Юрий Кувалдин ШАХМАТЫ НА БАЛКОНЕ (Евгений Бачурин, действуя "как можно медленнее", выпустил первую книгу в 65 лет)

На снимке: Евгений Бачурин на своей выставке в галерее "Новый эрмитаж" (2004). 

Фото Юрия Кувалдина.

 

Юрий Кувалдин

ШАХМАТЫ НА БАЛКОНЕ 

 
(Евгений Бачурин, действуя 
"как можно медленнее", 
выпустил первую книгу в 65 лет)

эссе

Это было в Коктебеле в начале 80-х. Легкий шум коктебельского моря. Ветерок. Мы сидим “на палубе”. Не корабля, который, подобно кораблям Грина, бороздил этот голубой залив у голубых скал (Коктебель в переводе с татарского означает - поселок у голубых скал), так вот, сидим “на палубе” волошинского дома, на открытой террасе, пьем из оплетенных бутылей молодое вино, мутное, кислое. В больших блюдах - грозди янтарного винограда, краснобокие абрикосы, сахарные ломти арбузов... И вот кто-то притащил портативный магнитофон. Зазвучал гитарный перебор и послышался резковатый, не очень подходящий для пения голос:

В шахматы играют на балконе
В довоенной южной стороне...

Голос твердый, с металлом, как говорят преподаватели сценической речи в театральных училищах... Да, именно такой, с металлом, достаточно высокий (теноровый) голос у Евгения Бачурина...

Биографическая справка: Евгений Владимирович Бачурин родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил полиграфический институт. Работал художником в периодической печати. Член Союза художников СССР. Выставлялся в ФРГ, США, Франции, Японии, Швеции и др. Автор многих пластинок. Поэт и композитор, исполнитель под гитару собственных песен. Самая известная песня: “Дерева”. Печатался в журналах “Наша улица”, “Юность”, “Знамя”, “Сельская молодежь” и др. Большая книга, вобравшая практически все произведения Евгения Бачурина, “Я ваша тень”, выпущена издательством “Книжный сад” в 1999 году.

...Хотя иногда голос Бачурина звучит с хрипотцой... После длительного кашля. Я так и не знаю, отчего так сильно кашляет Евгений Владимирович. Но его буквально сводит судорогами, когда, как прибой, накатывает этот кашель. Бачурин оставляет гитару, закрывает рот и кашляет нутряно, протяжно. Направляется за кулисы. И когда уходит, видно, как лицо его багровеет. Песня не допета...
Видимо, из-за этого жуткого кашля он придумал себе замену в концертах.  С ним выступают Ольга Шевелева (гитара, скрипка, вокал), Анна Ветлугина (синтезатор, пианино, вокал) и Петр Лелюк (гитара, вокал). Но это все из другого жанра, из какой-то эстрады, которую можно любить, а можно... Сидели мы рядом в ЦДРИ с Александром Кондрашовым, артистом театра Красной Армии (определение “Российской” или “Советской” мне не нравится, поэтому я его продолжаю называть, как и при создании, театром Красной Армии) и писателем (его “Театральные романы” я опубликовал в своем журнале “Наша улица”), слушаем Бачурина, и вдруг начинается знаменитый бачуринский кашель. Евгений Владимирович сгибается в три погибели и уходит со сцены. Появляются Оля с Петей, быстро настраиваются и затягивают гениальные “Дерева”:

Дерева вы мои, дерева,
Что вам головы гнуть-горевать.
До беды, до поры
Шумны ваши шатры,
Терема, терема, терема...

Песня еще не закончена, а Бачурин, уже откашлявшись, выходит и присоединяется к молодежи. Он в джинсах и в черном свитере. Седые волосы. Острый нос. Иногда Бачурин напоминает мне Сирано де Бержерака, с которым меня как-то познакомил поэт из Большого Левшинского переулка (что рядом с Пречистинским переулком, который был в советское время улицей Николая Островского) Александр Павлович Тимофеевский, впрочем, у которого такой же длинный нос, как у Сирано де Бержерака, хотя у Бачурина, если вглядеться, нос все же немножко короче. Вместе с Шевелевой, Ветлугиной и Лелюком Бачурин заканчивает песню... Кашля как будто не бывало. Я тоже успокаиваюсь, потому что вечно на его концертах сидишь как на иголках, ждешь, что вот сейчас песня сорвется и начнется этот невыносимый кашель.  Так что звучал маленький эстрадный оркестр. После этой песни Бачурин снял микрофон со штатива и запел под весь этот аккомпанемент:

Скажи, скажи, мой брат,
Зачем сто лет подряд...

