РЕЙН О БРОДСКОМ: «Лернер пытался его
посадить…»
А Бродского познакомил я с Ахматовой.
Забавным образом это было. Значит, я все Бродскому говорил, что вот надо к
Ахматовой поехать, а он мне говорил: “Да что ты дурака валяешь, она давно
умерла”. Я говорю: “Да что ты! Она тут живет в Комарово”. И мы с Осей поехали.
А в Комарово ей выделили от Союза маленькую дачу, которая называлась “Будка”. И
я потом долгие годы пытался вспомнить, когда это было? Я не записал. И вдруг я
вспомнил, что, когда мы ехали в электричке, то вдоль всей дороги репродукторы
передавали репортаж о запуске в космос Германа Титова. А это был 1962 год, 7
августа. Я позвонил журналисту “Комсомолки” Ярославу Голованову, и он назвал
мне эту дату. Ну вот, посидели там, попили чаю, поговорили, а потом так
получилось, была такая дама великая, она где-то сейчас в эмиграции живет, Раиса
Львовна Берг, это дочка академика Берга. А она сама была крупнейшим биологом. И
у нее в Комарово была академическая дача. И Раиса Львовна пустила туда жить
Бродского. Тем более что у Бродского тогда был роман с такой Мариной
Басмановой, художницей. А Бродский жил с родителями. У них было две комнаты в
коммуналке. Одна большая, не разгороженная, и одна маленькая - разгороженная.
Поскольку его отец был фотожурналист, и из маленькой комнаты, из половины,
сделали лабораторию. Это улица Пестеля, угол Литейного. А на даче он захотел
жить, чтобы изолироваться от родителей. С ним возлюбленная. Там жил еще
художник, он покончил с собой в Америке, Яша Веньковецкий, повесился. Ну и я
туда приезжал частенько, жил, ночевал, сочинял, к примеру, такие стихи:
“Переезжайте!” Не послушался.
И жизнь погибла и воскресла.
Как вал девятый, что обрушился,
и как волна, что вверх полезла...
И жизнь погибла и воскресла.
Как вал девятый, что обрушился,
и как волна, что вверх полезла...
И у Бродского, надо заметить, есть
такой цикл “Песни счастливой зимы”, это вот о том времени на академической даче
в Комарово. Ну, а потом начался вот этот процесс Бродского. Значит, когда
Лернер пытался его посадить... Знаете, все это таинственно, не узнаешь, кто
“стучал”. Были какие-то единомышленники в обкоме, в райкоме, но внешними делами
занимался Лернер. Я был в хороших отношениях с родителями Бродского, тем более
что вокруг него были друзья-бездельники, а я был инженер, и родители считали,
что я такой положительный, и показываю их сыну правильный пример. Вот я и решил
увезти его в Москву. Потому что это было сугубо ленинградское дело, понимаете?
И я его увез в Москву, и поселил у Ардовых, вот в той самой квартире, где вы,
Юрий Александрович, организовали несколько лет назад Ахматовский культурный
центр, где вы проводили поэтические вечера, на одном из которых я побывал,
тогда выступала прекрасная поэтесса Татьяна Бек. Тесноватая, вообще говоря,
квартира, но нашли место... Там же ребята были, Миша, Боря... Короче говоря,
одновременно задумали Бродского сдать в сумасшедший дом. Ну, чтобы он был
недоступен. Был такой поэт, который словно исчез с лица земли, Михаил Ярмуш, он
работал на “скорой психиатрической помощи”. И он отвез Бродского в больницу
Кащенко, где его оприходовали как шизофреника. Он это очень тяжело переживал. Я
помню, пришел его навещать, он говорит: “Женька, тут же одни сумасшедшие!” Я
говорю: “Ты что думал, что здесь космонавты, что ли, будут!” Его с громадным
трудом оттуда достали. Через Снежневского, помните такого главного из института
Сербского? И тогда Бродский поселился под Москвой в Переделкино на даче Комы
Иванова. А в это время подруга Бродского, Марина Басманова, стала там крутить
шашни с Бобышевым. И это дошло до Бродского. И я прекрасно помню, а я жил вот
Кирова, 13, у моей жены, приходит Бродский и говорит: “Женя, дай мне 10 рублей
на билет до Ленинграда”. Я говорю: “Я тебе дам хоть 20 рублей, не в этом дело,
но куда ты поедешь? Тебя же там немедленно арестуют!” Он говорит, что это не
имеет никакого значения, потому что там такие дела с моей девушкой. И он уехал.
Ну, его там и арестовали. Потом был первый суд, второй суд. Это был 1964 год.
Его судили 21 марта 1964 года. Еще Хрущев правил. Эта оттепель боками лютых
морозов так задевала всех! Я был там у Бродского в месте ссылки. Это
Архангельская область, станция “Коноша”, но он был в тридцати километрах от
станции, в глубинке. Деревня называется Норенская. Это такие места довольно
красивые, но бывшие лагерные и окололагерные. И там было много людей, которые
сидели и на поселение там остались. Бродский снимал избу у такого человека,
который остался после лагерного срока. Фамилия его была Пестерев. Он очень так
хорошо относился к Бродскому. Но в это время началась кампания по освобождению
Бродского, там присоединились Ахматова, Маршак, Чуковский, Шостакович, и Фрида
Вигдорова такая была. Потом она записала этот процесс. Ну, Бродский отсидел
полтора года. Тут есть забавная деталь, что его же не реабилитировали, его
амнистировали. То есть, как бы зачли срок, а не извинились. Не оправдали. Ну
вот, он вернулся сначала в Москву, потом в Ленинград... Он, конечно, нервный
человек, но я не могу сказать, чтобы он особенно изменился после ссылки...
Потом мы хоронили Ахматову...
Из беседы Юрия Кувалдина с Евгением Рейном
(2003)
