Маргарита Прошина
РАЗДВОЕНИЕ
рассказ
Справки, сводки, письма, информация о массово-политической и организационной работе парткома по основным направлениям деятельности: обсуждение текущего момента, документов ЦК КПСС; подготовка к выполнению решений состоявшегося съезда партии, и последующего пленума ЦК КПСС, вытекающих из них решений МГК КПСС и райкома партии; мобилизация коллектива на решение первоочередных общественно-политических задач, выполнение планов социально-экономического развития и социалистических обязательств, формирование кадрового резерва…
В приоткрытую створку окна вливался густой влажный воздух. Ионова закрыла плотно форточку, чтобы не доносился шум с улицы, где долбят отбойными молотками асфальт. Накормила вкусно своего обожаемого кота, чтобы не подавал никаких звуков. Отключила телефон, чтобы он попусту не трезвонил. Только так можно сосредоточиться и заставить себя подготовиться к очередному ненавистному партийному собранию.
Ионова со вздохом положила перед собой чистый лист и тут же, после этого вздоха, не задумываясь, наскоро переписала первое подвернувшееся из газеты: «Мы рассматриваем обновленную КПСС как союз единомышленников-коммунистов, основывающий свою деятельность на творческом развитии идей Маркса, Энгельса, Ленина, как партию социалистического выбора, выражающую интересы рабочего класса, всех трудящихся, партию, которая добивается консолидации советского многонационального общества на своей программной платформе…»
Начало положено.
Одобряем и поддерживаем!
Побольше барабанной дроби! Побольше казуистики и бессмыслицы!
Раздваиваться нужно бесстрашно и вдохновенно, как раздваивается весь советский народ.
Ионова рассмеялась над выражением «Как и весь советский народ!», которое больше подходит для определения безликой массы, чем для людей.
Пока можно передохнуть.
Ничто не должно мешать делу.
Прежде чем заняться нежеланной работой, она подошла к комоду, и стала с нежностью перебирать любимые «игрушки», так шутливо она называла свою «коллекцию» баночек из-под крема, флаконов от духов или туалетной воды, оригинальных коробочек.
Ионова до дрожи любила косметику, особенно импортную, на приобретение которой тратила значительную часть своей зарплаты.
Красивую упаковку бережно хранила. Места для их хранения, естественно, не хватало. «Игрушки» стояли повсюду. Стоило ей затеять уборку, как какая-нибудь прелестная баночка необычной обтекаемой формы, насыщенного бордового цвета с золотым ободком или бархатная изумрудного цвета коробочка привлекали её внимание и она, забывала о делах, как Эллочка-людоедка, восхищённо замирала, нежно поглаживая свои сокровища. Приятельницы подшучивали над ней, умоляя выбросить эти «сокровища», но это было свыше её сил.
При мысли о предстоящем собрании Ионова горько ухмыльнулась:
- А как ты хотела? Сама вляпалась, теперь давай соответствуй коммунистическому маразму! - произнесла она с досадой так громко, что кот, сладко спящий в кресле напротив, повернул в её сторону ухо и приоткрыл один глаз, и сказал:
- Маразм крепчал!
Ионова отпрянула в ужасе. И кот стал жертвой пропаганды!
- Спи, милый! - спохватилась Ионова. - Это я сама с собой разговариваю. Ты счастливый, свободный кот, делаешь всё, что хочешь, а хозяйка твоя не научилась говорить нет, вот и изображает из себя пламенного коммуниста. Назад дороги нет, нужно соответствовать. Умные женщины занимаются личной жизнью, а дуры - общественной. А как хочется любви! Что во мне не так!? - воскликнула она и невольно задумалась о своей несчастливой судьбе.
Кот с расслабленной безмятежностью вытянулся «во весь рост» поперёк дивана, не открывая глаз. Ионова любила кота Сеню до дрожи.
Некоторое время она сидела неподвижно, и на ее осунувшемся личике задумчиво светились большие, слегка подведённые чёрным карандашом глаза. Она забыла о предстоящем собрании, о подготовке доклада по материалам очередного пленума, на котором сообщалось об очередных триумфальных успехах единой общности советского народа, a думала именно о нем, о предстоящем свидании со своим новым знакомым.
Перед её глазами с эффектом замедленной съёмки возникло лицо высокого привлекательного светловолосого мужчины с чувственными губами и тщательно подстриженной бородкой.
Ионова даже как будто слышала его уверенный голос с неуловимым оттенком лёгкой иронии, в котором так ярко и мягко вспыхнули особые нотки, когда он любезно предложил поухаживать за ней в гардеробе райкома. Как галантно он подал ей пальто, она даже покраснела от удовольствия. Их отражения в зеркале встретились взглядом, и он с некоторым смущением попросил разрешения проводить её до метро. Ионова знала, что фамилия его - Петров.
Она не могла вспомнить, когда он перешёл на фамильярно-дружеский тон, она запомнила лишь только то, как тепло и загадочно он смотрел в её глаза, когда они прощались, задерживая ее маленькую руку в своей холодной ладони.