И заходил по сцене, подтягивая за собой шнур микрофона, как эстрадный певец. Мне это сильно не понравилось. А Кондрашов шепнул: “Наш маленький Кобзончик”. Я рассмеялся. Конечно, прелесть каждого барда в том, что он один, камерно-кухонно, тренькая на гитаре, поет вам, именно вам, для вас одного, сокровенно... Поэтому я не люблю всех этих эстрадных сопровождений у Высоцкого, у Визбора, у Окуджавы... Кстати, однажды на одном из концертов у Окуджавы спросили, знает ли он барда Бачурина, на что Окуджава с тайной “жаждой мести” сказал: “Я знаю художника Бачурина”. А “жажда мести” потому, что, понимая силу Бачурина, не хотел пускать в свой круг. “Все - по диаспорам”, - как сказал мне однажды сам Бачурин. При этом он жаловался на безвестность, на то, что в свое время компания ОкуджаВознесЕвтушенко (специально пишу в одно слово!) чуть не приняла его в свой круг, но не решилась по причинам не полной лояльности Бачурина. У Бачурина - характер! ...Продолжу о музыке, вернее, о камерности и эстрадности... Итак, эстрадно-оркестровое сопровождение...  Все это, как говорится, из другой оперы. Это влияние самоуверенных композиторов-профессионалов. Им не дано самим быть такими сокровенными. Быть и авторами слов, и авторами музыки, и исполнителями... Разумеется, редкие случаи бывали. Например, Таривердиев... Но все равно - это другая ипостась. Хорошее слово вспомнилось - “ипостась”. Довлатов придал ему второе дыхание в одном из своих блестящих рассказов, где фотограф Жбанков, обращаясь к герою, говорит: “Что ты все - ипостась, ипостась! Ты давай что-нибудь попроще...”.
Человека малоталантливого тянет в сложности, как и критиков. Они отыгрываются за свою неспособность к художественной простоте и выразительности плетением сетей из малоупотребительных слов и, в основном, из иностранных заимствований. Такими же в моих глазах предстают композиторы, аранжирирующие поющих под гитару поэтов. С гитарами у нас прежде ходил каждый второй. Повальное было увлечение. В какую компанию ни придешь - везде свой бард. С музыкальным слухом, без такового, безголосые, хрипатые, любые - и все что-то там поют под Высоцкого, под Вертинского, под Окуджаву, или предлагают узкому кругу кухонных слушателей поверить в то, что они поют. Палатки, походы, студенческие песни. Вот, собственно, отличие истинных бардов от их заместителей. Заместители должны именоваться КСПешниками (КСП - клуб студенческой, или самодеятельной песни.) Но Бачурин - и поэт, и исполнитель, и композитор с большой буквы. Вот что о нем пишет Максим Шостакович в предисловии к книге Бачурина “Я ваша тень”, которую я выпустил: “В отличие от большинства гитарных бардов нашего времени, не придающих особенного значения качеству музыки в своих песнях и исполняющих их часто под один и тот же шаблонный квадрат, Евгений Бачурин - талантливый композитор, музыкант, стремящийся в каждой песне, романсе по-своему отразить внутреннее содержание заложенных в них чувств, настроений. И если в понятии “бард” всегда присутствует оттенок “простительного” профессионализма, то тонкому чувству мелодического построения, гармонического языка, богатству фантазии, таланту Евгения Бачурина могли бы позавидовать многие признанные профессионалы”.
От станции метро “Новые Черемушки” иду пешком по асфальтовой дорожке к Бачурину на улицу Челомея. Прохожу мимо многочисленных палаток, мимо бетонных заборов, мимо гаражей, мимо нового длинного двухэтажного стильного здания РАО ЕЭС России. На первом этаже сине-белого современного дома с отдельным входом помещается мастерская Бачурина. По газону идет слаборазличимая тропинка. Кнопки звонка нет, или он не работает. Стучу в обшарпанную деревянную дверь. Открывает седовласый, худой и невысокий Бачурин. Поднимаюсь по ступенькам в небольшую прихожую. По стенам - книжные полки. Но нет вешалки. Снимаю и кладу плащ на перила лестницы. В сущности, однокомнатная квартирка, с тесной кухней. Бачурин получил ее как художник. Вот он показывает мне свои новые работы. Я сажусь на продавленный диван, а Бачурин “листает” напротив, у широкого окна, где на подоконнике стоит горшок с геранью, холсты.
Его лирические полотна напоминают размытые виды Коктебеля и песню “Шахматы на балконе”. Да, Бачурин и в песнях, и на холстах романтично-лиричен. Он хочет показать жизнь красивой, поэтичной. Бачурин далек от социальных проблем века. Бачурин хочет быть красивым. А красота - вещь коварная. По-Достоевскому (набило оскомину!), эта красота спасет мир. Ничего она - в который раз бросаю Достоевскому - не спасет. Она маскирует 99 процентов биологической грязи жизни. Первоначально, видимо, художником и считался тот, кто, как ширмой, закрывал грязь жизни. От этого пошло эстетство. Дальше даже реализм пугался многих сторон жизни, и говорил о них лишь намеками. Правда - страшна. Я постоянно об этом говорю. Исходя из этого, из бардов мне наиболее близок Высоцкий. Потому что он не боится грязи. А Бачурин - побаивается. Иногда у него проскакивает “правда жизни”, но и ее он окрашивает в пастельные тона. Например:

Мы плывем и плывем по течению лет,
Мы плывем и платочками машем.
А про то, сколько зим до весны, сколько лет -
Вам другие придут и расскажут...

