Николай Андреевич Шлиппенбах (1928-2010), журналист
Николай Шлиппенбах
СЕРГЕЙ ДОНАТОВИЧ ДОВЛАТОВ
НЕОРДИНАРНОЕ ЗНАКОМСТВО
Высокий рост. Интеллигентность.
В беседе - юмор и сарказм,
Как в химии двух-трех-валентность,
В его словах явились разом.
То ж проявилось и в пере
Его, отточенном и строгом,
Я механизм в часах Буре
Сравнил однажды с его слогом,
Настолько четко, благозвучно
Звучала каждая строка!
Хотя сравненье ненаучно,
Зато бьет в цель наверняка.
Мы познакомились с Сергеем Донатовичем Довлатовым в конце 60-х годов, спустя несколько лет после его армейской службы, и примерно года за два до его поездки в город Курган, а затем в Таллинн. Естественно, в ту пору до отчеств мы еще не доросли. Впервые мы встретились с Сергеем в газетном секторе Лениздата. Неуверен, работал ли он уже в одной из институтских многотиражных газет. Тесного круга общения с журналистами у него не было, в шахматных баталиях между вычиткой газетных полос тоже не участвовал. Возможно, он приходил в газетный сектор к своей маме Норе Сергеевне. Она здесь работала корректором и часто вычитывала мою газету. Не исключено, что Сергей бывал в Лениздате по поручению писательницы Веры Федоровны Пановой, у которой, как я узнал позднее, он работал секретарем. Так или иначе, я не видел тогда Сергея сидящим за чтением газетных полос. Зато бросился в глаза его чрезвычайно высокий рост, статная фигура и ярко выраженное интеллигентное лицо. Внимание же Сережи первоначально привлекла моя фамилия, послужившая поводом для каламбура.
Никак на Невских берегах
Вновь объявился Шлиппенбах?
Двух последующих строк я не запомнил. В них упоминалась пресса, к которой я, как журналист, имел отношение. Заканчивался экспромт так:
Чей предок непомеркшей славе
Обязан пушкинской "Полтаве".
Признаться, в первые минуты я растерялся. С подобным методом знакомства мне за мои 40 лет довелось столкнуться впервые. Но после обоюдного рукопожатия оценил его юмор и такт. Сережа произнес свое необычное приветствие не в шумном окружении, а наедине.
Постепенно наши встречи вышли за пределы газетного сектора. Сперва они ограничивались близлежащей "ватрушкой", где рюмочная сочеталась с закусочной, а затем переместились на улицу Рубинштейна в его квартиру, примерно в 15-ти минутах ходьбы от Дома прессы. Встречи не были частыми, но каждый раз интересными. Пожалуй, в большей степени для меня, чем для Сергея. Рассказчик он был необычный. Привлекала его начитанность, юмор, зачастую по поводу довольно грустных обстоятельств, умение использовать аналогичные происшедшему высказывания классиков. Подобная образность даже в устной беседе усиливала значимость случившегося, и в то же время сглаживала неприятный осадок.
Даже при печальных обстоятельствах в разговоре нередко им высказывались сентенции классиков как бы давших оценку произошедшему. Бывало, Сергей зачитывал мне отрывки из своих рассказов. Ничего непристойного и тем более антисоветского в них не было. Блестяще, с тонким юмором высвечен окружающий наш быт. Но это как раз и являлось препоной для держащихся в страхе за свое место редакторов.
- Представляешь, - говорил Сергей, - после злополучной повести "Зона", которую ты к моей радости оценил, я разослал по разным издательствам и журналам свои рассказы. Все они соответствуют крылатому выражению Белинского: "Кому нечего сказать своего, тому лучше молчать". Я всегда и во всем высказывал свое виденье окружающей обстановки, характера и поведения героев повествования. Люди не статуи бесцветные и бездарные, лишенные внутреннего мира. Без него нет образа. И что, по-твоему, получил в ответ? Совершенно одинаковые вежливые отказы, словно по шаблону написанные. Ни в одном нет своего мнения, "...не должно сметь свое суждение иметь", - как сказал Грибоедов. Литераторы при должности обязаны пользоваться только одним мнением - спущенным свыше.
