Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий
Кувалдин
рассказ
- Тебе нравится
жена Маяцкого? - спросил Сиротин, очкастый и с проплешинами, преодолев
смущение, потому что не мог сразу об этом спросить, хотя его, как
приятеля, интересовал этот вопрос.
- Да что ты!… Да я и не думал об этом… Нет, - сказал Фомин, который в этот момент производил какое-то странное впечатление своей заторможенной речью. Голос у него был высокий и протяжный. Как будто пел. Хотя изредка Сиротину он многое рассказывал. Да и выпивали они частенько.
Маяцкий был седой, узколицый, довольно моложавый, хотя было ему под шестьдесят. Маяцкий казался Фомину глубоким стариком, поскольку самому Фомину исполнялось на днях двадцать девять.
Сиротин пригвоздил его этим неожиданным вопросом.
Наверное, нужно было сказать иначе, потому что Сиротин не собирался задавать вопрос, но все-таки задал, вопрос о жене своего шефа Маяцкого, с которой тот прожил уже три десятилетия.
Фомин и Сиротин, как обычно болтая, стояли у большого окна в широком паркетном коридоре института. Окно было одностворчатое с большим квадратным стеклом.
Фомин закурил свою «яву». Сиротин не реагировал на дым. Он только потирал свои руки до локтя, покрытые черными волосиками. Он был в ковбойке в синюю клетку с короткими рукавами.
Через некоторое время Сиротин повторил то же самое. Потом с некоторым волнением посмотрел Фомину в его бледно-серые глаза. Фомин вдруг как-то весь подобрался, словно его подловили на утаенной фразе, и начал говорить о каких-то пустяках. А сам в это время прикидывал, где, кто и когда мог видеть его с Татьяной Ивановной.
Событие, о котором он теперь задумался, было в те дни, когда и других забот хватало. Дело в том, что в четверг была намечена у него регистрация в загсе. В предыдущий же четверг Фомина вызвал директор его известного своими новыми разработками в области связи и космоса НИИ и предложил ему должность заведующего сектором, вместо умершего Берга. Потом к тому же его статью опубликовал научный журнал.
Ею заинтересовались за границей, включив статью Фомина в список лучших материалов месяца. Об этом сообщили и несколько наших газет, в одной из которых напечатали даже фотографию Фомина. Потом прошел синхронный сюжет по первому каналу телевидения с его интервью, сделавшим Фомина почти известным.
Из этого совершенно ясно, что все те дни Фомин пребывал на каком-то пике волны, катившей его с улыбкой по будням. И объяснять не стоит, что он делился удачами со своей невестой Наташей, дочерью известного хоккеиста.
Правда, хоккеист давно уже не играл, но будучи вторым тренером одной из команд, имел много друзей в спортивном мире, и в его квартире всегда было полно гостей. Фомин оставался несколько в тени, хотя и его приветствовали хоккеисты и футболисты, нечуждые другим сферам деятельности, перебрасывались с ним двумя-тремя фразами, поздравляли с научным успехом.
В середине недели он с Наташей смотрел в театре «Чайку», где было много сотрудников его института, поскольку билеты распространялись профкомом, но ему казалось, что все зрители смотрят на него, узнают. Встретившись с его глазами, прикрывали свои глаза, говоря этим, что он им известен как яркая личность. В антракте у буфета в полукруглом фойе, где наливали водку и шампанское, несколько человек пожали ему руку. Он смущался, а Наташа краснела.
Редко когда его так выделяли из окружения, и в нём возникли некоторые туманные догадки о его будущности.
Болтая с Сиротиным об этом, Фомин удивлялся, что все эти дни стали какими-то нереальными. Ему казалось, что он выпивает каждый день по фужеру коньяка, хотя в эти дни абсолютно ничего подобного в рот не брал, но состояние было кайфовое, и, главное, без всяких болезненных последствий.
После бесконечных разговоров с коллегами и прочими людьми о своем успехе, их возгласов вроде: «Ну, старик, ты дал прикурть!» - ложась спать, он чувствовал какое-то не знакомое ему до этого головокружение.
