ИРИНА ГУРСКАЯ О СЕРГЕЕ ТАРАТУТЕ

Ирина Александровна Гурская родилась в Минске. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького, Институт Европейских культур (РГГУ). Литератор, поэт, переводчик. Автор статей по творчеству Б. Поплавского, вошедших в «Энциклопедию литературных героев» (М.: Олимп; АСТ, 1997). Автор книги стихов «Город-верлибр» (Эра, 2015). Стихи публиковались в журнале "Грани" (178, 1995), в сборнике «Дар света невечернего», Христианский Восток, Москва, (2004 г), в сборнике «Крымские страницы русской поэзии» (Алетейя, 2015), проза в журнале «Неман» (1, 2011), сборнике  «Путешествие в память» (М.: Книговек, 2014). Стихи, рассказы и статьи выходили в журналах «Знамя», «Фома», интернет-изданиях: Зарубежные задворки, Русская жизнь, Перемены, Топос, Частный корреспондент, Московский книжный журнал.

Сергей Львович Таратута родился 3 октября 1957 года в Москве. Поэт, прозаик, автор многочисленных поэтических сборников. Член Союза писателей России, Союза журналистов, Союза театральных деятелей, также действительный член Академии Российской словесности. Публиковался в «Литературной газете», журналах «Юность», «Новый мир», «Москва» и др. Лауреат премии «Лучшие перья России» (2002). Награжден Золотым Орденским крестом «За самоотверженный труд на благо Отечества» (2003), Почетной серебряной медалью И.А.Бунина «За вклад в российскую поэзию» (2005), орденом Петра Великого (2005) и орденом М.В.Ломоносова (2007) «За заслуги и большой личный вклад в развитие отечественной культуры и искусства».

Ирина Гурская

«МИР, В КОТОРОМ ВСЕ МЫ»

/к юбилею поэта Сергея Таратуты/

эссе

Откуда берется радость? Идешь по улице, мокрые ноги, серые краски, срочное дело, и вдруг - аромат влажной коры, в задумчивости застывшая на балконе фигура, неслыханной нежности отсвет на подоконнике от лампы под видавшим виды абажуром, и ты словно распрямляешься, наполняешься воздухом, обретаешь другое зрение и способность не просто идти. а лететь над землей. С этим же ощущением сталкиваешься, когда обращаешься к творениям поэта Сергея Таратуты. В его стихах оживают город и природа, родные и любимые, быт преображается, окутывается теплом и нежностью, пронизывается воспоминаниями, которые не остаются воспоминаниями только, но позволяют читателю окунуться и в собственное прошлое, увидеть его словно внезапно, с какой-то щемящей достоверностью:

На фоне неба вишни, как планеты,
Зеленая листва, как облака…
Двенадцать лет. Воспоминаний нету.
И грусть с тоской неведомы пока.

В стихах живут предметы: свитера, шапки, крынки, шины, афиши, талый снег, асфальт, огни, автомобили –

«Москва. Асфальт. Огни. Автомобили.
Театры ждут в объятиях афиш…
А где-то на сухой сучок ступили,
И слышно далеко - такая тишь!», -

особому зрению поэта дано видеть все, независимо от дальности расстояния, различия настроений.
Природный ландшафт и городская среда равно ценны поэту, и поэт равно ценен им. Порой щемяще дорогое, порой унылое и гнетущее, порой абсурдное и веселое, городское пространство играет множеством деталей, увиденных поэтом, разворачиваемых, как нежданный подарок в мягком свете сумерек, когда и поля и звери, и троллейбусы и гаражи погружаются в задумчивость, встречаются в общем, надмирном пространстве:

Дорога - не лес, а машины - не звери,
Все звери давно разбрелись по лесам…
Вечерний троллейбус, работают двери,
Он штанги, как руки, воздел к небесам…

Торопливый взмах руки, «смотри! вот здесь», поэт, его стих, взмахнули рукой, указывая на преображение, -

Запахло талым снегом.
Иду по улице без шапки.
Мне тепло.

