Ирина Викторовна Линдт родилась 15 апреля 1974 года в Алма-Ате. Окончила Высшее театральное училище им. Б. В. Щукина при Государственном академическом театре им. Евг. Вахтангова. С 1996 года - актриса Московского театра на Таганке под руководством Ю. П. Любимова. Роли, сыгранные в театре на Таганке (режиссер Ю. П. Любимов): Ф. М. Достоевский “Подросток” - Лиза, Оля; А. С. Пушкин “Борис Годунов” - царевна Ксения; М. А. Булгаков “Мастер и Маргарита” - Маргарита; Ф. М. Достоевский “Братья Карамазовы” - Грушенька; П. Вайс “Марат и маркиз де Сад” - Шарлотта Корде; Венедикт Ерофеев “Москва-Петушки” - Она (режиссер В. Л. Рыжий). Снялась в фильмах: “Игра в любовь” - Юлия (режиссер Е. А. Гинзбург); “Женская логика-3” (режиссер С. И. Ашкенази). В 1996 году стала лауреатом конкурса исполнителей русского романса “Хризантема” (Дом актера им. А. А. Яблочкиной). В 2000 году получила актерский грант на стажировку в Италии и стала лауреатом премии “Триумф” - молодежный грант (за роль Шарлотты Корде в спектакле “Марат и маркиз де Сад”, режиссер Любимов Ю. П.).
ИРИНА ЛИНДТ: “Я СЛЫШАЛА МУЗЫКУ”
- Мне интересно узнать, Ирина, как вы повернули свою жизнь так, чтобы стать актрисой самого продвинутого, на мой взгляд, самого литературного театра, где работал Владимир Высоцкий, где работает Валерий Золотухин, - стать актрисой Театра на Таганке под управлением Юрия Любимова?
- Я родилась далеко от Москвы, в Казахстане, в Алма-Ате. Мой папа - немец, военный музыкант, поэтому мы много ездили. В результате так получилось, что школу я окончила в Германии, в Группе советских войск. Но потом, после окончания школы, вернулась в Алма-Ату и поступила в университет на факультет журналистики. Но поступление было такое довольно условное, потому что в то же самое время, спонтанно, я захотела поступать в театральное училище, но, поскольку в Москве никого не было знакомых, и я ничего не знала о том, как это делается, без всякой подготовки, поскольку я особенно не мечтала стать актрисой, так все внезапно для меня самой случилось. Я решила приехать домой, в Алма-Ату, все разузнать, подготовиться за год, и уже потом поступать. А в университет поступила, чтобы не терять год, чтобы чем-то заниматься. Причем, поступила как-то легко и случайно. Университет был ближе всего к дому. На факультет журналистики не принимали без публикаций. Проводился творческий конкурс. Без публикаций брали только золотых медалистов. У меня оказалась золотая медаль, и меня допустили. К экзаменам не готовилась, получила “три”, “три”, “четыре” - это был низший проходной бал. С этим баллом было человек сорок, а надо было добрать шестерых. И, опять по конкурсу аттестатов, меня зачислили. Училась я, как всегда, на “отлично”, параллельно ходила в консерваторию на отделение классического вокала и в театральный кружок при Доме офицеров. То есть, год был достаточно насыщенный. По окончании этого учебного года, я и две мои подруги из театрального кружка поехали поступать в Москву. Причем, ситуация у меня была сложная - родители были в Германии, а бабушка не отпускала без их разрешения. Дозвониться же до них было невозможно (раз в полгода созванивались). И вот, совершенно случайно, ночью (я как раз переписывала на чистовик курсовую работу по окказионализмам Маяковского, защита которой должна была состояться через два дня), вдруг, раздался звонок от родителей... Я им всё рассказала, и они меня отпустили. Уже на следующий день мы взяли билеты и поехали в Москву. И... я поступила в Щукинское училище.
- Разве вы могли тогда предположить, что попадете в театр к Юрию Петровичу Любимову?
