Эмиль Сокольский родился 30 июля 1964 года в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор многочисленных публикаций об исторических местах России. Печатался в журналах “Московский журнал”, “Аврора”, “Слово”, “Музыкальная жизнь”, “Театральная жизнь”, “Встреча”, “Берегиня дома твоего”, “Подъем”, "Наша улица", “Дон”, “Научная мысль Кавказа”, альманахах “Отечество” (Москва) и “Ковчег” (Ростов-на-Дону).
Эмиль Сокольский
ГДЕ ЭТА УЛИЦА?..
(ПУТЬ ПО БЕЗДОРОЖЬЮ)
Мой путь к "Нашей улице" был нескорым.
Все началось с "Книжного обозрения". В газете от 6 октября 1999 года писатель Юрий Кувалдин, о существовании которого я слышал, но которого тогда еще не читал, заявил о создании нового литературного журнала. Чем не сенсация? Мало ли существующих, с трудом сводящих концы с концами, а тут новый, заведомо убыточный, обреченный на коммерческий неуспех. Но больше удивил и заразил словесный напор Кувалдина, декларировавшего интервьюеру: настоящий критик не тот, кто ходит на костылях проверенных знаний, настоящий писатель не тот, кто вписывается в схему и ремесленничает за "бабки", развлекая читателя; истинное творчество - путь по бездорожью.
Мне как завзятому формалисту эти восклицания пришлись по душе. Когда я слышу: "главное - о ЧЕМ написано!", когда долдонят об "идее", "смысле", о "единстве формы и содержания", я понимаю, что дальнейший разговор бесполезен. Школярские рассуждения всегда вызывали у меня досаду и тоску. "Да перечтите "Евгения Онегина"!" - отвечал поначалу. - Банальней истории трудно придумать; в литературе есть более захватывающие сюжеты. Но КАК написана поэма! Это "как" и сделало ее гениальной. Форма - разве не есть сама по себе содержание?" Бесполезно: снова говорят о бездне содержания - уже в "Евгении Онегине". Так пушкинисты XX века искали и нашли в трагедии "Анджело" скрытый смысл - в противовес современникам поэта, которые ругали последнюю за бесцельность. На что Пушкин сказал, что за свою жизнь ничего лучшего не написал. Знал небось, что если и будут любить его в будущем, то за "чувства добрые", за демократизм, свободолюбие, - но только не за стихи. "Поэту представляются образы, а не идея, - осторожно писал Белинский, - которую он из-за образов не видит и которая, когда сочинение готово, доступнее мыслителю, нежели самому творцу". А Фет прямо так взял и ляпнул: "Художественное произведение, в котором есть смысл, для меня не существует". Плевал он на идеи, на критиков, на литературоведов и филологов! Он был творцом; а задачи критиков, как многим впоследствии стало очевидно, к литературе по сути отношения не имели. Их задача, если повторять за Кувалдиным, была одна - гонорары (кстати, о сей материи он высказался в интервью довольно недвусмысленно: когда у меня как у издателя интересуются о гонораре, я хватаюсь за личное огнестрельное оружие). Критики, которых можно назвать литературным явлением, увы, редки... Это тот же Белинский, это тот же требовательный и субъективный Георгий Адамович, это консервативный Вадим Кожинов, и ... чем дальше, тем труднее выделять достойные имена. Поверхностный Аннинский, бесцветный Немзер, глухой к художественному слову Солженицын (а туда же - в критики! Мало нас поучал?), добродушная опекунша поэтов Инна Ростовцева, цепкая Ирина Роднянская, вдумчивый Михаил Шульман, иногда проницательный Владимир Новиков, скептически недоверчивый Наум Коржавин, - кого будут вспоминать потомки? Наверное, лишь неугомонного "учителя" Солженицына и мальчишески порывистую поэзию (не критику!) Коржавина.
Но вернусь к газете "Книжное обозрение". Из интервью я понял, что создатель нового журнала бунтарь, враг ходульных установок и художественных канонов. Оставалось ждать с нетерпением, когда же в областную библиотеку поступит "Наша улица", хоть познакомлюсь, что за явление. Но вскоре я получил еще одно впечатление - отнюдь не художественного порядка. На странице того же "обозрения" появилась огромная статья Игоря Виноградова. Он на все лады, исходя неубывающей злобой, громил Кувалдина, назвавшего его "Континент" журналом "с набившей оскомину религиозностью" в том памятном мне интервью. Не поскупился человек на слова, не пожалел времени, чтобы занять столько газетной площади захлебывающейся отповедью. Да и предостерег всех, кто вздумает сотрудничать с Кувалдиным: не связывайтесь с подлецом! Обманет, оскорбит, смешает с грязью при первом удобном случае. Эмоции били через край. Ну и нравы в литературной среде, подумал я тогда... Поистине, молчание - золото. Сейчас я предполагаю, что Виноградов как христианин уже сам трижды пожалел о том, что не сдержался и вылил ушаты нечистот на обидчика... А тогда я был несколько разочарован в главном редакторе "Континента"; о Кувалдине же из этой публикации не узнал ничего нового. На что он способен как писатель и как редактор, можно разобраться и самостоятельно.
