Ваграм Кеворков
ЛЮБИМОВ, ВЫСОЦКИЙ И ...
К 90-летию со дня рождения Юрия Петровича Любимова
эссе
Город накрыло грозой. Ливень выполоскал Москву, отмыл ее, - чистенький асфальт не оскорбляет ни окурок, ни спичка. Дышать легко.
Не спеша иду по Нижегородской к Таганке. Там ждет меня приятель Вадим Туманов с заветным билетиком в театр. Билетиками снабжает его Володя Высоцкий, его друг.
Вадим на месте, но без билета; сейчас должен подойти Высоцкий и принести искомое. Тем для разговора хватает: Вадим хочет перетащить меня к себе на колымский золотой прииск. А я все никак.
Высоцкий подходит незаметно, радостно приветствует Вадима, а ко мне чуть настороженно. Вадим знакомит его: "Ваграм, режиссер телевидения!" Пожимаем друг другу руки, но скованность Володи не исчезает, он держится подчеркнуто скромно, интеллигентно, чувствуется, ждет разговора со мной: режиссер все-таки, да еще с ТV. Начинает, посмеиваясь: "Может, снимите меня в какой-нибудь роли?" Я бы рад! Но, увы, на ЦТ действует неписанное: можно занимать любого артиста "Таганки", кроме Высоцкого. Кто, почему породил это идиотское правило, не знаю, - но именно так: табу. При упоминании Высоцкого зав. отделами испуганно вздрагивают и отмахиваются.
Я откровенно рассказываю Володе об этом, с подробностями, он смеется: "Ничего, я их всех дожму!" И к Вадиму: "Ты ж меня знаешь!" На этих коротких фразах включается его могучая энергетика, он тут же, по нарастающей, все более азартно, рассказывает, как "убирает" чиновников. И "Мерседес", который ему подарила Марина, растаможивать не хотели, и квартиру решили "зажать", а он выколотил.
А Вадим жалуется на меня: "Вот, зову его к себе парторгом на тысячу в месяц, а он ни в какую!" - "Возьми меня!" - хохотнул Высоцкий, и смешинка застряла у всех троих. А через несколько лет я услышал с "вертушки" Володино грустное: "Мой друг уехал в Магадан!" Они крепко дружили!
Жаль, но мне пора в театр, мы пожимаем друг другу руки, я благодарю Володю, Вадима, и оставляю их.
С трудом пробившись сквозь толпу, жаждущую билетика - криком спрашивают, будто от билета зависит жизнь, - добираюсь до контролеров. Их руки, отрывая краешки билетов, мелькают, словно в конвейере; меня пробрасывает через этот кордон - сзади все напирают, идут, я попадаю в плотно населенный гудящий улей, все говорят возбужденно, слышится: "А вы видели?!" - "А это видели?!" Фойе забито и кажется огромным!
У меня входной билет и, по совету Высоцкого, я пробираюсь на балкон: "Оттуда лучше видно!" Успеваю занять место у стенки слева, почти впереди всех, передо мной несколько человек, а позади бушующая толпа "входняков" отвоевывает зрительскую позицию. Женщина-пожарник настойчиво стремится обеспечить проход между креслами и стоящими, но вскоре, безнадежно махнув рукой, уходит.
Все гудит! "Наверное, так бывает перед революцией!"
И революция началась - театральная! На сцене - пять Пушкиных! "Коллективный" Пушкин - пять артистов "за Пушкина".
Сегодня этим не удивишь, после "Таганки" в "Моссовете" появилось несколько Теркиных, оригинальное решение Любимова стало расхожим приемом и пошло кочевать по стране. При этом главрежи-постановщики чувствовали себя новаторами, революционерами, с гордостью возглашали: "Как у Любимова!" Это подразумевало знак качества, хотя "как у Любимова" может быть только у самого Любимова. Гений не тиражируется.
Все Пушкины ярки и точны - и портретно схожий Джебраилов, и остальные, но запомнился Леонид Филатов: градус его жизни на сцене выше, чем у других исполнителей.
А градус зрительного зала все нарастает, знакомые пушкинские строки звучат, как открытие, магия сценического действа вовлекает зрителя, делает его соучастником, еще одним Пушкиным!
"Товарищ, верь! Взойдет она..." И верится: да, взойдет!
По ходу спектакля зал многажды вспыхивает аплодисментами: пушкинские стихи вызывают ярчайшие ассоциации с сегодняшним днем! В финале зал взрывается криками: "Браво! Браво!" - Все встают. Бушует овация!
Это вторая гроза за вечер - очищающая гроза "Таганки!"
Дома, все еще в накале спектакля, включаю телек. Идут новости: М.А.Суслову повесили какую-то "научную" медаль - наверное, как жандарму партии, - и он, подстегнутый наградой, кликушествует, упирая на "о": "Только марксизьмь-ленинизьмь!.." Выключаю "ящик". "Неплохо б еще и здравого смысла!"
Через пару недель я снова с трудом пробиваюсь через толпу у входа в "Таганку", снова мелькают руки контролеров, отрывающие краешки, снова меня пробрасывает мимо них и я попадаю в гудящий улей, опять с билетиком от Высоцкого.
На этот раз у меня место в партере. Недалеко от себя вижу Любимова, - в самом конце зала, за последним рядом, у столика с лампой. В хорошем темном костюме, импозантный, красивый, внешне спокойный, он разговаривает с каким-то мужчиной, явно делает "втык" и видно, что слова его ложатся точнехонько в "яблочко".
Бывает, что режиссеры срываются, кричат, орут даже. Некоторые нарочно вгоняют себя в этот "градус" - "творят". Результат в таких случаях одинаков: все взнервлены, крик, истерика - полный раздрай. Да, конечно, подчас нужно прикрикнуть, но иногда, иначе это "крещендо" или "форте" приедается, теряет силу воздействия. Чувствуется, что у Любимова команды чеканно точные, и "сборная" у него работает слаженно.
А в зале бурное предвкушение чего-то необыкновенного, "таганского". Зрители партера увидели: Сам здесь! Значит, будет такое!
И было! "Добрый человек из Сезуана"! С неподражаемым Водоносом - Золотухиным, с великолепным актерским ансамблем, с открытийным прочтением Брехта!
Я захвачен тем, что происходит на сцене, но все же иногда оглядываюсь назад, на Любимова, - лампа горит! Значит он что-то записывает по ходу спектакля, какие-то замечания. Тогда я еще не знал стихов Пастернака о горящей свече, но, узнав, не раз вспоминал эту лампу!
Шквал аплодисментов, бесконечные крики "Браво"! и "вытащенный" на сцену Любимов завершили этот победный спектакль!
Тем горше был разговор в останкинском коридоре с В.Турбиным, главрежем литдрамы. Взахлеб рассказав ему о "Добром человеке", я спросил: не заснимут ли этот спектакль, ведь шедевр! И услышал: "Это не реально! Кузаков никогда не пойдет на это!" (К.С.Кузаков, - по слухам, внебрачный сын Сталина, очень похожий на него, - был главным редактором литдрамы).
