Распространено мнение, что литература - средство познания жизни. Я не согласен с этим. На мой взгляд, литература - другая реальность, далекая от жизни, и создается писателем-художником для бессмертия. Естественный, наивный критерий при оценке достоинства художественного произведения - сходство с жизнью. Да, произведения Эдуарда Клыгуля, можно сказать, отвечают этому требованию. Здесь и Кенигсберг его детства, и многие районы Москвы, где он жил, и даже Рим, в котором он побывал с женой, но... Но, давайте порассуждаем. "Это, похоже, так бывает, так не бывает, не похоже", - таковы обычные формулы одобрения или неодобрения литературных произведений. Поскольку литература рассчитывает, главным образом, на непосредственного, "наивного" читателя, создается именно для него, а не для критика или литературоведа, такой вопрос вполне уместен. Более того: в наивной форме он выражает одну из основных черт литературы.
Каждым новым произведением Клыгуль как бы подтверждает не только свой определенный уровень мастерства, но и показывает нам нечто большее - постоянное развитие этого мастерства. Однако в случае с прозой Клыгуля возникают определенные проблемы в смысле доверия к ней читателя. Не секрет, что читатель у нас, как правило, ориентируется на известные имена. А Клыгулю, чтобы его читали, нужно быть известным. А как тут станешь известным, когда тебе за шестьдесят лет. Чтобы стать известным, писателю требуется полжизни работать на имя, чтобы потом имя работало на него. Вот тут и возникает определенное противоречие. Без имени даже талантливую вещь продвинуть очень трудно. В тоталитарной советской литературе по-настоящему талантливое произведение раскручивалось достаточно быстро, тем более, в таком закрытом обществе, каковым было наше советское, в котором на слово как таковое был наложен запрет. Поэтому легко путалась художественная литература с политическим манифестом. Все, что шло против КПСС (читай - все власти в СССР), вызывало пристальный интерес у читателей и, соответственно, у КГБ. А раз КГБ заинтересовался, стало быть, произведению обеспечена известность. С падением СССР (теперь уже ясно, что страна, построенная на запрете свободного движения Логоса, обречена на гибель) умерла и политическая литература. Например, от Солженицына (политического графомана по определению) осталась повесть "Один день Ивана Денисовича" и несколько рассказов. Даже роман "В круге первом" сейчас перечитывать невозможно - он художественно пустоват. И, с другой стороны, набирают обороты, если так можно выразиться, настоящие художники и писатели-философы, такие, например, как Пришвин и Астафьев.
Приближенность Клыгуля к документалистике обеспечивает ему положение писателя-художника. В этом парадоксе и таится весь путь русской высокой литературы. Она балансирует на грани "жизнь-литература". Но этот баланс неимоверно труден и, по себе знаю, требует мужества и каждодневной самоотдачи. Собственно, это противоречие и побудило меня создать свой журнал "Наша улица". С одной стороны, он стал приманкой для всей самодеятельной литературы, в основном, стихов, которые я перестал воспринимать, как литературы, и, практически, за редким исключением, не печатаю; и, другой стороны, в журнал хлынули те, кто в советское время литературу сделал средством для зарабатывания денег. Эта категория (скоро она вымрет) меня особенно раздражает. Замечательно в адрес таких "профессионалов" высказался в одной из телевизионных передач художник Михаил Шемякин, сказав, что если кто к нему в студию пришел с целью через искусство зарабатывать деньги, пусть исчезнут, и чтобы он их никогда не видел. Они хотят совместить безбедную жизнь с искусством. Такого не бывает. Тот, кто чего-то и добивается в искусстве, тот уходит в монастырь ежедневной работы, напрочь порывает со всем мирским...
Юрий КУВАЛДИН "О ПРОЗЕ КЛЫГУЛЯ"
