Валерий Михайлович Роньшин родился 19 июля 1958 года в городе Лиски Воронежской области. Окончил Петрозаводский государственный университет по специальности «история», и Литературный институт им. М. Горького по специальности «литературное творчество». Дебютировал как прозаик в журнале «Континент» (1991). Публиковался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Нева», «Юность»; в детских журналах: «Трамвай», «Жили-были», «Костёр», «Куча Мала", «Кукумбер» и пр. Автор более 20 книг. Живет в Санкт-Петербурге. В "Нашей улице" публикуется с №126 (5) май 2010.
Валерий
Роньшин
ДОКТОР ФАУСТОВ
нанороман
нанороман
Пролог
Зима
недаром злилась, потому что явно прошла её пора. В окно уже
требовательно стучалась весна - тук-тук-тук – и гнала зиму со двора.
Буквально всё засуетилось - и гнало зиму вон. Даже тихие жаворонки, и
те в небе подняли настоящий трезвон. Зима, конечно же, хлопотала и
ворчала на весну. А та ей уже откровенно хохотала в глаза. От этого
хохота зима прямо взбесилась и со злобой начала кидать в весну
пригоршни снега. А весне-шаловнице и горя мало. Она этим снежком
умылась и стала ещё румяней.
Глава I
Отъезд из Алушты
Отъезд из Алушты
Алушта
– самый тихий городишко из всех приморских городов Украины. Вот уже
много дней как доктор Фаустов Антон Николаевич жил здесь без забот, не
зная горя. Но почему-то и радости тоже ощутить не мог. Он жил в
одиночестве, у самого моря. По утрам доктор Фаустов внимал волшебному
прибою, да и по вечерам тоже внимал. Глядя на горизонт во все свои
глаза, Антон Николаевич как будто хотел найти там самого себя, навеки
разлучённого с тоскою.
А в самом конце сентября доктор Фаустов покинул Алушту, так и не решив там ни одного своего насущного вопроса. К тому же, он ещё сам себя оставил там с носом: заплатив местной проститутке по имени Ирэн кругленькую сумму, но так её и не отымев (Ирэн, разумеется, а не кругленькую сумму*). «Прощай, Алушта, встретимся ещё ль?..» - думал доктор Фаустов, увозя с собою всё то, что привёз (за вычетом, естественно, той суммы, которую он заплатил Ирэн). «Эх, зря! зря! я не оттрахал эту сучку», - свербила в душе у Антона Николаевича погибающая боль ещё одной его мечты.
Свербление в душе доктора Фаустова не прекращалось и в поезде, который ходко бежал по рельсам, унося Антона Николаевича всё дальше и дальше от Алушты. «Ну, почему!! почему!! я её не отодрал?! – жгло доктора Фаустова. - Почему?!» Чтобы как-то заглушить эту душевную боль и залечить эту душевную рану, Антон Николаевич отправился в вагон-ресторан пообедать.
На первое ему подали окрошку. И с первой же ложкой окрошки к доктору Фаустову пришла и первая же поэтическая строка (здесь следует к месту упомянуть, что Антон Николаевич, помимо того, что он был доктор, был ещё и поэт). «Прощай, Алушта – тихий городок…» - быстро записал на салфетке Фаустов первую строку. А следом пришли - вторая, третья и даже четвёртая - строки:
А в самом конце сентября доктор Фаустов покинул Алушту, так и не решив там ни одного своего насущного вопроса. К тому же, он ещё сам себя оставил там с носом: заплатив местной проститутке по имени Ирэн кругленькую сумму, но так её и не отымев (Ирэн, разумеется, а не кругленькую сумму*). «Прощай, Алушта, встретимся ещё ль?..» - думал доктор Фаустов, увозя с собою всё то, что привёз (за вычетом, естественно, той суммы, которую он заплатил Ирэн). «Эх, зря! зря! я не оттрахал эту сучку», - свербила в душе у Антона Николаевича погибающая боль ещё одной его мечты.
Свербление в душе доктора Фаустова не прекращалось и в поезде, который ходко бежал по рельсам, унося Антона Николаевича всё дальше и дальше от Алушты. «Ну, почему!! почему!! я её не отодрал?! – жгло доктора Фаустова. - Почему?!» Чтобы как-то заглушить эту душевную боль и залечить эту душевную рану, Антон Николаевич отправился в вагон-ресторан пообедать.