А в редакциях ЦТ знакомые режиссеры завидуют: "Был на Таганке?! Ну, как тебе?!" Поговорив горячо, расходятся прямо-таки одержимые решимостью отныне делать все, как у Любимова. Увы! Передачи давно уж задуманы убого и делаются убого; приложить таганкинские впечатления не к чему (сценарии жуткие, а самим написать - ни-ни, Лапин не любит этого!) Между тем, в учебной редакции появился некто, в прошлом актер "Таганки", а теперь режиссер ТV. Он ходит важный, как памятник самому себе; ему поражаются: "С Таганки!" Однако на его передачах это никак не сказалось.
Свой театр создал бывший актер "Таганки" В.Спесивцев. Артисты у него не разговаривают, а кричат непоставленными голосами, - это "новация", но бесконечно далеко от любимовской театральности.
Лапин при упоминании о "Таганке" морщится, говорит, что надо снимать МХАТ и Малый, прежде всего. Да, надо (слава Богу, сняли "Село Степанчиково" с виртуозом Грибовым); сняли лучшие спектакли вахтанговцев, "Сатиры"...Но сохранить для истории спектакли "Таганки" - самого интересного, самого значимого театра страны - надо всенепременно! - Нет!
Я уже слабо помню те спектакли, ведь видел их более тридцати лет назад, осталось впечатление честности, яркости, блистательной режиссуры Юрия Любимова, неотрывной от сценографии Давида Боровского. Да и кто сегодня помнит подробно эти спектакли? Даже те, кто несколько раз смотрел "Деревянные кони" или "А зори..."
И вот в чем ущербность советского телевидения: не заснят ни один из спектаклей лучшего, интереснейшего театра того времени - уникальной "Таганки". Лапинское телевидение обокрало потомков: сегодня молодые не могут видеть того, что в театральном деле стало нравственным и эстетическим камертоном 60-х - 70-х годов.
После семнадцатого года русское (советское) искусство стало болтать из стороны в сторону, подобно пресловутому одесскому пароходу. Когда это судно выходило из порта, пассажиры прилипали к правому борту, с которого был виден город. Пароход опасно кренился, и тогда капитан кричал: "Всем на левый борт!" Все бросались, согласно команде, после чего корабль накренялся в другую сторону. Тогда капитан призывал всех к правому борту, и пароход кренился туда! И так его болтало, грозя потопить, пока Одесса не скрывалась из вида.
После октябрьского переворота (перевернуло-таки!) отменили все "буржуазное" (в том числе Пушкина!), утверждая пролетарское (Д.Бедный). Жизнь заставляла хотя бы частично вернуть "буржуазное", потеснив "пролетарское". Тогда всевозможные РАППы и МАППы, озабоченные собственными гонорарами, вновь бросались в атаку на классику.
Далее: железный занавес - репрессии - монополия примитивного соцреализма - "бульдозерная" выставка. Инакомыслящих не должно быть.
В этом-то безвоздушном пространстве, где с придыханьем произносились имена театров, давно уже превратившихся в нафталиновые музеи, творил свою "Таганку" Ю.П.Любимов.
Лапин, не скрывавший чувства облегчения, если ему удавалось "справиться" с видным поэтом или артистом, или ученым, - радостно сообщал на всяких "активах": "Знаете, а ведь он управляем!"
С каким рвением, в каком раже стремились на экран всевозможные начальнички и их "творческая" обслуга! Как приятно, как радостно, как полезно для карьерного роста - появиться на "теле", урвать лавры известности! Как замечательно, когда технические средства собственного воспевания, можно сказать, у тебя в кармане! Вот бы и знаменитые театры прибрать к рукам! Пришел на "Таганку, а там о тебе - "гимн"! Надо, чтоб все было обслуга власти! Приходишь - и смотришь что-нибудь хорошее и приятное о себе любимом! Поставленное Любимовым! "Искусство принадлежит народу!" А мы его представители, власть предержащие! Кому принадлежит искусство?
Когда горячие головы, вроде меня, предлагают начальству пригласить Любимова поставить что-нибудь - смотрят, как на "тронутых".
А уже гремят актерские имена Высоцкого, Золотухина, Демидовой... "Таганка" владеет умами и сердцами многих и многих. Но официозное отношение к ней - "через губу". Даже в ГИТИСе!
Студенты одержимы "Таганкой", но педагоги! Особенно иные театроведы! Занудные рассуждения о том, что Любимов - это штукарство, потеря великих традиций МХАТа. Что будь жив Станиславский, он бы!.. Хотя Станиславский считал свою систему азами, а не вершиной мастерства, поддерживал Вахтангова и Мейерхольда, "терпел" у себя уникального Михаила Чехова, работавшего по собственной методе!
Зато мы на своих режиссерских курсовых показах "отрывались" по полной, азартно ставили Брехта: "Мамашу Кураж", "Кавказский меловой круг", "Трехгрошовую оперу". Ухитрились поставить даже рок-оперу "Иисус Христос - суперзвезда"! М.И.Рапопорт, ведший режиссерские курсы в "Щуке" и ГИТИСе, горячо нас поддерживал: "Форма - уже содержание! Хотите стать режиссерами - смотрите Любимова!"
На "Таганку" стремятся как правоверные в Мекку! Вернувшихся из Москвы провинциалов расспрашивают: "В Кремле был? А "на Таганке?" Попасть в Кремль неизмеримо проще, чем в театр Любимова, и с течением времени о Кремле и вовсе не упоминают; остается одна "Таганка"!
Подзабытая песенка "На Таганке, на Таганке мы с тобою повстречались!" - звучит по-новому. "Таганка" - опознавательный знак гражданственности. Сюда стремятся те, кто одной крови! Хотя, конечно, полно и тех, кто пришел в модный театр, "отметился".
Очередь за билетами "на Таганку" не прерывается! Она стоит денно и нощно в трепетном ожидании маленького листочка бумаги, который "Сим-сим, отворись!" Нигде в мире нет ничего подобного! Люди стоят в бессменной, беспрерывной очереди "на Любимова"! Так в войну и послевоенные годы стояли за хлебом насущным!
Власти побаиваются "Таганку": она стала духовной силой.
Чиновник, опасающийся потерять свое теплое, "взяткобральное" место не хочет перемен. А "Таганка" зовет к переменам!
В хвосте очереди молодые люди с гитарами, сбившись в кружок, греются песней: "Гитары, как винтовки, закинуты за плечи!"
Волочатся над Москвою грязные тучи, сечет снежной крупой с дождем, - очередь "на Таганку" не убывает. Очередь прибавляется с каждым новым спектаклем Любимова.
Лет тридцать не был я "на Таганке"! Изгнание Ю.П.Любимова за границу, его долгое отсутствие, перестроечно-революционные годы, актерская свара, и, наконец, возвращение к рулю... Какая она сегодня, "Таганка"?
Век двадцать первый сразу обозначил себя: при входе в здание - охрана и рамка металлоискателя. Как в аэропорту: и там, и здесь взлететь можно. Иль воспарить, - как получится!
Сразу за раздевалкой - огромный портрет Высоцкого. Визитка "Таганки".
