Маргарита
Васильевна Прошина родилась в Таллинне. Окончила институт культуры.
Заслуженный работник культуры РФ. Участник 5-го выпуска альманаха Нины
Красновой "Эолова арфа". В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель
2012.
Маргарита Прошина
ОДНОГЛАЗАЯ
рассказ
Ресницы
заиндевели. Мороз безжалостно щипал щёки и нос. Раиса растирала их
шерстяной пушистой варежкой, усердно подышав на неё.
Темнело.
Раиса, ускорив шаг, вышла на безлюдную аллею.
До дома рукой подать.
Аллея была заметным украшением небольшого рабочего посёлка. Широкая, прямая, выложена белыми плитами, и как бы разделяла посёлок на две части. По бокам росли голубые ели, в это время присыпанные пушистым снегом. Дом Раисы светился разноцветными окнами в конце аллеи. Оставалось лишь добежать до него, повернуть и сразу в подъезд. В манящее тепло.
Когда она уже мысленно ставила чайник и видела чашку чая, то вдруг наткнулась на что-то и упала. То ли на бревно, то ли еще на что-то. Большое и холодное.
Но то был человек.
- Господи, спаси и сохрани! - с чувством промолвила Раиса и перекрестилась.
После этого сразу хотела быстро пройти мимо. Мало ли кто лежит на улице. Но что-то властно, как будто кто-то схватил её за руку, остановило её. А вдруг да этот лежащий на её пути человек замерзнет? А она не пришла ему на помощь? Как же это так! Нет, она сама себя совсем перестанет уважать. Надо помочь человеку. Нагнулась. В нос шибанул запах водки.
Отпрянула. А в этот момент еще елка шевельнулась и из неё с диким карканьем вылетела ворона. Тут уж совсем жуть охватила Раису. Сердце в испуге учащенно забилось. Несколько минут она постояла без движений, успокаивая дыхание.
Придя в себя, пересилив неприязнь, принялась тормошить человека. Бесполезно. Не подает никаких признаков жизни. И так, и сяк, и по щекам, и по лбу. Даже вспотела. Встала над ним, уперев руки в боки, в глубокой задумчивости.
«Что же делать-то, девки?» - не понятно к каким девкам обращаясь, подумала она. И возвела око к небу. И сказала уже другое:
- Господи, что же делать-то?!
На небе одиноко и как-то жалобно светилась голубая звезда.
Посоветовавшись мысленно со звездой, Раиса, глубоко вздохнув, как будто собиралась рубить дрова, нагнулась, схватила пьяного за ноги, обутые в кирзовые сапоги, и поволокла, как санки с дровами, к подъезду.
«Крупный бродяга!» - подумала она.
Но справилась с этим грузом.
Раиса жила на первом этаже.
Втащив пьяного в комнату своей малогабаритной квартиры, Раиса первым делом ощупала его уши, нос, руки. Растерла лицо варежкой и стащила с него тулуп. Пьяный забормотал что-то, всхлипнул и затих.
Раиса бросила на пол ватное стеганое с одной стороны красное, с другой - желтое одеяло, пуховую большую подушку с дивана. Уложила. Сверху накрыла тулупом.
Посмотрела на икону в углу, прошептала молитву:
- Господи, я признаю, что я - грешница. Прости меня за все грехи, которые я совершила в жизни. Но помоги и прости этого несчастного, чтобы он был хорошим, чтобы по нраву мы были друг дружке...
И после этих слов села на диван и заплакала. Горе её было безутешно в сплошном женском одиночестве.
Быть может, Бог и услышал её молитвы, подбросив этого пьянчугу? Страшно ей было всю жизнь маяться одной.
Подружки как-то легко выскочили замуж, некоторые уже ловко успели и по несколько раз, а у неё никак не получалось. Даже для коротких встреч не могла найти себе мужика.
Раиса была некрасива. К тому же у нее один глаз был стеклянный. Она боялась смотреть не то что на мужчин, но и на весь белый свет. Платком прикрывала стеклянную сторону. Ходила как-то боком, как кот, когда приближался к незнакомым людям.
Вон Тайка из квартиры напротив. У неё три хахаля. Цыганистая, с золотыми кольцами в ушах. Один под следствием, второй сидит, а третий вышел и к ней. Второй выйдет - третий сядет, потом первый выйдет. И так - по кругу.
Несколько лет назад с Раисой случилось несчастье. На полном обороте токарного станка откололась рабочая вольфрамовая головка резца и прошила, как пуля, ей глаз. Хорошо хоть на глазном дне споткнулась, а то бы все мозги насмерть вышибла. Всё потемнело. Она упала без сознания. Очнулась на больничной койке с перевязанной головой.
- Придется ставить протез, - сказал врач, держа руки в карманах белого халата.
- Куда? - не поняла Раиса.
- Вы лишились… - врач сделал значительную паузу, - глаза.
Раиса заплакала одним глазом.
Так она стала одноглазой. Изредка за спиной слышала: «Вон, одноглазая пошла».
Раиса и раньше не отличалась любовной бойкостью, а, если уж быть точнее, то у нее в жизни любовных связей было по пальцам одной руки пересчитать, и постоянно - пустота, даже, когда были целы оба глаза. Теперь и вовсе она замкнулась.
Она была крепкая и коренастая, как мужчина, и лицо у нее было скорее мужское, с коротким, но очень широким носом, со скулами восточного типа, и даже с заметными реденькими черными усиками. Да и работала она всю жизнь по мужской профессии - токарем.
Но зато у неё была огромная грудь.
