Маргарита
Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллинне. Окончила
институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Автор книг прозы
"Задумчивая грусть" и "Мечта" (издательство "Книжный сад", 2013). В
"Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель
2012.
Маргарита Прошина
ИВАНОВА
рассказ
В тамбуре пахло укропом. Из вагонного радио звучала песня:
Травы, травы, травы не успели
от зари серебряной согнуться.
И такие нежные напевы
почему-то прямо в сердце льются…
от зари серебряной согнуться.
И такие нежные напевы
почему-то прямо в сердце льются…
Лунною тропою
на свиданье еду
Тихо сам с собою
тихо сам с собою
Я веду беседу…
Иванова стояла уже больше часа, «вела сама с собою беседу», и, проводив взглядом уплывшую назад Троице-Сергиеву лавру, с напряженным волнением вглядывалась в мелькающие за окном бетонные заборы, заводские трубы, пятиэтажки, пристанционные строения. В руках у неё был томик Шекспира. Она всю ночь читала «Гамлета». Картинка никак не совпадала с её открыточным представлением о столице, а ведь полнощёкая женщина, вошедшая в Александрове с двумя вёдрами малосольных огурцов, заверила её, что поезд уже идёт по Москве. И когда Иванова увидела башни Ярославского вокзала, воскликнула:
- Это же Шехтель! - отчего женщина с вёдрами чуть не упала.
Девочка из посёлка Архангельской области, но уже начальник участка местного Рыбоконсервного завода, что было невероятной, головокружительной карьерой для вчерашней школьницы по местным понятиям, в Москве была проездом.
Ей предстоял отпуск в Геленджике, дали путевку от завода, но она непременно хотела задержаться в столице, чтобы побывать в Третьяковской галерее.
Иванова впервые оказалась здесь одна, но в мечтах своих она столько раз представляла себе этот день.
Отец и мать её работали тоже на Рыбоконсервном заводе и считали удачей, что дочь не только попала туда на работу после школы, но и в короткий срок стала начальником участка.
А то, что дочь у них - прирождённая рисовальщица, им говорили постоянно, но разве это можно считать серьёзным делом?
Светит солнышко в окошко. На столе - цветные карандаши.
Родители, желая любимой дочке счастья и «надёжного куска хлеба», убедили её, что следует жить там, где родилась, а не витать в облаках.
Иванова без видимых усилий двумя-тремя штрихами передавала сходство людей и предметов.
В школе называли её художницей.
Она предпочитала спокойный сине-зелёный колорит, делала наброски северного неба, озёр, которые даже в солнечный день казались ей слегка подёрнутыми лёгкой прозрачной пепельной вуалью.
Каждая веточка, ёлочка, камешек вызывали у неё вязь живописных ассоциаций.
Ивановой нравилось бродить по бездорожью, осенью в резиновых сапогах, а летом - босиком, чувствуя дыхание земли, открывая в с детства знакомых окрестностях всегда что-то новое, глаз у неё был устроен так, что замечал то, на что другие не обращали внимания, наблюдала за облаками, похожими на забавные силуэты людей, которые расплывались, исчезая в бледной паутине неба.
Со стороны она сама себе казалась парящей в этих облаках грациозной белой птицей, летящей к бескрайнему морю.
Иванова заметно выделялась среди своих сверстников тем, что ей хотелось всё и сразу узнать и понять. Она часто проводила время в поселковой библиотеке, подружилась с обаятельной очень пожилой заведующей, которую судьба занесла в эти места вместе с родителями в жестокие тридцатые годы. Заведующая поила её чаем, рассказывала о художниках, поэтах, о которых прежде Иванова и слыхом не слыхивала, вместе они слушали музыку.
Постепенно, у неё появились предпочтения в музыке, литературе и живописи. Это конец XIX начало XX веков. Импрессионисты поразили её воображение прозрачностью и щедростью палитры, своеобразностью, раскрепощённостью. Мане, Дега, Ренуар, Сезанн… - репродукции их картин заворожили Иванову. Природу она стала видеть иначе, через их воздушные, размытые, поэтические полотна. В то же время она влюбилась в стихи Бодлера, Верлена… Их образы созвучны краскам импрессионистов.
Зимними долгими вечерами Иванова любила под музыку Дебюсси рисовать.
Мать беспокоили её неуёмные фантазии, она назидательно приговаривала, что пора замуж выходить за надёжного человека, и рожать детей, а чем витать в облаках, лучше помогать по дому. Иванова убегала от этих скучных наставлений в лес.