Через неделю на очередном пленуме райкома Петров приветствовал её как старую знакомую, приобнял за талию и поцеловал в щёку. Они сели рядом в последнем ряду и Петров иронично комментировал выступающих ей на ухо, слегка касаясь его губами. Её бросало то в жар, то в холод от желания остаться с ним наедине. Он прекрасно понимал это, глаза его стали особенно проникновенно задушевны, капризно растягивая слова, он произнёс:
- Ск-у-у-у-чно, милая!.. Как это вы можете удовлетворяться такой жизнью... Не понимаю я вас... Неужели вам не хочется иногда выскочить из привычной колеи, поступить по-своему, хотя бы всем наперекор...
В его сузившихся зрачках мелькал темный огонь желания, который обжигал её. И от этого чувства было ей стыдно и приятно. Его смутные намеки волновали её, как же хотелось, чтобы он не говорил лишних слов, а сказал прямо, чего ему нужно. При этом в её голове зашевелились приятные и щекочущие мысли. В её гибком, стройном теле молодой женщины, которой не было ещё и тридцати, как будто жило два чувства: одно чего-то требовало, другое стихийно возмущалось. Но когда Петров загадочно прибавил:
- Впрочем, вы, вероятно, спешите!..
Ионовой стало тоскливо и грустно оттого, что Петров сказал это без насмешки. Вне всякого сомнения, он чувствовал, что она тоже хочет его. Достаточно было одного только слова, но Петров решительно простился и поспешил вниз по эскалатору.
Ионова от досады прикусила губу до крови.
Ироничное отношение Петрова к окружающим, его самоирония вызывали у неё жгучий интерес.
Еще так недавно каждый человек интересовал её, как игрушка, а теперь из всех знакомых только два-три могли хоть сколько-нибудь заинтересовать, с остальными было невыносимо скучно и досадно. Ионова считала, что знает всё о необходимости присутствия мужчины в жизни женщины, чтобы та не чувствовала себя ущербной. Но когда она на мгновение представляла себе свое голое тело и возбужденное лицо нелюбимого мужчины, ей делалось так мучительно, противно и стыдно, что хотелось спрятаться, убежать, закрыться с головой и никого не видеть, не слышать.
«А между тем так и есть! Почти все так и живут, убеждая себя, что это и есть любовь!» - с болезненным недоумением убеждала она себя.
Иногда ей казалось, что тут какая-то ошибка. И эта ошибка как-то сливалась в одно с окружавшими её мужчинами. Ионова заранее ясно представляется, как каждый из них подойдет, какими словами будет говорить о своих чувствах, как будет целовать и что будет дальше. Хоть бы какая-нибудь загадка, если уж не суждено ей встретить любовь.
Ионова привлекала мужчин почти стандартным соразмерным сложением и такой же распространённой в «советском стандарте» красотой, словно сошедшей с обложки журнала «Работница». Между тем, была она девушка молчаливая и приветливая. Любимым её занятием было наблюдать за облаками. В такие минуты она чувствовала себя маленькой и абсолютно счастливой. В дождливую погоду она любила сидеть на диване с книжкой, накинув на плечи большой платок и подобрав под себя ноги, слушать музыку дождя, и предаваясь воспоминаниям.
Начало жизни своей она знала больше по рассказам, потому что помнила себя лет с трёх, а до этого возраста память сохранила только отдельные фрагменты, больше похожие на сон. Воспоминания её настолько безмятежны и солнечны, что служат надёжной защитой ото всех огорчений, печалей и испытаний, которые неизбежно выпадают на долю каждого в течение жизни. Но личность формируют беды, неудачи, предательства, испытания. Ионова убедилась в этом на собственном опыте.
Пока она была окутана коконом любви, находилась в окружении любящих людей, у неё формировалось совершенно нереальное, утопическое представление о том, что есть жизнь.
Первым страшным ударом была для неё новость о том, что все люди умирают, и она тоже умрёт. Это случилось, когда ей не было ещё пяти лет. Сообщили ей об этом ребята во дворе, когда, услышав печальные звуки духового оркестра, они все выбежали на улицу, и увидели на грузовике с опущенными бортами гроб и скорбную группу людей в тёмных одеждах. Это было для Ионовой потрясением, она переживала несколько дней, просыпалась ночами, щипала себя, чтобы удостоверится, что жива. С этого момента её, порой, охватывала пронзительная непонятная любовь неизвестно к кому и к чему.
Часто перед тем, как заснуть Ионова плакала, но не от горя, а так - сама не знала от чего. Слезы успокаивали её. Вновь, уже в который раз, Ионова осторожно открывает калитку, но та опять жалобно скрипнула.
Входит в сад.
Деревья и кусты покрыты инеем. Снег искрится на солнце. Дорожка, ведущая к старой беседке, расчищена. Она подходит к беседке, и зажмуривается от страха перед крутым обрывом, который каждый раз пугает её. Ионова вздрагивает, услышав странный шуршащий звук за спиной. Молчание. Внимательно оглядевшись, она понимает, что это просто снег сорвался с веток. Только бесчисленные птичьи следы. Ухватившись за старые перила беседки и, успокоившись, она задумывается - пытаясь понять, зачем она здесь. Солнце уже задело краем верхушки деревьев.
Тихо вокруг.
В это мгновение Ионова чувствует, как чьи-то большие, тёплые руки прижимают её. Облако нежности обволакивает тело. Он, не выпуская из объятий, поворачивает её к себе и покрывает лицо жаркими поцелуями.
