70 МАРГАРИТА ПРОШИНА
Мимо Колизея в московской шубе
Маргарита Прошина о швейцарских башмаках с гвоздями для чтения Данте и о том, как Достоевский незримо живет внутри Чехова
Поэтесса Нина Краснова беседует с писательницей Маргаритой Прошиной
- Маргарита Васильевна, вы родились в Таллине, в загадочном прибалтийском городе с огромным портом, со своей историей и культурой. Как это отразилось на вашем творчестве?
- Я удаляюсь в прошлое, в тот «загадочный», по вашим словам, Нина Петровна, город у моря, смотрю на него глазами ребёнка. Отец мой строил корабли, и я ребёнком просто оробела, когда увидела судно не на воде, а на стапеле, на котором оно казался мне поистине огромным, а порт чудесной непонятной страной, и я представляла себя на капитанском мостике и отдавала команды: «Вперёд самый малый!..» или же спускалась в машинное отделение, запах солярки, смешанный с запахом морской воды, так нравился мне, я до сих пор я изредка улавливаю его по утрам, а во сне вижу, как отец мой, молодой самый красивый, самый умный, читает мне вслух, как это было, когда я ещё букв не разбирала, «Детство Тёмы», «Кота Мурра», «Степь»... Естественно, Таллин сильно повлиял на меня. Этот город присутствует в рассказах «Изольда», «Кольм», «Часть целого», «Meri armastust (Море любви)». В них я вспоминаю свой Таллин, очарование которого живёт в моей памяти вместе с особым запахом моря и дыма, с красными черепичными крышами, которые как бы парят в воздухе, укутанные лёгким туманом, который способствовал полёту моих фантазий, и я вновь с восторгом поднимаю голову, чтобы поприветствовать Старого Томаса, который был героем не только моей героини Илле из рассказа «Кольм», но и моим, и я когда-то делилась с Томасом секретами, мечтами… Невероятная смесь запахов в аптеке на Ратушной площади старейшей в Европе! Стоит мне вспомнить о ней, как нос мой улавливает эту невероятную смесь лекарств, пряностей, красителей и сладостей. Мне дорога сдержанность жителей Таллина, приглушённые голоса, а парк Кадриорг, окрестности Лебединого пруда, ухоженные клумбы, сейчас ими никого не удивишь, но тогда, более чем шесть десятилетий всё это вызывало детский восторг. Я навсегда полюбила переменчивую погоду, когда на слегка голубое, почти белёсое небо, внезапно набегают облака, небо мгновенно темнеет, становится так страшно, но менее чем через полчаса, сквозь облака вновь пробивается ослепительное солнце. Совершенно особенный запах кофе в маленьких кофейнях Старого города, который всегда подают в маленьких чашечках, а не в гранёных стаканах, как бывало в московских буфетах. Таллин для меня город особенный, здесь живёт моё беззаботное счастье открытия интереснейших авторов и книг. Я не расстаюсь с Таллином никогда, то и дело поднимаюсь на Вышгород, любуюсь улочками, как бы завязанными узлами, черепичными крышами средневековых башен, городской стеной, а потом спускаюсь по узким улочкам, вымощенным булыжником, располагаюсь за столиком с чашечкой кофе.
- Вы с детства, Маргарита Васильевна, любили читать и прочитали почти всю всемирную библиотеку. А ведь известно, что мудрый читатель сам со временем становится писателем. Вы принадлежите к категории людей, которых называют книжниками, и теперь сами пишете книги. И что для вас есть творчество? Потребность души? Смысл жизни?
- Знаете, Нина Петровна, тут я вспомнила Тригорина из «Чайки», который жизнь свою считает малоинтересной, однообразной, когда закончил один рассказ, тут же начинает другой. Подобное ныне происходит и со мной. Я как бы вышагнула из жизни в другое измерение, и из одного своего рассказа перехожу, подобно Чехову, альтер эго Тригорина, в другой и в этом моё невероятное счастье, как будто я сама превратилась в чайку и перелетела из Таллина в Москву, чтобы сделаться писательницей. Но прежде, судьба окунула меня в невероятные приключения по крупнейшим книгохранилищам библиотек Москвы и Петербурга, это путешествие продолжительностью в несколько десятков лет меня настолько увлекло, что я стала писать сама. Скажу откровенно, что это превращение для меня самой кажется невероятным. Что касается чтения всемирной литературы, то счастье моё состоит в том, что её можно только читать, погружаясь в запредельные глубины, а прочитать не хватит жизни, при этом произведения таких авторов как Чехов, Достоевский, Сэлинджер, Набоков… невозможно не перечитывать, я скучаю по ним, как по близким друзьям и каждый раз открываю что-то новое, их хочется читать и вновь и вновь, что я и делаю с неизменным удовольствием. Судьба щедро одаривала меня удивительными встречами с истинными книжниками, совершенно особенными людьми, знакомство и общение с ними, как участие в невероятных приключениях, описание которых, возможно, появятся в моих рассказах, но книжники, в основном, мужчины, а я настолько глубоко погрузилась в судьбы своих женских персонажей, что не готова с ними расставаться. Книжники же, в основном одиночки, их поиски и пути приобретения вожделенного издания конкретной книги есть смысл и счастье всей их жизни, я же в своих рассказах пытаюсь узнать себя, разобраться в своих поступках и непоступках, обидах и страхах с помощью героинь моих рассказов, которые сами управляют мной, буквально настаивают на своём, поэтому я всегда удивляюсь тому, что каждая героиня значительно отличается от той, о которой я пыталась рассказать, приступая к очередному рассказу.
