героиня, а герой.
А ещё немало удивил девушку и её родителей, когда изъял с книжных полок Оксаны несколько альбомов с произведениями великих мастеров мировой живописи, которые, в пору надежды на взаимность тоже, как и сборник «Сестра моя - жизнь», подарил. Теперь же сказал, что лишь давал посмотреть, а сейчас нужно вернуть то ли в библиотеку, то ли ещё куда-то, или кому-то.
Сборник, правда, оставил. Может, забыл.

***
Теперь - вкратце о семье Оксаны, поскольку Алик, немного успокоившись, всё же будет к ним приходить. Её мама Юлиана Станиславовна оказалась бывшей балериной, вынужденной из-за травмы оставить сцену. Но, сразу же, по окончании танцевальной карьеры она получила приглашение из общества «Динамо» стать хореографом, как у ведущих, так и подающих надежды фигуристов. Папа Константин Николаевич преподавал историю мировой литературы на кафедре журналистики МГУ, а также, вёл семинар в Институте литературы.
По стопам мамы девочка не пошла по двум причинам - не было собственного желания и не было желания родителей, которые хорошо знали о возможном исходе этой профессии. В детстве она занималась фигурным катанием, но не ради великих побед, стремления к которым у неё не наблюдалось, а для общего развития и здоровья. К тому же, это было удобно, поскольку происходило под присмотром мамы.
Нередко, вечерами в этом доме шли разговоры о театральной жизни Москвы. Юлиана Станиславовна больше рассказывала о том, что связано с Большим театром, а Константин Николаевич о драматургии в ту пору ещё очень непросто пробивавших себе дорогу Володина, Рощина, Вампилова…, и о том, какие трудности испытывает драматург и постановщик, когда пытается со сцены донести нечто, идущее вразрез с тем, что называли тогда «социалистическим реализмом», которым в ту пору была «перекормлена» не только литература, но и сцена, ищущая спасение от этого в подтекстах из классики…
Конец же любого вечера ознаменовывался очередным стихотворением Алика, к чему в этом доме быстро привыкли.
Поначалу родителям Оксаны Алик очень понравился. Он много знал и умел хорошо рассказать. Поэтому с ним любили поговорить на разные темы.
Хозяин и сам был интересным рассказчиком. А рассказать ему было о чём. Случилось так, что ещё мальчишкой с первого курса МГУ он добровольцем ушёл на фронт. А закончил войну в Берлине, у стен рейхстага, о чём свидетельствовала фотография, сделанная там, в мае сорок пятого года. И, судя по множеству медалей, четырём боевым орденам и чину капитана, стал далеко не последним на этой войне.
Но рассказывать, как и большинство фронтовиков, много там переживших, любил, в основном, об эпизодах смешных, которых на войне тоже хватало. Он объяснял это предпочтение тем, что именно такие эпизоды связывают человека с нормальной для него мирной жизнью. И там - на фронте помогали нервной системе не разрушиться, поскольку, порой, приходилось испытывать, казалось, невыносимое, когда:

 «Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли -
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми ушли…»

Или:

 «Ночью все раны больнее болят, -
Так уж оно полагается, что ли,
Чтобы другим не услышать, солдат,
Как ты в ночи подвываешь от боли…»

Твардовского он любил, и часто читал по памяти.
Как-то Юлиана Станиславовна показала Алику дневники, что вёл на войне её муж. Точнее - ту часть из них, которая уцелела после очередной бомбежки. Причем, не только в прозе, но и стихах, среди которых было, например:

«Гул танков, и вжалась пехота.                                                                              
Расчет, артиллерия бьет.
Война - это та же работа,
Но там, где душа не поет.

Поскольку душа не приемлет
Такой поворот бытия.
И стоном уходим мы в Землю,
Чтоб дать ей еще одно «я».

Уходим мы в память, и в этом,
Наверное, будни войны.
Закаты уходят в рассветы,
И холод бежит вдоль спины.

А там, где и любят, и ждут нас,
 Где нам и уют, и тепло,
Пусть весточкой станет попутной
Хоть кто-то, кому повезло».