Вот эти другие - расскажут не о платочках, а о трагедиях жизни, о трагедийности раздвоенности человека между духом и смертью, между звериностью и ангельским ликом. Бачурин не рвет человека, не выворачивает, не надрывается... Он надрывается впрямую в кашле. Он облагораживает, возвышает, говорит нам о лучших сторонах человека. Бачурин в сущности - соцреалист. И Окуджава такой же. И особенно Никитин. Правда, Никитин сам ничего не сочиняет, но он уж такой красивый, такой рафинированный, такой лоснящийся, такой приторный, такой слащавый, что хочется горчицы проглотить. Это было целое направление у бардов, которое я называю - и пусть не обижаются - соплями в сахаре. Елочки, шишечки, милочки, поцелуйчики... Такое впечатление, что это не мужчины, а расчувствовавшиеся бабы с маникюром после работы за прилавком гастронома... Так почему же Бачурин все-таки вырвался, возвысился над этой бабьей, КСПешной тусовкой? На мой взгляд, по одной причине: Бачурин настоящий поэт. Я так говорю, ай сэй! Дикси (я все сказал)! Я как барин, который приехал и всех рассудил. Я люблю его поэзию. Как люблю поэзию Евгения Блажеевского (схоронил я его на Троекуровском кладбище.) Как люблю поэзию рязанско-московской Нины Красновой. Но Бачурин в чистом виде пиит. К тому же ироничный, и даже злой (ах, как я люблю злых писателей!). Смотрите:

По следам прошедших перед нами
Лидеров, народов и времен
Мы не будем шевелить ногами -
Век наш страшен, краток и умен.
Мистицизмом нас не напугаешь,
Романтизмом только насмешишь.
Главное - don’t worry, понимаешь,
И еще - be happy, мой малыш.
Чтобы было много добрых утр,
Крупных денег и счастливых встреч -
Брось писать стихи, купи компьютер -
Он тебе заменит мысль и речь.

Вот именно пора бросить писать стихи 99 процентам, их пишущим. Ну что они все долбят и долбят: галка-палка, галка-палка! Впрочем, многие уже побросали. Денег за вирши не платят, да и нигде почти что не берут. Я бы лично переквалифицировал “поэтов” в очеркистов или критиков. Эти стихосложенцы какие-то фанатики, зашоренные, маньяки, ничего не видящие вокруг. А поэзия ведь должна быть глуповата, как сказал князь Игорь, автор “Слова о полку”, затем Аксаков, а потом Державин, а потом уж Памятник повторил. Чем больше глупости, тем гениальнее. Типа: “Я памятник себе...”! А ты чего себе сделал? Например, Бачурин стал русским народным поэтом. Когда-нибудь имя автора забудется и у пивной, где-нибудь на Покровке, пьяницы 47-го века будут орать:

Дерева вы мои, дерева...

Почему я так уверен, что произведения Евгения Бачурина будут жить в веках? Да потому, что у него абсолютный слух. У меня - такой же. О чем мне Бачурин неоднократно напоминал, когда я запевал какую-нибудь его песню. В сущности, глубоко прав Мандельштам, когда говорил, что поэзия существует лишь в исполнении. Стихи нужны для того, чтобы их петь, или, на худой конец, исполнять. Глазами стихи мало кто читает. Если уж прозу читают в наши дни единицы, то о стихах и разговора нет... Итак, Бачурин - настоящий русский поэт. Хотя, что значит “настоящий”. Дайте, как говорится, доказательства. Вот они:

Шел по дороге к воде
И стал оленем.
Хотел дотянуться до облаков
И стал деревом.
Двигался к горизонту
И стал точкой зрения.
А когда убрали соблазны,
Взял и умер.