Какое тут все маленькое! Когда "Таганка" была глотком свободы, когда сюда было паломничество, переаншлаги, - зрительская огромность скрывала камерность помещения... Давно уж нет очередей сюда - их нет ни в один театр страны, - не мелькают феерически руки билетеров, но люди идут, постепенно фойе заполняется.
Жадно, ностальгически вглядываюсь в портреты на стене: люди "Таганки"! В первом, самом высоком ряду, - Любимов, Боровский, Высоцкий, Золотухин. А вот молодые, незнакомые лица! Какие они? А на стене напротив - Станиславский, Вахтангов, Мейерхольд, Брехт.
С какой любовью, с каким тщанием делается этот театр! Сколько тонкости и изящества в свечах, полукружьем горящих то там, то здесь на зачехленных белым роялях! А красный - в стиле той эпохи - диван и столик перед ним у огромного скульптурного портрета Пушкина, и цветы на столике! Здесь все театр! Если б это был храм, я б сказал: "Здесь намолено!" И вправду - миллионы людей пронесли свое сердце через эти стены и этот зал, миллионы и миллионы духовно возросли здесь! Сколько тысяч спектаклей - с 1964 года - гигантский катарсис! Слава Богу, сама личность Любимова, подобно оберегу, не позволила актерским житейским дрязгам опошлить ни сцену, ни театр в целом, - нравственная высота "Таганки" неоспорима.
На лестнице ко второму этажу - скульптурные изображения Пушкина, как память о том спектакле - "Товарищ, верь!" На втором этаже кабинет Любимова. Здесь же, в фойе второго этажа, опять фото - Владимир Высоцкий.
Есть в театре еще один большой фотопортрет. Как только минуешь служебный вход и спустишься в подвальный коридор, ведущий к главному залу, к фойе - увидишь Чаплина: цилиндр, бабочка, грязноватая манишка, усики, нелепые штаны, челюсти рваных ботинок, трость - Чарли. Это - ориентир, чтоб не заблудиться в театральном хитросплетении.
Любимов всячески подчеркивает: его театр молод!
Молодые хозяйничают на вешалке, сразу после металлоискателя, - хозяйничают быстро, четко, вежливо; у входа в партер и на балкон милые молоденькие девушки - билетеры заботливо проводят зрителей в зал, помогут найти свое место, - и тоже толково, заботливо, доброжелательно. Далее - черед сцены! Так опытнейший Любимов сплетает в единое целое все видимые зрителем звенья театра - вновь молодой "Таганки"...
Сцена, как всегда, открыта. Можно рассмотреть, что на ней, потихоньку "войти" в спектакль... "Антигона", Софокл... Премьера... В зале молодежь, люди среднего возраста, изредка седовласые. Как прежде, аншлаг. Слышится иностранная речь: польская, английская, итальянская, финская...
На сцену выходит яркая красивая женщина, по залу шелестит: "Каталин!" Следом за ней высокий мужчина в цивильном костюме. Каталин Любимова, хорошо знакомая по телеэкрану, представляет посла Финляндии.
Финн улыбчиво сообщает о своем поручении: президент Финляндии Тарья Халланен прислала Ю.П.Любимову благодарственное письмо - за его вклад в мировую культуру! Зал отвечает послу аплодисментами, он передает послание Каталин - Юрий Петрович в больнице, у него пневмония - желает Маэстро скорейшего выздоровления на радость всем зрителям! (Надо полагать, и финским в том числе). Еще аплодисменты, Каталин и посол уходят, голос Любимова с пленки обращается к залу - Маэстро т.о. всегда в театре, - шутливые, но дельные пожелания перед спектаклем, свет медленно гаснет, и действо начинается.
С первых же минут ясно: Любимов использует все, включая портал; у Мастера ничего не пропадает! Я вижу новый театр, нового Любимова. Воссоздание древнегреческого хора. Драма-опера по-древнегречески. "Антигона".
Сразу вспомнился "Театр древних греков" - в Пирее, в 1993 году, на огромной открытой сцене, с партером в три тысячи мест. Театр-статика, каждый жест - знак. Поворот головы, движенье руки, даже движение пальца. Театр живого зримого иероглифа. Герои молчат. За них речитативом говорит хор.
Любимов - не реаниматор, он создатель "древнегреческого хора" наших дней! Никакой статики, - все движение, все круговерть! Режиссерская драматургия "высекания", искреж от режиссерского монтажа!
Молодые актеры великолепно двигаются, танцуют, прекрасно поют - это не только спектакль - форма, это - Театр-Форма! Ай да Любимов! Опять прорыв!
Вот почему несколько лет назад Любимов набрал актерский курс в "Щуке" и на факультете музыкального театра РАТИ (ГИТИСа) - для своего синтетического Театра-Формы, - вокал, движенческие дисциплины, актерское мастерство.
Конечно, после часа напряженнейшего, я бы сказал концентрированного действа - многоголосовое "Браво!" Аплодисменты жаркие, долгие, артисты многажды выходят на поклоны.
Потом на втором этаже презентация, - чувствуете, как современен Любимов? Накрыты столы, очаровательная Каталин, самый верный помощник Мастера, стремится уделить внимание гостям: обилие режиссеров, актеров, писателей, художников - самых-самых... Фойе второго этажа гудит, как некогда фойе первого... А Любимов - в больнице...
Когда у одного из ветеранов "Таганки" случился инфаркт, Любимов предпринял все меры, чтоб поместить его в хорошую больницу, добыл денег на шунтирование, - словом, сделал все, чтоб скорей вернуть этого артиста на сцену...
Через неделю я снова в театре - смотрю "Идите и остановите прогресс". И снова Любимов - блистательный мастер формы.
На сцене скульптуры - китайские болваны; ежу понятно: политбюро, неважно - в какой стране. Головы у них не болтаются, каждый из них монолит. Но как же они подвержены манипуляциям! Хор жизни - вечно движущийся, переменчивый - ставит их то так, то эдак (трудное положение!) Даже укладывает двоих ступнями к ступням (головы в разные стороны) - этакий Тянитолкай, - трудно не угадать здесь тех, кто одно время лежал в мавзолее вместе... И хор - народ, и прекрасные стихи обэриутов...
А через пару недель - "Суфле". Актеры заняли свои места на сцене. И вдруг там - Любимов! Будто солнце взошло! Все радостно оживились, приветствуют его аплодисментами. А обаятельный, яркий, молодой, веселый Любимов, вмиг очаровав зал, швыряет зрителям конфетки из какого-то подобия лукошка. И лишь заинтриговав публику, сообщает: артистке Трибунской - Антигоне - присвоено звание заслуженной! Счастливая молодая актриса шутливо раскланивается, Любимов шутливо ее поздравляет! - Никакой помпы, все как бы говоря: звание - не главное, главное - театр! Любимов, провожаемый аплодисментами, уходит, а радостная заслуженная - вместе с хором - начинает спектакль: "Суфле" (Из словаря Ожегова: "Суфле: 1. Кушанье из пюре со взбитыми белками. С. из яблок. Ягодное с. 2. Сливки или молоко с сахаром для приготовления мороженого")
За свою режиссерскую жизнь я повидал в театре кое-что интересное. Подобный шампанскому, блистательный "Комеди-Франсэз"; еврейский "Театр-фарс" с его ошеломительным темпо-ритмом; чернобархатный театр Жана Вилара - оживший "Черный квадрат" Малевича; спектакли БДТ. Но ничего, подобного "Суфле", я не видел ранее.