Иду и чувствую себя
Лесным побегом,
Расправившим зеленое крыло –

на извечную открытость души, на ее способность вырываться из изнуряющего потока жизни, отращивать новые крылья, воспарять без оглядки.
Реалистичность и определенность детали неожиданно придает изображаемому некоторую удаленность, спрятанность за собственные внутренние границы, откуда на читателя смотрит обновленный образ привычного:

Солнце утром будило меня,
Луч, как руки, просунув в оконце.

или

Кино. А мне двенадцать лет.
И папа мой - живая книга.
Дрожащий от экрана свет -
На нас летящая квадрига.

Увидеть, различить окружающее заново, почувствовать значимость казалось бы незначительного, понять то, мимо чего проходишь не оглядываясь, осознать вдруг «скупой и тонкий дух березы» (Евгений Винокуров), неуловимый ранее - так происходит, когда вступаешь в сговор со стихами Сергея Таратуты, разговаривающего с миром, приглашающего читателя к со-присутствию:

Выхожу на улицу один.
Освещают фары с фонарями.
Небо приближается ночами,
Небо без краев и середин.

Пластичный, одухотворенный, очаровывающий мир, в котором прошлое остается все той же реальностью, не мыслим без обращенности к близким, и если даже к близким - ушедшим уже. Именно диалог с ними позволяет видеть действительность живой, взаимодействовать с ней, продленной во все времена - и в прошлое, и в будущее:

В сиротстве взрослей всегда мы.
Года набирали скорость,
И сын уже старше мамы.
Треть века не вижу нити,
Что ярче, чем свет огня -
То мама, ангел-хранитель,
По жизни ведет меня…

Или строки из «Письма отцу»:

Я тебе пишу с Большой Земли,
Мой отец, теперь твой адрес - небо.

Сложный путь у этого письма
Как оно отыщет адресата?
Здесь у нас по-прежнему зима,
На каток спешат, как мы когда-то.

Оставшиеся в памяти мелочи, яркие эмоции, дорогие переживания, судьбоносные решения и даже целая эпоха - все это немыслимо без связи с родными, воспоминания о которых, переживание их бытия вновь и вновь - родник, источник сил, ключ к собственной жизни:

На всякий случай в памяти есть угол,
Все светлое складируется там.
Чтобы в часы, когда бывает туго,
Тот светлый угол превращался в храм.

Поэт, как канатоходец, уходит в прошлое, не боясь сорваться, идет, как идут влюбленные по солнечному лучу в одном романе, без оглядки следует за мелодией дудочки туда, где смерть оказывается преображением.
Память читателя многоголоса. Она словно комната, где за большим круглым столом сидят поэты. В комнате полумрак, освещена лишь середина стола и говорящий. Поэты говорят свои стихи. Они все живые. Кто-то говорит несколько строк, кто-то несколько стихов. Некоторые встают и выходят. Некоторые заходят и садятся. Вслед за строками Сергея Таратуты начинают звучать строки Давида Самойлова:

Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят... Мы из того же теста -
К начальному, назад, спешим небытию...

И вновь слышен голос Сергея Таратуты:

Ты бросишь всё на поиск смысла,
Ты на земле оставишь след…
В две даты превратятся числа,
И ты поймёшь - ответа нет…

 И читатель поймет, детство - не только воспоминания, не только источник внутренней силы, оно - то состояние, выход из которого сталкивает с гиперреальностью смерти:

На смерть. Сквозь любовь. Всё дальше и дальше
Летит то фыркая, то урча,
С точёным клювом сверхвкусный вальдшнеп
Туда, где ружьё растёт из плеча.
Уже приготовились две собаки
Найти в лесу подбитую дичь.
Весенняя Волга. Мерцает бакен.
И берега птица смогла достичь.
Вечернюю тишь разрывает дробью.
Поникший клюв проколол песок.
Встает луна всеземным надгробьем.
В порезы берёз вытекает сок.