Довлатов, используя классику, отнюдь не рисовался. Просто эрудированность органически вписывалась в манеру его разговора. Да и речь шла о литературе. Он был артистически талантливым рассказчиком. Это отмечали и те, кого он не щадил в своих рассказах. По натуре Сережа был добр и отзывчив. Зла ни на кого не таил. "Злость - это малодушие своего рода", - соглашался он с Чеховым. И действительно, над героями рассказов, которые мне удалось прочитать с машинки, автор подтрунивал, подчас размашисто, но без зла. Если и бывал беспощаден, то к самому себе, преувеличивая свои "подвиги" по части пьянки. Мы тоже с ним выпивали, кто по молодости не грешил этим. Но я ни разу не видел его пьяным. Наоборот, выпитая стопка поднимала настроение, располагая его к юмору. Тут и появлялись иногда его рифмованные экспромты относительно моей "генеральской" фамилии.
Не знаю, пытался ли Сережа когда-либо "оседлать" Пегаса. Рисунки свои показывал, а о стихах я не слышал. Мои же, посвященные театру, выслушивал терпеливо. В сталинские времена я работал осветителем в Мариинском театре (тогда Кировском). Это он воспринял с любопытством, особенно когда узнал, что я до сих пор бываю там за кулисами, поддерживая связь с артистами старшего и молодого поколения. Тема театра с детства близка Сереже. Он вырос в театральной семье. Нора Сергеевна, его мама, в юности была актрисой, отец занимался режиссурой. Родители дружили с семьей Н.К. Черкасова. Ранее я этого не знал. А тут и с моей стороны появился интересующий его предмет разговора. Мое хобби - любительское кино - его особенно не затрагивало. Он погружен был в основном в литературу. О друзьях, тоже непубликуемых писателях, рассказывал зажигательно. Особенно тепло о некоторых руководителях литобъединения при Доме литератора. Имена, к сожалению, запомнились только те, которые я знал понаслышке, или читал их произведения. В первую очередь это В.Ф. Панова и ее муж Д.Я. Дар. С ними Сергей общался в их домашней обстановке. Фамилия Дар вполне ассоциировалась с поступками ее носителя. Начинающих писателей, в которых проблескивала искра таланта, он подчас одаривал пишущей машинкой, а иногда и одеждой. Книг Дара я не читал, но приведенный Сережей факт запоминающийся. Имена Геннадия Гора и Кирилла Успенского достаточно знамениты, а вот о сменившем их другом руководителе ЛИТО Израиле Меггере услыхал впервые. Случай для сталинских времен можно сказать - героический. Оказывается, Меггер был единственным, кто в зале зааплодировал Зощенко, подвергнутому публичному поруганию после печально знаменитой статьи Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград". В ту пору я работал в театре, и хорошо помню отклики в печати типа: "Не читал, но осуждаю!"
Слушать Сергея Довлатова можно было бесконечно. Я не общался с его окружением, никогда не бывал в Доме писателя. Мои близкие друзья - в основном инженеры и географы, весьма далекие по стилю жизни от Сережиной талантливой, пишущей в стол, братии. (Сужу по его же рассказам.)
Сблизили нас и постепенно сложившееся доверие, и терпимое отношение к постоянным нехваткам. Сергей одевался скромно, и, по-моему, этим слегка бравировал. Я случайно застал его собирающимся в ЛИТО на первое публичное чтение его рассказов. Но не смог принять его приглашения, так как должен был вернуться в типографию для подписи своей газеты в свет после вычитки ее цензурой. Нора Сергеевна предложила сыну переодеться по столь важному случаю, чтобы выглядеть на людях прилично. И вдруг слышу:
- Даже Наполеон Бонапарт считал: "Неуч только скучен, пижон же несносен".
Не знаю, откуда он извлек такое изречение, но куртку все же сменил на пиджак, чтобы не огорчать маму.
Пренебрежение к внешнему лоску - своего рода защита от постоянного безденежья. Но с полунищенским существованием при заботе о подрастающей дочке примириться куда сложнее. Дочке Кате уже исполнилось три года. Жене Лене скудная зарплата служащей тоже жизни не скрашивала.
Литературный труд ничего обнадеживающего не сулил и Сергею. Приработки ожидаемых благ, увы, не приносили. И Сережа решил податься в журналистику. В декабре 1969 года уехал в Курган, а затем в Таллинн. Забрал с собой свою симпатичную собачку, умного и ласкового фокстерьера Глашу.