В лесу обычно темно даже в прозрачный день. Солнце изо всех сил пытается проникнуть в тайны леса, но они надёжно укрыты зарослями кустарника и молодой порослью деревьев. Просветы же, на которых играет солнечный свет, напоминали ей окошки в старых заброшенных избушках. Сладкий аромат трав и цветов приятно щекотал ноздри.
Её акварели наполнялись светом, воздухом, движением. Она рисовала свои грёзы, мир её был полуреальным, как убегающий сон.
Скользящие солнечные лучи по зелени чередуются с тёмными пятнами тени.
В её эскизах присутствует ритмичность, а цветовое решение их строится на градациях темно-зеленых, сине-зеленых, изумрудных, оливковых, желто-зеленых цветов и оттенков.
Бывает так, что жизнь полностью меняется под сильным впечатлением от слова, изображения, звука, взгляда…
Иванова вышла на площадь и зажмурилась.
Высотный дом на фоне неба увлёк её в другую жизнь.
Цвет, игра света и тени завораживали её, сколько она себя помнила.
Родные, соседи удивлялись её восторженному взгляду на простые бытовые предметы, а ей казалось странным, что они совершенно не замечают, как преображается всё вокруг от изменения освещения.
«Здесь всё выглядит по-другому», - подумала она, шевеля беззвучно губами.
Наконец, она оказалась в Третьяковке.
Иванова ходила по залам как будто во сне, но попав в зал Врубеля, замерла у панно «Принцесса-Грёза», в голове у неё прояснилось, и она присела на скамейку перед ним.
Зал Врубеля поразил её простором. Живопись художника заиграла в новом свете и цвете.
Оказывается, можно писать крупными мазками, почти квадратами, кубиками, а не так как она пыталась мельчить, чтобы, как ей казалось, точно передать красками березку или избушку.
Ай да Врубель! Вблизи - квадратики, а издали - живая сирень с пышными и густыми гроздьями, цветущими в полную силу. Иванова напряжённо вглядывалась в заросли цветов, ей казалось, что стоит только вдохнуть поглубже, и можно ощутить их благоухание.
- Как же он сумел её так передать живо, она прямо дышит, - сказала она, и услышала за спиной голос:
- Модерн преобразил природу.
Иванова обернулась и увидела благородного седого человека. Волнистые волосы ниспадали до плеч, серые глаза с улыбкой, как ей показалось, смотрели на неё из-под густых зарослей бровей через очки в тонкой золотистой оправе. Весь облик этого статного пожилого человека излучал доброту и лёгкую иронию.
- Обратите внимание на главную особенность картины - женский силуэт, несущий создание или рождение чего-то нового. Между фоном и фигурой нет чётких граней. Образ довольно условный, очень простой, её фигура скрыта художником за распущенными длинными густыми волосами тёмного цвета. Возможно, художник специально выбрал время сумерек, приближение к ночи, дабы сохранить таинство девичьего образа.
- Вы, наверное, художник? - робко спросила Иванова.
- Можно и так сказать, - ответил незнакомец, и продолжил: - Я преподаю живопись, а вы, я вижу, тоже не равнодушны к живописи?
- Да, очень люблю, всю жизнь мечтала побывать в Третьяковке.
Она сказала это с таким восторгом, что вызвала у профессора Савельева невольную симпатию своей бесхитростной искренностью.
Он внимательно посмотрел на неё. Была в ней какая-то детскость, несмотря на серьёзный взгляд. Лицо напоминало иконописный лик: худощавое, веснушчатое. Льняные волосы были перехвачены чёрной лентой, которая подчёркивала маленькие ушки.
Они присели в первом ряду напротив панно.
Иванова оглядела зал ещё раз и обратила внимание на рояль.
- Здесь проводят музыкальные вечера, - сказал профессор. - Когда здесь звучит музыка, я испытываю такое чувство, как будто бы нахожусь вне времени и пространства, парю в загадочном мире цвета, света и небесных звуков. Именно таким залом, как зал Врубеля, должен быть представлен великий художник. Не всем художникам повезло так, как ему, многие наши художники достойны отдельного зала.
Рисунки Ивановой заинтересовали Савельева. Стремление представить мир окружающим так, как она его видит, выражалось в её любви к характерному сине-зеленому колориту. В проникнутых элегическим чувством этюдах, она передавала мимолётные впечатления, как бы выдохнутые полушёпотом.
- Вам непременно следует учиться, у вас есть талант, а его необходимо развивать, - сказал Савельев.
Слова его вызвали невероятную бурю эмоций в душе Ивановой. Савельев посоветовал ей срочно собирать документы и поступать в институт.