«Не судьба мне быть счастливой», - убеждала она себя, но в глубине души слабая надежда все-таки теплилась. Подруги настоятельно пытались познакомить её несколько раз с «видными» ухажерами, но из этого ничего не получалось. Как только Раиса оставалась с очередным ухажером наедине, что случалось, как сказано, чрезвычайно редко, наступала гнетущая тишина, поскольку «ухажеру» казалось, что если он дотронется до неё, то получит достойный мужской отпор, иными словами, получит по зубам. Её боялись. Продолжений и встреч не было.
Пьяный вытянулся во весь рост, сладко потянулся во сне и лёг на спину. Раиса разглядела его своим одним глазом только сейчас. Черты лица крупные, будто рубленые, брови густые, нависают на глаза.
Посидев некоторое время в грусти, она вдруг всполошилась, обнаружив, что сидит в пальто и сапогах. Пошла в прихожую. Разделась. Сняла платок. Села на табурет, сняла сапоги, надела домашние тапочки. Прошла в комнату. Стянула с себя рейтузы с колготками, юбку, свитер и футболку. Все разложила по местам. Накинула теплый красный с синими и белыми разводами фланелевый халат. И шерстяные носки домашней вязки.
Всё время с волнением поглядывала на спящего.
Пошла на кухню. Подвязала фартук с карманом на животе и вышитым петухом. Взяла кастрюлю, эмалированную, четырехлитровую. Сполоснула её. Налила воды чуть выше половины. Поставила на огонь. Бросила перец горошком, лавровый лист. Вынула из морозилки кусок говядины на косточке, тщательно помыла в двух водах. И положила в кастрюлю. Пока закипало мясо, Раиса нашинковала капусты, отдельно морковь, лук и свеклу, и положила их на сковороду обжаривать. Когда закипело мясо, она сняла шумовкой пену, и бросила в кастрюлю много капусты. Она любила густой борщ.
Когда уже с капустой закипело, минут тридцать, она отправила туда со сковороды томленые, обжаренные овощи. Посолила. И оставила на плите вариться минут на десять, предварительно насыпав приправы - сухой петрушки, смесь перцев и разрезала большой помидор.
По кухне медленно разливался аппетитный аромат.
Отсыпав из мешка картошки, Раиса начистила её полную миску. Причем, когда чистила, смотрела на каждую картофелину боком, как ворона.
Начищенную картошку помыла, положила в большую алюминиевую кастрюлю, залила водой и поставила вариться.
Открыла холодильник, и стала внимательно перебирать банки. В третьем ряду на второй полке она разглядела банку говяжьей тушенки, которая, как раз, подумала она, подойдёт к картошке.
Потом пошла в комнату к серванту, поглядывая на храпящего мужчину. Постояла, глядя на него, не очнется ли. Потом осторожно открыла дверцу, которая все же скрипнула, и достала бутылку водки. Прижала её к пышной груди, так что бутылка утонула, мельком взглянула на себя в зеркало трехстворчатого шкафа, поправила рукой завитые волосы, и вернулась на кухню.
Выключила борщ, доварился. Проверила картошку, пора сливать воду, и туда добавлять тушенку.
Взяла из кухонного ящика льняную скатерть, которую стелила только по праздникам для гостей. Сама обычно ела на клеёнке. Поставила большие тарелки. Нарезала хлеба черного. Положила в соломенную хлебницу и накрыла чистым глаженым полотенцем. Подготовила стопки, ложки, вилки, нож. И водрузила по центру стола бутылку. Вернулась к холодильнику за солеными огурцами. Оглядела все своим зорким глазом, и осталась довольной.
Время незаметно подходило к утру. Раиса немного вздремнула на диване, но спать не хотелось. Она поглядывала на гостя, не пробудится ли тот.
Раиса смотрела-смотрела на него, и сама решила разбудить его. Подняла тулуп, провела ладонью по щеке. В ответ раздалось нечленораздельное мычание.
- Ну, может, встанешь?! - сказала она как бы для самой себя, и решительно потрясла его за плечо.
Он открыл глаза полные недоумения. Она стояла над ним.
- Ты кто? - спросил он.
- Я кто?! Я здесь живу. Вот хочу узнать, ты кто такой?
- А это что? Где я нахожусь?
- Ты у меня дома. Я тебя подобрала на дороге. Иначе бы ты был уже неживой.
Он на минуту закрыл глаза, поднатужился и сел. Почесал затылок.
- Вот, черт, ну ничего не помню!
- Ну, иди тогда мойся, может, вспомнишь что…
- А чего мыться-то?
- А того, что ты валялся на улице.
Пока он соображал, она открыла ящик комода, на котором на вышитой гладью салфетке по углам стояли два фарфоровых медведя в голубых шароварах с балалайками в лапах. Взяла большое махровое полотенце, добавила вафельное. Нагнулась к нижнему ящику и прихватила вязаные еще матерью шерстяные носки. И понесла всё в ванную.
- Иди мойся, а то от тебя больно сильный дух идёт!
Он почти безвольно подчинился её уверенному голосу, поднялся, и, пошатываясь, пошел следом за Раисой.
Ванная была маленькая, совмещенная. Раиса при входе задела его грудью, он качнулся и упал спиной к унитазу.
- Милый, да ты на ногах не стоишь. Дай-ка я тебе помогу. Как тебя звать-то?
- Паша, - пробормотал тот, пытаясь подняться.
Раиса взяла его подмышки и поставила. Расстегнула ремень, спустила утеплённые цвета хаки брюки. На Павле были длинные синие трусы с белыми ромашками. Сняла носки, бросив их в таз стираться, затем рубашку с майкой, увидев на груди его наколку орла с распахнутыми крыльями.