Страх одиночества покалывал в сердце всё чаще в выходные и праздничные дни, хотелось плакать без причины, пожалеть себя. Иногда находило такое апатичное чувство, что пропадало всякое желание не только видеть кого-либо, но и подходить к телефону. В такие дни Ионова могла по целым часам сидеть у окна, остановившимися глазами, глядя на вечернее небо, тихо догоравшее за темными крышами домов. Глаза застилала пелена похожая на туман, из которого выдвигалось расплывчатое мужское лицо и начинало улыбаться ей с выражением откровенной и бесстыдной мысли.
Одиночество, как пророчество, открывать в душе собственный мир.
«Только пережив потери, разочарования человек делаются лучше, всё наносное исчезает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остается в нём - ядро», - думала Ионова. Она рассеянным взглядом посмотрела на часы и посмотрела на лист бумаги, который был заполнен только наполовину. Часы показывали два.
- Ужас какой, хватит витать в облаках, я должна написать этот идиотский доклад, - громко сказала она.
Кот спрыгнул с дивана и стал ласково бодаться лбом, намекая, что пора пройти на кухню и поесть что-нибудь вкусненькое.
Глаза Ионовой слипались, но она давно усвоила, что не надо устремляться напрямую сразу к достижению цели. Потому что моментально ничего не добьёшься. В этом вся хитрость. Не пройдя всю дистанцию шаг за шагом, ты к этой цели не дойдёшь. Только упорным трудом, соблюдая последовательность, получается результат. Преодолевая сон, она всё же выполнила ненавистную работу, и легла, надеясь поспать оставшиеся полтора часа.
В десять утра её ждал инструктор райкома с докладом, который он, непременно, должен проверить, дабы убедиться в правильном понимании линии партии. Учёт и контроль пронизывали рентгеновскими лучами всё и всех в стране развитого социализма.
Ионова пыталась утроиться удобнее, поворачиваясь с боку на бок, чтобы заснуть, чем вызвала неудовольствие кота. Сна не было.
«Чем так вертеться, лучше я сварю себе кофе и почитаю, всё равно не усну уже», - решила она. Встала, накинула халат, и пошла на кухню варить кофе. Кот бодро, как будто он вовсе не спал, последовал за ней.
- Сеня, ты-то чего не спишь? Ты ведь действительно свободный кот, тебе в райком не ходить. Я тоже хочу быть кошкой, - говорила она коту, подавая ему блюдце с печёнкой.
Ионова налила чашечку кофе, отрезала себе российского сыра, открыла самиздатскую копию «Лолиты» любимого Набокова и, как обычно, прежде чем переходить в густоту романа, прочла первые строки: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита…».
- У кого что болит, тот о том и говорит, - произнесла, уже от этих строк возбуждаясь, она.
Мысли о том, как она могла согласиться вступить в партию, да ещё стать секретарём партийного бюро, проводить ненавистные собрания, траурные митинги по поводу смерти генсеков, которые следовали одна за другой с пугающей скоростью, презирая эту партию и всё, что с ней связано.
«Сама во всём виновата, - в который раз упрекнула она себя. - Сделала выбор, милая, так соответствуй. Нормальные женщины выходят замуж, рожают детей, потом ждут внуков и счастливы в своих бесконечных заботах. А ты всё ждала чего-то, вот и дождалась высокого поста. Одинокая, без семьи, живи теперь общественной жизнью, читай мерзкие анонимки подонков, оправдывайся перед своими коллегами и партийными начальниками, выслушивай бред на партактивах и пленумах, организуй и проводи бесконечные заседания, собрания - вот она твоя жизнь!»
Одни люди, с определённым семейным опытом, считают, что в супружестве важнее уважение, чем любовь, другие, как правило старики, утверждают, что любовь постепенно переходит в привычку быть вместе, третьи же, которые ещё не испытали все «радости и горести» семейной жизни, доказывают, что любовь и страсть неразделимы.
Ионова, как и многие идеалистки-одиночки, ждала любви настоящей, когда исчезают все сомнения, а остаётся лишь жажда раствориться в любимом человеке.
Да, она была именно романтичной идеалисткой. Но её тело требовало ласки, и она, подчиняясь инстинкту, пыталась создать семью не один раз, но через месяц-два неизбежно наступало расставание.
Ионова от досады нервно дёрнула рукой и пролила кофе на себя.
Ей было жалко себя.
Конечно, последние пять лет её жизни - сплошная ошибка, но ведь она думала, что так лучше. Теперь она поняла, что это было глупо, смешно и наивно. Научилась улыбаться, когда хочется плеваться, советоваться по всем вопросам проведения в жизнь линии партии с гуттаперчевыми райкомовскими мальчиками, бодро бегающими вприпрыжку по коридорам власти, всегда готовыми выполнить любое задание за возможность продвинуться по карьерной лестнице.
Считая себя другой, лучше, конечно, для своих поступков всегда можно найти оправдание, если хорошо искать, так легче жить.
А вообще, нужно меньше думать об этом. Ты раздвоена - и смирись! Как это Набоков показывает? Да очень просто, ведь все мы актёры в театре жизни, вот так: «Тем, что я разрешил Лолите заниматься театральной игрой, я допустил (влюблённый простак!), чтобы она научилась всем изощрениям обмана. Как теперь выяснялось, дело не ограничивалось готовыми ответами на такие вопросы, как: что представляет собой основной конфликт в «Гедде Габлер»; или: в каких сценах «Любви под Ильмами» предельно нарастает действие; или: в чём состоит преобладающее настроение «Вишнёвого Сада»; на самом деле ей преподавались разные способы изменять мне...»