Выяснив, что она хочет посмотреть Москву, он предложил ей прогуляться до Арбата.
Они шли навстречу солнцу, оно слепило глаза, силуэты домов казались расплывчатыми. Глаза Ивановой улавливали размытые пятна причудливого сказочного красно-коричневого терема, украшенного изразцами по рисункам Васнецова, а в конце переулка за резным чугунным кружевом красовалась усадьба соломенного цвета с белыми скульптурными барельефами на фоне бирюзового неба.
- Старые переулки дышат классицизмом и модернизмом! - произнес Савельев.
Они свернули в Большой Толмачёвский переулок, и пошли в сторону Старомонетного, любуясь двумя очаровательными городскими домами позапрошлого века, тёплого жёлтого тона. И тут же буквально в нескольких шагах Иванова остановилась перед солидным доходным дымчатым домом, который, казалось, упирается прямо в небо. Обогнув его, они вышли на Полянку.
- Сейчас мы пересечём две улица и пойдём по Большой Якиманке в сторону набережной, там ещё сохранились особняки купеческого Замоскворечья, - сказал Савельев.
Затем он стал рассказывать о запасниках Третьяковки, в которых томятся полотна замечательных, непревзойденных наших художников, с томительным нетерпением ожидающих своего часа.
- В Москве необходимо несколько подобных Третьяковке художественных галерей, - сказал он.
Иванова внимала каждому его слову и даже не заметила, как они поднялись на мост, но вид, открывшийся перед ними, поразил её. Она замерла на месте, а потом стала, затаив дыхание, смотреть по сторонам.
- Это Патриарший пешеходный мост, он ведёт к Храму Христа Спасителя, который восстановили уже в наши дни, - пояснил Савельев.
Иванова не могла оторвать глаз от переплетения стилей эпох, разнообразия цветовых пятен, над которыми главенствовал золотой купол, казавшийся ей сияющим солнцем.
Потом она перевела взгляд на лёгкий элегантный, парящий как парусник Крымский мост.
Переливы серебра и золота куполов Храма Зачатьевского монастыря, возвышающиеся над крышами домов, ослепили её.
Она любовалась чугунным литьём и белокаменной резьбой, строгими корпусами из красного кирпича фабричных зданий, величественным Кремлём, опоясанным красным кушаком стен, как бы хвалящимся своими многочисленными куполами. А на Пречистенской набережной внимание Ивановой привлекло здание темно-красного кирпича с необычными наличниками окон, майоликовыми панно красивого темно-бирюзового цвета под карнизом и между этажами, ярким мозаичным панно с растительным орнаментом над аркой входа.
Напротив Кремля, вдоль набережной стояли особняки, окрашенные в светлые тона бирюзового, сиреневого, жёлтого цветов. У каждого своё неповторимое украшение в виде лепнины.
И всё это на фоне лазурного неба с парящими лёгкими облаками.
- В прежние времена дома строили так, чтобы они плотно прилегали друг к другу, защищали прохожих от ветра, а улицы и переулки для того, чтобы по ним было удобно перемещаться в непогоду, непременно делали с изгибом, или дугой, чтобы избежать эффекта «трубы». Этим-то и привлекательна старая Москва, - сказал Савельев. - Видите, за Храмом, впереди слева белые палаты семнадцатого века, они разделяют две улицы? - спросил он.
- Вижу!
- Мы с вами держим путь туда, в переулки Старого Арбата.
- Ой, у меня голова кружится от впечатлений. Как же вы много знаете, до чего же мне повезло, что я вас встретила.
- Милая девушка, вы должны понимать, что любая случайность не случайна.
- Как это?
- Наша встреча в музее была необходима, чтобы вы поняли своё предназначение, развивали свой талант, учились, посвятили себя творчеству, а не губили его, - повторил свою мысль Савельев. - Вы меня поняли? Вам следует не к морю ехать, а срочно готовить документы для поступления в институт.
- Да, я вам обещаю.
- Вот и прекрасно!
Они уже давно миновали палаты и шли по переулкам. Иванова головой не успевала вертеть, чтобы рассмотреть дома вокруг.
«Я приду сюда ещё не один раз. Я буду жить в Москве. У меня всё получится!» - стучало у неё в голове.
На углу Плотникова и Малого Могильцевского переулков Савельев показал ей старое здание XIX века. Оно было украшено горельефным фризом с изображениями обнимающихся и целующихся писателей. Иванова стала внимательно рассматривать каждую деталь горельефа. Поразительно, Пушкин практически лобызает Толстого, а Гоголь уткнулся носом в водосточную трубу, а ему дышит в затылок ещё кто-то. Классики облачены в древнегреческие хитоны, некоторые из них - в весьма фривольных позах с обнажёнными девицами.