- Ну, орел, забирайся в ванну.
Павел попытался поднять ногу, но тут же опять стал падать, однако Раиса была настороже. Подхватила его, выровняла вертикально, и быстрым движением сняла с него трусы. И обомлела. Давно она хотела увидеть то, что увидела.
Её даже пот прошиб и в лицо ударила краска.
- Ну, садись в воду, я тебя зонтиком полью, - с дрожью в голосе сказала Раиса, придерживая за локоть Павла, пока тот, молча, садился.
Куском банного мыла она намылила ему голову, затем смыла зонтиком горячего душа. Тёрла мочалкой спину.
После мытья укутала Павла широким махровым полотенцем, и повела к столу.
Глаза у Павла вспыхнули, как только он увидел бутылку.
Выпил-то он хорошо, проворно, в один глоток, а вот ел плохо.
- Не лезет, - после нескольких ложек борща пробурчал он.
- А ты насильно, - посоветовала Раиса. - Надо похлебать, организм поправить. Ты ж опился, наверно?!
Ничего не ответив, лишь шмыгнув носом, Павел принялся против аппетита черпать ложкой борщ. При этом глаза его сами собой, как у ясельного ребёнка, слипались.
Раиса заметила, что он засыпает прямо за столом, обняла его, подняла и повела на диван. Как только Павел уронил голову на подушку, так сразу захрапел с присвистом.
Павлу снилось, что он теплым весенним днём идет по главной аллее поселка, а справа и слева вместо елей стоят палатки на колёсах, на которых написано: «Водка». А ниже, помельче: «Бесплатно». Павел чешет голову, говоря себе, что такого быть не может. Но у каждой палатки стоят ребята с завода, чокаются гранеными стаканами и пьют без закуски.
Павел подходит к рабочим из второго цеха, спрашивает:
- Что вы стаканами-то хлещете? Уж я мастак поддать, но по стольку?! Где вас искать потом?
- Не шуми, Паша, - говорят ему ребята. - На-ка прими, а потом рассуждать станешь.
Паша не привык отказываться. Берет стакан, полный, и разом, чтобы перед своими не упасть в грязь лицом, выпивает. И сразу ему как-то хорошо делается, привольно и вольготно. Ни шума в голове, ни опьянения. Только как-то всё вокруг приятнее стало. И во всём теле появилась необычайная легкость. Сам себе говорит, мол, не спеши, это дело требует проверки. Часика через два поглядим. Пока курили с ребятами, болтали о рыбной ловле, которую скоро можно будет начинать, прошло как раз пару часов, а не в одном глазу. Только видимость улучшилась. Принял еще один стакан, да и пошел домой.
Утром просыпается свеженьким, с легкостью встает, умывается. И всё думает, вот сейчас тошнота наступит, сердце воробьем забьется, в глазах синие с красными круги начнут крутиться. Но не тут-то было. Ни похмелья, ни дрожи, и, главное, чувствует себя очень сытым, подтянутым. Пошел на завод. Опять на пути палатки с бесплатной водкой. Ребята тоже все подтянутые стоят со стаканами, трезвые, но очень радостные.
- Махни, Паша, перед сменой, - говорят с подъемом.
Конечно, Паша махнул и раз, и два. И все вместе пошли на смену.
И после смены, хорошо поработав, закрыв все месячные наряды, к палаткам.
Паша у продавщицы нарядной, молоденькой спрашивает:
- А чего это мы не напиваемся, и похмелья нету, ничего не болит?
А продавщица голосом нежным отвечает культурно:
- Так на нашем поселке идет испытание новой водки. Беспохмельной, безболезненной. В институте химии разработали. Водка эта сразу и закуску в себе содержит. Ведь вы и мы все из атомов состоим. Так вот эта водка в атомах вся и сделана для организма полезной, лучше мяса, огурцов и хлеба.
- Не может быть, - говорит Павел.
Но тут сон оборвался, потому что Павел перевернулся на бок, и перестал храпеть. Вот как будто темный занавес опустился, и всё погасло.
Раиса разделась, легла рядом, под одно одеяло. Долго не засыпала, всё думала.
Предчувствие полноты жизни, желаемой, но еще не проверенной на себе, в эти минуты начинало жить в ней, стучалось в её душу снова и снова, пока не стало неотвязным.
И Раиса всё смотрела неотрывно на спящего Павла, и всё думала о том, как всё это будет.
Вернее всего, всё её существо испытывало огромную потребность зажечься в обновлении. Она как бы ждала второго рождения. Да, приспособить свой единственный глаз к новому зрению, омыть его от всего наносного, придать ему большее сходство с безоблачным небом, которое бывает в зимний солнечный день.
А потом сон взял своё.
И вот она в белом подвенечном платье идет с женихом, в черном костюме с синим галстуком, идет в поселковый отдел загса. И много людей вышли на главную аллею, чтобы посмотреть на невесту и жениха. А шлейф у платья такой длинный, что его несут двенадцать ангелов, голеньких и с крыльями, как у гусей, когда они ими начинают взмахивать.
- Откуда же тут ангелы? - спрашивает Раиса и матери, идущей рядом.
- С неба, доченька. Мы ж все с неба на землю спустились. Господи, прости и сохрани.
В руках у матери пышный букет белых с крупными бутонами с тончайшим ароматом роз. Мать улыбается и осеняет себя крестным знамением.
Раиса смотрит на жениха, на его крупное с резкими чертами лицо, на чёрные брови и черные волнистые волосы.
Она и не верит сама себе, что у неё с ним всё наладилось, что они идут расписываться. Хорошо бы, конечно, венчаться в церкви, но ближайшая в сорока километрах в райцентре.