Или, тоже написанное между боями: «…Как и раньше - небо голубое, а у горизонта белесоватое. Приторный, влажный ветерок дует порывисто, унося цветочную пыльцу и обрывая лепестки цветущих деревьев. Вода в реке упала, обнажив глинистые крутые берега и оставив у кустов ивняка кучи мусора, хвороста и труп русского солдата. На лице его осталась боль. Руки вытянуты вперёд - к веткам куста. Кисти сжаты - будто до сих пор хочет он ухватиться за эти ветки и подняться. Но не в состоянии… Шумит роща. В этих звуках - убаюкивающая колыбельная песнь матери…»
Но он просмотрел эти записи довольно равнодушно, отметив лишь одну из, на его взгляд, лишних, запятую.

***
В какой-то момент в его поведении появилось нечто новое - он стал высказывать довольно категоричные суждения по любым вопросам. Даже по тем, о которых имел, мягко говоря, поверхностное представление. О чём бы ни шла речь - будь то балет, вокал, исполнительское мастерство музыканта, политика, футбол…, не говоря уже о литературе, последнее слово всегда оставалось за ним. Причем, его нисколько не смущало, что в обсуждении, порой, принимали участие люди, которые в каком-то из этих вопросов были специалистами.
- Круг гостей у родителей Оксаны был достаточно разнообразен: в этом доме нередко можно было встретить довольно известных артистов, музыкантов, журналистов, художников, учёных… И их неплохо было бы просто послушать, поскольку им было что сказать.
Но, похоже, в такие моменты Алик никого не замечал и упивался лишь собственными монологами, рассказывая о том, о чём накануне прочитал или где-то услышал к недоумению тех, кто видел его впервые.

***
Как-то в честь юбилея Юлианы Станиславовны, Алик в поздравительной открытке написал свое стихотворение, где были такие строчки:

«…Жуковский, Пушкин, Тютчев, Блок
Вас окружают с детства.
Как знать, возможно, и мой слог
К ним просится в соседство.

Слова выстраивая в ряд,
Им придаю значение -
Тогда и мысли в них парят,
И времени течение

Проходит медленно сквозь строй
Моих переживаний,
Где чувствую себя, порой,
Я баловнем создания…»

И, по обыкновению, прочитал свои строчки вслух.
А поскольку в них явно идет ритм знаменитого стихотворения Пастернака, один из гостей после аплодисментов автору продолжил:

 «…О, если бы я только мог,
Хотя б отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях…

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

 В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты…»

Может быть, этим продолжением он имел в виду сказать, что, если великому поэту «в работе, в поисках пути, в сердечной смуте…» и во всём остальном «хочется дойти до самой сути…до оснований, до корней, до сердцевины…», то у автора поздравительной открытки, судя по его стихотворению, это, хоть и «порой», но уже случается.
Но Алик, упиваясь собственным «шедевром», смысла в таком продолжении не заметил.
Случались у него и такие строчки:

В прожекторах лучистым светом
Был силуэт мой освещен.
Я с детства знал себя поэтом.
И взором к рифме обращен…

 

Он и тут не лукавил, поскольку действительно «обращен взором» именно туда. Но и о себе при этом не забывает. Точнее, о своем предназначении. Если, например, какая-то из строчек оканчивается словом «свита», или «слиток», то легко можно угадать, что в рифму к ней он назовет себя «пиитом».

«…У Ваших ног толпится свита.
Повелеваете Вы взором.
Лишь одинокому пииту
Не петь в строю мне с этим хором…»

Или:

«…Вы величавы словно слиток

Из золотых колец признанья.
А мне осталось, как пииту,
Воспеть прекрасное созданье…»