Как все у сегодняшнего Любимова, - максимум мыслеэмоций из минимума изобразительных средств.
В руках у "хора" складные деревянные стулья - это и мебель, и мизансцены, и трещотки. Режиссер пользуется ими с потрясающей изобретательностью. При этом "хор" трансформируется: иногда то один его участник, то другой выходят на свои сольные сцены - и дай Бог многим артистам такого проживания роли! Суфле из Ницше, Кафки, Беккета, Джойса.
Долгие годы вершиной театральной режиссуры для меня был спектакль "Карьера Артуро Уи" Эрвина Аксера в БДТ. Там время от времени лица персонажей внезапно искажала белоснежная маска-грим - визитка близкой смерти. Это создавало напряженную партитуру действа, воплощенного Лебедевым, Копеляном, Юрским (Борисовым), - действа, резко усиленного метафорой мизансцен. Спектакль громадной эмоциональной силы!
Но Любимов в "Суфле" превзошел все и всех! Такой постановочной мощи не знали раньше. Это вершина режиссерской изобретательности и мастерства, это непревзойденный режиссерский театр.
А через неделю - еще удар: "Марат и маркиз де Сад". Давно не видел я такого полнокровного спектакля, такой великолепно организованной фантасмагории! Кому еще из режиссеров под силу такая мощь?!
"Режиссер умирает в актере". Экая чепуха! Любимов страстно живет в актере, заряжает его своей энергетикой!
Этот спектакль - кассетная бомба! Она взрывается грохотом падающих-поднимающихся тюремно-больничных решеток, от отчаяния рождающейся чечеткой - как выплеск нравственной муки, бурными спонтанными протестами обитателей психушки.
Я не буду пересказывать этой фантасмагории - идите и смотрите! Скажу только благодарственное слово исполнителям, в первую очередь Ирине Линдт, Валерию Золотухину, Тимуру Бадалбейли, пронзительному Дмитрию Межевичу... Впрочем, здесь все талантливы, иных Любимов не держит.
А после спектакля - опять фойе, где так уютно продает свои "Дневники" Золотухин - в костюме де Сада. К нему подходят зрители, еще "горяченькие" после спектакля, охотно раскупают эти книжки с автографом автора, - и это тоже театр.
Подходим и мы с писателем Ю.А.Кувалдиным. Его десятитомник на книжной полке Ю.П. Любимова. Вечер Ю.Кувалдина прошел на сцене малого зала "Таганки". Юбиляра поздравляли писатели, режиссеры, общественные деятели, но первыми - артисты любимовского театра.
Молодым Ю.Кувалдин занимался в актерской студии у Высоцкого и Яловича. Прирос к "Таганке" с ее первых дней, сразу оценил ее громадную роль в культурной, духовной жизни страны. И его юбилейный вечер - писателя-первопроходца - органично вплелся в жизнь страстно любимого им новаторского театра!
Удивительно легко я чувствую себя в театре на Таганке, тепло мне. Может, оттого, что здесь Высоцкий?.. Что было б с ним, если бы не Любимов? Пришел прослушиваться никому не известный артист театра им. Пушкина. "А гитара зачем?" - "Играю, пою!" - "Чьи песни?" - "Свои!" Любимов принял его. Как Золотухина, как Демидову, как других. Мастер многих своих питомцев вывел на звездную высоту. Красный квадрат "Таганки" - еще одно творение Малевича - стал талисманом для талантливых и трудолюбивых.
Но быть артистом в Театре-Форме Любимова ох как не просто. Ведь часто нет роли, как таковой, она вся - фантазия постановщика и исполнителя. Даже такие опытные артисты, как Золотухин, подчас оказываются в затруднении. "...в этой монтажной пьесе, где у меня нет даже более или менее приличного куска, с определенным смыслом, логикой и поведением, где бы как-то проявлялся характер... что я могу вложить в отдельные реплики..." - из "Дневников" Золотухина. Однако быть на высоте требований режиссера такого масштаба как Ю.П. Любимов сложно и в классическом репертуаре, где роль великолепно выписана, - я бы сказал, тем более сложно. Вот признание В.Высоцкого: "После "Гамлета" и "Галилея" я ночь не сплю, не могу прийти в себя, меня всего трясет - руки дрожат... После монолога и сцены с Офелией я кончен... Это сделано в таком напряжении, в таком ритме - я схожу с ума от перегрузок..." Да, творчество артиста в таких ролях есть созидание-сожжение себя. Это под силу только людям совершенной актерской техники и большого здоровья. Всего себя, всю жизнь отдать роли! Это и есть искусство. Жестокая вещь! Но волков бояться - в лес не ходить! Дорогу осилит идущий!
Ю.П.Любимов, человек громадного терпения, не раз мог уволить и Высоцкого, и Золотухина (грехов хватало), и многих иных, но не уволил: непрестанно воспитывая их, он коллекционировал коллектив! И не его вина, что тогдашняя власть оборвала эту его великую миссию.
За яркими, блестящими спектаклями "Таганки" стоял беспощадный труд. В первую очередь, постановщика, Мастера.
Новое, непривычное, почти всегда встречает сопротивление - такова консервативная природа человека, его средство защиты от неизведанного. Когда-то с помощью талантливого оператора я снял практически бессценарный документальный фильм о Ставрополе, - в манере, близкой к импрессионизму. Приемная комиссия Гостелерадио растерялась: "Но ведь так не снимают!" Через пару лет это стало привычным.
Ю.П.Любимов - один из гигантов мирового театра - всегда шел своей дорогой, ему приходилось преодолевать сопротивление не только различных приемных комиссий, но и своих сотворцов-артистов.
Ах, актерская душенька! Страстная, мечтательная, наивная, расчетливая, честолюбивая, тщеславная, мстительная, черно- и бело завистливая, великодушная и ничтожная, трудолюбивая и леностная, загульная и ответственная, подчас беспринципная, бесхитростная и коварная, жестокая и ранимая! Букет страстей человеческих! Не зря шутят: "Предводителю труппы нужно обладать нравом предводителя шайки разбойников!"
Актерская профессия по природе своей эгоистична, эгоцентрична. Что бы не говорили, какие бы заповеди не создавали ("Любите театр в себе, а не себя в театре!"), артист всегда стремится "самовыразиться", привлечь внимание, прежде всего, к себе, к своей персоне, он хочет солировать, жаждет "покорить мир без единого выстрела!" Этот "мустанг" норовит сбросить с себя "наездника" - режиссера, если тот мешает ему "блистать", подчиняет его общему замыслу, общему рисунку спектакля, который единое целое. ("Прекрасное есть гармония, одно искусство чувствует это". Л.Толстой).
Артист, особенно известный, всегда "примеряет" на себя режиссера: а что я буду играть при нем? Т.е. думает, прежде всего, о собственном успехе. Это и определяет его отношение к постановщику. Бездна случаев, когда труппа или отдельные актеры "сжирали" неугодного главного или очередного. Первым заявлением Г.А.Товстоногова в труппе БДТ было: "Предупреждаю, я абсолютно несъедобен!"