Кувалдин-писатель - тема отдельного разговора, а пока речь о его журнале, с которым я познакомился только в 2001 году.
У кого-нибудь явно возникнет вопрос: стоит ли говорить о "Нашей улице", если выходят и читаются такие известные журналы с многолетней историей, как "Новый мир", "Знамя", "Октябрь", "Наш современник", "Нева" и т.д., ведь только по ним и судят многие о том, чего значительного рождается в русской литературе? Стоит. "Наша улица" заявлена как "журнал современной русской литературы", противостоящий общепризнанным "толстым" журналам, по праву вторгающийся в современный литературный процесс и по мере сил его отражающий; и авторы на его страницы попадают как именитые, так и неизвестные, независимо от их социального статуса, убеждений и возраста. Пропуск один - художественный текст, будь то повесть, рассказ, очерк, эссе, миниатюра, афоризмы, анекдоты.
В то время я писал исключительно очерки-новеллы об исторических местах России и, листая выпуски "Нашей улицы", на всякий случай присматривал в них место и для себя. И, признаюсь, не сразу понял, что там к чему.
Первое, что бросилось в глаза - оправдавшая мои ожидания жанровая свобода материалов, свобода их расположения; какой-то лихой даже отказ от всяческих традиций, литературная распахнутость: читайте, что душа пожелает! Конечно, такая расточительность невольно вызывает вопрос: каково же качество? Что же там за авторы? С авторами все в порядке, назову лишь несколько имен. Поэзию в тех, 2001 года, номерах представляют К. Ковальджи, Е Блажеевский, И. Меламед, В. Боков, А. Тимофеевский, В. Широков, прозу - Э. Анашкин, Л.Сергеев, А. Широков, А.Хорт, В. Дегтев, публицистику - В.Бондаренко, С.Рассадин, С. Золотцев, С. Мнацаканян, драматургию А. Яхонтов, афористику - В. Колечицкий и Б. Крутиер; кроме того, побеседовать в журнал приглашены были В. Астафьев. М. Ульянов, Ю. Соломин... Имена, сами по себе гарантирующие качество. Что еще? Блестящие политические эссе В.Сердюченко, бережно и любовно написанные "лесные" новеллы-зарисовки В. Паутова, рассказы крепких прозаиков М. Литова и И.Штокмана... Но, впрочем, Бог с ними, с Астафьевым, Боковым, Рассадиным и прочими, - это так, для особо консервативных, настороженно относящихся ко всему новому, непривычному. Общеизвестно, что сильный журнал - не тот, в котором представлены именитые авторы, а тот, в котором и слабая вещь может пройти, не испортив картины. А журнал и не может состоять исключительно из сильных вещей; его задача - отражать литературный процесс во всем его многоцветии, во всей его противоречивости. Иная "слабая" публикация - подчас всего лишь аванс, обязывающий автора писать лучше. В "Нашей улице" есть и рассказы, сочинителям которых не мешало и построже требовать от себя. Но, что важно, я не нашел ни одного провального или хотя бы неудачного номера.
Драматургическая выстроенность материалов поначалу мне осталось непонятной. Создавалось впечатление, что они расположены произвольно, как Бог на душу положит. Удивило отсутствие рубрик. Как понять по содержанию, какие жанры представлены в номере, если просто перечислены авторы и заголовки?
Понравилась идея помещать на обложке фото русской провинции, это как бы лишний раз говорило о том, что журнал для нее открыт и талантливый материал из любого "медвежьего угла" найдет себе приют в столице. Впоследствии появились московские дворики, шумные многолюдные проспекты, набережные, мосты; в журнал оттуда словно ворвались голоса, звуки, гудки, ветер, воздух, - теперь уже сама Москва символично отражала дух "Нашей улицы", как раз и стремящейся к "уличному" многоголосию и к свежему бодрящему ветру.