- Я училась на четвертом курсе и играла в русско-немецком театре, куда меня взяли из-за моей немецкой фамилии, у режиссера Эрвина Гааза в “Триумфальной арке”. Он ученик Любимова. Спектакль посмотрела завтруппой Театра на Таганке и посоветовала мне показаться мэтру. В театре в это время репетировали “Подростка”. Мне дали текст Катерины Николаевны. Первое, что сказал Любимов: “Это что за русалка? Уберите волосы”. Я заплела косу. Потом он сделал следующее замечание: “Вас не слышно”. Объявили перерыв. Все вышли. Я осталась на сцене и стала издавать чудовищные звуки, кричать: “Ау. Ку-ку. Я - здесь” и т. д. Прибежал Эрвин: “Ирка, ты что орешь? Трансляция работает”. Эти упражнения помогли мне приноровиться к условиям сцены, и после перерыва меня уже было слышно. На следующий день висел приказ о назначении меня на роль царевны Ксении в спектакле “Борис Годунов”, и на роли Лизы и Оли в “Подростке”.
- Ирина, мне хотелось бы узнать у вас о мотивации движения в сторону искусства, о вашей склонности к театру, к пению, к литературе... Были ли какие-то побудительные причины к этому с детства, в школе, в семье? Каков был круг вашего чтения?
- Я с восторгом читала Пушкина, заучивала наизусть целые поэмы. До сих пор помню наизусть пол-”Полтавы”. Мне нравились сцены описания поля боя, романтические сцены. То есть, меня привлекали классические, проверенные образцы. Современная литература началась для меня гораздо позднее, в старших классах школы с таких авторов, как Нагибин, Жигулин, Шаламов, Разгон, Солженицын... То есть я вдруг открыла совершенно новую реальность. И во многом, я должна сказать, это зависело от педагога - Иконниковой Ирины Викторовны. Помню, когда она зачитывала на уроках фрагменты из Тендрякова, она плакала. И мы плакали вместе с ней, не то от ее чтения, не то от самого Тендрякова. Потом бежали в библиотеку и читали, читали, читали... А спустя два года, поступая в Щукинское училище, я писала сочинение, по-моему, единственная со всего потока, по теме исторической памяти: “Общество, смотрящее спокойно / на притесненье гениев своих, / вандального правительства достойно, / и не мечтать ему о днях иных” (И. Северянин). Педагог проходила по рядам и спрашивала, кто на какую тему пишет. Когда я сказала, что по Северянину, и назвала Тендрякова, Солженицына, Шаламова, она сильно удивилась: “Надо же!” - и больше ко мне не подходила. Сочинение получилось на 10 листов. Правда, в конце концов, я переделала Северянина следующим образом: “Вандальное правительство, законно / свои порядки, власть установив, / заставит общество смотреть спокойно / на притесненье гениев своих”. Кстати, получила пятерку... Поэзия для меня началась с Лермонтова. Мне было девять лет, когда я впервые прочитала его стихи. Особенно потрясло меня “И скучно, и грустно...” Я выучила это стихотворение наизусть и все время проговаривала про себя. А потом решила сочинять сама. Помню, я сидела в ванне под струей воды (в детстве меня подолгу не могли вытащить из ванны) и сочиняла свое первое стихотворение. Получилось что-то в этом роде:
Мы живем в этом мире,
тревожном, непрочном...
Что несет он нам? - Радость, беду...
А зачем?.. Ведь придет время,
будет все кончено.
Жизнь споткнется и канет на дно,
в непроглядную тьму.
Это был мой первый поэтический опыт. В детстве мне было все интересно. Причем играть в хоккей и футбол мне нравилось гораздо больше, чем в куклы. Отец даже купил мне клюшку и шайбу. Он всегда хотел сына, а “родил” двух девчонок, но я, в сущности, была мальчишкой, и друзья у меня были мальчишки, так что вполне могла сойти и за сына. В свою компанию меня брал мой младший двоюродный брат Серега, для конспирации называя меня Юркой - созвучные имена - на случай, если внезапно окликнут родители, чтобы ни ему, ни мне не было стыдно. Кстати, история моего рождения тоже очень забавная. Моей старшей сестре было 9 месяцев, когда мама снова забеременела. Решиться на такой подвиг она не могла, несмотря на папины уговоры и мечты о Димке (так предполагалось назвать сына). Тем не менее, мама решила избавиться от бремени. Пришла на прием к врачу, а пока ждала своей очереди, прочитала стихотворение, висевшее на двери кабинета. Мама рассказала мне эту историю на дне рождения, когда мне исполнилось 25 лет: “Помню только, там были строчки: а вдруг он будет гений, этот мальчик... Ну я развернулась и ушла...” На следующий день я поделилась этой новостью со своим партнером Валерием Сергеевичем Золотухиным. В это время мы репетировали в центре-музее Высоцкого спектакль “Моцарт и Сальери”, где я играла роль Моцарта, а Валерий Сергеевич - Сальери. Оказалось, что Валерий Сергеевич читал это стихотворение при поступлении в театральный институт. Это была “Беседа” Дмитрия Кедрина (написанная, между прочим, в 1937-м году). Теперь я знаю ее наизусть:
Дмитрий Кедрин
БЕСЕДА
На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро.