Иванова вглядывалась в каждую деталь фриза, который тянется на уровне второго этажа. Над входом на неё пристально смотрела женщина с суровым лицом. Савельев рассказал ей, что этот доходный дом был построен в 1907 году архитектором Николаем Жериховым.
До революции здесь был публичный дом.
Иванова покраснела.
Архитектор же сей любил украшать фасады скульптурой, подчас весьма экстравагантными барельефами. Он построил в Москве более сорока доходных домов.
Иванова всё вглядывалась в окна домов, воображая, что там, внутри, её ждёт за круглым столом, над которым светится лампочка в оранжевом абажуре с бахромой, пожилая библиотекарша. Ей так захотелось горбушку мягкого хлеба с маслом и вареньем и горячего ароматного чая с мятой. Она сглотнула слюну и вспомнила, что весь день у неё во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды.
- Да что же это я стою тут?! - Она подняла глаза к небу.
Всё, что происходило потом, она вспоминала, как сон. В этот бесконечный день родилась другая Иванова - целеустремлённая, энергичная, которая действовала решительно и чётко.
Колеса поезда энергично застучали на север.
Иванова вернулась домой. Мать разговаривала с соседкой около магазина после смены. При виде дочери она от неожиданности выронила сумку.
- Ты-ы-ы… как здесь? - едва выговорила она. - Что случилось?
Когда же Иванова сообщила родителям о своём решении, они настолько растерялись, что какое-то время не могли выговорить ни слова, а потом началось… Слёзы, уговоры, угрозы, мольбы.
Соседки крутили пальцем у виска.
Иванова действовала уверенно и настойчиво. Мать же шептала, что дочку как будто подменили.
Прошли годы.
Было всякое: успехи, отчаяние, любовь, разочарование, надежды, праздники, слёзы. Но стоило ей побродить по Москве, как всё неприятности расплывались, мельчали.
Любимые переулки давали ей силы.
У Ивановой появилась своя Москва, которая отвечала ей взаимностью.
И Савельев сопровождал её.
- Паутинкой тонкой переплетаются переулки между Пречистенкой и Арбатом, - сказал он.
Так же путано бродили они, останавливаясь у немногочисленных, чудом сохранившихся особнячков, представляя себя за чайным столом с пирогами, чаем и крыжовельным вареньем, каждая ягодка которого переливается словно бусинка.
Попив мысленно чаю, Иванова переносилась в эпоху строительства доходных домов в любимом её архитектурном стиле - модерн. В своё время эти здания сильно изменили облик усадебной Москвы, но, видно, доля у матушки столицы такая, каждый норовит в ней след свой оставить, у кого деньги есть во все времена.
Арбатские переулки тоже от участи этой не спаслись, но, несмотря на разность стилей, сохранили они неуловимый дух московский. Особенно Иванова любила бродить здесь с Савельевым, как с тенью отца Гамлета, в жаркие летние выходные дни, когда стоит тишина.
Они раскланивалась с прежними жителями этих мест.
Вот они идут проходными дворами из переулка в переулок. Солнечные лучи, постепенно рассеиваются, небо темнеет, как бы надевая вечерний синий плащ с лёгкой белой прозрачной накидкой из спешащих куда-то облаков.
Месяц внимательно наблюдает за Ивановой с тенью, выглядывая в каждом дворе из-за разно этажных домов.
Москва безлюдна, только редкие прохожие спешат по своим делам, да влюблённые ищут уединения.
Сумерки. Центр. Выходной.
Они наслаждаются своей Москвой.
Дома прижимаются друг к другу, как Савельев к Ивановой.
Как разнообразны и хороши фасады старых домов! Каждый украшен по-своему - аркатурным поясом или ангелами, наружными полуарками, мансардами…
Они бродит по переулочкам и улочкам уверенно, здесь всё исхожено ею не один раз.
Любуется архитектурным декором окон. Вот вечер переходит в ночь. Иванова вглядывается в небо, на котором появляются звёзды, смотрит очень внимательно, а они подмигивают ей. Фонари делают город похожим на декорацию.