Вот в чём дело! Актёрство прикрывает, сглаживает измену, делает её незаметной. «Я ненавижу лживую партийность, но сама как ни в чём не бывало, руковожу парторганизацией. И что же, я изменяю себе? Или изменяю КПСС? Нет. Я просто играю разные роли».
Ионова потеряла счёт времени, но знакомые звуки, доносящиеся из ванной, вывели её из задумчивости. Кот Сеня призывал её немедленно убрать за ним.
- Ой, девятый час уже! - воскликнула Ионова и заметалась по квартире.
Понимая, что вероятность встретить в райкоме Петрова весьма велика, она с особенной тщательностью подошла к своему внешнему виду. Прежде всего, надела тонкое французское бельё, достала чёрный, почти «партийный», костюм, приложила его к себе и убрала.
Как она усмехалась этому слову - «партийный»! В народе частенько слышала, как с издёвкой и в то же самое время с опаской звучало это словцо:
- Да он партийный, куда нам до него!
Конечно, в этом случае оно несколько искажалось для убедительности издёвки - «партЕйный».
«Лучше всего подойдёт светло-серое платье, оно очень удачно подчёркивает фигуру, - решила она, - с воздушным ярким шарфиком на шее. Он подчеркнёт мою мягкость и женственность. Серьги и кольцо с бирюзой, замшевые туфли, макияж. Хороша! Чертовски хороша!»
С этими словами Ионова выскочила из квартиры, и, не дожидаясь лифта, побежала вниз. Инструктор внимательно изучал её доклад, кое-что усилил, что-то смягчил, но в целом остался доволен.
Пирамиды, мавзолеи, генералы с указками у карт фронтовых операций, офицеры в сапогах, танковая бригада в квадрате 45, идём к светлому будущему с опережением Запада по надоям молока и заготовке свинины, и по выплавке чугуна и стали, при этом автомобили «Волга» и «Москвич» лучшие в мире, как эскимо на палочке, как вобла к жигулёвскому пиву, потому как прилавки ломятся от сушек и баранок, и выполняем пятилетку за три года, а с 80-го года нынешнее поколение уже живёт при коммунизме с неизменными встречами с избирателями, которые как во времена мудрого отца народов все как один восклицают: «Одобряем и поддерживаем!».
Затем инструктор внимательно посмотрел Ионовой в глаза и вкрадчивым голосом спросил:
- Я слышал, что у вас сердечные отношения с Петровым?
- Что за глупость, откуда!? - вспыхнув, ответила Ионова.
- Не умеете вы хитрить, уважаемая, всё-то у вас на лице написано. У меня работа такая всё знать, корректировать необдуманные поступки уважаемых коллег. Петров занимает высокий пост секретаря партийного бюро ЦК профсоюзов судостроителей. У него есть крепкая семья - жена и двое детей. Он молодой, перспективный коммунист, ему подобные разговоры на пользу не пойдут. Да и вам они не нужны. Я всегда готов помочь вам в любом деле, если нужно посоветоваться по вопросам семьи, обращайтесь.
И уставился ей в глаза.
Чтобы скрыть своё возмущение, Ионова опустила руки под стол и сильно зажала их между коленями.
- Спасибо! - после паузы с дрожью в голосе сказала она. - Я привыкла всё решать сама, мне не нужна ничья помощь!
Ионова высвободила руки из тисков, схватила доклад и пулей вылетела из комнаты.
Обида, ярость, возмущение её были беспредельны.
Она, из последних сил стараясь держать себя в руках, забежала в туалет, досчитала до десяти, справилась с волнением, попудрила носик, подкрасила губы, улыбнулась своему отражению и не спеша спустилась в гардероб. Навстречу ей, широко улыбаясь, шёл Петров.
- Доброе утро, - сказал он более, чем приветливо, - какая встреча!
- Здравствуйте, - с подчёркнутой вежливостью ответила Ионова
- У вас всё в порядке? - спросил Петров, - может быть, нужна помощь?
- О нет, не беспокойтесь! У меня всё лучше всех, - ответила Ионова и выпорхнула на улицу.
В сквере было светло и красиво, той трогательной, болезненно-робкой и хрупкой красотой, которая чувствуется только в больших городах, в жалких садиках и сквериках, этих маленьких уголках природы, затерянных среди каменных джунглей, мостовых и грохота уличного шума. На скамейке, печально опустив голову, сидела Ионова.
Ей хотелось плакать крупными, тихими слезами.
Страшно было жаль чего-то, но неизвестно чего. Должно быть, того, что могло быть в жизни, и не было. Она знала, что это любовь, но какая любовь, не могла ответить даже себе.
Воображение рисовало ей счастье, которое непременно ожидает её, и вот-вот случится.
Тогда и любовь будет радостной и красивой, как праздник.
Ионова представляла себе большого, слегка косолапого, уютного молодого человека с, непременно, добрыми глазами, который будет любить её со всеми её глупыми поступками и фантазиями.
Она понимала, что неважная из неё получалась актриса. Вон все как играют, не подкопаешься, думаешь, что они и на самом деле деревянные.