Только он смыкал вежды, как множество самых разных лиц, сменяя друг друга, наплывали на него, словно с экрана телевизора. И сразу же возникали какие-то театральные картины. Если, конечно, вся жизнь есть театр. Он узнавал себя в открытой машине с маршальскими погонами на Красной площади принимающим парад. Потом – едущим почему-то на броне танка по Большой Никитской, где почти во всех домах открывались окна, а из рюмочной напротив консерватории выбежал кудрявый толстяк в комуфляжной военной форме, и во всё горло закричал: «Вы видите! Это Фомин! Смотрите, это наш герой науки!»
Бронетранспортер въезжал на бульвар, где толпилось множество людей. Их глаза старались зорче разглядеть Фомина.
«Смотрите на Фомина! В мгновение стал знаменитым!» - читалось ему в этих взглядах.
Фомин не в состоянии был объяснить, каким образом пришли в возбужденное состояние все эти люди.
Послужила ли причиной вызвавшая внимание научной среды статья Фомина, или удивил тот факт, что его рекомендовали на должность вместо Берга?
Фомин жил в то время в Капотне, на возвышенности. Из окон он видел поворот реки, а с другой - вышки и трубы нефтеперегонного завода. На самой высокой вышке временами горел факел, сжигая лишний газ. Фомина никак не брал сон, потому что всевозможные возвышенные видения тормошили его. Он отбросил одеяло, поднялся, пошел на кухню, чтобы покурить в раздумьях.
Разумеется, Фомин старался взять свои мысли в управление, но во время созерцания реки и факела завода, в голову стали вплывать совсем другие мысли, не о новой статье, не о Наташе.
Как-то Фомин спустился на этаж ниже с какими-то бумагами. А там отмечают день рождения Татьяны Ивановны. Он поклонился, сказал несколько теплых слов, и вышел. Татьяна Ивановна ослепила его своими синими, не голубыми, а именно глубоко синими светящимися глазами. Как только Фомин раньше не замечал этих глаз. Он сбегал на улицу, купил букет хризантем и бутылку «столичной». Вернулся и, несколько смущаясь, еще раз поздравил Татьяну Ивановну. А она встала из-за стола, приблизилась к Фомину и, коснувшись его груди своею полной грудью, поцеловала в щеку.
Самое интересное, как говорил Фомин, изливаясь длинным рассказом, Татьяна Ивановна была абсолютно незаметной, каковых множество, женщиной, но не понятно как, когда он её увидел какими-то новыми глазами, она запала в его душу. Все дела отошли на второй план, и работа и Наташа, и он видел постоянно возникающее лицо Татьяны Ивановны. Когда нужно было думать о новом назначении, о предстоящей свадьбе, из головы Фомина не исчезал образ этой женщины. Даже ещё не пытаясь проанализировать своё состояние, ему страстно хотелось сблизиться с Татьяной Ивановной. Прямо-таки зациклился на этом влечении.
- Ты понимаешь, старик, я совсем спятил на этом, - признавался Фомин очкастому Сиротину. - Совершенно не мог заснуть все эти дни. Лягу, ворочаюсь, иду курить, потом принимаюсь читать… Всё без толку! Не лезет она у меня из головы, и всё тут! Сначала я думал, что она мерещится мне только по ночам, но потом вдруг, в метро, прямо увидел её. Черт знает что! Смотрю, и вижу её напротив себя, а я сидел, но тут же вскочил, уступая её место. Пришел в себя, посмотрел - другая женщина. В голове у меня была полная каша. И, представляешь, мне нужно было идти к Наташке, а я видел не её, а Татьяну Ивановну.
Сиротин внимательно посмотрел сначала на Фомина, потом в окно, и неопределенно заговорил:
- Я очень люблю сахар. И не просто потому, что он сластит чай, а потому, что он это делает тихо, незаметно и сам исчезает с глаз долой. Не было и нет. А сладко. Такое же впечатление остается от вежливых людей. Они приходят всегда вовремя, с ними легко говорить, они не противоречат, ничего не доказывают. И, главное, уходят всегда так вовремя, даже чуть опережая это «вовремя», что оставляют сладкое чувство, как растворившийся сахар в чашке чая. Особенно мне сладостны прозрачные стихи, но в них есть сладость, и я знаю, что там был когда-то сахар, но исчез.