на свиданье еду
Тихо сам с собою
тихо сам с собою
Я веду беседу…
Иванова стояла уже больше часа, «вела сама с собою беседу», и, проводив взглядом уплывшую назад Троице-Сергиеву лавру, с напряженным волнением вглядывалась в мелькающие за окном бетонные заборы, заводские трубы, пятиэтажки, пристанционные строения. В руках у неё был томик Шекспира. Она всю ночь читала «Гамлета». Картинка никак не совпадала с её открыточным представлением о столице, а ведь полнощёкая женщина, вошедшая в Александрове с двумя вёдрами малосольных огурцов, заверила её, что поезд уже идёт по Москве. И когда Иванова увидела башни Ярославского вокзала, воскликнула:
- Это же Шехтель! - отчего женщина с вёдрами чуть не упала.
Девочка из посёлка Архангельской области, но уже начальник участка местного Рыбоконсервного завода, что было невероятной, головокружительной карьерой для вчерашней школьницы по местным понятиям, в Москве была проездом.
Ей предстоял отпуск в Геленджике, дали путевку от завода, но она непременно хотела задержаться в столице, чтобы побывать в Третьяковской галерее.
Иванова впервые оказалась здесь одна, но в мечтах своих она столько раз представляла себе этот день.
Отец и мать её работали тоже на Рыбоконсервном заводе и считали удачей, что дочь не только попала туда на работу после школы, но и в короткий срок стала начальником участка.
А то, что дочь у них - прирождённая рисовальщица, им говорили постоянно, но разве это можно считать серьёзным делом?
Светит солнышко в окошко. На столе - цветные карандаши.
Родители, желая любимой дочке счастья и «надёжного куска хлеба», убедили её, что следует жить там, где родилась, а не витать в облаках.
Иванова без видимых усилий двумя-тремя штрихами передавала сходство людей и предметов.
В школе называли её художницей.
Она предпочитала спокойный сине-зелёный колорит, делала наброски северного неба, озёр, которые даже в солнечный день казались ей слегка подёрнутыми лёгкой прозрачной пепельной вуалью.
Каждая веточка, ёлочка, камешек вызывали у неё вязь живописных ассоциаций.
Ивановой нравилось бродить по бездорожью, осенью в резиновых сапогах, а летом - босиком, чувствуя дыхание земли, открывая в с детства знакомых окрестностях всегда что-то новое, глаз у неё был устроен так, что замечал то, на что другие не обращали внимания, наблюдала за облаками, похожими на забавные силуэты людей, которые расплывались, исчезая в бледной паутине неба.
Со стороны она сама себе казалась парящей в этих облаках грациозной белой птицей, летящей к бескрайнему морю.
Иванова заметно выделялась среди своих сверстников тем, что ей хотелось всё и сразу узнать и понять. Она часто проводила время в поселковой библиотеке, подружилась с обаятельной очень пожилой заведующей, которую судьба занесла в эти места вместе с родителями в жестокие тридцатые годы. Заведующая поила её чаем, рассказывала о художниках, поэтах, о которых прежде Иванова и слыхом не слыхивала, вместе они слушали музыку.
Постепенно, у неё появились предпочтения в музыке, литературе и живописи. Это конец XIX начало XX веков. Импрессионисты поразили её воображение прозрачностью и щедростью палитры, своеобразностью, раскрепощённостью. Мане, Дега, Ренуар, Сезанн… - репродукции их картин заворожили Иванову. Природу она стала видеть иначе, через их воздушные, размытые, поэтические полотна. В то же время она влюбилась в стихи Бодлера, Верлена… Их образы созвучны краскам импрессионистов.
Зимними долгими вечерами Иванова любила под музыку Дебюсси рисовать.
Мать беспокоили её неуёмные фантазии, она назидательно приговаривала, что пора замуж выходить за надёжного человека, и рожать детей, а чем витать в облаках, лучше помогать по дому. Иванова убегала от этих скучных наставлений в лес.
В лесу обычно темно даже в прозрачный день. Солнце изо всех сил пытается проникнуть в тайны леса, но они надёжно укрыты зарослями кустарника и молодой порослью деревьев. Просветы же, на которых играет солнечный свет, напоминали ей окошки в старых заброшенных избушках. Сладкий аромат трав и цветов приятно щекотал ноздри.
Её акварели наполнялись светом, воздухом, движением. Она рисовала свои грёзы, мир её был полуреальным, как убегающий сон.
Скользящие солнечные лучи по зелени чередуются с тёмными пятнами тени.
В её эскизах присутствует ритмичность, а цветовое решение их строится на градациях темно-зеленых, сине-зеленых, изумрудных, оливковых, желто-зеленых цветов и оттенков.
Бывает так, что жизнь полностью меняется под сильным впечатлением от слова, изображения, звука, взгляда…
Иванова вышла на площадь и зажмурилась.