О.И.Пыжова рассказывала мне, как панически боялись С.К.Станиславского. Он только подходит к театру, а по этажам: "Идет. Идет!"
Без жесткой, жесточайшей дисциплины Театр невозможен.
Уйма театров, где ставят "на актера". Как правило, это не режиссерский театр, это театр старых выразительных средств. Конечно, и в "актерском" театре бывают удачи, но после яркого режиссерского театра Любимова искушенному зрителю там часто бывает скучновато. А артисту, познавшему большой успех в кино, бывает скучно... в театре Любимова. "В театре скучно. Все это мне не нравится. Любимов делает свое дело крепко и надежно. Спектакль будет интересный, но артисты останутся в той тени, против которой Высоцкий восстает - хотя бы видно было артиста, элементарно осветить лицо... - из "Дневников" В.Золотухина - Вчера был прогон Пушкина для умных людей. "Умные люди" хвалили, это шеф слушал. Как только дело касалось замечания какого-нибудь - тут же перебивал... Он никого не слушает, он никому не доверяет. А мы хотим, чтобы он к нам прислушивался. Мне было стыдно, я просто в ужасе был вчера, мне хотелось подать заявление об уходе, - сказал мне Высоцкий.
А шеф сказал:
- Вы мало вкладываете в спектакль, вы во многом не добираете... И Владимир тоже... От вас я вправе требовать большего...
То же самое он сказал Володьке, в тех же выражениях, с той же мимикой. Он занял позицию - все отвергать и утверждать свое".
Да, Высоцкому играть одного из пятерых Пушкиных ("прыгать из возка в возок") после того, как лавиной прогрохотала по экранам страны "Вертикаль", "морально тяжело", как юморят одесситы. Его поют студенты, министры, заключенные, космонавты, трудяги, школьники - голосистые, безголосые, со слухом и без, - поют, гудят, мычат Высоцкого! Он сразу стал мега-звездой!
На "Таганку" по-прежнему паломничество, но на спектакли с Высоцким - особенно, если "Гамлет" или "Жизнь Галилея" - впору вызывать конную милицию.
Как и Любимов, Высоцкий - явление божественного порядка. ВВС чувствовал и осознавал свою избранность - в первую очередь, барда. В театре ему становилось все сложнее: "Валера, я не могу, не хочу играть... я больной человек... я с ума схожу от перегрузок... я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру... а дальше нужно еще больше, а у меня нет сил... Я бегаю как загнанный заяц по этому занавесу... Хочется на год бросить это лицедейство, это не профессия... Хочется сесть за стол и спокойно пописать, чтобы оставить после себя что-то". (Из "Дневников" В. Золотухина).
Понимал ли его исключительность Ю.П.Любимов? Конечно. Не случайно сегодня в театре идет спектакль о ВВС. Высоцкий - во многом создание Любимова. Масштаб личности Мастера, высота профессионально-этической, художнической планки, которую он установил для ВВС, были той силой, что помогла таланту барда-артиста. Кем был бы Высоцкий без театра Любимова, который "легализовал" его - практически человека андеграунда, - вывел на сцену самого популярного театра страны, дал ему высоту гражданственности? Во всяком случае, далеко не тем Высоцким, который состоялся. Понимал ли это Высоцкий? Несомненно. Был ли он благодарен Любимову? Наверное. Но: популярность и значение Высоцкого-барда неизмеримо выше Высоцкого-актера, несмотря на его общенародное признание в фильмах С.Говорухина "Вертикаль" и "Место встречи изменить нельзя". Высоцкий-бард звучал денно и нощно на всех широтах и долготах СССР. Не было человека, популярнее него! Он стал явлением, стал своеобразной энциклопедией советской жизни того времени - предзакатной империи.
Высоцкому в театре стало тесно: главным для него было уже не актерство, а литературно-музыкальное творчество.
Из книги Вадима Туманова "Все потерять и вновь начать с мечты": "За внешней невозмутимостью Высоцкого постоянно чувствовалась внутренняя сосредоточенность и напряженность. Многое, о чем мы с друзьями говорили, до хрипоты спорили, он своим таким же хрипловатым голосом, с гитарой в руках, прокричал на всю Россию. Наше внутреннее несогласие с режимом, нам казалось, не поддается озвучанию, мы не знали нормативной лексики, способной передать каждодневные недоумения, горечь, протест. А он черпал и черпал такие выверенные слова, будто доставал их из глубокого колодца вековой народной памяти..."
Состоялся бы Высоцкий-бард без "Таганки"? Несомненно. Талант такой огромности пробил бы себе дорогу в любом случае. Состоялась бы "Таганка" без Высоцкого? Конечно! Просто это была бы иная "Таганка" и - без нее - был бы другой Высоцкий. Провидение, объединив их усилия, обогатило искусство, создав чудесный сплав.
Кому, какому артисту не жаль терять брэнд "Таганки"? Высоцкий подолгу живал в Париже, но все же оставался артистом театра. Это было ему чрезвычайно дорого. Это было как Родина. Но...
Снова запой. Любимов: "Высоцкого освобождаю от Пушкина: давайте разбросаем текст между оставшимися Пушкиными... Не надейтесь, что я верну Высоцкого в спектакль. В этом спектакле он играть не будет... Может, хоть это его образумит... С товарищем Высоцким, если он будет это делать... он уйдет из театра. Он уезжает... Ему захотелось посмотреть чужие края..."
Любимова переполняет обида. Немудрено. С убытием Высоцкого из репертуара уходят "Гамлет", "Жизнь Галилея" - сколько труда, сил, средств туда вложено! Бросить коллектив, предать! Таких артистов обычно ненавидят в театре. Но ведь можно в эти спектакли ввести другого исполнителя, того же Золотухина! Да, это другой Гамлет, другой Галилей, но спектакли останутся в строю! Под давлением Любимова Золотухин начал репетировать "Гамлета". Высоцкий отнесся к этому крайне болезненно: "В этот день, когда ты сыграешь Гамлета, я уйду из театра!"
Ввод Золотухина так и не состоялся. Высоцкий продолжал играть Гамлета.
Мог ли Любимов держать в театре Высоцкого в том качестве, которое было тому легче и интереснее (как барду, в первую очередь)? Поставить для Высоцкого спектакль-концерт, где Владимир, бесспорный лидер магнитофонной славы, явление всенародного масштаба, царил бы на сцене "Таганки"? ("А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты"?) Несомненно! Любимов все может поставить, даже сон дирижабля. Но нужно ли это было театру? Нет, это могло погубить "Таганку" - спектакль для Высоцкого, спектакль для Золотухина, еще для кого? Театр в театре? Театр песни в театре драмы? И неминуемый раскол труппы, потеря лица театра.
Нет, театру нужен Высоцкий - Гамлет, Галилей, Хлопуша, артист ураганной мощи, как он себя заявил.