Наше государство со времен первых царей и по настоящее время может существовать только в состоянии раздвоенности: власть сама по себе, делает вид, что правит, и народ сам по себе, делает вид, что выполняет её решения. Параллельные, никогда не пересекающиеся реальности.
Да здравствует Ленинский Центральный комитет!
В приоткрытую створку окна вливался густой влажный воздух. Ионова закрыла плотно форточку, чтобы не доносился шум с улицы, где долбят отбойными молотками асфальт. Накормила вкусно своего обожаемого кота, чтобы не подавал никаких звуков. Отключила телефон, чтобы он попусту не трезвонил. Только так можно сосредоточиться и заставить себя подготовиться к очередному ненавистному партийному собранию.
Ионова со вздохом положила перед собой чистый лист и тут же, после этого вздоха, не задумываясь, наскоро переписала первое подвернувшееся из газеты: «Мы рассматриваем обновленную КПСС как союз единомышленников-коммунистов, основывающий свою деятельность на творческом развитии идей Маркса, Энгельса, Ленина, как партию социалистического выбора, выражающую интересы рабочего класса, всех трудящихся, партию, которая добивается консолидации советского многонационального общества на своей программной платформе…»
Начало положено.
Одобряем и поддерживаем!
Побольше барабанной дроби! Побольше казуистики и бессмыслицы!
Раздваиваться нужно бесстрашно и вдохновенно, как раздваивается весь советский народ.
Ионова рассмеялась над выражением «Как и весь советский народ!», которое больше подходит для определения безликой массы, чем для людей.
Пока можно передохнуть.
Ничто не должно мешать делу.
Прежде чем заняться нежеланной работой, она подошла к комоду, и стала с нежностью перебирать любимые «игрушки», так шутливо она называла свою «коллекцию» баночек из-под крема, флаконов от духов или туалетной воды, оригинальных коробочек.
Ионова до дрожи любила косметику, особенно импортную, на приобретение которой тратила значительную часть своей зарплаты.
Красивую упаковку бережно хранила. Места для их хранения, естественно, не хватало. «Игрушки» стояли повсюду. Стоило ей затеять уборку, как какая-нибудь прелестная баночка необычной обтекаемой формы, насыщенного бордового цвета с золотым ободком или бархатная изумрудного цвета коробочка привлекали её внимание и она, забывала о делах, как Эллочка-людоедка, восхищённо замирала, нежно поглаживая свои сокровища. Приятельницы подшучивали над ней, умоляя выбросить эти «сокровища», но это было свыше её сил.
При мысли о предстоящем собрании Ионова горько ухмыльнулась:
- А как ты хотела? Сама вляпалась, теперь давай соответствуй коммунистическому маразму! - произнесла она с досадой так громко, что кот, сладко спящий в кресле напротив, повернул в её сторону ухо и приоткрыл один глаз, и сказал:
- Маразм крепчал!
Ионова отпрянула в ужасе. И кот стал жертвой пропаганды!
- Спи, милый! - спохватилась Ионова. - Это я сама с собой разговариваю. Ты счастливый, свободный кот, делаешь всё, что хочешь, а хозяйка твоя не научилась говорить нет, вот и изображает из себя пламенного коммуниста. Назад дороги нет, нужно соответствовать. Умные женщины занимаются личной жизнью, а дуры - общественной. А как хочется любви! Что во мне не так!? - воскликнула она и невольно задумалась о своей несчастливой судьбе.
Кот с расслабленной безмятежностью вытянулся «во весь рост» поперёк дивана, не открывая глаз. Ионова любила кота Сеню до дрожи.
Некоторое время она сидела неподвижно, и на ее осунувшемся личике задумчиво светились большие, слегка подведённые чёрным карандашом глаза. Она забыла о предстоящем собрании, о подготовке доклада по материалам очередного пленума, на котором сообщалось об очередных триумфальных успехах единой общности советского народа, a думала именно о нем, о предстоящем свидании со своим новым знакомым.
Перед её глазами с эффектом замедленной съёмки возникло лицо высокого привлекательного светловолосого мужчины с чувственными губами и тщательно подстриженной бородкой.
Ионова даже как будто слышала его уверенный голос с неуловимым оттенком лёгкой иронии, в котором так ярко и мягко вспыхнули особые нотки, когда он любезно предложил поухаживать за ней в гардеробе райкома. Как галантно он подал ей пальто, она даже покраснела от удовольствия. Их отражения в зеркале встретились взглядом, и он с некоторым смущением попросил разрешения проводить её до метро. Ионова знала, что фамилия его - Петров.
Она не могла вспомнить, когда он перешёл на фамильярно-дружеский тон, она запомнила лишь только то, как тепло и загадочно он смотрел в её глаза, когда они прощались, задерживая ее маленькую руку в своей холодной ладони.
Через неделю на очередном пленуме райкома Петров приветствовал её как старую знакомую, приобнял за талию и поцеловал в щёку. Они сели рядом в последнем ряду и Петров иронично комментировал выступающих ей на ухо, слегка касаясь его губами. Её бросало то в жар, то в холод от желания остаться с ним наедине. Он прекрасно понимал это, глаза его стали особенно проникновенно задушевны, капризно растягивая слова, он произнёс:
- Ск-у-у-у-чно, милая!.. Как это вы можете удовлетворяться такой жизнью... Не понимаю я вас... Неужели вам не хочется иногда выскочить из привычной колеи, поступить по-своему, хотя бы всем наперекор...