Что же касается внутреннего оформления... Рисунки в духе Бердсли и позднейшая театрализация страниц фрагментами архитектурных элементов и скульптур, масками и прочим, иногда сопровождавшая текст, мне приглянулась, хотя я и задавался вопросом: зачем они собственно литературному журналу? (И отвечал себе: это поисковый момент. Редактор желает, внешне оживляя журнал, сделать его теплее, ближе к читателю). А впоследствии тексты стали назойливо перемежаться весьма приблизительно иллюстрирующими их странными фотофрагментами: случайные сценки на улице, случайные физиономии, полуобнаженная натура, всевозможные коллажи и т.д., - вроде и характеризующие "улицу", но - "репортажные", документальные и не только стремящиеся придать дополнительную нагрузку текстам, но и едва ли не претендующие на самостоятельное значение.
А вот непременные фотографии авторов журнала на самом деле вносили в него особое тепло и доверительность, максимально приближая автора к читателю - не как человека, а как "литературное явление", пусть еще и не состоявшееся. Этим самым Кувалдин показывал: меня не интересуют авторитеты. Писатели и состоялись, и рождаются, и делаются, и воспитываются - здесь! (Мне, кстати, приходилось слышать: вот, редактор, часто лепит свое изображение на обложки. Да, Кувалдин с обложек глядит на нас часто, - имеет право, но - и тут крыть нечем - получается, что уличить его в том, будто он озабочен только собой, может, в свете вышесказанного, только завистник и поверхностный человек). Впоследствии "живые", естественные фотографии авторов почему-то сменились на четкие единообразно-протокольные, словно для следственного дела. Видимо, тут есть свой резон. Во всяком случае, к этому, во-первых, легко привыкнуть и, во-вторых, преимущественно серьезные выражения лиц должны настойчиво демонстрировать читателю, что литература - дело в высшей степени серьезное.
Однако, на мой взгляд, эту серьезность здорово нарушали две вещи. Первая - врезки с выразительными отрывками из авторских текстов. Таковые "украшения", принятые в газетах и рассчитанные на привлечение читательского внимания, в литературном журнале выглядели неуместно. Вторая - нескончаемые "бегущие строки" с безымянными афоризмами-парадоксами, венчавшие каждую страницу. Со временем редактор отказался от такого обилия цитат и ограничился только одной на каждую публикацию. Честно говоря, я и сейчас не вижу в них необходимости, особенно притом, что журнал стал серьезнее, сдержаннее, академичнее, рисунки и фотографии исчезли вовсе (кроме "паспортных" фотографий авторов), и осталось главное: художественные тексты. Проложив себе дорогу к читателю с помощью - так же претендовавших на художественность - оформительских реверансов, "Наша улица" впала, как в ересь, в неслыханную простоту.
Однако не все здесь так уж и просто. Очень даже непросто... Я лишний раз просмотрел много разных литературных журналов, включая новые и обновленные: "Юность", "Новая юность", "Кольцо А" и прочие, не говоря о традиционных (кроме упомянутых выше - и "Дружбу народов", и "Аврору", и "Дальний Восток"...), и убедился, что в них как раз все довольно прозрачно, все удобно для восприятия, хоть заваливайся в кресло поглубже и выбирай, что не лень читать: разжевали, где проза, где поэзия, где публицистика, где "литературное наследие", где искусство... Все удобно для читателя, который скажет: "ага, вот этот писатель известный, и, говорят, неплохой, - прочту. А этот кто такой? Этого может, потом как-нибудь... И, чтобы быть в курсе дела, прочту того-то, о нем недавно заговорили...". Не журналы - сказка! А на следующие номера, наверное, в очереди стоят на год-два вперед другие именитые... Выйти из общепринятой схемы попытался лишь "Арион", но, несмотря на то, что придумал оригинальные, необычные названия рубрикам, - они все-таки остались теми же рубриками, понятными, комфортными.
В "Нашей улице" - церемониться не хотят, предлагают непосильную задачу: самим разобраться, что есть поэзия, что рассказ, что - очерк. Можно сказать, ноу-хау какое-то, требующее сверхсовременного мышления. Одним словом - новое! И значит - странное. Если еще вернее - плохое. А для литератора, о котором Кувалдин позволил себе отозваться без пиетета - трижды плохое.