Жених идет трезвый, светлый. Раисе даже не верится, что он такой статный и свежий. Только вот витает где-то возле запах водки. А, это ребята с завода уже успели сообразить, поэтому всё время пытаются затянуть песню: «Не слышны в саду даже шорохи…», но дальше никак не могут пойти, потому что слов не знают.
Тут белые ангелы вдруг всполошились, и взмыли в небо, как белые голуби, и потянули за собой Раису. И она почувствовала себя такой легкой, что даже как бы в пушинку превратилась, в снежную пушинку, и парит над елками главной аллеи…
Она проснулась в семь часов утра. Павел уже не храпел, только широкие ноздри от воздуха ритмично раздувались.
Каждое его едва заметное движение, каждое мгновение нахождения рядом с ним, просто рядом, имели для неё вкус новизны - дар совершенно невыразимый. Благодаря ему она находилась в эти минуты в почти постоянном страстном удивлении. Она этим вниманием к лежащему рядом мужчине чуть ли не доводила себя до состояния любовного обморока, и ей нравилось впадать в это своего рода забытье.
Раиса лежала на боку лицом к Павлу. Всё смотрела на него, а потом положила руку ему на живот. Павел во сне улыбнулся.
Раиса осторожно, чтобы не потревожить его, встала, босиком прошла на кухню, налила стопку водки и наколола на вилку соленый крепкий огурчик. Когда она вошла в комнату, Павел уже приоткрыл глаза.
Он сначала увидел стопку с огурчиком, просветлел, а потом уж разглядел крупную женщину с широкими плечами и большим белым животом, на который спадали неимоверно большие груди с малиновыми расплывшимися сосками, уставившимися на Павла. Он привстал на локтях, как-то всхлипнул и протер глаза тыльной стороной ладони. Раиса нагнулась к нему, поднесла стопку к губам. Павлу только осталось открыть рот, чтобы в него была опрокинута рюмка, и срочно поднесён огурец.
- Слава тебе, Господи! - прошептала Раиса.
Поставив пустую стопку на комод, положив вилку между медведями, Раиса вся повернулась к Павлу, сделала шаг к нему и, чтобы он ясно осознал, что нужно делать, подвела ладони под груди и стала попеременно приподнимать их, как весы.
Потом Павел смотрел в её глаза, и никак не мог понять, почему в одном глазу он отражается, как в зеркале, а в другом почти не виден. Раиса спокойно объяснила:
- Осколком резца вышибло глаз-то мне… Вот со стекляшкой хожу.
- И ходи, - сказал Павел.
Раиса его сразу полюбила, и эта любовь показалась ей столь прекрасной, столь необходимой, столь ценной, что она ни за что не хотела ничего в этой любви упустить.
Все чувства Раисы знали, что она оказалась в плену упоения.
Каждое новое и законченное объятие приносило ей невиданное, пронзительное наслаждение. И эти объятия длились без перерыва.
К вечеру, уставшие от страстных сближений, поднялись с дивана. Проголодались. Павлу дала свой новый халат, и сама надела старый.
Только стали закусывать, как раздался звонок в дверь. А за ним - бойкая музыка.
Раиса как-то настороженно пошла открывать. На пороге стояла соседка Тая с лысым пожилым гармонистом. У Таи были сильно накрашены в огненно-красный цвет губы. У гармониста сверкали два вставных верхних передних стальных зуба.
Когда прошли к столу, гармонист вытащил из кармана бутылку. Выпили. Закусили.
Тайка вскочила, звонко стукнула своими высокими каблуками модных туфель с золотыми пряжками. Проворный, весь в улыбке, вспотевший, так что капельки пота поблескивали на лысине, гармонист лихо растянул мехи гармошки. Тайка с хитрым подмаргиванием Раисе, мол, знаем, в чём тут дело и приветствуем, с хороводным повизгиванием пропела:
Темнело.
Раиса, ускорив шаг, вышла на безлюдную аллею.
До дома рукой подать.
Аллея была заметным украшением небольшого рабочего посёлка. Широкая, прямая, выложена белыми плитами, и как бы разделяла посёлок на две части. По бокам росли голубые ели, в это время присыпанные пушистым снегом. Дом Раисы светился разноцветными окнами в конце аллеи. Оставалось лишь добежать до него, повернуть и сразу в подъезд. В манящее тепло.
Когда она уже мысленно ставила чайник и видела чашку чая, то вдруг наткнулась на что-то и упала. То ли на бревно, то ли еще на что-то. Большое и холодное.
Но то был человек.
- Господи, спаси и сохрани! - с чувством промолвила Раиса и перекрестилась.
После этого сразу хотела быстро пройти мимо. Мало ли кто лежит на улице. Но что-то властно, как будто кто-то схватил её за руку, остановило её. А вдруг да этот лежащий на её пути человек замерзнет? А она не пришла ему на помощь? Как же это так! Нет, она сама себя совсем перестанет уважать. Надо помочь человеку. Нагнулась. В нос шибанул запах водки.
Отпрянула. А в этот момент еще елка шевельнулась и из неё с диким карканьем вылетела ворона. Тут уж совсем жуть охватила Раису. Сердце в испуге учащенно забилось. Несколько минут она постояла без движений, успокаивая дыхание.
Придя в себя, пересилив неприязнь, принялась тормошить человека. Бесполезно. Не подает никаких признаков жизни. И так, и сяк, и по щекам, и по лбу. Даже вспотела. Встала над ним, уперев руки в боки, в глубокой задумчивости.