В его сузившихся зрачках мелькал темный огонь желания, который обжигал её. И от этого чувства было ей стыдно и приятно. Его смутные намеки волновали её, как же хотелось, чтобы он не говорил лишних слов, а сказал прямо, чего ему нужно. При этом в её голове зашевелились приятные и щекочущие мысли. В её гибком, стройном теле молодой женщины, которой не было ещё и тридцати, как будто жило два чувства: одно чего-то требовало, другое стихийно возмущалось. Но когда Петров загадочно прибавил:
- Впрочем, вы, вероятно, спешите!..
Ионовой стало тоскливо и грустно оттого, что Петров сказал это без насмешки. Вне всякого сомнения, он чувствовал, что она тоже хочет его. Достаточно было одного только слова, но Петров решительно простился и поспешил вниз по эскалатору.
Ионова от досады прикусила губу до крови.
Ироничное отношение Петрова к окружающим, его самоирония вызывали у неё жгучий интерес.
Еще так недавно каждый человек интересовал её, как игрушка, а теперь из всех знакомых только два-три могли хоть сколько-нибудь заинтересовать, с остальными было невыносимо скучно и досадно. Ионова считала, что знает всё о необходимости присутствия мужчины в жизни женщины, чтобы та не чувствовала себя ущербной. Но когда она на мгновение представляла себе свое голое тело и возбужденное лицо нелюбимого мужчины, ей делалось так мучительно, противно и стыдно, что хотелось спрятаться, убежать, закрыться с головой и никого не видеть, не слышать.
«А между тем так и есть! Почти все так и живут, убеждая себя, что это и есть любовь!» - с болезненным недоумением убеждала она себя.
Иногда ей казалось, что тут какая-то ошибка. И эта ошибка как-то сливалась в одно с окружавшими её мужчинами. Ионова заранее ясно представляется, как каждый из них подойдет, какими словами будет говорить о своих чувствах, как будет целовать и что будет дальше. Хоть бы какая-нибудь загадка, если уж не суждено ей встретить любовь.
Ионова привлекала мужчин почти стандартным соразмерным сложением и такой же распространённой в «советском стандарте» красотой, словно сошедшей с обложки журнала «Работница». Между тем, была она девушка молчаливая и приветливая. Любимым её занятием было наблюдать за облаками. В такие минуты она чувствовала себя маленькой и абсолютно счастливой. В дождливую погоду она любила сидеть на диване с книжкой, накинув на плечи большой платок и подобрав под себя ноги, слушать музыку дождя, и предаваясь воспоминаниям.
Начало жизни своей она знала больше по рассказам, потому что помнила себя лет с трёх, а до этого возраста память сохранила только отдельные фрагменты, больше похожие на сон. Воспоминания её настолько безмятежны и солнечны, что служат надёжной защитой ото всех огорчений, печалей и испытаний, которые неизбежно выпадают на долю каждого в течение жизни. Но личность формируют беды, неудачи, предательства, испытания. Ионова убедилась в этом на собственном опыте.
Пока она была окутана коконом любви, находилась в окружении любящих людей, у неё формировалось совершенно нереальное, утопическое представление о том, что есть жизнь.
Первым страшным ударом была для неё новость о том, что все люди умирают, и она тоже умрёт. Это случилось, когда ей не было ещё пяти лет. Сообщили ей об этом ребята во дворе, когда, услышав печальные звуки духового оркестра, они все выбежали на улицу, и увидели на грузовике с опущенными бортами гроб и скорбную группу людей в тёмных одеждах. Это было для Ионовой потрясением, она переживала несколько дней, просыпалась ночами, щипала себя, чтобы удостоверится, что жива. С этого момента её, порой, охватывала пронзительная непонятная любовь неизвестно к кому и к чему.
Часто перед тем, как заснуть Ионова плакала, но не от горя, а так - сама не знала от чего. Слезы успокаивали её. Вновь, уже в который раз, Ионова осторожно открывает калитку, но та опять жалобно скрипнула.
Входит в сад.
Деревья и кусты покрыты инеем. Снег искрится на солнце. Дорожка, ведущая к старой беседке, расчищена. Она подходит к беседке, и зажмуривается от страха перед крутым обрывом, который каждый раз пугает её. Ионова вздрагивает, услышав странный шуршащий звук за спиной. Молчание. Внимательно оглядевшись, она понимает, что это просто снег сорвался с веток. Только бесчисленные птичьи следы. Ухватившись за старые перила беседки и, успокоившись, она задумывается - пытаясь понять, зачем она здесь. Солнце уже задело краем верхушки деревьев.
Тихо вокруг.
В это мгновение Ионова чувствует, как чьи-то большие, тёплые руки прижимают её. Облако нежности обволакивает тело. Он, не выпуская из объятий, поворачивает её к себе и покрывает лицо жаркими поцелуями.
Страх одиночества покалывал в сердце всё чаще в выходные и праздничные дни, хотелось плакать без причины, пожалеть себя. Иногда находило такое апатичное чувство, что пропадало всякое желание не только видеть кого-либо, но и подходить к телефону. В такие дни Ионова могла по целым часам сидеть у окна, остановившимися глазами, глядя на вечернее небо, тихо догоравшее за темными крышами домов. Глаза застилала пелена похожая на туман, из которого выдвигалось расплывчатое мужское лицо и начинало улыбаться ей с выражением откровенной и бесстыдной мысли.