- Бывает, что классика подавляет пишущего человека, и он перестает писать, потому что думает, что не сможет конкурировать с великими писателями. И нужна вера в то, что вы сможете написать своё, то, что можете только вы. Но ими не рождаются, а становятся. Вас не подавляет классика, а, наоборот, вдохновляет?
- Я скажу так, Нина Петровна, на классике как раз и проявляется талант. Частенько, когда разговор заходит о литературе, я слышу от людей: «Да куда нам до него! Он же классик!», - то есть они заранее сдаются и опускают руки. Или у них есть ещё один коронный прием спрятаться от великой литературы - забыть о ней, потому что те, классики, умерли, они им не конкуренты. Вот и пошла губерния писать, всё что угодно, лишь бы заплатили, как будто не существует великая мировая литература. Но только те становятся писателями, кто принимают великий вызов классиков, сами начинают писать, стремясь соответствовать их уровню. Меня нисколько не смущают классики, они из меня человека делают, дарят мне упоение чтением, вызывают восторг, спасают от любых горечей и бед. Дарят силы невероятные в минуты отчаяния, стоит только открыть, к примеру, Данте, и вспомнить: «О честь и светоч всех певцов земли, // Уважь любовь и труд неутомимый, // Что в свиток твой мне вникнуть помогли!..» Данте обращается к чести и знанию всех творцов, которые были до него, произведения которых он познал, с большим уважением, отмечая их бескорыстное служение и любовь к творчеству, поскольку это позволило ему создать свой художественный «свиток». Гениальный Осип Мандельштам в «Разговоре о Данте» написал: «Чтение Данта есть прежде всего бесконечный труд, по мере успехов отдаляющий нас от цели. Если первое чтение вызывает лишь одышку и здоровую усталость, то запасайся для последующих парой неизносимых швейцарских башмаков с гвоздями». Да, комедия Данте истинно - божественна. Во всех отношениях приятные люди встречаются чрезвычайно редко. Каждая подобная встреча как божественный дар, и для меня это - классики. Вот уж действительно цельные натуры. «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». А главное в этой гармонии то, что Чехов не будет стоять над душой и пояснять, что он хотел сказать тем или иным произведением, как и Гоголь, как и Платонов. Они писали потому, что создавали себя в знаковой системе, и не мыслили своей жизни без творчества, их цельность и преданность слову увековечила их. Через сотни лет от автора останутся обрывки, клочки бумаги с вереницей слов, тогда потомки спросят, удивившись поэзии и музыки сих слов, кто автор этих песен, им поможет, конечно, всемогущий, всё знающий всемирный интернет, который ныне и впредь даёт ответы на бесчисленные вопросы наши, даёт возможность постоянно развиваться, получать образование, вне зависимости от места проживания, материальных возможностей и прочих препятствий, которые во многом мы создаём себе сами, были бы желание, целеустремленность, и ежедневный созидательный труд, главное - сосредоточится на любимом деле и совершенствовать своё мастерство.
- А что для вас, Маргарита Васильевна, Москва, где вы живёте и работаете уже много лет? Вы в своей прозе создаете художественную летопись Москвы с её улицами, достопримечательностями и говорите, что это «Город мечты, надежды, исполнения желаний», который «нельзя не любить» и которую нужно изучать и узнавать на протяжении всей жизни». Москва оправдывает ваши мечты и надежды?