На первое ему подали окрошку. И с первой же ложкой окрошки к доктору Фаустову пришла и первая же поэтическая строка (здесь следует к месту упомянуть, что Антон Николаевич, помимо того, что он был доктор, был ещё и поэт). «Прощай, Алушта – тихий городок…» - быстро записал на салфетке Фаустов первую строку. А следом пришли - вторая, третья и даже четвёртая - строки:
Где только одиночество и море.
Я жил здесь без забот, не зная горя,
Но радость тоже ощутить не смог.
Я жил здесь без забот, не зная горя,
Но радость тоже ощутить не смог.
Когда
с окрошкой было покончено и в ту же самую тарелку (других не было)
Фаустову скупо наложили его любимой овсяной кашки, скупо же добавив к
ней мочёной морошки, не менее им любимой, – Антон Николаевич, под
овсяночку с морошечкой, сочинил ещё четыре строки:
Я так внимал волшебному прибою,
Во все глаза на горизонт смотрел
Как будто там себя найти хотел,
Навеки разлучённого с тоскою…
Во все глаза на горизонт смотрел
Как будто там себя найти хотел,
Навеки разлучённого с тоскою…
Но дальше дело явно застопорилось. «Ну что же дальше, - думал Антон Николаевич, - дальше-то что?! Вот блядь!..»
«БЛЯДЬ!» – тут же озарилась душа доктора-поэта. И Фаустов застрочил на салфетке:
«БЛЯДЬ!» – тут же озарилась душа доктора-поэта. И Фаустов застрочил на салфетке:
Я уезжаю, так и не узнав
Ни одного девичьего засоса.
Я, как мудак, себя оставил с носом:
Блядище заплатив - не отъебав.
Записав эти строчки, Антон Николаевич удовлетворённо допил чаёк с лимончиком, и, столь же удовлетворённо, подумал: «Ай да Фаустов!.. Ай да сукин сын!..»
Су-кин сы-н… су-кин сы-н... су-кин сы-н... - вторили ему вагонные колеса.
А ближе к вечеру, лёжа в одиноком купе на одинокой полке, томимый своим одиноким одиночеством, Антон Николаевич вдруг припомнил звук её шагов, шелест его купюр, и ему почему-то начало казаться, что и она тоже вспоминает его сейчас, и ждёт, и надеется, что он придёт.
Ирэн, где ты?..
Ни одного девичьего засоса.
Я, как мудак, себя оставил с носом:
Блядище заплатив - не отъебав.
Записав эти строчки, Антон Николаевич удовлетворённо допил чаёк с лимончиком, и, столь же удовлетворённо, подумал: «Ай да Фаустов!.. Ай да сукин сын!..»
Су-кин сы-н… су-кин сы-н... су-кин сы-н... - вторили ему вагонные колеса.
А ближе к вечеру, лёжа в одиноком купе на одинокой полке, томимый своим одиноким одиночеством, Антон Николаевич вдруг припомнил звук её шагов, шелест его купюр, и ему почему-то начало казаться, что и она тоже вспоминает его сейчас, и ждёт, и надеется, что он придёт.
Ирэн, где ты?..
Эпилог
Лето приказало всем долго жить. Грязный состав, погрузившийся всеми
своими вагонами в серую массу осеннего тумана, тянулся вдоль моря,
издавая неприятные для слуха звуки – тудух-тудух… тудух-тудух… Дождь
лил ливмя. Сырость проникала в вагоны, пронимая их насквозь. Блёклое
море медленно проносилось мимо. Мокрые чайки… однообразный дождь…
слезливое без просвету небо… Алушта осталась позади. А что сталось с
доктором Фаустовым?.. Утешился ли он?.. Удалось ли ему отыметь хотя
бы одну проститутку?.. Напечатали ли его хотя бы одно стихотворение?..
Бог знает. Предоставлю решить это читателю, который, таким образом,
сможет закончить этот роман по своему вкусу.
Приложение
Приложение
СТИХИ К РОМАНУ
Стихотворения Антона Николаевича Фаустова
***
Вспоминая разрез твоих губ.
Вспоминая речей твоих яд.
Я готов снова вырыть твой труп.
Чтобы после зарыть его взад…
***
По обоям мухи бродят.
Самолёт летит.
Ничего не происходит.
Кто-то спит –
на этом свете.
Кто-то спит –
на том.
Год проходит.
Два проходят.
Что «потом»?..
Ничего не происходит.
Дождь идёт.
Солнце всходит и заходит.
Тает лёд.
Ничего не происходит.