- Да что ты!… Да я и не думал об этом… Нет, - сказал Фомин, который в этот момент производил какое-то странное впечатление своей заторможенной речью. Голос у него был высокий и протяжный. Как будто пел. Хотя изредка Сиротину он многое рассказывал. Да и выпивали они частенько.
Маяцкий был седой, узколицый, довольно моложавый, хотя было ему под шестьдесят. Маяцкий казался Фомину глубоким стариком, поскольку самому Фомину исполнялось на днях двадцать девять.
Сиротин пригвоздил его этим неожиданным вопросом.
Наверное, нужно было сказать иначе, потому что Сиротин не собирался задавать вопрос, но все-таки задал, вопрос о жене своего шефа Маяцкого, с которой тот прожил уже три десятилетия.
Фомин и Сиротин, как обычно болтая, стояли у большого окна в широком паркетном коридоре института. Окно было одностворчатое с большим квадратным стеклом.
Фомин закурил свою «яву». Сиротин не реагировал на дым. Он только потирал свои руки до локтя, покрытые черными волосиками. Он был в ковбойке в синюю клетку с короткими рукавами.
Через некоторое время Сиротин повторил то же самое. Потом с некоторым волнением посмотрел Фомину в его бледно-серые глаза. Фомин вдруг как-то весь подобрался, словно его подловили на утаенной фразе, и начал говорить о каких-то пустяках. А сам в это время прикидывал, где, кто и когда мог видеть его с Татьяной Ивановной.
Событие, о котором он теперь задумался, было в те дни, когда и других забот хватало. Дело в том, что в четверг была намечена у него регистрация в загсе. В предыдущий же четверг Фомина вызвал директор его известного своими новыми разработками в области связи и космоса НИИ и предложил ему должность заведующего сектором, вместо умершего Берга. Потом к тому же его статью опубликовал научный журнал.
Ею заинтересовались за границей, включив статью Фомина в список лучших материалов месяца. Об этом сообщили и несколько наших газет, в одной из которых напечатали даже фотографию Фомина. Потом прошел синхронный сюжет по первому каналу телевидения с его интервью, сделавшим Фомина почти известным.
Из этого совершенно ясно, что все те дни Фомин пребывал на каком-то пике волны, катившей его с улыбкой по будням. И объяснять не стоит, что он делился удачами со своей невестой Наташей, дочерью известного хоккеиста.
Правда, хоккеист давно уже не играл, но будучи вторым тренером одной из команд, имел много друзей в спортивном мире, и в его квартире всегда было полно гостей. Фомин оставался несколько в тени, хотя и его приветствовали хоккеисты и футболисты, нечуждые другим сферам деятельности, перебрасывались с ним двумя-тремя фразами, поздравляли с научным успехом.
В середине недели он с Наташей смотрел в театре «Чайку», где было много сотрудников его института, поскольку билеты распространялись профкомом, но ему казалось, что все зрители смотрят на него, узнают. Встретившись с его глазами, прикрывали свои глаза, говоря этим, что он им известен как яркая личность. В антракте у буфета в полукруглом фойе, где наливали водку и шампанское, несколько человек пожали ему руку. Он смущался, а Наташа краснела.
Редко когда его так выделяли из окружения, и в нём возникли некоторые туманные догадки о его будущности.
Болтая с Сиротиным об этом, Фомин удивлялся, что все эти дни стали какими-то нереальными. Ему казалось, что он выпивает каждый день по фужеру коньяка, хотя в эти дни абсолютно ничего подобного в рот не брал, но состояние было кайфовое, и, главное, без всяких болезненных последствий.
После бесконечных разговоров с коллегами и прочими людьми о своем успехе, их возгласов вроде: «Ну, старик, ты дал прикурть!» - ложась спать, он чувствовал какое-то не знакомое ему до этого головокружение.