«Что же делать-то, девки?» - не понятно к каким девкам обращаясь, подумала она. И возвела око к небу. И сказала уже другое:
- Господи, что же делать-то?!
На небе одиноко и как-то жалобно светилась голубая звезда.
Посоветовавшись мысленно со звездой, Раиса, глубоко вздохнув, как будто собиралась рубить дрова, нагнулась, схватила пьяного за ноги, обутые в кирзовые сапоги, и поволокла, как санки с дровами, к подъезду.
«Крупный бродяга!» - подумала она.
Но справилась с этим грузом.
Раиса жила на первом этаже.
Втащив пьяного в комнату своей малогабаритной квартиры, Раиса первым делом ощупала его уши, нос, руки. Растерла лицо варежкой и стащила с него тулуп. Пьяный забормотал что-то, всхлипнул и затих.
Раиса бросила на пол ватное стеганое с одной стороны красное, с другой - желтое одеяло, пуховую большую подушку с дивана. Уложила. Сверху накрыла тулупом.
Посмотрела на икону в углу, прошептала молитву:
- Господи, я признаю, что я - грешница. Прости меня за все грехи, которые я совершила в жизни. Но помоги и прости этого несчастного, чтобы он был хорошим, чтобы по нраву мы были друг дружке...
И после этих слов села на диван и заплакала. Горе её было безутешно в сплошном женском одиночестве.
Быть может, Бог и услышал её молитвы, подбросив этого пьянчугу? Страшно ей было всю жизнь маяться одной.
Подружки как-то легко выскочили замуж, некоторые уже ловко успели и по несколько раз, а у неё никак не получалось. Даже для коротких встреч не могла найти себе мужика.
Раиса была некрасива. К тому же у нее один глаз был стеклянный. Она боялась смотреть не то что на мужчин, но и на весь белый свет. Платком прикрывала стеклянную сторону. Ходила как-то боком, как кот, когда приближался к незнакомым людям.
Вон Тайка из квартиры напротив. У неё три хахаля. Цыганистая, с золотыми кольцами в ушах. Один под следствием, второй сидит, а третий вышел и к ней. Второй выйдет - третий сядет, потом первый выйдет. И так - по кругу.
Несколько лет назад с Раисой случилось несчастье. На полном обороте токарного станка откололась рабочая вольфрамовая головка резца и прошила, как пуля, ей глаз. Хорошо хоть на глазном дне споткнулась, а то бы все мозги насмерть вышибла. Всё потемнело. Она упала без сознания. Очнулась на больничной койке с перевязанной головой.
- Придется ставить протез, - сказал врач, держа руки в карманах белого халата.
- Куда? - не поняла Раиса.
- Вы лишились… - врач сделал значительную паузу, - глаза.
Раиса заплакала одним глазом.
Так она стала одноглазой. Изредка за спиной слышала: «Вон, одноглазая пошла».
Раиса и раньше не отличалась любовной бойкостью, а, если уж быть точнее, то у нее в жизни любовных связей было по пальцам одной руки пересчитать, и постоянно - пустота, даже, когда были целы оба глаза. Теперь и вовсе она замкнулась.
Она была крепкая и коренастая, как мужчина, и лицо у нее было скорее мужское, с коротким, но очень широким носом, со скулами восточного типа, и даже с заметными реденькими черными усиками. Да и работала она всю жизнь по мужской профессии - токарем.
Но зато у неё была огромная грудь.
«Не судьба мне быть счастливой», - убеждала она себя, но в глубине души слабая надежда все-таки теплилась. Подруги настоятельно пытались познакомить её несколько раз с «видными» ухажерами, но из этого ничего не получалось. Как только Раиса оставалась с очередным ухажером наедине, что случалось, как сказано, чрезвычайно редко, наступала гнетущая тишина, поскольку «ухажеру» казалось, что если он дотронется до неё, то получит достойный мужской отпор, иными словами, получит по зубам. Её боялись. Продолжений и встреч не было.
Пьяный вытянулся во весь рост, сладко потянулся во сне и лёг на спину. Раиса разглядела его своим одним глазом только сейчас. Черты лица крупные, будто рубленые, брови густые, нависают на глаза.
Посидев некоторое время в грусти, она вдруг всполошилась, обнаружив, что сидит в пальто и сапогах. Пошла в прихожую. Разделась. Сняла платок. Села на табурет, сняла сапоги, надела домашние тапочки. Прошла в комнату. Стянула с себя рейтузы с колготками, юбку, свитер и футболку. Все разложила по местам. Накинула теплый красный с синими и белыми разводами фланелевый халат. И шерстяные носки домашней вязки.
Всё время с волнением поглядывала на спящего.
Пошла на кухню. Подвязала фартук с карманом на животе и вышитым петухом. Взяла кастрюлю, эмалированную, четырехлитровую. Сполоснула её. Налила воды чуть выше половины. Поставила на огонь. Бросила перец горошком, лавровый лист. Вынула из морозилки кусок говядины на косточке, тщательно помыла в двух водах. И положила в кастрюлю. Пока закипало мясо, Раиса нашинковала капусты, отдельно морковь, лук и свеклу, и положила их на сковороду обжаривать. Когда закипело мясо, она сняла шумовкой пену, и бросила в кастрюлю много капусты. Она любила густой борщ.
Когда уже с капустой закипело, минут тридцать, она отправила туда со сковороды томленые, обжаренные овощи. Посолила. И оставила на плите вариться минут на десять, предварительно насыпав приправы - сухой петрушки, смесь перцев и разрезала большой помидор.
По кухне медленно разливался аппетитный аромат.
Отсыпав из мешка картошки, Раиса начистила её полную миску. Причем, когда чистила, смотрела на каждую картофелину боком, как ворона.