Вновь зима пришла.
Год проходит, жизнь проходит.
Вот и вся прошла…
Вспоминая разрез твоих губ.
Вспоминая речей твоих яд.
Я готов снова вырыть твой труп.
Чтобы после зарыть его взад…
***
По обоям мухи бродят.
Самолёт летит.
Ничего не происходит.
Кто-то спит –
на этом свете.
Кто-то спит –
на том.
Год проходит.
Два проходят.
Что «потом»?..
Ничего не происходит.
Дождь идёт.
Солнце всходит и заходит.
Тает лёд.
Ничего не происходит.
Вновь зима пришла.
Год проходит, жизнь проходит.
Вот и вся прошла…
***
Есть две дороги в Никуда:
Одна – туда, одна – сюда.
Ещё есть магазин «ЕДА».
В водопроводе есть вода…
А в голове сидит всегда:
Уж скоро ехать в Никуда.
Там мухи спят на потолке,
и рыбы плавают в реке…
На кладбище лежит старик,
уже давно, уже привык.
А рядом мальчик из
Чечнагистана.
Запаян в цинковом гробу
и видит сон про марабу.
Всю жизнь мечтал он повидать
другие страны…
Закрылся стадион зимой,
болельщики пошли домой,
судью-еврея увезли на мыло…
Три раза прокричал петух.
По всей стране вдруг свет потух,
но это никого не удивило…
А по платформе под дождём
шагает человек с ружьём,
и тётка рыжая в углу торгует пивом…
Проехал Гоголь на санях,
вздохнул печально: « Ах-ах-ах…
Всё так же скучно, господа, на диво».
Промчались быстро поезда:
Один – туда, другой – сюда;
С тоски собака на луну завыла…
Из урны вытащив хапец,
я затянулся наконец.
И поменял местами «будет» с «было».
Есть две дороги в Никуда:
Одна – туда, одна – сюда.
Ещё есть магазин «ЕДА».
В водопроводе есть вода…
А в голове сидит всегда:
Уж скоро ехать в Никуда.
Там мухи спят на потолке,
и рыбы плавают в реке…
На кладбище лежит старик,
уже давно, уже привык.
А рядом мальчик из
Чечнагистана.
Запаян в цинковом гробу
и видит сон про марабу.
Всю жизнь мечтал он повидать
другие страны…
Закрылся стадион зимой,
болельщики пошли домой,
судью-еврея увезли на мыло…
Три раза прокричал петух.
По всей стране вдруг свет потух,
но это никого не удивило…
А по платформе под дождём
шагает человек с ружьём,
и тётка рыжая в углу торгует пивом…
Проехал Гоголь на санях,
вздохнул печально: « Ах-ах-ах…
Всё так же скучно, господа, на диво».
Промчались быстро поезда:
Один – туда, другой – сюда;
С тоски собака на луну завыла…
Из урны вытащив хапец,
я затянулся наконец.
И поменял местами «будет» с «было».
***
Мой поезд – ушёл.
Мой кофе – остыл.
Моя цифра – ноль.
Моё завтра – тыл.
Мой поезд – ушёл.
Мой кофе – остыл.
Моя цифра – ноль.
Моё завтра – тыл.
Мои мысли – сор.
Моя птица – грач.
Мой свет – мрак.
Мой смех – плач.
Моя птица – грач.
Мой свет – мрак.
Мой смех – плач.
Мой поезд – ушёл.
Мой кофе – остыл.
Сор, грач, ноль,
мрак, плач, тыл...
Мой кофе – остыл.
Сор, грач, ноль,
мрак, плач, тыл...
***
Пушкин - это русский поэт.
Курица - это домашняя птица.
Если тебе тридцать лет -
Значит, пора жениться.
Пушкин - это русский поэт.
Курица - это домашняя птица.
Если тебе тридцать лет -
Значит, пора жениться.
Старость - это кораблекрушение.
Жизнь - это ад.
Человек человеку друг,
а также товарищ и брат.
Крысы умеют плавать,
но не умеют летать.
Южная страна - это Италия.
Ненормативная лексика - это “блядь”.
Жизнь - это ад.
Человек человеку друг,
а также товарищ и брат.
Крысы умеют плавать,
но не умеют летать.
Южная страна - это Италия.
Ненормативная лексика - это “блядь”.
Ну и так далее...
КОНЕЦ
* Уточнение для читателей-извращенцев
Санкт-Петербург
“Наша улица” №150 (5) май
2012