Свободному от вражды и антипатии, мне легче было составить о кувалдинском журнале мнение, близкое к объективному, хоть и окрашенное, все-таки, в симпатию (а потому и близкое к объективности: ясно, что симпатия гарантирует заинтересованно-внимательное отношение). Ведь, собственно, оценка находится в прямой зависимости оттого, чем озабочен критикующий: разделать в пух и прах объект критики, или оценить хорошие стороны. Первое, конечно, легче и приятнее... Да и второе не менее приятно. Кому что.
Так чего же, получается, хочет главный редактор "Нашей улицы", воздвигая перед нами непреодолимые препятствия? Видимо, хочет всего лишь читателя грамотного, вдумчивого, внимательного, - не почитывающего, а читающего, близкого к литературной жизни, не желающего отставать от литературного процесса, размышляющего, куда движется литература, какова она нынче, и не настолько наивного, чтобы считать, будто ответы на эти вопросы следует искать исключительно в "толстых" журналах, но отнюдь не здесь, в "Нашей улице". Не настолько ограниченного, чтобы быть пленником собственных предубеждений. Не настолько доверчивого, чтобы верить влиятельным умным дядям-критикам, насмешливо лягающим "Нашу улицу".
Какое все-таки счастье - свобода от своих и, тем более, чьих-то предубеждений! - банальность, которая вечно приходит в голову как откровение... Сколько нового узнаешь, сколько радостей испытываешь, сколько земель исследуешь, сколько дверей и окон открываются перед тобой, за ними - другие двери и окна... А всего этого может и не быть, стоит просто отсечь от себя, скажем, ту же "Нашу улицу", - ну, решить для себя: не существует этого журнала, и все! И чувствовать себя на высоте интеллекта.
Как известно, внешней свободы не бывает. Свобода бывает только внутренняя. Не каждому она дана. Неразумно взыскивать ее с других людей. Но от понимающих, что литература и искусство (а это одно и то же) - не "давайте сейчас поговорим о прекрасном", а естественная, как воздух, составляющая жизни, я вправе ожидать безудержной любознательности, неограниченного любопытства. Такие люди не вправе пройти мимо "Нашей улицы". А познакомившись с ней "незамыленным" другими, привычными и удобными журналами глазом, понять, что ее следует читать от начала до конца, потому что она, выстроенная по собственному усмотрению Кувалдиным, по сути - единая книга, в которой - и авторские "пробы", чем-то непременно "цепляющие" и что-то обещающие, и зрелые опусы, и радующие стилистической оригинальностью работы. К счастью, уровневая планка не опускается ниже допустимого. Каждый номер, как это ни банально звучит, позволяет с головой окунуться в разные ситуации, целомудренно подглядеть за другой жизнью, от нас доселе закрытой за семью печатями. "Слежка" дозволена, потому погружение происходит - в художественную литературу.
На этот счет есть показательная история. Однажды я, просматривая прошлые номера "Нашей улицы", друг за другом прочитал то, что когда-то отложил на потом: рассказ Игоря Штокмана, тонкого стилиста с чуткой душой, и три новеллы неведомого мне Александра Егиазарова (на фото - набычившийся, плотный молодой человек, словно только вышедший из спортзала) написанные, к моему удивлению, психологически пронзительно. Почувствовав потребность поделиться радостью, я отдал журналы с двумя закладками своему старому другу Игорю Алехину, зашедшему поделиться новостями. Замечу, что Игорь - читатель вдумчивый, пытливый, придирчивый, в последнее время читает редко (семейные дела и работа - он, специалист с высшим образованием, давно уж прорабом на стройке), да, как говорится, метко... Через день, вечером, он мне позвонил и настойчиво зазвал к себе (благо живем рядом): "Я в шоке! - обычно не склонный обнаруживать сильные эмоции, заявил он в трубку. - Не ожидал таких впечатлений. Рассказы - блеск... Но я еще нашел много чего полезного - ты сам, наверное, не все прочел... ". Мы долго беседовали, не одну литровку пива выпили, все обсуждали журнал и напечатанное: Штокмана с Егиазаровым, "студенческие" странствия В. Купченко по Советскому Союзу (автор - бывший директор дома-музея М. Волошина в Коктебеле), рассуждения Кувалдина о воле и интеллекте ("Библиотекарь") и многое другое. Разговор шел всего-то о двух номерах! Мы логично переключились и на создателя журнала. "Молодец мужик! - с особой, мужской энергичностью произнес Игорь. - Журнал делает - высший класс, и один на себе его тянет! Восхищаюсь такими людьми... " Я принес другие номера, но Игорь попросил попридержать и старые: не все успел прочесть, не все просмотрел...