***
Но, когда Алик познакомит семью Оксаны с девушкой, которая вскоре станет его женой, они начнут понимать природу такого его поведения.
Галя работала лаборанткой на той кафедре, где он делал дипломную работу и где его, как перспективного выпускника, планировали по окончании Института оставить. И дипломную работу рассматривали в качестве основы для будущей диссертации. Галю же назначили быть его помощницей.
Как оказалось, девушка ещё с тех времен, когда он первокурсником начал писать для КВН, стала поклонницей его творчества, а вскоре, что нередко происходит в таких обстоятельствах, особенно в юности, и его самого. Но она долго стеснялась к нему подойти и обожала на расстоянии, переписывая в свой блокнотик всё, что успевала во время репетиций, или выступлений команды, а, также, делала вырезки из Институтской многотиражки, когда там появлялись его строчки, или фотографии.
Скорее всего, в период драмы с Оксаной, обожание своей юной поклонницы, а по совместительству и помощницы, смягчило его душевную травму и вернуло то, в чём он нуждался, привыкнув с детства - быть в центре внимания. И хотя этот центр был очень уж ассиметричен, степень восхищения, которую смело можно назвать превосходной, такую ассиметрию практически убирала.
Своими восторгами Галя будто обволакивала его со всех сторон. Видимо, не без её косвенного, а может быть, и прямого влияния он перешёл в поэзии от малых форм к крупным и написал поэму, посвящённую нашим успехам в освоении космоса. И хотя целиком её никуда не взяли, довольно большой отрывок был опубликован в газете «Советская Россия». Так что его жизнь в литературе набирала, по словам Гали, серьезные обороты.
В какой-то момент Алик напишет ещё одну поэму. На этот раз посвящённую первопроходцам Байкало-Амурской магистрали, которую все тогда называли БАМ. Напишет очень вдохновенно - о подъеме, что царил среди участников строительства этой дороги, об их трудовых подвигах, бескорыстии, дружбе, любви…
В общем, сделает всё, как было надо для того времени, ловко обойдя проблемы, которые породили в ту пору поговорку: «Если Вас хотят послать на три буквы, не спешите огорчаться - может быть, ещё не на БАМ».
Отрывки из поэмы вновь охотно публиковала «Советская Россия». Но ни один, по его мнению «приличный» журнал, её не взял, почему-то ссылаясь на «вторичность материала», хотя Галя утверждала, что поэма не хуже «Братской ГЭС», написанной знаменитым автором, сказавшим однажды, что «поэт в России - больше, чем поэт».
И хотя такая мысль довольно спорная, да и двусмысленностей с разными подтекстами в известной поэме достаточно, тем не менее «Братская ГЭС» публикуется в центральном литературном журнале, а произведение Алика с мыслями, абсолютно бесспорными, даже в отрывках дальше газеты не пошло.

***
Как-то, когда он пришел в гости к Оксане, увидел на письменном столе литературный журнал «Смена», где были напечатаны стихи её Игоря. Некоторые из них он видел и раньше. Ещё в начале романа с молодым ординатором Оксана узнала, что тот иногда, по его словам, «рифмует» и попросила дать почитать. Поскольку Игорь не придавал этому особого значения, то записывал приходящие в голову время от времени неожиданные строчки, где попало - на том, что было под рукой: обрывках газет, пачках сигарет… Поэтому пришлось ему потрудиться, чтобы отыскать хоть какие-то из этих записей. И то, что нашёл - переписал.
В один из приходов Алика, она показала ему блокнотик. Тот, разволновавшись в начале, поскольку почуял соперника и здесь, где он считал, их вообще быть не должно, да и не может, быстро успокоился, прочитав:

 «За окном тишина, и опять
 Можем слышать дыханье друг друга.
 Даже стрелки не ходят по кругу,
 Чтоб друг друга у нас не отнять.

 И другого на этой Земле
 Для меня нет дыханья дороже,
 Потому и, волнуясь до дрожи,
 Добровольно иду в этот плен.

 И в бессильи теснятся слова -
 Их возможностей нам не хватает -
 Что-то главное в них будто тает.
 И слова в этот час лишь канва.

 Потому и уходим от них.
Только слышим дыханье друг друга,
Даже стрелки не ходят по кругу,
Чтоб продлить в бесконечность наш миг».