- Как верно Вы сказали, Нина Петровна, я мысленно стремилась в Москву, ребёнком, когда слышала позывные по радио: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», то представляла город-сказку, потом бывала на каникулах в Москве, жила в знаменитом здании университета на Ленинских горох, в котором, казалось мне, собрались представители со всей планеты, которые говорят на разных языках, но все улыбаются и понимают друг друга, ходила в Консерваторию, театры иногда два раза в день, влюбилась в этот город-музей под открытым небом, а времени походить всласть по улицам и переулкам непарадной Москвы, которые хранят ее дух не было, тогда я решила, что учится в институте и жить буду только в Москве, и вот уже практически пол века, как я хожу по Москве пешком и насладится ей не могу. В моих эссе «Задумчивая грусть» я постоянно пишу о своих впечатлениях о нежно любимом городе… Думая о Москве, я сразу вспоминаю роман Андрея Платонова «Счастливая Москва». Образ Москвы, женщины с таким странным именем - «Москва», переплетается с образом столицы, принимающей всех и вся. Как он гениально делает это: «Столица засыпала. Лишь вдалеке где-то стучала машинка в поздней канцелярии и слышалось, как сифонили трубы МОГЭСа, но большинство людей лежали в отдыхе, в объятиях или питались в темноте квартир секретами своих скрытых душ, темными идеями эгоизма и ложного блаженства.- Поздно, - сказал Сарториус, напившись чаю с Божко. - Все уже спят в Москве, одна только сволочь наверно не спит, вожделеет и томится.- А, это кто ж такое, Семен Алексеевич? - спросил Божко. Сарториус вытер свои слепнущие глаза, потом хотел уговорить свое сердце, заболевшее по Москве и по всем прочим существам, но увидел, что размышление его не действует. Но от неуважения к себе страдание его было нетрудным…» Платонов остро чувствовал фальшь фарисейских лозунгов Октябрьского переворота, и предвидел его бесславный конец. Я поражаюсь его бесстрашию и искренности в творчестве. Герой романа «Счастливая Москва» Комягин в начале романа «…с горящим факелом бежал по улице в скучную ночь поздней осени». Вскоре послышался шум и выстрелы, переворот совершён, казалось бы, цель достигнута, переходите к строительству «новой жизни». Но «Вневойсковик Комягин лежал на железной койке в своей маленькой комнате. Он тщетно искал в себе какую-нибудь мысль, чувство или настроение и видел, что ничего в нем нет». Ничего не создали. Комягин ничего не способен закончить, довести до конца. Сплошная разруха кругом. И, состарившись в неизбывной тоске сердца, Комягин плетется к трём вокзалам, чтобы разузнать, где там поблизости можно купить себе гроб, чтобы затем в гробу пройти весь маршрут покойника. «Победившего социализма» стране конец… Или вот недавно я пошла вниз со Сретенки по Большому Сухаревскому переулку, удивляясь как испортили двумя бетонными, советскими жилыми башнями старомосковский архитектурный ансамбль. Место этим башням где-нибудь в Лионозово или в Зюзино. Я шла и думала, почему же люди так стремятся втиснуть в центр свои дома. И пришла к мысли, что только закомплексованные люди хотят жить поближе к властям, к Кремлю. Весь переулок забит машинами. Одна на одной ютятся фирмы и фирмочки, возле которых стоят девицы с мобильниками и сигаретами, в туфлях на высоченных каблуках, томятся от безделья. Я вышла на Трубную улицу, на которой практически вообще не осталось ни одного старого дома. Я свернула налево посмотреть следующий переулок. Он круто поднимался в горку. Идти было тяжело. Новоделы этого переулка как бы оправдывали его название - Последний. Лужковский новодел с башенками подавил остатки старой архитектуры. Поднялась на Сретенку. Свернула направо, чтобы изучить следующий переулок, параллельный двум предыдущим. Это был Большой Головин переулок, стекающий вниз к Цветному. Здесь была та же история с архитектурой - вырублена вся старая Москва. Изучать так изучать! Потом пошла в горку в следующий переулок - Пушкарёв. Он являл собой ту же картину, которую я наблюдала в тех переулках. Другим за Пушкарёвым был Большой Сергиевскиё переулок, ничем себя не отметивший в моей памяти. В Колокольниковом переулке меня удивило ГАИ Московской области, что они тут забыли? Самым интересным оказался Печатников переулок с домом внизу, который я назвала по своей мрачности домом Раскольникова. Думаю, вот сейчас из подворотни выйдет Родион Романович с топором и шарахнет меня по голове… Москва! Строка переулка, улицы глава! Москва зримо и незримо присутствует во всех моих книгах…
- В вашей прозе много страниц посвящено нашим писателям-классикам всех веков. Кто из современных писателей оказал на вас самое сильное влияние? Кого вы можете назвать своим учителем?