О своей эпопее в эстонской республиканской газете Сергей подробно поведал в рассказах, ныне опубликованных. Вновь увиделись мы с журналистом Довлатовым через пять лет. Двери редакций многотиражных газет перед ним открылись широко. Но ненадолго.
Признавая по-Чеховски яркий талант Сергея Довлатова, многие судят о нем, как о человеке, по его книгам. Щадя в рассказах самолюбие собеседников, негатив в зажигательном подчас юморе Сергей перекладывал на свою чашу весов. Ныне, взятый на веру этот негатив, иногда акцентировался авторами телепередач, посвященных Довлатову. Особенно по поводу его выпивок.
Сорваться нетрудно, если заслонку на публикации не могли сдвинуть многие именитые писатели. Срывы могли быть, но единичные. Иначе как бы он мог спозаранку писать рассказы и регулярно ходить на работу. Сергей не позволял себе распускаться даже в трудную для него осень 1976 года. Знаю это, так как именно тогда наши встречи значительно участились. Впрочем, предшествовал им опять-таки его отъезд. Неожиданный, на летние месяцы.
...ЯВИЛ НАМ ДОВЛАТОВ ПЕТРА
Наконец Шлиппенбах махнул рукой. Камеру он держал наподобие алебарды. Затем поднес ее к лицу. Я потушил сигарету, вышел из-за угла, направился к мосту. Оказалось, что когда тебя снимают, идти нелегко.
Сергей Довлатов "Шоферские перчатки"
- Пушкин "Полтаву", случаем, не в Михайловском написал? - улыбаясь, спросил меня Довлатов, едва успел я переступить порог его комнаты.
Строки из "Полтавы", где упоминался Шлиппенбах, частенько являлись поводом для балагурства Довлатова.
- Нет, не в Михайловском.
- Жаль, - продолжал Сергей, - а то мог бы взять тебя с собой в качестве живого экспоната в шестом колене. Еду в Пушкинские горы экскурсоводом. К черту журналистику!
Мы выпили по случаю. Его отъезд был для меня неожиданным. Настроение у Сережи было приподнятое. Не обошлось без очередного каламбура:
Как Шлиппенбах, будь я так пылок,
Пленял бы женщин без бутылок.
Утром он уехал в Пушкинские горы, я - на работу в Сестрорецк.
Работа в заводской газете меня не угнетала, как Сергея Довлатова, но какой-то отдушины требовала. Этой отдушиной служило любительское кино. Особенно увлекали комбинированные съемки. Удачным получился такой трюк: Медный всадник без всадника. Перед пьедесталом с вздыбленным конем проходили люди, на дальнем плане двигались автомобили, Петр будто и впрямь пошел гулять по городу. Снять Петра в современном городе мне давно хотелось. Хотя по тем временам затея была довольно дерзкая.
С Сергеем Довлатовым образ Петра у меня ассоциировался в основном из-за его высоченной статной фигуры. Согласиться ли Сергей сниматься, я почему-то такого вопроса себе не задавал, считал дело само собой разумеющимся. На всяческие авантюры Сережа был отзывчив. В моей затее как раз ею и попахивало. При всем том он был застенчив. Появиться на улицах города в облике царя Петра! На такое надо отважиться. Но я был уверен - отважится.
Сценарий был прост. Медный всадник без всадника. Моя встреча с Петром. Белая ночь. Разведенный мост. Панорама Невы. О появлении основателя нашего города узнают статуи, собравшись в Летнем саду. Среди мраморных старожилов две пришлые. Возле дворца я оставляю Петра одного. Случайно становлюсь свидетелем разговора скульптур.
Одна из статуй возмущается тем, что проспект на Охте, когда-то носивший имя императора Пета Великого, давно переименован. Такая же участь постигла и мост его имени. Он теперь называется Охтинским. Ее сетования прерываются репликой пришлой представительницы советского модерна:
Мост в колыбели Октября
Нельзя звать именем царя!
Из круга античных статуй выступает гипсовая фигура женщины в платке. То ли доярка-рекордистка, то ли стахановка со звездой Героя Соцтруда, бесформенная, аляповатая. Обращаясь к своей античной соседке, она с возмущением продолжает.
А тую статую оратора -
В куски за верность емпитатору!
Показать на экране шагающие по городу статуи мои технические средства не позволяли. Для другой пришлой статуи также надо было использовать фотографию. Необходимо найти какой-нибудь запоминающийся атрибут. Наподобие завязанных глаз у Фемиды. А вместо весов в руке что-нибудь вроде весла...