Такой предстает смерть, словно сошедшая с картин Василия Перова и из фламандского натюрморта одновременно, виртуозно выписанная Сергеем Таратутой, где даже бакен приговорен к участию во всеобщей мистерии. Детство и смерть, два полюса души, в их взаимодействии рождается хрупкость мира.
Выйти из круга детства, остаться одному, понять безмерность тяжести, ложащейся на человеческие плечи, - вновь слышен голос другого поэта, Олега Чухонцева:

…И всех как смыло. Всех до одного.
Глаза поднял - а рядом никого,
ни матери с отцом, ни поминанья,
лишь я один, да жизнь моя при мне,
да острый холодок на самом дне -
сознанье смерти или смерть сознанья.

И прожитому я подвел черту,
жизнь разделив на эту и на ту,
и полужизни опыт подытожил:
та жизнь была беспечна и легка,
легка, беспечна, молода, горька,
а этой жизни я еще не прожил. 

«Этой жизни», второй, тяжелой половины, которая, на самом деле, присутствует всегда - как предощущение потерь - человек прожить не может, он может лишь впускать ее понемногу, перевивая, переплетая светлыми свершениями. Это бесконечное поэтическое стремление - удержать мир в его хрупкости - вновь находим у Сергея Таратуты:

А что я в сущности могу?
Вот и зима неотвратима.
Как будто я на берегу,
А жизнь течет рекою мимо.
Все впопыхах, все на бегу.
И день невидим, словно атом.
А что я все-таки могу?
Сравнить старение с закатом?
А что я в сущности могу -
Любить отца и помнить маму,
Воспеть росинку на лугу
И показать дорогу к храму…

Живое свечное освещение колышется, словно ощупывая пространство, косо высвечивая фигуры поэтов, превращая лица в полумесяцы, руки - в листья, цветы, судорожно смятые письма, обгоревшие рукописи, вновь тихо звучат строки Давида Самойлова:

 Брать многого с собой я вовсе не хочу:

Платок, рубашка, бритва.
Хотел бы только взять последнюю свечу
С последнего пюпитра.

Душа и небо пристально изучают друг друга, отражаясь в стихах, слышен голос Сергея Таратуты :

Горе, знаю, не раз еще сгорбит,
Не нарушить событий канву…
Слава Богу, не гибну от скорби,
Как-то все-таки дальше живу.
И крещу я родителей фото,
Непонятно: я с ними иль без?
И душа на правах эхолота
Измеряет глубины небес!

И конечно, сразу запоминаются и беспрестанно продолжают свое звучание строки Сергея Таратуты:

Что поделать, но здесь не окажешься дважды,
На глазах в небесах растворилась родня.
И бушующий мир не исчезнет однажды,
Просто в нем, в этом мире, не станет меня…

«Только в нем, в этом мире не станет меня» - эта сильная трагическая фраза заставляет остановиться на пороге мира, в ней беспомощность каждого человека и сила поэта, но дальше есть два варианта - оплакивать себя или, смиренно приняв весь трагизм неизбежного исхода, увидеть остающийся - за тобой - мир словно омытым новой поэтичностью, поэт выбирает этот второй вариант.
Иногда стихи Сергея Таратуты взрываются и обрушиваются в сознание всей горечью и несправедливостью происходящего, такие как стихотворение «Дворец» или стихотворение «Храм»:

Храм

Я - храм Спасителя Христа.
Народ меня воздвиг.
Но вот не дожил и до ста,
Для храма это миг…
Построен честно, навсегда,
Не хуже пирамид.
И сколько вложит он труда,
Бедняга динамит…
Вот кто-то, чувствую, как крот,
Колдует надо мной.
Спаси меня, родной народ,
Гордящийся страной!
Советов не создашь дворец
Ты на моей крови…
И милосердию конец,
И вере, и любви.
Вот первый взрыв. Стою пока,
Теряя купола,
Мне кажется, Москва-река
Обратно потекла…
Но взрыв за взрывом! Я валюсь
Средь дыма и огня,
Прощай, прощай, родная Русь,
Не забывай меня!..