Одиночество, как пророчество, открывать в душе собственный мир.
«Только пережив потери, разочарования человек делаются лучше, всё наносное исчезает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остается в нём - ядро», - думала Ионова. Она рассеянным взглядом посмотрела на часы и посмотрела на лист бумаги, который был заполнен только наполовину. Часы показывали два.
- Ужас какой, хватит витать в облаках, я должна написать этот идиотский доклад, - громко сказала она.
Кот спрыгнул с дивана и стал ласково бодаться лбом, намекая, что пора пройти на кухню и поесть что-нибудь вкусненькое.
Глаза Ионовой слипались, но она давно усвоила, что не надо устремляться напрямую сразу к достижению цели. Потому что моментально ничего не добьёшься. В этом вся хитрость. Не пройдя всю дистанцию шаг за шагом, ты к этой цели не дойдёшь. Только упорным трудом, соблюдая последовательность, получается результат. Преодолевая сон, она всё же выполнила ненавистную работу, и легла, надеясь поспать оставшиеся полтора часа.
В десять утра её ждал инструктор райкома с докладом, который он, непременно, должен проверить, дабы убедиться в правильном понимании линии партии. Учёт и контроль пронизывали рентгеновскими лучами всё и всех в стране развитого социализма.
Ионова пыталась утроиться удобнее, поворачиваясь с боку на бок, чтобы заснуть, чем вызвала неудовольствие кота. Сна не было.
«Чем так вертеться, лучше я сварю себе кофе и почитаю, всё равно не усну уже», - решила она. Встала, накинула халат, и пошла на кухню варить кофе. Кот бодро, как будто он вовсе не спал, последовал за ней.
- Сеня, ты-то чего не спишь? Ты ведь действительно свободный кот, тебе в райком не ходить. Я тоже хочу быть кошкой, - говорила она коту, подавая ему блюдце с печёнкой.
Ионова налила чашечку кофе, отрезала себе российского сыра, открыла самиздатскую копию «Лолиты» любимого Набокова и, как обычно, прежде чем переходить в густоту романа, прочла первые строки: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита…».
- У кого что болит, тот о том и говорит, - произнесла, уже от этих строк возбуждаясь, она.
Мысли о том, как она могла согласиться вступить в партию, да ещё стать секретарём партийного бюро, проводить ненавистные собрания, траурные митинги по поводу смерти генсеков, которые следовали одна за другой с пугающей скоростью, презирая эту партию и всё, что с ней связано.
«Сама во всём виновата, - в который раз упрекнула она себя. - Сделала выбор, милая, так соответствуй. Нормальные женщины выходят замуж, рожают детей, потом ждут внуков и счастливы в своих бесконечных заботах. А ты всё ждала чего-то, вот и дождалась высокого поста. Одинокая, без семьи, живи теперь общественной жизнью, читай мерзкие анонимки подонков, оправдывайся перед своими коллегами и партийными начальниками, выслушивай бред на партактивах и пленумах, организуй и проводи бесконечные заседания, собрания - вот она твоя жизнь!»
Одни люди, с определённым семейным опытом, считают, что в супружестве важнее уважение, чем любовь, другие, как правило старики, утверждают, что любовь постепенно переходит в привычку быть вместе, третьи же, которые ещё не испытали все «радости и горести» семейной жизни, доказывают, что любовь и страсть неразделимы.
Ионова, как и многие идеалистки-одиночки, ждала любви настоящей, когда исчезают все сомнения, а остаётся лишь жажда раствориться в любимом человеке.
Да, она была именно романтичной идеалисткой. Но её тело требовало ласки, и она, подчиняясь инстинкту, пыталась создать семью не один раз, но через месяц-два неизбежно наступало расставание.
Ионова от досады нервно дёрнула рукой и пролила кофе на себя.
Ей было жалко себя.
Конечно, последние пять лет её жизни - сплошная ошибка, но ведь она думала, что так лучше. Теперь она поняла, что это было глупо, смешно и наивно. Научилась улыбаться, когда хочется плеваться, советоваться по всем вопросам проведения в жизнь линии партии с гуттаперчевыми райкомовскими мальчиками, бодро бегающими вприпрыжку по коридорам власти, всегда готовыми выполнить любое задание за возможность продвинуться по карьерной лестнице.
Считая себя другой, лучше, конечно, для своих поступков всегда можно найти оправдание, если хорошо искать, так легче жить.
А вообще, нужно меньше думать об этом. Ты раздвоена - и смирись! Как это Набоков показывает? Да очень просто, ведь все мы актёры в театре жизни, вот так: «Тем, что я разрешил Лолите заниматься театральной игрой, я допустил (влюблённый простак!), чтобы она научилась всем изощрениям обмана. Как теперь выяснялось, дело не ограничивалось готовыми ответами на такие вопросы, как: что представляет собой основной конфликт в «Гедде Габлер»; или: в каких сценах «Любви под Ильмами» предельно нарастает действие; или: в чём состоит преобладающее настроение «Вишнёвого Сада»; на самом деле ей преподавались разные способы изменять мне...»