Еще дневник Золотухина: "Приехала из Парижа Галя Евтушенко. Все газеты напечатали огромные портреты Володи в смокинге и с Мариной на открытии Каннского фестиваля. Сегодня он звонил Дупаку (директору театра - В.К.); просил день отсрочки, боится не успеть на машине... пришел Володька... и сразу спел и засмеялся... Чудо какое-то... "Я коней напою, я - куплет допою..." И все рады ему и счастливы".
Конечно, если б не М.Влади, жизнь Высоцкого сложилась бы по-другому. Как - трудно сказать. Но, так или иначе, это благодаря ей он впервые попал в Париж, это она представила его русскоязычной парижской публике, она вывезла его в Голливуд, где он произвел сильное впечатление на киношных монстров, "зацепил" их - Марина не раз писала об этом. Из Парижа он привез свои записи с оркестром!
Министр культуры СССР П.Н.Демичев спросил у него с деланной обидой:
- Вы не привезли мне из Парижа пластинки?
- Зачем вам? - ответил Высоцкий. - В вашей власти выпустить их в России!
Тогда министр подошел к сейфу, вынул французские пластинки с песнями Высоцкого и усмехнулся:
- А мне их уже привезли!
Высоцкий-бард давно перешагнул границы СССР, слава его росла необратимо, и высшие чиновники Союза уже ничего не могли с этим поделать.
А он, интеллигент по сути своей, демократ по призванию, по биению сердца, жил в унисон с жизнью народа своей страны.
Он все-таки слетал на Колыму и в Иркутск - туда, где тогда работал Вадим Туманов:
"...из окон соседних домов доносились песни Высоцкого, кое-где магнитофоны включали на полную громкость, люди прохаживались в надежде увидеть человека, которого была бы счастлива видеть вся Россия.
Однажды вечером Высоцкий взял гитару и запел. Балкон был открыт, и скоро сотни людей собрались внизу. Когда Володе сказали об этом, он вышел на балкон и еще пел часа полтора-два для запрудивших ночную улицу людей.
Утром кто-то ...открыл дверь на лестничную площадку - и обмер: под дверью была гора цветов".
На гастролях "Таганки" - 77-ой год - в Болгарии, Югославии, Венгрии, ГДР - интерес к театру - яркий, бесспорный, но куда больше внимания и понимания обнаружили песни Высоцкого. Их хорошо знали, они о тех же или похожих проблемах, явлениях, что и в России. Имена Любимова и Высоцкого были рядом.
А в Париже интерес эмигрантов и прессы к Высоцкому, которого здесь знали ранее, мгновенно спал: театр затмил его. Что отдельный бард-диссидент, когда приехал театр-диссидент? Хотя газеты поначалу объявили театр "красным" - из-за спектакля "Десять дней, которые потрясли мир". Эмигранты редко плакали от Высоцкого, им были не очень понятны приметы и проблемы советской России. Эмигранты заплакали, зарыдали от Золотухина, от народной песни, которая сладкой болью болит в сердце каждого русского, отторгнутого от Родины. Золотухин - талантливейший, пронзительный исполнитель русской народной песни, - "вытаскивал" ее из таких сердечных глубин, что русские люди задыхались от слез.
А спектакли в Париже шли с неуклонно нарастающим успехом, от piano до forte! "10 дней", "Послушайте", "Гамлет" (пока не запил Высоцкий). Еще больший успех в Марселе.
Казалось бы, зеленая улица к следующим зарубежным гастролям! Ан нет! Не простили Любимову откровенных высказываний за рубежом, поползли над театром черные тучи.
Смерть Высоцкого стала для Любимова тягчайшим ударом. Несмотря на все сложности их взаимоотношений, он глубоко уважал и любил его, он прекрасно понимал, как много сделал ВВС для театра, как много значил ВВС для "Таганки": он был актерским знаменем, актерским сердцем театра. С Высоцким у него были более доверительные отношения, чем с другими артистами. Ему он признался, что пишет стихи.
Великий Владимир Высоцкий, всеобщий любимец, неистовый хрипатый песенный богатырь, умер тихо, во сне. Накануне написал Марине:
Мне меньше полувека - сорок с лишним,
Я жив, тобой и господом храним.
Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть, чем оправдаться перед ним.
("Мне есть, что спеть".)
Говорят, время лечит. Нет, время не лечит. Просто помогает привыкнуть к новому положению вещей.
После возвращения Ю.П.Любимова из вынужденной эмиграции "Таганка" раскололась. Губенко и иже с ним (Губенко впервые ушел из театра при Любимове и вернулся туда без Любимова) ушли от Мастера, создали свой театр: они хотели, чтоб Любимов ставил для них, подбирал репертуар под них, т.е. принципиально говоря, чтоб он обслуживал их. Во какое место приискали они Любимову! И что же? Впритык с Театром-Формой Любимова бесцветный, никакой театр "Содружество актеров Таганки". Видимо, даже работники метрополитена понимают, что к чему, ибо на Таганской-кольцевой табло: "К театру на Таганке". Именно так именовался и именуется театр Любимова. "На Таганке, на Таганке мы с тобою повстречались!" - "Мы с тобой одной крови!" На Таганке и разошлись: творческая кровь тех, кто остался с Мастером и тех, кто ушел от него, оказалась несовместимо разной. "Гений и злодейство не совместимы?" Пожалуй, в данном случае вернее: "Гений и безликость не совместны!"
Сколько раз наблюдал я театры, особенно провинциальные, где значительная часть артистов приходит на работу, как чиновник на службу: не затрачивая себя, отбыть положенное, и скорее домой, "ко щам". Люди малотворческие, разочарованные в профессии, обленившиеся, - они мешают созданию искусства. И даже там, где главреж или иной постановщик - сильная творческая личность, явный творческий лидер, - преодолеть эту инерцию, заставить людей стать артистами не по статусу, а, по сути, бывает очень не просто. Вот, согласно дневнику В.Золотухина, реплики Ю.П.Любимова на репетициях той, первой "Таганки", магнитом притягивавшей к себе зрителей.
- Кто вы есть? Вы есть враги себе. Вы неуважительно относитесь к моим толкованиям. Мне ведь не надо доказывать, что я режиссер.
- Записывайте партитуру ролей. Годами я все тут жду и слушаю ваши извинения.
- А когда я вижу, что некоторые вяжут на читке, мне хочется тут же стащить их в академию довязывать... Я был там и ушел.
- Я за широту методов соцреализма... Театр им. Пушкина, театр им. Дантеса, малохудожественный театр, Художественный Большой...
- Театр разболтался, и я в этом сезоне буду работать сурово... К репетициям надо готовиться, я готовлюсь и повторюсь...
- Зина! Садитесь вперед и читайте!
- Я забыла очки, не могу читать, есть еще два состава...
- Это я буду решать... кому читать... И учтите, атмосфера благорасположения во многом зависит от вас...
- Одной звезды нет, другая застряла, третья закатилась в "Каму"... Уйду к чертовой матери от вас, делайте, что хотите...
А бич театра - концерты и концертики на стороне, "халтурки", часто в неблизких городах! "Откатает" "гастролер" восемь-десять "сольников" или "компашек" за пару деньков - и в театр родной, на ответственнейший спектакль! Охрипший, осипший, а то и вовсе "без голоса"! А Любимов выкручивайся, ищи замену артисту или спектаклю! И ворчат еще: "Вот, шеф опять!" А шеф, конечно, "спускает на них собак", но не увольняет, дает им возможность одуматься - во терпение!