Присядем у нашей печки и мирно поговорим.
Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира.
Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь в Крым.
Еще тошноты и пятен даже в помине нету,
Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри!
Но ты по неуловимым, по тайным женским приметам
Испуганно догадалась, что у тебя внутри.
Не скоро будить он станет тебя своим плачем тонким
И розовый круглый ротик испачкает молоком.
Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых потемках
Не жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.
И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату.
Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях,
Глаза у него навыкат и борода лопатой,
Он очень ученый дядя - и все-таки он дурак!
Как он самодовольно пророчит тебе победу!
Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет.
“Пять капель перед обедом, пять капель после обеда -
И всё как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!”
Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется?
Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?
Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт,
Этот не живший мальчик, вытравленный тобой?
Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,
Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,
Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницы
И волосы разовьются, старательно завиты,
Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,
Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..
Помнишь, ведь мы читали, как в старой английской сказке
К охотнику приходили души убитых птиц.
А вдруг, несмотря на капли мудрых гомеопатов,
Непрошеной новой жизни не оборвется нить!
Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что когда-то
Этою же рукою старалась его убить?
Кудрявых волос, как прежде, туман золотой клубится,
Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой.
Пускай за это не судят, но тот, кто убил, - убийца.
Скажу тебе правду: ночью мне страшно вдвоем с тобой!
Мама запомнила только одно, что “он будет Моцарт”. И ушла. И, благодаря этому стихотворению, я и появилась на свет. Первая музыка, которую я услышала в четыре года, был Моцарт. Папа принес пластинку и я, забыв обо всем, слушала... В детстве бабушка называла меня Колобковой коровой (так в деревнях называли корову, которая отбивалась от стада, и ее долго приходилось потом искать). Я, как та самая корова, уходила в школу к 8 утра и только часов в 6-7 вечера возвращалась. Однажды (видать, я особенно задержалась), бабушка пошла меня искать. На улице уже темнело. Я стояла совершенно неподвижно, одна-одинешенька посреди школьного двора с ранцем на спине... Бабушка схватила хворостину, решила уже меня “похлестать” маленько, но ей стало интересно, что это я там делаю? Она подкралась потихоньку, заглянула через плечо... Я играла на бумажной гармошке и мурлыкала что-то себе под нос. Бабулечка тут, конечно, не выдержала, бросила хворостину и, сдерживая смех, погнала меня домой. А я очень хорошо помню эту гармошку и помню, что она играла, а я слышала музыку... Вторым моим музыкальным инструментом была скрипка. Но с ней отношения складывались не так гладко. Вообще-то, я хотела научиться играть на пианино, но ручка у меня была маленькая, надо было подрасти... И мама очень хотела, чтобы мы с сестрой вместе пошли в музыкальную школу. А меня приметила учительница по скрипке: “У нее скрипичные пальчики, я возьму ее к себе”. Решили отдать. Но, то ли педагог попался неудачный (и по рукам меня били, и в классе запирали...), то ли мне скрипка не понравилась, но я развешивала объявления на улице: “Продается скрипка”. Я прятала ее по квартире, говорила, что потеряла, не помню, куда ее дела... Помню, мне хотелось иметь велосипед, на что папа сказал: “Получишь “пять” на экзамене по скрипке - куплю”. Я занималась, как проклятая! Но получила четыре с плюсом. Для меня это было равносильно двойке, это была настоящая трагедия. А в один прекрасный момент я заявила родителям: “Если мне ходить в музыкальную школу, то я не хочу больше жить”. Они тогда всерьез испугались и перестали настаивать. В результате, я