Кто-нибудь скажет: собрались два идиота, "Нашей улицей" восторгаются, ничего в своей жизни дельного, видать, не прочли. Прочли! И классиков прочли (и еще перечитаем), и за современниками послеживаем (я, проработав много лет в библиотеке, к тому же и по обязанности просматривал все литературные журналы и, по потребности, прочитывал, что находил стоящего). Тут другое. Я не могу представить, чтобы так, запросто, два человека, один из которых не имеет прямого отношения к литературе, горячо беседовали о каком-нибудь литературном "толстяке" во всех подробностях, да еще отождествляли его с личностью редактора (хотя любой журнал - это, конечно, прежде всего, личность редактора или, на худой конец, отсутствие таковой), упоминая его так же осмысленно и значимо, как упоминаем, например, автора взволновавшей нас книги.
Из этого не следует, конечно, что я стремлюсь принизить "толстяков". Я хочу лишь обыграть какое-то особое достоинство "Нашей улицы". Вышеназванные журналы... как сказать... слишком избирательны, что ли, слишком, что ли, нос держат высоко (это отнюдь не порицание - скорее, похвала), ориентируются на некую "весомость", на "состоявшихся" авторов, они словно боятся прогадать, ошибиться... Они процеживают материалы, преподнося нечто такое, что как бы находится "наверху" прозы и поэзии, и стараются подогнать нас под тот уровень, который они полагают единственно приемлемым для литературы (что не гарантирует, однако, отсутствие в "толстяках" графомании или творческих неудач). Это хорошо, это позиция. Но этого - и мало... Здесь-то и кроется та скованность, та несвобода, тот застой, в котором много и близкого всем, родного, и на который так зло нападает Кувалдин, видя в нем, в застое, безысходность и тупик. Признаюсь, я сам задавался вопросом: значит, Кувалдин идет против традиции, доброй, десятилетиями формировавшейся? Потом разобрался: нет, не идет он против традиции. Он идет против анти-традиции русской (да и мировой) литературы, противящейся застывшим формам. Кто-то же должен нарушать старые традиции. Но с одним обязательным условием: чтобы создавать новые. Такую задачу взял на себя Кувалдин. Помнится, Бродский, говоря о "военных" стихотворениях Семена Липкина, заявил: "Такое впечатление, что он один за всех - за всю нашу изящную словесность - высказался. Спас, так сказать, национальную репутацию". Похожее я бы сказал и о Кувалдине: он за все наши журналы высказался. И (если взять одесскую интонацию) в прямом смысле слова, и - что важнее - в фигуральном. Поступил согласно правилу прекрасного испанского поэта Хуана Рамона Хименеса, ненавидевшего наезженные пути: "Если тебе дали тетрадь в клетку - пиши поперек!". То, на что никто не решился, боясь упасть в пустоту, - на то решился Кувалдин, не упуская случая каждый раз и громко заявлять о себе. Ругать его одно время признавалось едва ли не признаком хорошего тона - что вполне закономерно! Мирно вписаться в структуру журнального мира ему не суждено было по определению; а вот вписался же, вписался, уверенно и дерзко. Последовало предсказуемое: насмешки, сарказм, издевки. А Кувалдин, скорее всего, только того и ждал, - как ловушки расставил! Я представлял себе - потирает руки, удовлетворенный: вот она, победа. Кус его, кус, кус! - да только все мимо клацают зубы... Так и хотелось сказать: уважаемые, но это же легкий, общедоступный путь, что же вы так... (Хотя, конечно, из соображений рекламы ругня предпочтительнее молчания). Люди с нетривиальным мышлением к журналу отнеслись иначе, с вниманием, интересом, а кто и с поддержкой (прозрачный намек на похвалу самому себе).
Как выстраивает материалы Юрий Кувалдин? В одном номере он сразу берет читателя за горло, заводит его и - то ослабляя, то вновь накручивая обороты - на спокойной ноте доводит путешествие по работам своих авторов до конца. В другом - медленно раскручивает свиток повествований, "обманывает" штилем, дает спокойно посозерцать, доставляет легкое удовольствие, даже удивляет подчас некоторой стилистической беспомощностью и щекочущим сползанием в китч - и ближе к концу отпускает пружину: пошла писать губерния - не оторваться! Некоторые авторы как писатели рождаются у нас на глазах и кочуют из номера в номер, продвигаются все дальше и дальше в литературу, другие мелькнут раз, и пропадут: в одном случае - и, слава Богу, в другом - к большому сожалению...