Высотный дом на фоне неба увлёк её в другую жизнь.
Цвет, игра света и тени завораживали её, сколько она себя помнила.
Родные, соседи удивлялись её восторженному взгляду на простые бытовые предметы, а ей казалось странным, что они совершенно не замечают, как преображается всё вокруг от изменения освещения.
«Здесь всё выглядит по-другому», - подумала она, шевеля беззвучно губами.
Наконец, она оказалась в Третьяковке.
Иванова ходила по залам как будто во сне, но попав в зал Врубеля, замерла у панно «Принцесса-Грёза», в голове у неё прояснилось, и она присела на скамейку перед ним.
Зал Врубеля поразил её простором. Живопись художника заиграла в новом свете и цвете.
Оказывается, можно писать крупными мазками, почти квадратами, кубиками, а не так как она пыталась мельчить, чтобы, как ей казалось, точно передать красками березку или избушку.
Ай да Врубель! Вблизи - квадратики, а издали - живая сирень с пышными и густыми гроздьями, цветущими в полную силу. Иванова напряжённо вглядывалась в заросли цветов, ей казалось, что стоит только вдохнуть поглубже, и можно ощутить их благоухание.
- Как же он сумел её так передать живо, она прямо дышит, - сказала она, и услышала за спиной голос:
- Модерн преобразил природу.
Иванова обернулась и увидела благородного седого человека. Волнистые волосы ниспадали до плеч, серые глаза с улыбкой, как ей показалось, смотрели на неё из-под густых зарослей бровей через очки в тонкой золотистой оправе. Весь облик этого статного пожилого человека излучал доброту и лёгкую иронию.
- Обратите внимание на главную особенность картины - женский силуэт, несущий создание или рождение чего-то нового. Между фоном и фигурой нет чётких граней. Образ довольно условный, очень простой, её фигура скрыта художником за распущенными длинными густыми волосами тёмного цвета. Возможно, художник специально выбрал время сумерек, приближение к ночи, дабы сохранить таинство девичьего образа.
- Вы, наверное, художник? - робко спросила Иванова.
- Можно и так сказать, - ответил незнакомец, и продолжил: - Я преподаю живопись, а вы, я вижу, тоже не равнодушны к живописи?
- Да, очень люблю, всю жизнь мечтала побывать в Третьяковке.
Она сказала это с таким восторгом, что вызвала у профессора Савельева невольную симпатию своей бесхитростной искренностью.
Он внимательно посмотрел на неё. Была в ней какая-то детскость, несмотря на серьёзный взгляд. Лицо напоминало иконописный лик: худощавое, веснушчатое. Льняные волосы были перехвачены чёрной лентой, которая подчёркивала маленькие ушки.
Они присели в первом ряду напротив панно.
Иванова оглядела зал ещё раз и обратила внимание на рояль.
- Здесь проводят музыкальные вечера, - сказал профессор. - Когда здесь звучит музыка, я испытываю такое чувство, как будто бы нахожусь вне времени и пространства, парю в загадочном мире цвета, света и небесных звуков. Именно таким залом, как зал Врубеля, должен быть представлен великий художник. Не всем художникам повезло так, как ему, многие наши художники достойны отдельного зала.
Рисунки Ивановой заинтересовали Савельева. Стремление представить мир окружающим так, как она его видит, выражалось в её любви к характерному сине-зеленому колориту. В проникнутых элегическим чувством этюдах, она передавала мимолётные впечатления, как бы выдохнутые полушёпотом.
- Вам непременно следует учиться, у вас есть талант, а его необходимо развивать, - сказал Савельев.
Слова его вызвали невероятную бурю эмоций в душе Ивановой. Савельев посоветовал ей срочно собирать документы и поступать в институт.
Выяснив, что она хочет посмотреть Москву, он предложил ей прогуляться до Арбата.
Они шли навстречу солнцу, оно слепило глаза, силуэты домов казались расплывчатыми. Глаза Ивановой улавливали размытые пятна причудливого сказочного красно-коричневого терема, украшенного изразцами по рисункам Васнецова, а в конце переулка за резным чугунным кружевом красовалась усадьба соломенного цвета с белыми скульптурными барельефами на фоне бирюзового неба.
- Старые переулки дышат классицизмом и модернизмом! - произнес Савельев.
Они свернули в Большой Толмачёвский переулок, и пошли в сторону Старомонетного, любуясь двумя очаровательными городскими домами позапрошлого века, тёплого жёлтого тона. И тут же буквально в нескольких шагах Иванова остановилась перед солидным доходным дымчатым домом, который, казалось, упирается прямо в небо. Обогнув его, они вышли на Полянку.