- Это слишком камерно - сказал он. А, когда увидел строчки:

«И день, и ночь, как будто бы молитву
 Шепчу слова - принадлежу им весь
 «Как хорошо, что ты на свете есть»,

то добавил:
- Ерунда какая-то. То ему не хватает слов, то он их шепчет день и ночь. Уж остановился бы на чём-нибудь одном.
И вот - на тебе. Почему-то такие стихи публикуют. И не где-нибудь, а в популярном журнале с достаточно сильным разделом поэзии. И ни одно-два на пробу, - для знакомства с автором, а целых шестнадцать. Он даже сосчитал. Кроме того, когда узнал, что Игорь никаких усилий к этому ни прикладывал, совсем огорчился.
А с публикацией получилось так. Один из пациентов Оксаны увидел в её руках блокнотик, где она что-то читала, шевеля губами. И спросил в шутку - не молитвенник ли это. Когда узнал, что стихи мужа, поинтересовался - можно ли взглянуть. А прочитав, попросил её напечатать для него.
Пациентом оказался один из редакторов журнала «Смена». Через какой-то отрезок времени он позвонил Оксане на работу и спросил - не будет ли муж возражать, если некоторые из этих стихов он опубликует.
Игорь очень удивился такому предложению. Возражать не стал, но довольно скоро забыл об этом разговоре. Он настолько был увлечен своей нейрохирургией, что о чем-либо, не касающемся его профессии, помнил недолго.
Когда же стихи появились, в редакцию стали приходить письма читателей с просьбой рассказать об авторе и продолжить публикацию. И пришлось Игорю уже самому готовить краткий рассказ о себе и следующую подборку.
Почти в это же время Алик узнает, что в журналах и сборниках выходят стихотворные публикации Никиты Иванова, с которым он учился в одной школе.
Когда стал читать, не мог не отметить его талант, о котором в школе и не подозревал. Что-то очень тронуло его, когда прочитал: 

«Дочурки юркая головка -
Веселый зайчик на паркете…
Еще, еще одна уловка
Повременить на этом свете.

Любви все теплится лучина -
 От нас не хочет отрешаться…
Еще, еще одна причина
На этом свете задержаться.

 Стихов томительная лепка -
Но только было б что лепить
Еще, еще одна зацепка
Побыть, помедлить, погодить…»

Но особенно ему понравилось такое неожиданное и даже парадоксальное для него стихотворение:

Я землянику собирал
На животе открытым ртом.
И от восторга замирал,
маня кузнечика перстом.

Заглядывал в глаза жуку,
В тень лопуха переползал.
В тени придумывал строку -
и тут же сразу забывал.

Ну что стихи, ну что слова,
когда природа так близка,
что лесом кажется трава -
с коровкой божьей у виска.

Немного позже Алик прочитал очерк Вячеслава Ложко «ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВО - ПОЭЗИЯ», где были такие слова: «…. Когда с самого начала все ясно, тогда нет творчества. Там, где неясно, где может что-то произойти, только там можно найти… Придумать себя - это себя забыть. Поэт не может переделать свою жизнь, он может её только переосмыслить…».
С этим он не был согласен, поэтому, несмотря на полюбившиеся стихи Никиты, его продолжала преследовать мысль:
- Почему Никита, да ещё и Игорь востребованы, а он нет?.
Такую загадку они с Галей разгадать были не в состоянии.
И, если до истории с публикацией Игоря собственные неудачи Алик объяснял отсутствием блата, или, по определению Гали - «спины», то после неё отпал и этот аргумент.

***
А отказы в публикациях продолжаются. Платно - пожалуйста. Сейчас так опубликовать можно, что угодно. Но ведь у него не «что угодно». И дело не в деньгах, а хочется, чтобы отобрал редактор. И услышать от него слова, к каким привык в школе и в институте - пора ведь уже не от любителей и поклонников, а от профессионалов.
И что происходит, непонятно, - несмотря на всё более широкий масштаб изображаемых в его произведениях событий, их всегда современное звучание, за чем он постоянно и очень тщательно следит…
На похоронах любимого им Василия Аксёнова он сказал Гале: «Ты обратила внимание, ведь всё, что бы он ни написал, всегда было востребовано. Даже небольшие частные истории».
А потом вечером того же дня по одной из радиостанций в воспоминаниях об Аксёнове услышал запись хорошо знакомой песенки, посвященной когда-то писателю его не менее знаменитым другом:

«…Каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить…»

После этого ненадолго задумался и… пошёл дописать несколько строчек в стихотворение, которое, по словам Гали, «написано не хуже, чем у Николая Рубцова».

“Наша улица” №159 (2) февраль 2012