- Здесь дело обстоит значительно сложнее. Я вообще перестали делить писателей на современных и классических. Важен сам текст. Колесо времени неимоверно быстро вращается, и уже сама для себя я представляю Данте моим современником. Вот в чём дело. Обычным людям это понять почти невозможно. Они не могут выпрыгнуть из своего тела, как бы приколочены к своему времени. И уж если говорить о моём учителе, так это, несомненно, поздний Чехов. Но вот когда Чехову был двадцать один год, тогда умер Достоевский. Чехов знал творчество Достоевского, читал и не один раз его произведения. Каждый из них велик, гениален по-своему, но оба они создали художественные миры, загадку и глубину которых будут постигать всё новые и новые поколения. Герои Чехова вспоминают Достоевского, пересказывают мысли и слова его героев, ссылаются на Достоевского. Вот, к примеру, из рассказа «Загадочная натура»: «Опишите меня, Вольдемар! - говорит дамочка, грустно улыбаясь. - Жизнь моя так полна, так разнообразна, так пестра... Но главное - я несчастна! Я страдалица во вкусе Достоевского...» Или: «Вы не верите, ну, а я верю. У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не было Бога, то его выдумали бы люди. А я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум» («Палата №6»). А вот знал ли Достоевский Чехова? Разумеется, нет, ибо писателю не обязательно быть знакомым с телом собрата по перу. И в этом смысле Достоевский вполне мог предположить появление Чехова. Но на самом деле суть не в этом, а в маленьком человеке, который занимает значительное место в произведениях обоих. Чехов, прежде всего художник, он не просто повествует, он живописует, и этим он не похож ни на кого. Но роман Достоевского «Подросток» незримо присутствует в произведениях Чехова. Об отношении Чехова к Достоевскому, можно узнать, глубоко вникая в его произведения. В письмах своих тоже Антон Павлович никогда напрямую не пишет о Достоевском, но нервические мотивы проникновения в самые тайные подземелья души человеческой Достоевского живут во многих произведениях Чехова. Я этим подчёркиваю тот факт, что учителями становятся не те люди, с которыми вы живёте в одно время, а те, которые своими произведениями призывают вас к творчеству. Великая литература магически владеет мною: магия судьбы.
- Маргарита Васильевна, вы давно публикуетесь в журнале «Наша улица», в каждом номере. И работаете под девизом «Ни дня без строчки!». И издали уже несколько книг. И с таким багажом пришли к своему юбилею. Вы не ожидали от себя всего этого в начале пути?
- Всему виной библиотека, в узком и в самом широком смысле слова. Как-то я открыла журнал «Наша улица» с романом Юрия Кувалдина «Родина», и буквально обалдела от сокрушающей мощи текста. И буквально всё остальное в прозе померкло. Я решила предложить в этот журнал свои вещи, и редакция со всем вниманием отнеслась ко мне и стала меня публиковать. Кстати говоря, одной из первых моих публикаций была у вас, Нина Петровна, и низкий вам поклон за это, в пятом выпуске литературного альманаха «Эоловой арфе»… С превеликим удовольствием, забывая обо всём на свете, ежедневно пишу, перечитываю, зачёркиваю, снова пишу, напевая: «Каждый пишет, что он слышит, // Каждый слышит, как он дышит, // Как он дышит, так и пишет, // Не стараясь угодить...», - и вдруг обнаруживаю, что написала совсем не о том, о чём собиралась, но меня это давно уже не удивляет. Замысел - только повод, чтобы приступить к очередной записи, а результат получается неожиданный, выходит, что слова каким-то непостижимым образом направляют меня. Почему так происходит? - задала я себе вопрос и тут же запела ответ: «Так природа захотела, // Почему - не наше дело, // Для чего - не нам судить». Согласна я с моим воображеньем, пишу, как есть, как вижу в дивном сне. Иду по Риму мимо Колизея в московской шубе. Снег идёт с утра. Фонтаны в лёд одеты. Дивный Рим! Тебе Москва жару прислать забыла. Ведь Рим теперь в Москве, а ты устал в пути от долгих путешествий. Дрожишь от холода. Пустынно на улицах твоих, а холод пробирается ко мне под шубу, ледышкой стать могу, но страх преодолев, я понимаю, что только жар спасёт меня и тут передо мной возник любимый Данте, божественный сей образ жар сердца моего мгновенно опалил, и всё вокруг, и вечные фонтаны Рима вновь заиграли красотой своей. Хочется сказать о главном… Чехов много раз говорил о новых формах, ныне нами понимаемых как инновации, а проще - концепт, конечно, при Чехове это слово не было в ходу, но без концептуальности ничего не получается, ведь по сути это указание к борьбе со штампами, именно в этом направлении работает моя концептуальная мысль, когда я пишу очередной рассказ или эссе - ничего не объясняя, показывая пунктирно особенности своей мысли или характеры моих героинь, вот именно в героинях, в том, что я пишу только о женщинах, причем стремясь показывать их такими, какими только я одна их вижу, и состоит моя концепция.
Беседовала Нина КРАСНОВА
