Юрий Кувалдин в гостях у Тимофеевского. Александр Павлович читает стихотворение "Когда-нибудь уже настало"

На снимке: Юрий Кувалдин в гостях у Тимофеевского. Александр Павлович читает стихотворение "Когда-нибудь уже настало". Фото Натальи Дьяковой.

Прочтя хорошего автора, читатель загорается мыслью, что и он так напишет. О, наивная душа! Проходит день, проходит год, проходят десять лет. Ну, старик, написал лучше Гоголя? Прячет глаза и от моей строгости прячется сам до исчезновения. Самый неподъёмный в жизни труд - писательский. Писать, не ведая для кого (для себя, конечно), ни денег для, ни славы ради, всю жизнь, а читатель появится после кончины тела. Пишут те, кто пишет. Каждый день, как пианисты, артисты, футболисты тренируются, репетируют, прилаживают букву к букве. Писатель тот, кто пишет с ходу, не думая, на автопилоте. Фразы сами выплескиваются из него, как колодезная вода из переполненных вёдер на коромысле. У него нет понятия «когда-нибудь», он пишет здесь и сейчас, потому что, как восклицает поэт Тимофеевский, «когда-нибудь уже настало».

Юрий КУВАЛДИН

Сижу с Александром Тимофеевским на диване, и он мне читает:

Александр Тимофеевский

КОГДА-НИБУДЬ УЖЕ НАСТАЛО

Друзья мои ушли давно,
А я один зачем-то выжил.
И вот сижу, гляжу в окно
И пялюсь в небо – вдруг увижу?
Так, шутка, но когда-нибудь,
Душа достигнув идеала…
И тут меня кольнуло в грудь –
Когда-нибудь уже настало.
Метаморфозы бытия
Никто не согласует с нами…
Возможно, лучшее из я
Уже гуляет там с друзьями.
Идем небесною Москвой
И видим, катит по Арбату
Троллейбус синенький такой,
Совсем как в песне у Булата,
А на Лубянке сплошь сады
Цветут в любое время года,
Нет ожидания беды
И нет железного урода,
Есть только пенье птиц и май,
Согласное вещей теченье.
Вглядись получше и внимай,
Поймешь свое предназначенье.
И для меня открылось вдруг,
Что глазу было незнакомо,
Нет смерти, разомкнулся круг,
Бескрайность вместо окоёма,
И нет конца у тех аллей,
Где я иду от счастья плача.
Как я не понял, дуралей,
Что и не может быть иначе,
Что я уже среди своих,
Ну пусть не весь, пусть на две трети.
А на земле остался жмых,
Отжимки лишь на этом свете.