Стих, написанный в 1985 году, мощно перекликается с фильмом «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, снятым в 1984 году, вышедшим на экраны в 1987 году.
Среди лавины звуков, грохота падающих стен, криков и стенаний потрясенных людей различимы слова Семена Липкина:

В поле лжи, и правды, и добра, и зла
Долгая дорога вдоль воды легла. 

Марево - дорога, призрак - водоем,
Мы бредем, не зная, для чего бредем. 

Был землею - в землю воротись, лежи,
Там ни зла, ни правды, ни добра, ни лжи. 

Но в системе координат Сергея Таратуты отрешенность и отчаяние сродни бесчувствию и успокоенности, а это неприемлемо для его поэтической натуры, это равнозначно тому, как «сереют недели в ожидании вьюг», природа обездвиживается, замирает к зиме, «и становится грубым мир, в котором все мы», так происходит и когда душа засыпает, сереет, глохнет - «хуже, когда опустеет душа», - и Сергей Таратута бережно хранит поэтичность быта, повседневного существования.
Поэтические строки Сергея Таратуты воссоздают для нас облик Москвы, уходящий в прошлое. Москва уютная и разбитная, настороженная и гостеприимная, веселая и надменная, угловатая и задорная, в каждую эпоху с грустью ожидающая своей участи. Неугомонная Москва от «Покровских ворот» до «Июльского дождя», от Никитских до Арбата, с физиками и лириками, катками и голубятнями, засахаренными кренделями и треугольными молочными пакетами, Москва, в которой жили любившие ее люди, такой рисует Москву автор:

Здесь на Тверском бульваре детство
Прошло небыстро и легко,
Хоть время ускоряло бег свой.
Пусть магазина «Молоко»
Уж больше нет на перекрестке,
Как и меня… Но все равно,
Другие бегают подростки,
Спешат в «Повторное кино».
Тепло от бубликов и булок,
Что покупал я в те года,
Хранят и двор, и переулок,
И эта талая вода…

Читаешь поэтов - как смотришь в чужие окна, глядишь, и тебе достанется капля солнца, душевности, меда, добытого из наблюдений дня. Частица взвешенности, мудрости, умиротворенности, способности любоваться движением рук, замершим картиной на стене, цветами в вазе, торопливыми шагами, претворившимися в узкие строки утренней записки, возвращающей к утру жизни:

Руководили мной записки.
Когда из школы приходил,
Я в холодильнике на миске
Клочок бумаги находил.
Там говорилось что в кастрюле
И как мне что разогревать.
Года летели, словно пули,
Не собираясь убивать…
Прочтя, выбрасывал всегда я
Записки те и грел еду,
И ел, ни капли не страдая,
Что никогда их не найду…
Стою на кухне, как в пустыне,
Вскипает что-то на плите.
И превращаются в святыни
Записки те, записки те…

Такие стихи глотаешь в неподвижной повседневности, как прохладный воздух в жару, привычная обстановка оживает и наполняется новым смыслом, и кажется, что «явь открывается сама» (Вислава Шимборска), но за всем этим стоит острый взгляд поэта и вдохновение, словно ночь отодвинулась, чуть развиднелось, сменилась палитра чувств, оттенки ощущений, обострилось восприятие:

Летайте чаще над собой,
Пока душа в союзе с телом.
И жизнь тогда на свете белом
Не будет пасмурной такой.

Стихи Сергея Таратуты содержат в себе удивительное тепло, о чем бы ни говорил поэт, потому что главное для него - чувствовать мир, а не только подмечать огрехи, разбираться в собственных состояниях; чувствовать, осязать прошлое и будущее, где, даже если не станет поэта - «только в нем, в этом мире, не станет меня» - останутся солнечные лучи, звери, дыхание полей и туманов, дворцы и храмы - «жильцы иных эпох», любовь к родным, к людям, несмотря на все их неправильности, а, значит, увидевший всю полноту жизни, останется поэт.

Примечание: произведения Сергея Таратуты цитируются по публикациям литературного журнала Юрия Кувалдина «Наша улица».

“Наша улица” №215 (10) октябрь 2017