Дневник Золотухина: "В театре у нее (Шацкой - В.К.) с шефом оскорбительные отношения, а я не могу ничего поделать, каким образом мне заступиться...
- Ну, если она хуже играет, что ты мне прикажешь делать?!
- Ну не оскорблять, не унижать...
- А вы меня не унижаете... когда я вас в Ташкенте пьяного полоскал под душем, когда я за вас в МК отчитывался и неприятности имел за вас неоднократно..."
Больно читать это. За Любимова больно. Попили его кровушки братья-артисты. "Лицом к лицу лица не увидать", - не понимали, кто рядом с ними, как им повезло. Создав театр с нуля, вести этот корабль навстречу волнам и шквалам чиновничьего неприятия и сопротивления, школить экипаж, обновлять его, ни разу не сбившись с курса. Сорок лет премьер, каждая из которых событие в театральной жизни.
Да, время от времени в том или ином коллективе возникали выдающиеся спектакли - Эфроса, Товстоногова, Захарова, Фоменко и других, - но они не создавали магистрального направления театра, его отличного от других языка. Язык "Таганки" - высокохудожественный и лаконичный язык Любимова - уникален.
Высоцкий, Золотухин, Антипов, Шаповалов, Бортник, Филатов, Беляев, Смирнов, Смехов, Демидова, Ульянова, Славина - легко можно продлить этот список - всех их через сцену "Таганки" вывел в люди Любимов.
Любимов умеет быть и добропамятным, и злопамятным.
"Шеф продолжает зверствовать... Он не видит, что Славина, узнав, что его роман с Н. несостоятелен, изменила давно свою линию, уж давно ищет подъездов к нему с разных концов - нет, он не видит ее в упор..." "Посмотрите, как я показываю... нет, вы встаньте туда и смотрите", - в глазах эдакий свет и свечение небесное потустороннее... "Театр создал я, а разваливают театр - артисты". Это правда, горькая правда.
Любимов сочиняет спектакли, пропуская их через свое "я" большого художника.
"В "Добром человеке" музыку я сочинял... Они мне такое притаскивали... я им насвистывал манеру, заставлял прослушивать пластинки - в каком стиле это примерно должно быть... ставлю пантомимы... недаром меня приглашают ставить балет... Вы не цените мои репетиции... Как вы этого не понимаете, пожалеете..."
Огромная работоспособность, творческая одержимость Мастера... "Любимов свирепствует, сломал палец, показывая Славиной... Эх, бабы, бабы... Работать надо... Евт. спорил с Любимовым: "Ты без меня не сделаешь..." Так он сделал Евтушенко, а потом Пушкина"
Артист, даже именитый - существо ранимое, впечатлительное. Косой взгляд, недоброе слово - и все, выбит напрочь. И наоборот.
Еще дневник Золотухина: "Пуля, веревка... как часто этим заканчивается. Неужели и меня это ждет... Что-то я думать про это стал часто. А вчера с этаким-то настроением на "Пушкина" приехал... Но поцеловала старушка-реквизитор, любезная моя Арина-Ирина и говорит: "Ну-ка выше голову, взбодрись иль немного глотни, и все пройдет... И игралось лихо, и настроение поднялось и стало можно жить и работать можно...
Я сетую на театр. А как он меня поддерживает в моих душевных терзаниях по поводу разных халтур и неудач: зато в театре у меня (у нас) этого нет. Мы достойно играем свои малые и большие роли, и нам никто не может сказать - тьфу..."
Иногда можно услышать, что "Таганка" перечеркнула систему Станиславского. Это суждение " с перебором". Жизнь артиста на сцене определяется режиссурой. Один артист может играть у самых разных режиссеров, в самых разных манерах представления - переживания, другой не может. Тут дело в таланте и мастерстве, в привычке к той или иной манере игры. Мхатовка О.И.Пыжова, уйдя из театра в ложном опасении, что Станиславский разочаруется в ней, успешно играла у Мейерхольда. А Б.В.Бибиков рассказывал мне, как он, тогда молодой актер, стоя за кулисами МХТа, наблюдал Михаила Чехова, игравшего по своей системе т.н. "антропософии". Чехов, доведя зал до рыданий, отворачивался от зрителей и, стоя к ним спиной, корчил рожи артистам в кулисах, а зал продолжал рыдать.
Артисты "Таганки", попав однажды в "Современник" на "Балалайкин и К", усомнились: смогут ли они, как Мягков, Гафт и т.д. А "современниковцы" - смогут ли у них, у Любимова? Ответ конкретный: кто-то сможет, а кто-то нет. Дело таланта и мастерства. И привычки.
Станиславский, Вахтангов, Мейерхольд, Брехт, Любимов - это все ветви одного дерева, имя которому Театр. Яркая театральность Любимова есть сам Любимов, он суть "Таганки".
Артисты "Таганки"! Как только не величает их мировая пресса, признавая уникальность сотворцов Театра-Формы Любимова! "Все они музыканты, акробаты, чечеточники. Пожалуй, во Франции нет труппы, способной соперничать с молодыми виртуозами "Таганки". Это Париж, " La Figaro".
Почти все спектакли театра - лауреаты различных международных конкурсов и фестивалей.
А сам Ю.П.Любимов - международный "Человек года" 2006.
Бывают же переклички в истории! Государь император Николай I принял возвращенного им из ссылки опального Пушкина и объявил ему о своем всемилостивейшем намерении стать его личным цензором. Пушкин униженно благодарил, а вернувшись домой, явил набатное:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу!
Век спустя другой Николай Палкин - кровавый И.Сталин - изволил обратить жестокую лупу очей своих на другого гения - Михаила Булгакова, став фактически его личным цензором, поместив его под свой бдящий "колпак".
"Темен жребий русского поэта!" (М. Волошин).
"Под колпаком" был и МХАТ. И вся страна, но речь о театре. Едкий юмор Булгакова в "Театральном романе" не беспощаден по отношению к МХАТу и его основателям. Он сочувственен, но зорок и видит будущее. Увы, и великие на театре оказываются статистами, когда режиссером становится Страх.
"Театр стареет!" - это с горечью отмечал в своем детище Станиславский.
Об этом же на репетициях своих в 73 году говорил и Любимов:
- Дело не в Высоцком и не в нем одном... дело глубже... театр стареет... и надо, очевидно, хирургическим путем... какие-то вещи восстанавливать. Я буду думать.
У художника-авангардиста А.Трифонова есть замечательная картина: две птицы сидят, а две летят, и эти-то две в полете обретают форму звезд!
Звездный полет "Таганки"!..
"Мастер и Маргарита". Спектакль с 6 апреля 1977 года. Более тысячи представлений. И жив! И на входе спрашивают лишний билетик. И молодежь, молодежь, молодежь.