Начищенную картошку помыла, положила в большую алюминиевую кастрюлю, залила водой и поставила вариться.
Открыла холодильник, и стала внимательно перебирать банки. В третьем ряду на второй полке она разглядела банку говяжьей тушенки, которая, как раз, подумала она, подойдёт к картошке.
Потом пошла в комнату к серванту, поглядывая на храпящего мужчину. Постояла, глядя на него, не очнется ли. Потом осторожно открыла дверцу, которая все же скрипнула, и достала бутылку водки. Прижала её к пышной груди, так что бутылка утонула, мельком взглянула на себя в зеркало трехстворчатого шкафа, поправила рукой завитые волосы, и вернулась на кухню.
Выключила борщ, доварился. Проверила картошку, пора сливать воду, и туда добавлять тушенку.
Взяла из кухонного ящика льняную скатерть, которую стелила только по праздникам для гостей. Сама обычно ела на клеёнке. Поставила большие тарелки. Нарезала хлеба черного. Положила в соломенную хлебницу и накрыла чистым глаженым полотенцем. Подготовила стопки, ложки, вилки, нож. И водрузила по центру стола бутылку. Вернулась к холодильнику за солеными огурцами. Оглядела все своим зорким глазом, и осталась довольной.
Время незаметно подходило к утру. Раиса немного вздремнула на диване, но спать не хотелось. Она поглядывала на гостя, не пробудится ли тот.
Раиса смотрела-смотрела на него, и сама решила разбудить его. Подняла тулуп, провела ладонью по щеке. В ответ раздалось нечленораздельное мычание.
- Ну, может, встанешь?! - сказала она как бы для самой себя, и решительно потрясла его за плечо.
Он открыл глаза полные недоумения. Она стояла над ним.
- Ты кто? - спросил он.
- Я кто?! Я здесь живу. Вот хочу узнать, ты кто такой?
- А это что? Где я нахожусь?
- Ты у меня дома. Я тебя подобрала на дороге. Иначе бы ты был уже неживой.
Он на минуту закрыл глаза, поднатужился и сел. Почесал затылок.
- Вот, черт, ну ничего не помню!
- Ну, иди тогда мойся, может, вспомнишь что…
- А чего мыться-то?
- А того, что ты валялся на улице.
Пока он соображал, она открыла ящик комода, на котором на вышитой гладью салфетке по углам стояли два фарфоровых медведя в голубых шароварах с балалайками в лапах. Взяла большое махровое полотенце, добавила вафельное. Нагнулась к нижнему ящику и прихватила вязаные еще матерью шерстяные носки. И понесла всё в ванную.
- Иди мойся, а то от тебя больно сильный дух идёт!
Он почти безвольно подчинился её уверенному голосу, поднялся, и, пошатываясь, пошел следом за Раисой.
Ванная была маленькая, совмещенная. Раиса при входе задела его грудью, он качнулся и упал спиной к унитазу.
- Милый, да ты на ногах не стоишь. Дай-ка я тебе помогу. Как тебя звать-то?
- Паша, - пробормотал тот, пытаясь подняться.
Раиса взяла его подмышки и поставила. Расстегнула ремень, спустила утеплённые цвета хаки брюки. На Павле были длинные синие трусы с белыми ромашками. Сняла носки, бросив их в таз стираться, затем рубашку с майкой, увидев на груди его наколку орла с распахнутыми крыльями.
- Ну, орел, забирайся в ванну.
Павел попытался поднять ногу, но тут же опять стал падать, однако Раиса была настороже. Подхватила его, выровняла вертикально, и быстрым движением сняла с него трусы. И обомлела. Давно она хотела увидеть то, что увидела.
Её даже пот прошиб и в лицо ударила краска.
- Ну, садись в воду, я тебя зонтиком полью, - с дрожью в голосе сказала Раиса, придерживая за локоть Павла, пока тот, молча, садился.
Куском банного мыла она намылила ему голову, затем смыла зонтиком горячего душа. Тёрла мочалкой спину.
После мытья укутала Павла широким махровым полотенцем, и повела к столу.
Глаза у Павла вспыхнули, как только он увидел бутылку.
Выпил-то он хорошо, проворно, в один глоток, а вот ел плохо.
- Не лезет, - после нескольких ложек борща пробурчал он.
- А ты насильно, - посоветовала Раиса. - Надо похлебать, организм поправить. Ты ж опился, наверно?!
Ничего не ответив, лишь шмыгнув носом, Павел принялся против аппетита черпать ложкой борщ. При этом глаза его сами собой, как у ясельного ребёнка, слипались.
Раиса заметила, что он засыпает прямо за столом, обняла его, подняла и повела на диван. Как только Павел уронил голову на подушку, так сразу захрапел с присвистом.
Павлу снилось, что он теплым весенним днём идет по главной аллее поселка, а справа и слева вместо елей стоят палатки на колёсах, на которых написано: «Водка». А ниже, помельче: «Бесплатно». Павел чешет голову, говоря себе, что такого быть не может. Но у каждой палатки стоят ребята с завода, чокаются гранеными стаканами и пьют без закуски.
Павел подходит к рабочим из второго цеха, спрашивает:
- Что вы стаканами-то хлещете? Уж я мастак поддать, но по стольку?! Где вас искать потом?
- Не шуми, Паша, - говорят ему ребята. - На-ка прими, а потом рассуждать станешь.