Кредо журнала - литература, только литература. Все от нее исходит и все к ней возвращается. О чем бы ни говорили гости журнала - актриса Ирина Линдт, актер Валерий Золотухин, композитор Никита Богословский, певец Евгений Бачурин, - в центре внимания книги, чтение, Слово, его определяющая роль в человеческой жизни. Ибо, по Кувалдину, "жизнь служит лишь поводом для литературы. Реальность бесследно исчезает с лица земли, Слово остается". С писателем перекликается автор журнала Михаил Литов ("Угличское дело", №3 за 2004 год): "Что ему (т.е. персонажу рассказа Павлу) за дело до людей, одержимых земными страстями и помыслами? Да они и не существуют, эти люди. Вся их жизнь сосредоточена в их собственной внутренности, ограниченная их мелкими и ничтожными, не просветленными знанием представлениями и понятиями. Они живут в реальности, которая вся внизу и не ведает о высоком, о небе, они вполне обходятся без прелести литературы, философии, богословия, обходятся так, словно этих предметов и вовсе не существует, и раз это именно так обстоит, то что же ему... не обходиться без этих людей и не принимать их реальность за нечто вполне не существующее?" Так же категоричен и Кувалдин, и мне это нравится. Отсюда - возрастающая симпатия.
К сожалению, литература в "Нашей улице" почти забила все прочие виды искусства; материалов, например, по музыке, по живописи почти не встречается, хотя, как ни парадоксально, Кувалдин большой любитель музыки и обладает сочным баритоном, а сын его Александр Трифонов одаренный художник... В понятие "литература", по меркам "Нашей улицы", не входят и стихи, то есть, вдохновенные сочинения стихослагателей, а редко, и даже церемонно как-то, принимается поэзия, - редко потому, что и рафинированная поэзия в современной литературе гость нечастый. Позицию Кувалдина невольно выразил Кирилл Ковальджи в своем забавном однострочном стихотворении под названием "Некоторым коллегам": "Перестаньте писать нестихи"...
Однажды газета "Литературная Россия" заявила: хуже журнала, чем "Наша улица", нет, проза никуда не годится (хотя сама печатает интервью с некоторыми "коммерческими" писателями - детективщиками и прочими, чьи изделия литературой назвать порой язык не поворачивается). Это было в конце 2003 года. Интересно, читал ли кто из редакции внимательно "Нашу улицу"? Если да, то как же упустили прекрасные вещи: рассказы А. Егиазарова (№ 8 - 2002), Э. Анашкина (№ 4 - 2001, № 12 - 2002), Н. Березовского (№ № 2, 3 - 2002), Э. Боброва (№ 1 - 2003), В. Кологрива (№ 12 - 2002, № 1 - 2003), А. Колпакова (№ 11 - 2002), А. Синодского (№ 12 - 2002), А. Широкова (во многих номерах) и т.д.? Или, может быть, в частности, 2003 год был неудачным для "Нашей улицы"?
Что рассуждать без толку, беру наугад два номера за 2003 год, - ну, пусть № 3 и №11, - начало и конец года, - и непредвзято рассмотрю их содержание. Что же в 3-м?
Его открывает интервью с Президентом Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергеем Филатовым, вслед идет беседа с воспитанником Утесова певцом Анатолием Шамардиным. Материалы динамичные, живые, ладные, "заводные", скучными их никак не назвать. Затем рассказы Сергея Михайлина-Плавского. Этот автор - открытие "Нашей улицы": "деревенщик" Михайлин пишет интересно, мягко, слегка сентиментально, неспешно и вместе с тем коротко, владеет объемом, тщательно продумывает архитектонику своих рассказов, язык литературно опрятен и при всей традиционности письма хранит особливую интонацию, добрую, насмешливую, с грустинкой. Михайлин часто еще будет появляться на страницах журнала, уже этим самым обеспечивая каждому номеру беспроигрышность.
Хочу на минуту отвлечься и заметить, что почти каждый номер состоит из произведений малой формы - рассказов, - жанра, прекрасно высвечивающего талант автора, проявляющийся во владении формой, в умении концентрировать образы и мысли.
За Михайлиным - наивные, "выдуманные" афористические опыты юной Ольги Маркеловой - опубликована, видимо, в качестве "поддержки растущих талантов". Дальше - Юрий Кувалдин рассуждает о прозе Рады Полищук. Затем рассказ Александра Викорука "Настигнутые коммунизмом", стилистически гладкий, детальный, напряженный, хоть и кажется временами, что подобное уже где-то встречалось.