Только он смыкал вежды, как множество самых разных лиц, сменяя друг друга, наплывали на него, словно с экрана телевизора. И сразу же возникали какие-то театральные картины. Если, конечно, вся жизнь есть театр. Он узнавал себя в открытой машине с маршальскими погонами на Красной площади принимающим парад. Потом – едущим почему-то на броне танка по Большой Никитской, где почти во всех домах открывались окна, а из рюмочной напротив консерватории выбежал кудрявый толстяк в комуфляжной военной форме, и во всё горло закричал: «Вы видите! Это Фомин! Смотрите, это наш герой науки!»
Бронетранспортер въезжал на бульвар, где толпилось множество людей. Их глаза старались зорче разглядеть Фомина.
«Смотрите на Фомина! В мгновение стал знаменитым!» - читалось ему в этих взглядах.
Фомин не в состоянии был объяснить, каким образом пришли в возбужденное состояние все эти люди.
Послужила ли причиной вызвавшая внимание научной среды статья Фомина, или удивил тот факт, что его рекомендовали на должность вместо Берга?
Фомин жил в то время в Капотне, на возвышенности. Из окон он видел поворот реки, а с другой - вышки и трубы нефтеперегонного завода. На самой высокой вышке временами горел факел, сжигая лишний газ. Фомина никак не брал сон, потому что всевозможные возвышенные видения тормошили его. Он отбросил одеяло, поднялся, пошел на кухню, чтобы покурить в раздумьях.
Разумеется, Фомин старался взять свои мысли в управление, но во время созерцания реки и факела завода, в голову стали вплывать совсем другие мысли, не о новой статье, не о Наташе.
Как-то Фомин спустился на этаж ниже с какими-то бумагами. А там отмечают день рождения Татьяны Ивановны. Он поклонился, сказал несколько теплых слов, и вышел. Татьяна Ивановна ослепила его своими синими, не голубыми, а именно глубоко синими светящимися глазами. Как только Фомин раньше не замечал этих глаз. Он сбегал на улицу, купил букет хризантем и бутылку «столичной». Вернулся и, несколько смущаясь, еще раз поздравил Татьяну Ивановну. А она встала из-за стола, приблизилась к Фомину и, коснувшись его груди своею полной грудью, поцеловала в щеку.
Самое интересное, как говорил Фомин, изливаясь длинным рассказом, Татьяна Ивановна была абсолютно незаметной, каковых множество, женщиной, но не понятно как, когда он её увидел какими-то новыми глазами, она запала в его душу. Все дела отошли на второй план, и работа и Наташа, и он видел постоянно возникающее лицо Татьяны Ивановны. Когда нужно было думать о новом назначении, о предстоящей свадьбе, из головы Фомина не исчезал образ этой женщины. Даже ещё не пытаясь проанализировать своё состояние, ему страстно хотелось сблизиться с Татьяной Ивановной. Прямо-таки зациклился на этом влечении.
- Ты понимаешь, старик, я совсем спятил на этом, - признавался Фомин очкастому Сиротину. - Совершенно не мог заснуть все эти дни. Лягу, ворочаюсь, иду курить, потом принимаюсь читать… Всё без толку! Не лезет она у меня из головы, и всё тут! Сначала я думал, что она мерещится мне только по ночам, но потом вдруг, в метро, прямо увидел её. Черт знает что! Смотрю, и вижу её напротив себя, а я сидел, но тут же вскочил, уступая её место. Пришел в себя, посмотрел - другая женщина. В голове у меня была полная каша. И, представляешь, мне нужно было идти к Наташке, а я видел не её, а Татьяну Ивановну.
Сиротин внимательно посмотрел сначала на Фомина, потом в окно, и неопределенно заговорил:
- Я очень люблю сахар. И не просто потому, что он сластит чай, а потому, что он это делает тихо, незаметно и сам исчезает с глаз долой. Не было и нет. А сладко. Такое же впечатление остается от вежливых людей. Они приходят всегда вовремя, с ними легко говорить, они не противоречат, ничего не доказывают. И, главное, уходят всегда так вовремя, даже чуть опережая это «вовремя», что оставляют сладкое чувство, как растворившийся сахар в чашке чая. Особенно мне сладостны прозрачные стихи, но в них есть сладость, и я знаю, что там был когда-то сахар, но исчез.
"Наша улица” №157 (12)
декабрь 2012