Паша не привык отказываться. Берет стакан, полный, и разом, чтобы перед своими не упасть в грязь лицом, выпивает. И сразу ему как-то хорошо делается, привольно и вольготно. Ни шума в голове, ни опьянения. Только как-то всё вокруг приятнее стало. И во всём теле появилась необычайная легкость. Сам себе говорит, мол, не спеши, это дело требует проверки. Часика через два поглядим. Пока курили с ребятами, болтали о рыбной ловле, которую скоро можно будет начинать, прошло как раз пару часов, а не в одном глазу. Только видимость улучшилась. Принял еще один стакан, да и пошел домой.
Утром просыпается свеженьким, с легкостью встает, умывается. И всё думает, вот сейчас тошнота наступит, сердце воробьем забьется, в глазах синие с красными круги начнут крутиться. Но не тут-то было. Ни похмелья, ни дрожи, и, главное, чувствует себя очень сытым, подтянутым. Пошел на завод. Опять на пути палатки с бесплатной водкой. Ребята тоже все подтянутые стоят со стаканами, трезвые, но очень радостные.
- Махни, Паша, перед сменой, - говорят с подъемом.
Конечно, Паша махнул и раз, и два. И все вместе пошли на смену.
И после смены, хорошо поработав, закрыв все месячные наряды, к палаткам.
Паша у продавщицы нарядной, молоденькой спрашивает:
- А чего это мы не напиваемся, и похмелья нету, ничего не болит?
А продавщица голосом нежным отвечает культурно:
- Так на нашем поселке идет испытание новой водки. Беспохмельной, безболезненной. В институте химии разработали. Водка эта сразу и закуску в себе содержит. Ведь вы и мы все из атомов состоим. Так вот эта водка в атомах вся и сделана для организма полезной, лучше мяса, огурцов и хлеба.
- Не может быть, - говорит Павел.
Но тут сон оборвался, потому что Павел перевернулся на бок, и перестал храпеть. Вот как будто темный занавес опустился, и всё погасло.
Раиса разделась, легла рядом, под одно одеяло. Долго не засыпала, всё думала.
Предчувствие полноты жизни, желаемой, но еще не проверенной на себе, в эти минуты начинало жить в ней, стучалось в её душу снова и снова, пока не стало неотвязным.
И Раиса всё смотрела неотрывно на спящего Павла, и всё думала о том, как всё это будет.
Вернее всего, всё её существо испытывало огромную потребность зажечься в обновлении. Она как бы ждала второго рождения. Да, приспособить свой единственный глаз к новому зрению, омыть его от всего наносного, придать ему большее сходство с безоблачным небом, которое бывает в зимний солнечный день.
А потом сон взял своё.
И вот она в белом подвенечном платье идет с женихом, в черном костюме с синим галстуком, идет в поселковый отдел загса. И много людей вышли на главную аллею, чтобы посмотреть на невесту и жениха. А шлейф у платья такой длинный, что его несут двенадцать ангелов, голеньких и с крыльями, как у гусей, когда они ими начинают взмахивать.
- Откуда же тут ангелы? - спрашивает Раиса и матери, идущей рядом.
- С неба, доченька. Мы ж все с неба на землю спустились. Господи, прости и сохрани.
В руках у матери пышный букет белых с крупными бутонами с тончайшим ароматом роз. Мать улыбается и осеняет себя крестным знамением.
Раиса смотрит на жениха, на его крупное с резкими чертами лицо, на чёрные брови и черные волнистые волосы.
Она и не верит сама себе, что у неё с ним всё наладилось, что они идут расписываться. Хорошо бы, конечно, венчаться в церкви, но ближайшая в сорока километрах в райцентре.
Жених идет трезвый, светлый. Раисе даже не верится, что он такой статный и свежий. Только вот витает где-то возле запах водки. А, это ребята с завода уже успели сообразить, поэтому всё время пытаются затянуть песню: «Не слышны в саду даже шорохи…», но дальше никак не могут пойти, потому что слов не знают.
Тут белые ангелы вдруг всполошились, и взмыли в небо, как белые голуби, и потянули за собой Раису. И она почувствовала себя такой легкой, что даже как бы в пушинку превратилась, в снежную пушинку, и парит над елками главной аллеи…
Она проснулась в семь часов утра. Павел уже не храпел, только широкие ноздри от воздуха ритмично раздувались.
Каждое его едва заметное движение, каждое мгновение нахождения рядом с ним, просто рядом, имели для неё вкус новизны - дар совершенно невыразимый. Благодаря ему она находилась в эти минуты в почти постоянном страстном удивлении. Она этим вниманием к лежащему рядом мужчине чуть ли не доводила себя до состояния любовного обморока, и ей нравилось впадать в это своего рода забытье.
Раиса лежала на боку лицом к Павлу. Всё смотрела на него, а потом положила руку ему на живот. Павел во сне улыбнулся.
Раиса осторожно, чтобы не потревожить его, встала, босиком прошла на кухню, налила стопку водки и наколола на вилку соленый крепкий огурчик. Когда она вошла в комнату, Павел уже приоткрыл глаза.
Он сначала увидел стопку с огурчиком, просветлел, а потом уж разглядел крупную женщину с широкими плечами и большим белым животом, на который спадали неимоверно большие груди с малиновыми расплывшимися сосками, уставившимися на Павла. Он привстал на локтях, как-то всхлипнул и протер глаза тыльной стороной ладони. Раиса нагнулась к нему, поднесла стопку к губам. Павлу только осталось открыть рот, чтобы в него была опрокинута рюмка, и срочно поднесён огурец.
- Слава тебе, Господи! - прошептала Раиса.
Поставив пустую стопку на комод, положив вилку между медведями, Раиса вся повернулась к Павлу, сделала шаг к нему и, чтобы он ясно осознал, что нужно делать, подвела ладони под груди и стала попеременно приподнимать их, как весы.
