Татьяна Бек МОЖНО ОБИДЕТЬ, НО БРОСИТЬ НЕЛЬЗЯ

На снимке (слева направо): художник Александр Трифонов, поэтесса Татьяна Бек, писатель Юрий Кувалдин (1997).

Татьяна Александровна Бек родилась 21 апреля 1949 в Москве. Дочь писателя Александра Бека. Окончила факультет журналистики МГУ. Автор книг стихотворений: «Скворешники» (М.: Молодая гвардия,1974), «Снегирь» (М.: Советский писатель, 1980), «Замысел» (М.: Советский писатель, 1987), «Смешанный лес» (М.: ИВФ «Антал». 1993), «Облака сквозь деревья» (М.: Глагол. 1997), «Узор из трещин» (М.: ИК «Аналитика». 2002), «Сага с помарками» (2004).
Умерла 7 февраля 2005 года. Похоронена на Головинском кладбище.

Татьяна Бек

МОЖНО ОБИДЕТЬ, НО БРОСИТЬ НЕЛЬЗЯ

стихотворения разных лет

*** 
Менялся нрав, ломался голос.
Не помню лета - помню стужу.
Какой-то стыд, какой-то тормоз
Мешал мне вырваться наружу.

Мой внешний мир с одной читальней,
Троллейбусом и телефоном
Завидовал дороге дальней,
Лесам глухим, морям бездонным!

Не знала я, что суть не в этом,
Что дух, невысказанный, пленный,
И был бескрайним белым светом,
Огромной маленькой вселенной.

БИБЛИОТЕКАРША

В библиотечных подвалах -
запах нечитаных книг.
Лепет старушек бывалых,
сгорбленных, но не усталых.
Чести застенчивый лик.

Глупому мальчику тылом
этот неяркий подвал
кажется. Заводью с илом.
Говором мягким и милым
голос ему отвечал:

- Вы как с разинутым клювом
зимний галчонок сейчас.
Я не смогла стеклодувом
стать, но я книгу найду вам -
может быть, выйдет из вас.

Вот - переплавьте осколок!
Номер поставлю в тетрадь...
День мой прекрасен и долог,
Надо по вторникам с полок
тряпочкой пыль вытирать.

*** 
В темном детстве, от старших в сторонке,
Я читала, светлея лицом,
Эту сказку о гадком утенке
С торжествующе-лживым концом.

Я считала, что я некрасива...
Только лучше сказать - неточна:
Ведь прекрасна и грубая грива,
Если выразит лет скакуна!

Ненавижу свою оболочку!
Понимаю, что, как не смотри,
Видно черную зимнюю почку,
А не слабую зелень внутри.

***
И шли, и пели, и топили печь,
И кровь пускали, и детей растили,
И засоряли сорняками речь,
И ставили табличку на могиле,

И плакали, и пили, и росли,
И тяжко просыпались спозаранку,
И верили, что лучшее - вдали,
И покупали серую буханку.

И снова шли, и разбивали сад,
И не умели приходить на помощь,
И жили наутек, и невпопад,
И поперек, и насмерть, и наотмашь.

И падали, и знали наперед,
Переполняясь ужасом и светом,
Что если кто устанет и умрет,
То шествие не кончится на этом.

***
Хворая, плача и кренясь,
Дрожали звезды над Арбатом, -
Где я однажды родилась
В глухом году сорок девятом.

Под мертвенный газетный стих
Пробилась травка дорогая,
Родителей немолодых
Неровным норовом пугая.

...И страх, и оторопь, и мор,
И ложь, сидящая на троне,
И жажда жить - наперекор
Неограниченной погоне, -

И тьма, разящая дотла, -
Без права думать о погостах...
Я с первым криком вобрала
Родимого простора воздух!

Меня не гнали топтуны...
Но, время задержавши в порах,
Я откликаюсь с той весны
На каждый плач, на каждый шорох.

***
Ласка моя изнывает по розгам,
Вольная воля по ужасу пут...
Спор между голосом и отголоском,
Как поножовщина, вечен и крут.

Но коли гордость меня побудила
Милого кинуть и стыть на ветру, -
Это ж не патина, а паутина:
Детским движеньем ее уберу!

Как бы глаза ни темнели от гнева,
Очень жалею и очень люблю
Все, что меня хоть однажды согрело:
- Родина! Не оттолкни во хмелю.

Тянутся к свету твои каторжане,
И среди них - со звездою в горсти -
Я: не способная скрыть обожанье,
Ярость утишить, и дом подмести,

И хоть словцо написать без нажима,
И не погибнуть, удар нанеся...
- Милый! Согревшее - неотторжимо.
Можно обидеть, но бросить нельзя.

***
Снова, снова снится папа,
Вот уже который день...
Вечное пальто из драпа,
Длинное, эпохи РАППа.
Я кричу: "Берет надень!"

Но глядят уже из Леты
Сверлышки любимых глаз.
Нос картошкой. Сигареты.
"Изменяются портреты", -
Повторяю в черный час.

На морозе папа-холмик...
Я скажу чужим словам:
- Был он ерник, и затворник,
И невесть чего поборник,
Но судить его - не вам!

ПРИЧИТАНИЕ

В небесах ни облака,
Не слыхать ни оклика.
От молчанья вражьего
Умираю заживо.

Жалобнее птичьего,
Боль моя, покличь его,
Злого, ненавистного, -
Чтобы мучил сызнова.

*** 
Я любила неровню - дышала неровно
К человеку, чей немолодой макинтош
И дыряв, и замызган, но светится, словно
Жизнь, которая - дар, как ее ни корежь.

Я любила неровню. Я знала о риске.
Но влекла, как медведицу - мед, кабала.
Я писала во вне по четыре записки
И к почтовому ящику ощупью шла.

Эти письма бежали гурьбой, догоняли
Адресата, врывались в его перекур -
И ответ возвращался по диагонали:
- Испарись, нежеланная! Чур меня, чур.

Испарялась. Но в виде дождя или града
Выпадала обратно с небесных высот.
...И зачинщик ненастья, свистя виновато,
Не любил, но казалось - полюбит вот-вот.