Я специально взял нерифмованные, “белые” стихи, чтобы отчетливее был виден философский аспект творчества Бачурина. Вообще у меня прочно сложилось, утвердилось мнение, что Евгений Бачурин является одним из самых значительных или даже самым значительным бардом. Хотя сам он не любит этого определения. Но что делать. Так мы называем поющих под гитару поэтов.
А Бачурин еще и художник. Личность, так сказать, полифоничная. Конечно, нельзя не сказать о том, что его стихи далеко не всегда совершенны. В них нетрудно обнаружить, как и в стихах Пушкина, неточные и даже неудачные строки. Но в стихах Бачурина нет и тени фальши, искусственности. Лирике Бачурина присуща единственная в своем роде образная подлинность и проникновенность. Песни и стихи его наполнены живой жизнью, они уходят своими корнями в глубины русской поэзии и славянских языческих верований.
Бачурин безгранично предан поэзии. Многие песни Бачурина отмечены печатью подлинной народности и человечности.
Хочу оговориться насчет “подлинной”, потому что сочиняются горы стихов и песен, которые лишь претендуют на эту народность. В таких произведениях много говорится о народе, о труде, о тяжелой доле, рисуются картины русской природы. Но все это остается лишь внешней темой. Поэзия же Бачурина не просто говорит нечто “о народе” (а также об истории и природе), но в ней как бы говорит сам народ, русский человек, русская природа, история.
И везде у него это нагружено мыслью, везде Бачурин выступает прежде всего как смысловик. Вот я точно попал на основное качество у него. Бачурин - лирик-философ. Ничего он просто так не напишет и не споет. Во всем ищите Канта или Бердяева. Те - трактатами, а Бачурин - строчкой. А один и тот же объем воссоздается и отражается. Об одном и том же можно, оказывается, написать роман, толщиною с “Войну и мир”(кстати, существует мнение, что его можно сократить до названия - то есть до Чехова!), и стихотворение в две строфы.
Доступные самым широким кругам общества, песни Бачурина равно волнуют и тех, кто равнодушен к другим видам искусства, и людей, искушенных в философии, науке, поэзии и музыке. Каждый найдет в песенном мире Бачурина то, что многое скажет его уму, чему отзовется его душа...
Между тем, под молодое виноградное вино в доме Волошина я спросил: “Кто это поет?”. - “Бачурин”, - ответили мне. - “Первый раз слышу”, - сказал я и выпил. А что я еще мог сказать? Сказал и сказал. Потому что нужно было что-то сказать, чтобы не прослезиться после “Шахмат на балконе”. Сейчас, оглядываясь назад, я слышу тот голос: “В шахматы играют на балконе...” Да, вот играют в шахматы на берегу моря, ни о чем не подозревают, а завтра - война. И останется в живых только этот мальчик...  Только он. Один. Поэт.

P.S. Получаю письмо от Бачурина из-под Судака, где у него дом (вместо того, чтобы, как я, работать, даже пахать каждый день с утра до ночи в Москве, он нежится который месяц на собственном курорте!):

“Юрий Александрович! Я понимаю, что события последних дней не только веселят, но и настораживают. Я отношусь к последним. Через своего друга Н.Попова передаю вам текст песни (стихи), которые я написал здесь без телевизора и без радио. Но как гражданин, который поэтом тоже может быть, откликаюсь на сие событие. Хотелось бы опубликовать их по свежему следу, конечно, в газете и еженедельнике - МК, Коммерсант, Известия и т.д. Я думаю, что вы могли бы мне в этом отношении помочь, не только как издатель, а как товарищ по перу. Через несколько дней появлюсь, если не запылюсь. Письмо ваше получил, спасибо! Привет Ане, Саше.

С комприветом Евгений Бачурин.

29. VIII. 2000.

Пожарный рок

Огнеопасным стало зарево зари
На постсоветском перепаханном пространстве.
Гори, Останкинская башенка, гори!
Россия в трансе.

Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Ложатся рядышком снаряды справа, слева.
Взрыв под землей, взрыв под водой, и вот уже -
Седьмое небо.

Ведь не электрик провода замкнуть рискнул
Наживы для или эксперимента ради,
Так не поджечь ли нам красавицу Москву? -
Скажи-ка, дядя.

Так не бывало даже в СССР.
Включаю ящик утром, побелели лица,
Ни ОРТ, ни НТВ, ни РТР -
Одна “Столица”.

А в дальнем, ближнем зарубежье, все кругом
Сочувствуют, но тут же умывают руки.
Чечня, кричат, Чечня, кричат, опять пришла с огнем.
Смеются, суки.

И как всегда, опять безмолвствует народ,
Но олигархи чтят народа интересы,
Огонь и воду перешагивая в брод
На мерседесах.

Качайте нефть, воруйте никель и титан,
Откройте краны все, а завтра вскроем вены.
В который раз горим, полундра, капитан,
Врубай сирены!”

Выше я написал, что Бачурин далек от социальных проблем века. По всей видимости, он прочитал на расстоянии мои мысли и решил в свои 65 лет исправиться.

"Наша улица", № 4-2001,
а также в книге Юрия Кувалдина "КУВАЛДИН-КРИТИК",
издательство "Книжный сад", Москва, 2003