Сны продолжают тревожить современных поэтов и прозаиков. Среди последних - я бы выделила Юрия Кувалдина, автора двух примечательных, на мой взгляд, книг - “Улица Мандельштама” (“Московский рабочий”, 1989) и “Философия печали” (М.: Новелла, 1990). Обидно, что обе эти книги критика, верная себе, как-то “не заметила”, хотя, впрочем, доброе слово Фазиля Искандера о прозе Ю. Кувалдина стоит многих рецензий: “У Кувалдина нет интереса к людям легкой судьбы. Он любит вглядываться в “сложных” героев, говорит о них правду, в большинстве своем тяжелую и печальную, почерпнутую из самой жизни, где положительное и отрицательное ходят рука об руку. Своими повестями Ю. Кувалдин не только сообщает новое, он, сам творя, узнает нечто новое и неожиданное для себя, и стиль его всегда несет отпечаток этого волнения первооткрывателя”. Всецело соглашаясь с такой оценкой, добавлю еще, что Ю. Кувалдину присуще редкое свойство - вживаться не только в чужие жизни, но и в чужие сны, почему, собственно, я и считаю возможным и необходимым упомянуть о его прозе наряду с анализируемой мною сегодня поэзией.
Тем более что “Улица Мандельштама” имеет жанровое определение: повесть о стихах. Точнее и шире - это повесть о поэзии, о ее судьбах - и, конечно же, о ее снах, т. е., говоря иначе, - о провидческой сути. Писалась эта книга пятнадцать лет - и это понятно, ведь на большой скорости не проскочишь мимо Мандельштама и Батюшкова, мимо Тютчева и Хлебникова, мимо Державина и уж тем более мимо Гомера и Данте... Да и зачем бы писать о поэтических мирах, если - мимо?
Повесть-эссе разворачивается как многомерное, причудливое, захватывающе интересное сновидение.
“Архитектура - одно из средств похищения пустоты: залы, комнаты, коридоры - не что иное, как ограниченная стенами пустота!
Мандельштам:
- Настоящий труд - это брюссельское кружево, в нем главное то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы...”
Поэзия - это “на страшной высоте блуждающий огонь”, это - “чужих певцов блуждающие сны” - извечное ее “блаженное наследство”... А если мы и спустимся со страшных высот в небольшую, казалось бы, и уютную комнату, где:
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь, -
то и здесь мы почувствуем сновидческую основу, “подкладку” бытия:
Вся комната напоена
Истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
“Своя система начинается не от какого-то уровня, а как бы вызывается из небытия предчувствуемого”.
Скажите, легко ли анализировать такие неосязаемые вещи, как “воздух, проколы, прогулы”, “блуждающие сны” - все то, что образует неповторимый мир поэзии? Ю. Кувалдин это делает, не пытаясь, впрочем, “у огня снежинку разобрать”, - он “просто” вживается в этот мир. Думаю, понятно, почему я беру слово “просто” в кавычки.
“С сильным бороться - сам сильным станешь”. Живя столько лет в мире большой поэзии, и прозаик не может не воспринять что-то от ее уроков. Речь не о подражании - следствием подобного механического подражания является иной раз читателю так называемая “поэтическая проза” - нечто весьма расплывчатое и промежуточное, не-поэзия и не-проза. С Юрием Кувалдиным этого не произошло. И, слава Богу. Но его “Философия печали” - проза в чистом виде - нет-нет да и обнаруживает свою метафорическую природу, близкую и поэзии, и перекличка здесь - не на поверхности, а в глубине.
Вот, например, герой его повести “Тайна добра” видит сон: вдоль насыпи тянется колонна новобранцев, и он, этот герой, Аргунов, - человек интеллигентный, привыкший прислушиваться к себе, приглядываться “к собственным галактикам” - вдруг ощущает в своей руке деревянную бабу - ее сунул ему мужик, мостящий дорогу, - и начинает бить новобранцев по щетинистым серым затылкам. Хотя понимает, что “бить нельзя”.
“Бьет! И новый солдат, как гвоздь, вырастает перед глазами Аргунова. Удар - и солдат вонзается в полотно насыпи, как гвоздь в доску по самую шляпку. А шляпка выпуклая, поблескивающая на солнце... Аргунов щурит глаза от зеркального блеска уходящей в неведомые дали чешуйчатой дороги. И снова бьет трехпудовой бабой, и кровь стекает в щели меж затылками.
- Сколько же мостить еще? - истошно вопит Аргунов.
- До самого ада! - отвечает эхо, катящееся от горизонта, как огромный раскаленный шар...”
Бред? Горячечное больное сознание? Но какие же еще сны могут сниться человеку в античеловеческом мире? Аргунов-старший - герой этого сна - писал философский труд “Тайна добра” - а его расстреляли без суда и следствия белые “как большевика”, хотя он таковым не был. А сын его, Аргунов-младший, ставший историком партии, при Сталине, попадает в бериевские застенки, где его весьма успешно “регулируют”. И снова - то ли явь, то ли сон:
“...Из пронзенного бока Христа неподвижно бежал ручеек крови. Голова в терновом венке склонилась на костлявое плечо. Римский воин в панцире протягивал на бамбуковой трости к пересохшим губам спасительную губку, смоченную водою и уксусом...”
...Да, поистине - есть вечные сны. И страннейшая разновидность снов - бессонница мыслящей души...
Светлана Соложенкина "Вся Россия делится на сны..."