- Сейчас мы пересечём две улица и пойдём по Большой Якиманке в сторону набережной, там ещё сохранились особняки купеческого Замоскворечья, - сказал Савельев.
Затем он стал рассказывать о запасниках Третьяковки, в которых томятся полотна замечательных, непревзойденных наших художников, с томительным нетерпением ожидающих своего часа.
- В Москве необходимо несколько подобных Третьяковке художественных галерей, - сказал он.
Иванова внимала каждому его слову и даже не заметила, как они поднялись на мост, но вид, открывшийся перед ними, поразил её. Она замерла на месте, а потом стала, затаив дыхание, смотреть по сторонам.
- Это Патриарший пешеходный мост, он ведёт к Храму Христа Спасителя, который восстановили уже в наши дни, - пояснил Савельев.
Иванова не могла оторвать глаз от переплетения стилей эпох, разнообразия цветовых пятен, над которыми главенствовал золотой купол, казавшийся ей сияющим солнцем.
Потом она перевела взгляд на лёгкий элегантный, парящий как парусник Крымский мост.
Переливы серебра и золота куполов Храма Зачатьевского монастыря, возвышающиеся над крышами домов, ослепили её.
Она любовалась чугунным литьём и белокаменной резьбой, строгими корпусами из красного кирпича фабричных зданий, величественным Кремлём, опоясанным красным кушаком стен, как бы хвалящимся своими многочисленными куполами. А на Пречистенской набережной внимание Ивановой привлекло здание темно-красного кирпича с необычными наличниками окон, майоликовыми панно красивого темно-бирюзового цвета под карнизом и между этажами, ярким мозаичным панно с растительным орнаментом над аркой входа.
Напротив Кремля, вдоль набережной стояли особняки, окрашенные в светлые тона бирюзового, сиреневого, жёлтого цветов. У каждого своё неповторимое украшение в виде лепнины.
И всё это на фоне лазурного неба с парящими лёгкими облаками.
- В прежние времена дома строили так, чтобы они плотно прилегали друг к другу, защищали прохожих от ветра, а улицы и переулки для того, чтобы по ним было удобно перемещаться в непогоду, непременно делали с изгибом, или дугой, чтобы избежать эффекта «трубы». Этим-то и привлекательна старая Москва, - сказал Савельев. - Видите, за Храмом, впереди слева белые палаты семнадцатого века, они разделяют две улицы? - спросил он.
- Вижу!
- Мы с вами держим путь туда, в переулки Старого Арбата.
- Ой, у меня голова кружится от впечатлений. Как же вы много знаете, до чего же мне повезло, что я вас встретила.
- Милая девушка, вы должны понимать, что любая случайность не случайна.
- Как это?
- Наша встреча в музее была необходима, чтобы вы поняли своё предназначение, развивали свой талант, учились, посвятили себя творчеству, а не губили его, - повторил свою мысль Савельев. - Вы меня поняли? Вам следует не к морю ехать, а срочно готовить документы для поступления в институт.
- Да, я вам обещаю.
- Вот и прекрасно!
Они уже давно миновали палаты и шли по переулкам. Иванова головой не успевала вертеть, чтобы рассмотреть дома вокруг.
«Я приду сюда ещё не один раз. Я буду жить в Москве. У меня всё получится!» - стучало у неё в голове.
На углу Плотникова и Малого Могильцевского переулков Савельев показал ей старое здание XIX века. Оно было украшено горельефным фризом с изображениями обнимающихся и целующихся писателей. Иванова стала внимательно рассматривать каждую деталь горельефа. Поразительно, Пушкин практически лобызает Толстого, а Гоголь уткнулся носом в водосточную трубу, а ему дышит в затылок ещё кто-то. Классики облачены в древнегреческие хитоны, некоторые из них - в весьма фривольных позах с обнажёнными девицами.
Иванова вглядывалась в каждую деталь фриза, который тянется на уровне второго этажа. Над входом на неё пристально смотрела женщина с суровым лицом. Савельев рассказал ей, что этот доходный дом был построен в 1907 году архитектором Николаем Жериховым.
До революции здесь был публичный дом.
Иванова покраснела.
Архитектор же сей любил украшать фасады скульптурой, подчас весьма экстравагантными барельефами. Он построил в Москве более сорока доходных домов.
Иванова всё вглядывалась в окна домов, воображая, что там, внутри, её ждёт за круглым столом, над которым светится лампочка в оранжевом абажуре с бахромой, пожилая библиотекарша. Ей так захотелось горбушку мягкого хлеба с маслом и вареньем и горячего ароматного чая с мятой. Она сглотнула слюну и вспомнила, что весь день у неё во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды.