Потом Павел смотрел в её глаза, и никак не мог понять, почему в одном глазу он отражается, как в зеркале, а в другом почти не виден. Раиса спокойно объяснила:
- Осколком резца вышибло глаз-то мне… Вот со стекляшкой хожу.
- И ходи, - сказал Павел.
Раиса его сразу полюбила, и эта любовь показалась ей столь прекрасной, столь необходимой, столь ценной, что она ни за что не хотела ничего в этой любви упустить.
Все чувства Раисы знали, что она оказалась в плену упоения.
Каждое новое и законченное объятие приносило ей невиданное, пронзительное наслаждение. И эти объятия длились без перерыва.
К вечеру, уставшие от страстных сближений, поднялись с дивана. Проголодались. Павлу дала свой новый халат, и сама надела старый.
Только стали закусывать, как раздался звонок в дверь. А за ним - бойкая музыка.
Раиса как-то настороженно пошла открывать. На пороге стояла соседка Тая с лысым пожилым гармонистом. У Таи были сильно накрашены в огненно-красный цвет губы. У гармониста сверкали два вставных верхних передних стальных зуба.
Когда прошли к столу, гармонист вытащил из кармана бутылку. Выпили. Закусили.
Тайка вскочила, звонко стукнула своими высокими каблуками модных туфель с золотыми пряжками. Проворный, весь в улыбке, вспотевший, так что капельки пота поблескивали на лысине, гармонист лихо растянул мехи гармошки. Тайка с хитрым подмаргиванием Раисе, мол, знаем, в чём тут дело и приветствуем, с хороводным повизгиванием пропела:
Гармониста я любила,
Гармониста тешила.
На евонную гармошку
Незабудки вешала…
Гармониста тешила.
На евонную гармошку
Незабудки вешала…
И
Раиса, румяная и счастливая, с восторгом вышла постучать каблуками. И
даже Павел встал в позу медведя с комода, и бил косолапо то одной
ногой, то другой.
В передышках наливали по стопке, поднимали. Глаза у всех искрились. А вставной глаз у Раисы светился каким-то изумрудом.
Приостановил веселье резкий, многократный звонок в дверь.
Когда Раиса с улыбкой, всё ещё находясь в состоянии веселья, открыла, то увидела огромную толстую бабу в точно таком же тулупе, как у Павла, и в приспущенном на затылок пуховом сером платке, зовущимся в народе «оренбургским».
Увидев бабу в этом платке, в голове Раисы пронеслись строчки известной песни:
В передышках наливали по стопке, поднимали. Глаза у всех искрились. А вставной глаз у Раисы светился каким-то изумрудом.
Приостановил веселье резкий, многократный звонок в дверь.
Когда Раиса с улыбкой, всё ещё находясь в состоянии веселья, открыла, то увидела огромную толстую бабу в точно таком же тулупе, как у Павла, и в приспущенном на затылок пуховом сером платке, зовущимся в народе «оренбургским».
Увидев бабу в этом платке, в голове Раисы пронеслись строчки известной песни:
В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок…
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок…
А баба прямо от двери невыносимо истошным голосом, побагровев от злобы, заголосила:
- Это ты моего мужика к себе затащила?! Ах, вот ты какая, одноглазая! - И воинственно подняла кулак.
В мгновение Раиса успела отпрянуть, как бабий кулак просвистел по воздуху.
За спиной бабы стояла маленькая востроносая жиличка с третьего этажа.
«Донесла!» - сообразила Раиса.
- Что я тебе, Симка, говорила! - взвизгнула жиличка, когда они увидели в углу Павла.
- Я тебе корова одноглазая покажу, как чужих мужиков воровать! - во всё горло закричала Серафима.
- Да он бы издох в мороз-то, - пытаясь не кричать, оправдалась Раиса.
- Не твоего ума дело! - остервенело крикнула Серафима, и опять полезла с кулаками на Раису.
Меж ними встрял гармонист:
- Но-но, только без рук!
- А ну, живо собирайся! - приказала Серафима мужу.
Павел послушно и довольно-таки быстро оделся и покорно пошел за женой.
- Эх! Испортила праздник! - с горечью воскликнул гармонист, взял гармонь, накинул ремень на плечо, и заиграл "цыганочку".
Раиса отвернулась, прошептала: «За что, Господи!», - приложила ладони к лицу, и зарыдала.
- Это ты моего мужика к себе затащила?! Ах, вот ты какая, одноглазая! - И воинственно подняла кулак.
В мгновение Раиса успела отпрянуть, как бабий кулак просвистел по воздуху.
За спиной бабы стояла маленькая востроносая жиличка с третьего этажа.
«Донесла!» - сообразила Раиса.
- Что я тебе, Симка, говорила! - взвизгнула жиличка, когда они увидели в углу Павла.
- Я тебе корова одноглазая покажу, как чужих мужиков воровать! - во всё горло закричала Серафима.
- Да он бы издох в мороз-то, - пытаясь не кричать, оправдалась Раиса.
- Не твоего ума дело! - остервенело крикнула Серафима, и опять полезла с кулаками на Раису.
Меж ними встрял гармонист:
- Но-но, только без рук!
- А ну, живо собирайся! - приказала Серафима мужу.
Павел послушно и довольно-таки быстро оделся и покорно пошел за женой.
- Эх! Испортила праздник! - с горечью воскликнул гармонист, взял гармонь, накинул ремень на плечо, и заиграл "цыганочку".
Раиса отвернулась, прошептала: «За что, Господи!», - приложила ладони к лицу, и зарыдала.