В качестве "облегченного" чтения - ненавязчивые миниатюры-притчи Александра Трофимова и житейские сюжеты Анатолия Капустина, по-газетному компактные. Потом - беспрецедентный труд Виктора и Георгия Кузнецовых "Гиппократ и Аполлон" - фундаментальное исследование о писателях-медиках; где бы я еще узнал, что профессиональными врачами были не только Чехов, Булгаков и Вересаев, а и такие знаменитости, как Конан Дойл, Шиллер, Рабле, Кобо Абэ, Даль, Моэм и многие другие? За "медиками" следует медленно и почти незаметно набирающий силу скромный прозаик Всеволод Мальцев (сатирико-юмористического плана, еще газетные по стилю, рассказы "за жизнь"), непритязательная повесть Алексея Ивина о несложившейся жизни и - "Повесть временных дней" Валерия Поздеева, написанная в целом умно и добротно, что позволяет назвать автора состоявшимся прозаиком.
Беру 11-й номер. Развернутое интервью с поэтом Александром Тимофеевским (автором песни "Пусть бегут неуклюже..."); читается с неослабевающим интересом: не уснешь! (Должен отметить, что беседы-интервью исполнены Кувалдиным мастерски. Несмотря на пространные монологи гостей, записанные сплошняком, без абзацев, они, монологи, воспринимаются на вес золота: живая речь и в то же время никакого словесного мусора, никаких бесполезно-скучных воспоминаний и сентенций. Так мастерски - но, конечно, иначе, по-своему - выстраивает литературные диалоги только Елена Казьмина, что работает в журнале "Слово"). Легкое эссе Андрея Шацкова о тютчевском уголке в окрестностях Рузы. Никакой в художественном отношении рассказ-воспоминание Татьяны Бек-Назаровой. Еще одно воспоминание - ностальгически сдержанная новелла Александра Колпакова, автора хорошего, точного в подборе слов, крепко строящего свои в основном армейские нехитрые сюжеты. Раскрепощенно и просто написана "Страшная история" Юрия Кувалдина. Очередное воспоминание - добродушный очерк Владимира Скребицкого о детстве на Плющихе. И любительский, в спокойном ровном свете рассказ Бориса Фомина "Встреча". На правах классика снова выступает Сергей Михайлин-Плавский. Несмотря на все старания, ничем не удивил Александр Говорков (средняя по достоинствам "прогулка"-фантазия "Раздерихинский овраг"). Блестяще написан "Пунктир" Сахиба Айдара - читал и радовался... "Один зэк обмывал уже свою потертую кожанку - вытряхивал в рот "тройняшку" из флакона, кашлял, смазывал сожженную глотку килькой. Другой, обосоножевший, сидя в углу, жевал сухой чай - сосредоточенно и неспешно, шевеля в такт блаженству голыми пальцами ног... И вдруг чей-то крик вырвался из-за плеча, молодой, звонкий. В поисках воли шарахнулся по вагону, плеснул в потолок и потек под свод - в слуховые дыры... Все замерли, даже солдаты, и в потрясающей немоте вагон дернулся, пошел плавно, освещенный изнутри как подводная лодка во мраке глубин"... Не убоясь пафоса, скажу: так пишут настоящие писатели, и что мне за дело до уничижительных высказываний "Литературной России"... Иметь свое мнение - в такой же мере их право, как мое, только сдается мне, что не читали они "Нашу улицу", а, в лучшем случае, просмотрели ее "по диагонали", остановившись иронично скучающим, заранее все оценившим глазом на каких-нибудь и вправду не шибко талантливых строках.
Итак, 11-й номер завершился публицистическим рассказом Дмитрия Мещанинова и симпатичными тверскими зарисовками Владимира Степанова.