Вот в чём дело! Актёрство прикрывает, сглаживает измену, делает её незаметной. «Я ненавижу лживую партийность, но сама как ни в чём не бывало, руковожу парторганизацией. И что же, я изменяю себе? Или изменяю КПСС? Нет. Я просто играю разные роли».
Ионова потеряла счёт времени, но знакомые звуки, доносящиеся из ванной, вывели её из задумчивости. Кот Сеня призывал её немедленно убрать за ним.
- Ой, девятый час уже! - воскликнула Ионова и заметалась по квартире.
Понимая, что вероятность встретить в райкоме Петрова весьма велика, она с особенной тщательностью подошла к своему внешнему виду. Прежде всего, надела тонкое французское бельё, достала чёрный, почти «партийный», костюм, приложила его к себе и убрала.
Как она усмехалась этому слову - «партийный»! В народе частенько слышала, как с издёвкой и в то же самое время с опаской звучало это словцо:
- Да он партийный, куда нам до него!
Конечно, в этом случае оно несколько искажалось для убедительности издёвки - «партЕйный».
«Лучше всего подойдёт светло-серое платье, оно очень удачно подчёркивает фигуру, - решила она, - с воздушным ярким шарфиком на шее. Он подчеркнёт мою мягкость и женственность. Серьги и кольцо с бирюзой, замшевые туфли, макияж. Хороша! Чертовски хороша!»
С этими словами Ионова выскочила из квартиры, и, не дожидаясь лифта, побежала вниз. Инструктор внимательно изучал её доклад, кое-что усилил, что-то смягчил, но в целом остался доволен.
Пирамиды, мавзолеи, генералы с указками у карт фронтовых операций, офицеры в сапогах, танковая бригада в квадрате 45, идём к светлому будущему с опережением Запада по надоям молока и заготовке свинины, и по выплавке чугуна и стали, при этом автомобили «Волга» и «Москвич» лучшие в мире, как эскимо на палочке, как вобла к жигулёвскому пиву, потому как прилавки ломятся от сушек и баранок, и выполняем пятилетку за три года, а с 80-го года нынешнее поколение уже живёт при коммунизме с неизменными встречами с избирателями, которые как во времена мудрого отца народов все как один восклицают: «Одобряем и поддерживаем!».
Затем инструктор внимательно посмотрел Ионовой в глаза и вкрадчивым голосом спросил:
- Я слышал, что у вас сердечные отношения с Петровым?
- Что за глупость, откуда!? - вспыхнув, ответила Ионова.
- Не умеете вы хитрить, уважаемая, всё-то у вас на лице написано. У меня работа такая всё знать, корректировать необдуманные поступки уважаемых коллег. Петров занимает высокий пост секретаря партийного бюро ЦК профсоюзов судостроителей. У него есть крепкая семья - жена и двое детей. Он молодой, перспективный коммунист, ему подобные разговоры на пользу не пойдут. Да и вам они не нужны. Я всегда готов помочь вам в любом деле, если нужно посоветоваться по вопросам семьи, обращайтесь.
И уставился ей в глаза.
Чтобы скрыть своё возмущение, Ионова опустила руки под стол и сильно зажала их между коленями.
- Спасибо! - после паузы с дрожью в голосе сказала она. - Я привыкла всё решать сама, мне не нужна ничья помощь!
Ионова высвободила руки из тисков, схватила доклад и пулей вылетела из комнаты.
Обида, ярость, возмущение её были беспредельны.
Она, из последних сил стараясь держать себя в руках, забежала в туалет, досчитала до десяти, справилась с волнением, попудрила носик, подкрасила губы, улыбнулась своему отражению и не спеша спустилась в гардероб. Навстречу ей, широко улыбаясь, шёл Петров.
- Доброе утро, - сказал он более, чем приветливо, - какая встреча!
- Здравствуйте, - с подчёркнутой вежливостью ответила Ионова
- У вас всё в порядке? - спросил Петров, - может быть, нужна помощь?
- О нет, не беспокойтесь! У меня всё лучше всех, - ответила Ионова и выпорхнула на улицу.
В сквере было светло и красиво, той трогательной, болезненно-робкой и хрупкой красотой, которая чувствуется только в больших городах, в жалких садиках и сквериках, этих маленьких уголках природы, затерянных среди каменных джунглей, мостовых и грохота уличного шума. На скамейке, печально опустив голову, сидела Ионова.
Ей хотелось плакать крупными, тихими слезами.
Страшно было жаль чего-то, но неизвестно чего. Должно быть, того, что могло быть в жизни, и не было. Она знала, что это любовь, но какая любовь, не могла ответить даже себе.
Воображение рисовало ей счастье, которое непременно ожидает её, и вот-вот случится.
Тогда и любовь будет радостной и красивой, как праздник.
Ионова представляла себе большого, слегка косолапого, уютного молодого человека с, непременно, добрыми глазами, который будет любить её со всеми её глупыми поступками и фантазиями.
Она понимала, что неважная из неё получалась актриса. Вон все как играют, не подкопаешься, думаешь, что они и на самом деле деревянные.
Наше государство со времен первых царей и по настоящее время может существовать только в состоянии раздвоенности: власть сама по себе, делает вид, что правит, и народ сам по себе, делает вид, что выполняет её решения. Параллельные, никогда не пересекающиеся реальности.
Да здравствует Ленинский Центральный комитет!
“Наша улица” №186 (5) май 2015