Тут я вспомнил о Геракле. Шкура побежденного льва - вполне подходяще. Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился к Горному институту. Состояние величественного здания меня поразило своей запущенностью. Парапет лестницы облуплен. Ступеньки в выбоинах. Да и сам Геракл выглядел весьма жалким. Сразу же возникла мысль заменить шкуру льва костылем. Хромой Геракл, перемещенный в Летний сад, непременно бросится в глаза зрителям. Коллаж с костылем оказался недурен.
Сережа представления не имел, на что я потратил все свое свободное время летом. Я тоже не имел о нем никаких сведений. И вот наступил сентябрь. Звоню в надежде вытащить Сергея к себе под предлогом дела к нему. Не брать же с собой кинопроектор. Да и как это будет выглядеть: ни с того ни с сего приехал показывать кино на дому.
- У тебя ко мне дело, - пробурчал в трубку Сергей, - а приезжать должен я. Интересная песня!
Он, кончно же, и предположить не мог об уготованной ему роли. Подобные сюрпризы разумнее преподносить при встрече. Так я оказался у него.
С "сюрпризом", как выяснилось, меня опередила Лена, Сережина жена. Да еще с каким! Веселенькое "кино" - эмигрировала с дочкой в Америку. Семья знала о ее намерении. Но никто не ожидал такой скоропалительности. Пока Сергей работал в Заповеднике, Лена оформила документы.
Прихваченная мною поллитровка оказалась кстати. Но она пустела необычно медленно. Сережа тоже обратил на это внимание.
- Наливай. Неопустошенная бутылка не вписывается в стандарт нашей облыжной жизни.
- Какой?
- Облыжной. Но не от слова "лыжи". Впрочем, с радостью навострил бы их куда-нибудь, да некуда. Из России не хочу уезжать, а без Лены, без Кати нахожусь в полувзвешенном состоянии. Непривычно.
Разговор постепенно перешел на Заповедник. Выпили еще. Сережа воодушевился.
- Экскурсовод не пишет, но по писанному говорит. Методичка для него - указующий перст: о чем можно, о чем нужно, о чем обязательно надлежит сказать. Раз царь, значит - такой-сякой. Раз няня, значит, подчеркни - крепостная. Пушкин, литература - все подчинено инструкции.
- У меня есть возможность хотя бы на время избавить тебя от всяких инструкций, спускаемых свыше. Чем дальше от них, тем лучше.
С этими словами я подал ему сценарий и несколько фотографий. Фотографии он с любопытством рассмотрел.
- Где ты такое чучело отыскал? - кивнул он на снимок рекордистки. - Ничего подобного я в городе не встречал.
- Случайно увидел в Сочи на выставке местных скульпторов. Отснял, и, как видишь, пригодилась.
Вид Геракла на костыле Сережу тоже воодушевил. Он бегло просмотрел сценарий. Фильм должен был закончиться на том, как статуя рекордистки вваливается ночью к нам в комнату с намерением задушить меня. Я был нежелательным свидетелем разговора статуй в Летнем саду. Она зацепляет раскладушку. Спящий на ней Петр пробуждается и спасает меня, разламывая статую на куски.
- Лихо! - Сказал Сергей, и, взяв карандаш, прямо на листке сценария набросал:
Вздох о могуществе былом
В Геракле выражен хромом.
Затем символика твоя
Крушит колхоз рукой царя.
- Сережа, в тебе сокрыт талант Минаева, если не Саши Черного.
- Ошибаешься. Не хочу быть ни тем ни другим. Только в прозе я Довлатов. Однако вернемся к нашим баранам. Ты Петру не светский, а советский прием решил устроить, уложив его на раскладушку.
- На две. Согласно твоему росту.
- Что-о?!
* * *
Погожий день выдался в воскресенье. Утром, позвонив Сергею, я взвалил на себя огромный тюк с взятым на прокат костюмом Петра, кинокамеру, штатив и двинулся в путь, суливший, как оказалось, немало приключений.
К десяти утра обещал прийти Сережин приятель, бывший боксер, но сегодня востребованный в качестве кинооператора. В оставшееся время Сергей облачился в одежды Петра. Нацепил шпагу, надел парик и, взяв в руки трость, подошел к зеркалу.