А что произошло с "Нашей улицей" за минувший 2004 год? Перелистывая снова журналы за вторую его половину, отмечаю, в целом, возросшую требовательность к авторам. К маленьким шедеврам причислю рассказ туляка Сергея Овчинникова "Жаворонок" (№ 7), новеллы Юрия Ерошкина, юриста по профессии (№ № 7, 8, а опус, помещенный в № 11, к моему, читателя, ужасу, неуклюж, беспомощен, пестрит штампами и вообще лежит за пределами критики), Алексея Некрасова (№ 11), Александра Волобуева (№ 8), а большой рассказ Михаила Литова "Город детей-мучеников" привел меня в полный восторг (хотя одна моя знакомая назвала это произведение "достоевщиной"). Талантливо пишут Елена Перминова и Эдуард Клыгуль (но пока не спешат подниматься на новый уровень); повышают мастерство Борис Мирза и Всеволод Мальцев. Вообще, с некоторыми авторами в "Нашей улице" происходят фантастические вещи. Прочитав однажды первые опыты, скажем, Ерошкина и Мирзы, я был уверен, что их публикации вижу в первый и в последний раз: уж явно несостоятельны. Однако, навязанные мне, читателю, во второй раз, их новеллы словно принадлежат другим, опытным авторам. Когда они настолько успели повысить свой уровень, что с ними проделывал Кувалдин? Ведь научить писать - невозможно. Правда, возможно - угадать проклевывающийся талант, и на это угадывание тоже должен быть талант... Интересно, что будет с молодым писателем Дмитрием Рысаковым: он пишет авангардно, тасует в пределах рассказа отрывочные сюжеты, намекая на их неявную связь, претендуя на читательское напряженное внимание, способное постичь подразумеваемые подводные течения. А вот рассказ Александра Михеева "Салон Семашкиной" - неслыханная графомания, невесть как попавшая в № 8 - по моему мнению, лучший за год... Радует "Наша улица" развитием дарования Валерия Поздеева: его повести "Пробуждение" отведены два номера (10-й и 11-й) и предпосланы две вступительные хвалебные статьи. Действительно, Поздеев пишет с каждым разом все крепче, все своеобычнее. Но нельзя забывать и о той критике, которая должна заставить автора строже относиться к себе, писать аккуратнее. Например, в том же "Пробуждении" есть стилистические огрехи. Приведу несколько. "Очень по-разному складывалась дальнейшая судьба ползающего у царских ног человека" (судьба не может складываться по-разному); "хотелось кончить жизнь где-нибудь в отдаленном монастыре, живя(?) тихой праведной жизнью"; "Артистом, еще вчера радовавшим поклонников своим искрометным талантом, который был всегда так весел, так молод" (приходится вычислять по тексту, что "весел" и "молод" все-таки был артист, а не талант); персонаж, слушая музыку, умирал от восторга, автор уточняет: "умирал по-настоящему (!), несколько раз за вечер"; "было слышно, как на соседней аллее тихо падают сухие кленовые листья" (а могут и громко?); "теплые осенние сумерки уже опустились на землю, когда они входили в жалкое жилище Аркадия" (однако входят все-таки не сумерки, о чем говорит предложение, а персонажи повести, о чем говорит сюжет); "чернел лес, и ему все казалось..." (огрех того же ряда: казалось не лесу, а персонажу); "приближающаяся потенциальная (?) опасность", и т.д. Не понял я и злого выпада в адрес "толстых" журналов. Откуда такая "смелость"? Одно дело, когда их ругает Кувалдин, для которого "толстяки" - "выстраданная" часть биографии, другое - Поздеев, которого они вряд ли имели даже возможность чем-то обидеть. Это все равно, как если бы я с сарказмом проехался, скажем, о нравах редакции журнала "Япония сегодня" на основании чьего-то опыта (и представляю не возмущение главного редактора, а недоумение: а кто такой Сокольский, какое он имеет к нам отношение?)... Но все мои придирки к недавно состоявшемуся писателю объясняет сам Кувалдин: "Кто прочитал его (т. е. Поздеева) произведения, те судят его с какой-то особой, необычной для наших литературных споров требовательностью, которая есть первый признак того, что мы по-настоящему задеты и взволнованы".
Эти же слова можно отнести и к самой "Нашей улице" - журналу, не имеющему аналогов и давно уже прочно занявшему свою нишу в газетно-журнальном мире и в самой литературе. Пока его хвалят, пока ругают, подтверждая его незыблемое существование, - журнал преспокойно себе существует, набирает обороты, дает слово признанным и открывает новые дарования, вводя в литературу неведомые нам доселе имена и не ставя им при этом искусственных преград. Так, вышли в свет книги авторов "Нашей улицы" (и давно состоявшихся, и молодых по стажу) - Александра Тимофеевского, Эдуарда Клыгуля, Анатолия Капустина, Кирилла Ковальджи, Нины Красновой, Всеволода Мальцева, Валерия Поздеева, Сергея Михайлина-Плавского и других, вышли и - словно бы не просятся в руки массового читателя, а выбирают сами, к кому прийти. Они знают: читатель должен быть не зашоренный и многоискушенный "спец" по литературе, а и сам талантливый, - веселый, добрый и любопытный, не воображающий высокомерно, что все уже познал на свете и во всем разобрался.
Ростов-на-Дону
"НАША УЛИЦА", № 3-2005