Тот, кто берется ставить Булгакова, играет с огнем: можно сгореть. До 1977 года не было ни одной удачной постановки - ни в кино, ни в театре. Недавний провал "М. и М." в кино - любопытную аббревиатуру обнаруживает сокращение! - только подтвердил: опасно, "заколдованный" материал. Проще слушать по радио: худо ли, хорошо ли, но звучит булгаковское слово. Иное дело зрелищный, зримый эквивалент. Сколько тут квалифицированного народу ляпнулось! Опасное дело это масло, разлитое Аннушкой на пути постановщика: в самом деле, можно без головы остаться. Ну ладно в кино, там хоть на чудесах отыграться можно. Но в театре? Да еще на сцене "Таганки", где и поворотного круга-то нет! Рисковый человек Любимов, рисковый! Любит играть с огнем!
Любимов придумал маятник - прямо по центру авансцены. Хитрый маятник - и влево, и вправо, и взад, и вперед - во, как ходит! На этом маятнике резвится Коровьев, - влево, вправо - на этом маятнике летит Маргарита, из глубины сцены к зрителям, к залу! Чувствуете аллегорию постановщика? По залу же пробегает, мечется Лиходеев, не может понять, где он; в зале же разыгрывается скандал между супругами Семплеяровыми; из зала подводят к Пилату его любимого пса и в зал же уводят, - зал тоже участник спектакля, тоже булгаковская территория!
А в подтверждение маятнику - символу быстротекущего времени - огромный занавес-задник-кулиса, которая до поры до времени как бы в засаде, но потом смещается в центр сцены и совершает властное напористое круговое движение, - множит движение времени и планеты, - метафора всемирной круговерти, с каждым оборотом меняется, перелистывается страница жизни, и не понять, кто здесь царит - Воланд ли?
Спектакль многослойный, мысль о творце, о мастере упрятана в действие, как матрешка в матрешку, и только финал вынимает их одну из другой: Воланд... мастер... Любимов... Но и это еще не все, артисты с обеих сторон сцены выстраиваются линиями - от зала в глубину - и там, где был крест Иешуа, возникают портреты М.А.Булгакова - многоликого! - вот он, создатель, мученик, Мастер!
Постановочный гений Любимова, сотворившего аллегорическую мистерию из самых простых, скудных театральных возможностей, поразителен!
Все получилось! Все образы! И Иешуа (А.Трофимов), и Пилат (В.Шаповалов), и Коровьев (блистательный Ю.Беляев), и Воланд (В.Соболев) и Бездомный (К.Любимов), и мастер (Д.Щербаков), и Маргарита (А.Трибунская), и все-все, и колдовской огонь, вспыхивающий на сцене по ходу спектакля - Маэстро умеет играть с огнем!
Малый зал "Таганки" сегодня полностью принадлежит молодым. Премьера - "Скрипач на крыше" - в незаурядной постановке Ю.Ардашева. Определенно успех - это уже понятно, финал не за горами.
Неожиданно черный занавес, отделяющий зрительный зал от "кармана", колыхнулся, из-за него вышли Каталин и Любимов. Он остановился в трех метрах от меня, впился в сцену. Я дернулся уступить ему место, но тут из "кармана" подали стул, - он от него отмахнулся, остался стоять, в напряженном внимании чуть покачиваясь, и вдруг мигнул раз и другой фонариком. "Я здесь, я с вами!" - "крикнул" этот фонарик на сцену. Тут же выхватил лучом героя, "повел" его, как бы показав крупным планом! Каталин стояла впереди него, тоже смотрела на сцену, но была здесь, неподалеку. Он же, находясь рядом с нами, был там, на сцене, весь там! Его яркий фонарик помогал артистам, "укрупнял" их!
"А ведь ему почти девяносто! - восхищенно прошептал сидевший рядом со мною Ю.А.Кувалдин. - Вы посмотрите, какой эпизод: Любимов с фонариком! Это ж название!"
А я вспомнил лампу. Ту самую лампу Любимова, на столике за последним рядом партера. "Свеча горела на столе, свеча горела!.."
И еще одну лампу: на столе в его кабинете.
Самого Юрия Петровича не было, нашу творческую компанию - режиссеров и писателей во главе с председателем фонда социально-экономических и интеллектуальных программ С.А.Филатовым - радушно встретила Каталин. Усадила за длинный низкий стол, угощала фруктами и чудесным вином, - сама чудесная!
Стены кабинета испещрены пожеланиями, подписями известных людей - еще одно яркое художническое решение Мастера, - в углу письменный стол с полукреслом и лампой.
Я пытаюсь представить его в этом кабинете одного, работающего. Труд - это ведь всегда будни, не праздники, неостановимый конвейер, непреходящие сложности. Так что, на поверхностный взгляд, у Ю.П.Любимова жизнь рутинная: работа-дом-работа. А на самом деле: Театр-дом-Театр. А еще точнее: Театр-Театр-Театр. Такая вот "рутинная" жизнь. Одержимость. Подвижничество.
Каталин извинилась, попрощалась, поехала домой к Юрию Петровичу. Мы просили передать ему нашу радость от его творчества и поклон.
Хорошо, что в жизни Ю.П. и в жизни театра есть эта замечательная женщина, его жена, его друг, его верный помощник. С ней ему легче.
А стены кабинета, сплошь покрытые письменами, бесхитростно свидетельствуют: здесь работает гений.
На спектаклях Любимова мне нет-нет да и вспоминался Феллини: у обоих парад аттракционов. У Феллини это особенно ярко в "Репетиции оркестра". Если расшифровать метафору великого кинематографиста, "Репетиция оркестра" - это собор, расписанный фресками.
У Любимова, наученного (намученного) опытом общения с актерами - звездами, им же созданными, с их спонтанными отлучками и возлияниями, с их подчас сложно-конфликтными отношениями между собой, - в его новом Театре-Форме воплощена магия аттракционов-фресок. При этом каждый спектакль есть нечто, расписанное фресками, а сам спектакль, в свою очередь, есть фреска, коими расписан собор Любимова - его "Таганка".
Один из последних спектаклей, виденных мною в театре Любимова - "До и после".
"Таганка" - самый литературный театр Москвы. Здесь часто звучат лучшие, золотые строки русской поэзии.
Сам великий лицедей, Любимов, "В до и после" отдает стихи Арлекину, Пьеро - знаменитым персонажам "дельАрте": всемирная трагикомедия продолжается. Даже нобелиат Бродский предстает перед нами в клоунском обличьи - трагическая фигура советского периода борьбы с прекрасным: В.Золотухин - рыжий Йося - читает "Пилигримов". Читает с вдохновенной поразительной силой... В "гражданском" черном платье лишь царственная Анна Ахматова - пронзает своими стихами сцену и зал.
А начинает звучать О.Мандельштам - вершина русской поэзии - и кровавой окантовкой загорается черный квадрат бездуховности.
Спектакль заканчивается. Еще звучат пронзительные строки, стихи гонимых и убиенных, - от них комок в горле. Но вдруг - о, это божественное вдруг! - тихо-тихо зажигается песня:
На далекой звезде Венере
Сердце пламенней и золотистей...
Предсмертное стихотворение Николая Гумилева.
Это реквием. Это рыдание. Это катарсис.
ЭТО ЛЮБИМОВ.
"НАША УЛИЦА" № 94 (9) сентябрь 2007