- Мурло подводит зело. Нос перерос. Рот не тот. Словом, рожа с Петром не схожа.
- Будет схожа, По пути в Мариинку заедем. Мои друзья из постановочной части найдут подходящего гримера.
- Зачем же в такую даль забираться, когда под боком в Малом драматическом главный администратор мой хороший знакомый.
Раздался звонок.
- Это Боб, - сказал Сергей, надевая треуголку и пытаясь слюнями приклеить усы.
Я тоже вышел в коридор встретить своего "кинооператора". Докучливый сосед по квартире, отставной военный, буквально онемел. С вытаращенными глазами он скрылся в своей комнате. Сережа, подойдя к наружной двери, принял величественную позу.
- Прошу вас, господин генерал-фельцехмейстер.
От неожиданности гость отступил назад. Затем, с удивлением глядя на Сережу, переступил порог.
- Это я не протрезвел или ты надрался с утра? Привет! М-м-м... господин бомбардир! Как ты меня обозвал? Генерал-фель.. фель...
- Фелыдехмейетером, то бишь мастером метких наводок мортир и гаубиц.
- Эту "гаубицу", - Сергей указал на кинокамеру, - будешь на нас наводить. Вот, познакомься с главным зачинщиком предстоящей баталии.
Мы поздоровались.
- Все что угодно ожидал, но не это! - воскликнул пришедший.
Пока я показывал Бобу, как обращаться с кинокамерой, Сережа вызвал по телефону такси. Оно пришло быстрее, чем мы ожидали. Все же я успел объяснить: камеру на штативе надо вести так, чтобы при ходьбе мы с Петром оба попадали в видоискатель.
Когда мы собрались уходить, блюститель строгих правил коммуналки выглянул из своей комнаты.
- Как? В таком виде на улицу?
- Нас ожидает такси. До свидания, - с подчеркнутой вежливостью ответил Сережа.
- Надеюсь, не до скорого. Не ранее, чем через пятнадцать суток. Ни один порядочный шофер вас дальше милиции не повезет.
Водитель оказался "непорядочным". Он восторженно заявил, что впервые везет такого пассажира. Сережа реагировал довольно сдержанно. Зато Боб сразу нашел с водителем общий язык.
В Малом драматическом театре администратор нас встретил очень приветливо. Правда, когда Сергей в костюме Петра вошел в гримерную, среди артистов начался переполох. Они решили, что утренний спектакль заменен на гастрольный.
Теперь предстояла самая дальняя цель - Горный институт. По пути все, кроме Сережи, оживленно болтали. Шофер вспоминал, каких знаменитостей ему доводилось возить. Но что они все значили по сравнению с царем Петром!
Похоже, к тому же мнению пришли и пассажиры автобуса, остановившегося на перекрестке рядом с нашим такси. Они все прилипли к окнам. Сережа с недовольным видом отодвинулся от окна машины.
Боб на ходу перефразировал известную басню:
По улицам царя возили, как видно, напоказ.
Известно, что цари в диковинку у нас.
У Горного съемки прошли гладко, без приключений. Петр, дойдя до лестницы, остановился, покачал головой и гневно помахал тростью, как договорились. Снимал его я, а Боб тем временем отгонял в сторону любопытных. Их появление в кадре нежелательно при дальнейшей замене фасада здания фотографией с Гераклом на костыле.
Теплый солнечный день в сентябре, как ни был приятен, значительно осложнил дальнейшие съемки. На Адмиралтейской набережной на беду полно гуляющих. Пока я устанавливал вместе с Бобом штатив, собралось довольно много народа. Все возрастающая с каждой минутой толпа была нелепой для подразумеваемой белой ночи. Оказаться в центре внимания праздной толпы в таком амплуа Довлатову явно не по нутру. Благодаря Бобу и тут же подвернувшемуся какому-то его знакомому тротуар вскоре оказался свободен. Камера застрекотала, и мы с Петром быстрой походкой пошли по направлению к Дворцовому мосту. Петр, как на картине Серова, широко взмахивал тростью, иногда останавливался, любуясь панорамой современного города.
Пока мы шли, войдя в роль, любопытствующие, освободив тротуар, заполонили проезжую часть. Я глянул: ужас! Движение остановилось. Возле Боба появился милиционер. Мы поспешили на выручку Бобу.