так и не окончила музыкальную школу. Но меня тут же взяли в школу олимпийского резерва по баскетболу, несмотря на мой маленький рост - зато я прыгала высоко и метко попадала в корзину. Еще я занималась фехтованием, лыжами, легкой атлетикой, шашками, туризмом... А потом пошла мода на гитару. И я, вместе со своими подругами из класса решила записаться на курсы игры на гитаре. Мы долго обсуждали этот вопрос, готовились, искали гитары, курсы, но никак не могли собраться... И вот, в один прекрасный момент, после очередных летних каникул, я прихожу в класс, а мои подруги сидят с гитарами и во всю играют... То есть - пошли без меня. Помню, мне было жутко обидно. Утешала лишь мысль о том, что не взяли они меня потому, что я лучше всех пела. Но когда начались осенние каникулы, коротенькие - дней 5-7, я поехала жить на квартиру к бабушке - там была гитара (!) и мой дядя, который стал моим учителем. Я вставала утром, завтракала и садилась за гитару. Прерывалась на обед и на ужин. И так все каникулы. Пальцы были стерты в кровь! Но чтобы не прерывать процесс обучения, я наклеивала на них подушечки из лейкопластыря и так продолжала бренчать с утра до вечера. Песня, на которой я училась играть, была, выражаясь современным языком, “ну очень крутая” по тем временам. С таким примерно текстом:
Стоит парень на пяроне -
Усё рыло в молоке,
В разноцветном балахоне,
С папиросою в зубе...
Дядина школа... После каникул я пришла в класс, и на первой же посиделке, как ни в чем не бывало, взяла в руки гитару и запела... Победа была полной! Никто не ожидал, что я за неделю смогу всех догнать. А играла я довольно бегло. Гитара мне в жизни очень пригодилась. Может быть, благодаря ей я поступила в театральный институт - меня всё время просили петь на вступительных экзаменах. А сейчас - это моя кормилица.
- Ирина, вы известны еще и по выступлениям в концертах с Валерием Сергеевичем Золотухиным...
- Наш первый концерт с Валерием Сергеевичем состоялся лет 5 назад 9 июня, в день рождения моего папы, в санатории “Тишково”... Как-то на гастролях театра на Таганке в городе Донецке, мы отмечали всей труппой мой день рождения. Валерий Сергеевич одолжил свою семиструнную гитару, и я, перестроив ее на шестиструнный лад, пела романсы... По возвращении в Москву, В. С. задал мне вопрос: “А у вас гитара-то есть?” Своей гитары у меня тогда не было. И через некоторое время я нашла у себя на гримерном столике конверт, в котором лежали 300 рублей и записка: “Купите с Шуляковским гитару. Долг вернете с первого гонорара, заработанного с помощью купленного инструмента. Золотухин”. Виктор Александрович Шуляковский - актер нашего театра. Он разбирается во всех инструментах - сам делает гитары, настраивает рояли и т. д. Он сходил со мной в магазин и помог выбрать хорошую гитару, проба которой состоялась на концерте в “Тишково”. Я спела пять своих коронных романсов и имела успех. Особенно хорошо принимали “Белой акации гроздья душистые...” Когда мы после концерта выезжали из ворот санатория, нам дорогу перегородила женщина с охапкой белой сирени в руках. Валерий Сергеевич стал открывать окно, чтобы принять букет, но женщина открыла дверцу с моей стороны, положила мне на колени сирень, поцеловала: “Это вам за романс “Белой акации...”” Спустя год, мы снова выступали в этом санатории, и эта женщина снова пришла на наш концерт и, когда мы уже сидели за чаем в кабинете главврача санатория, она снова принесла мне цветы. Мы пригласили ее за стол. А она попросила меня спеть, если я знаю, романс “А напоследок я скажу...” Гитары уже были в багажнике, но на стене у главврача висел портрет Высоцкого и семиструнная гитара под ним. И я (как тогда) перестроила ее под шестиструнную и спела... Женщина заплакала, поцеловала меня и сказала: “Какой прекрасный романс! Заканчивайте всегда свои выступления этим романсом”. Когда она ушла, врачи рассказали нам, что у нее никого нет, мужа похоронила, перенесла две тяжелейшие операции, но болезнь ее неизлечима и она доживает свои последние дни. Может, ее уже нет в живых... Но с тех пор, я всегда закачиваю свои выступления этим романсом.
Беседовал Юрий Кувалдин
“Наша улица”, № 6-2004