Милиционер, как полагается по уставу, козырнул нам. Его слова заглушил дружный хохот толпы. Прежде чем он понял двусмысленность своей исполнительности, Боб громко провозгласил:
- Государь, прошу вас в карету. - И к шоферу: - Быстро за руль! Без нас толпа сама рассеется.
До Летнего сада доехали быстро. В машине у Сережи настроение резко упало. К одежде Петра он отнесся как к шутовскому наряду. Я уже говорил, что при всем своем ухарстве Сережа был стеснителен.
- Я вылезу из машины только на месте съемок, - неожиданно заявил он.
- В таком случае будем снимать здесь. Петр, сидящий в автомобиле, очень эффектный кадр. Рядом неведомая Петру решетка Летнего сада. Сквозь нее он с тоской смотрит на свой дворец, - на ходу сочинял я. - Только пешеходов здесь больше, чем у дворца со стороны сада. Сюда мигом набежит народ. К дворцу можно незаметно кустами пройти. Тут всего-то два шага. И два шага до штрафа. А штрафы, увы, в нашу смету не заложены.
- Это тебе, как ты любишь говорить, Петр подарил Россию, а я, Довлатов, отдуваюсь, - проворчал Сергей, вылезая из машины.
До дворца мы добрались спокойно. Разве что подошла дама и спросила, можно ли мужу сфотографировать ее с Петром Первым, подумал, что это привлечет внимание гуляющих. Но меня опередил Боб.
- Десять рублей! - выпалил он.
Дама отвалила.
Предстоящая сцена была довольно простой. Петр взволнован. Он предается воспоминаниям, осматривая свой дворец. И вот он зашагал. Да так быстро, что я едва успевал вести вслед за ним камеру. Он нервно потрясал тростью, видимо, так передавая волнение от нахлынувших воспоминаний. На том сцена была завершена.
Но тут неожиданно развернулась другая. Кто-то из очереди в кассу все же заметил нас. В один миг очередь как языком слизнуло. Это не понравилось сотрудникам дворца. Общение императора с подданными не предусматривалось ни сценарием, ни настроением Сергея Довлатова. Путь к поспешному отступлению был отрезан. Пока я складывал штатив, запихивал кинокамеру и светофильтры в сумку, к нам прибежала разъяренная директриса. Очевидно, опустевшие кассы мерещились ей катастрофой.
- Кто вам разрешил съемки на территории сада?
- А кто запретил? - спросил я.
- Вы срываете нам финансовый план.
- Это дело мы мигом можем поправить, - пришел на выручку Боб. - Сразу утроим, удесятерим ваш доход. Пропустите нас во дворец. Его Величеству просто необходимо осмотреть свои апартаменты.
Директриса онемела. То ли от наглости предложения, то ли и впрямь прикидывала выручку. Аудитория, если можно так назвать перебежавшую сюда очередь, была явно на нашей стороне. Разгневанная садоуправительница посоветовала собравшимся вернуться к кассам, так как одна из них скоро закроется на обеденный перерыв. Очередь вняла разумному совету. Аллея освободилась. У парадных ворот нас уже ждало такси. Мы пригласили шофера отметить с нами завершение уличных съемок. Но он отказался. Его смена еще не закончилась. Когда нам заступать на смену, мы еще не определились. Съемки в квартире не зависят ни от погоды, ни от времени года.
По сценарию фильм должен был заканчиваться словами: "Петр опять на коне". А я, стоя у Медного всадника, прощаясь, машу Петру.
- Опять на коне... Здесь что-то есть. Значимое. - Подчеркнул Сергей.
Но до этого кадра дело не дошло. Прощание оказалось не в фильме, а в жизни.
О своей дальнейшей судьбе Сергей Довлатов подробно рассказал в книгах, ныне изданных не только за рубежом, но и в России. Петр Великий и впрямь теперь на коне. Память о нем не только не приглушена, но и восторжествовала. Свою "петровскую киноэпопею" популярный писатель Сергей Довлатов отразил в рассказе "Шоферские перчатки". Рассказ написан в его стиле, где, как всегда, главенствует юмор, уводя читателей от подлинных реалий. Зато действие развивается энергично, вызывая смех и улыбку. В этом - весь Довлатов. Америка, куда он вынужден был эмигрировать в 1978 году, открыла миру его блестящий талант.
"НАША УЛИЦА" № 93 (8) август 2007