- Да что же это я стою тут?! - Она подняла глаза к небу.
Всё, что происходило потом, она вспоминала, как сон. В этот бесконечный день родилась другая Иванова - целеустремлённая, энергичная, которая действовала решительно и чётко.
Колеса поезда энергично застучали на север.
Иванова вернулась домой. Мать разговаривала с соседкой около магазина после смены. При виде дочери она от неожиданности выронила сумку.
- Ты-ы-ы… как здесь? - едва выговорила она. - Что случилось?
Когда же Иванова сообщила родителям о своём решении, они настолько растерялись, что какое-то время не могли выговорить ни слова, а потом началось… Слёзы, уговоры, угрозы, мольбы.
Соседки крутили пальцем у виска.
Иванова действовала уверенно и настойчиво. Мать же шептала, что дочку как будто подменили.
Прошли годы.
Было всякое: успехи, отчаяние, любовь, разочарование, надежды, праздники, слёзы. Но стоило ей побродить по Москве, как всё неприятности расплывались, мельчали.
Любимые переулки давали ей силы.
У Ивановой появилась своя Москва, которая отвечала ей взаимностью.
И Савельев сопровождал её.
- Паутинкой тонкой переплетаются переулки между Пречистенкой и Арбатом, - сказал он.
Так же путано бродили они, останавливаясь у немногочисленных, чудом сохранившихся особнячков, представляя себя за чайным столом с пирогами, чаем и крыжовельным вареньем, каждая ягодка которого переливается словно бусинка.
Попив мысленно чаю, Иванова переносилась в эпоху строительства доходных домов в любимом её архитектурном стиле - модерн. В своё время эти здания сильно изменили облик усадебной Москвы, но, видно, доля у матушки столицы такая, каждый норовит в ней след свой оставить, у кого деньги есть во все времена.
Арбатские переулки тоже от участи этой не спаслись, но, несмотря на разность стилей, сохранили они неуловимый дух московский. Особенно Иванова любила бродить здесь с Савельевым, как с тенью отца Гамлета, в жаркие летние выходные дни, когда стоит тишина.
Они раскланивалась с прежними жителями этих мест.
Вот они идут проходными дворами из переулка в переулок. Солнечные лучи, постепенно рассеиваются, небо темнеет, как бы надевая вечерний синий плащ с лёгкой белой прозрачной накидкой из спешащих куда-то облаков.
Месяц внимательно наблюдает за Ивановой с тенью, выглядывая в каждом дворе из-за разно этажных домов.
Москва безлюдна, только редкие прохожие спешат по своим делам, да влюблённые ищут уединения.
Сумерки. Центр. Выходной.
Они наслаждаются своей Москвой.
Дома прижимаются друг к другу, как Савельев к Ивановой.
Как разнообразны и хороши фасады старых домов! Каждый украшен по-своему - аркатурным поясом или ангелами, наружными полуарками, мансардами…
Они бродит по переулочкам и улочкам уверенно, здесь всё исхожено ею не один раз.
Любуется архитектурным декором окон. Вот вечер переходит в ночь. Иванова вглядывается в небо, на котором появляются звёзды, смотрит очень внимательно, а они подмигивают ей. Фонари делают город похожим на декорацию.
Входит Тень.
Спаси меня, закрой меня крылами,
Сонм небожителей святых!
Чего ты хочешь, образ благородный?
Сонм небожителей святых!
Чего ты хочешь, образ благородный?
Королева
О горе мне! Что с ним? Он обезумел!
Гамлет
Ты не с укором ли явился к сыну,
За то, что он не внял минуте страсти
И грозного веленья не свершил?
Скажи!
За то, что он не внял минуте страсти
И грозного веленья не свершил?
Скажи!
Тень
Не позабудь! Мое явленье
Угасший замысел должно воспламенить.
Взгляни: над матерью витает ужас.
Стань между ней и тяжкою борьбою
Её души; воображенье в слабых
Всего сильней. Заговори с ней, Гамлет!
Угасший замысел должно воспламенить.
Взгляни: над матерью витает ужас.
Стань между ней и тяжкою борьбою
Её души; воображенье в слабых
Всего сильней. Заговори с ней, Гамлет!
Савельев
Есть сила духа в том,
Что отчий дом покинув,
Ты краскам посвятила жизнь свою…
Что отчий дом покинув,
Ты краскам посвятила жизнь свою…
Она
никак не могла поверить в то, что идёт с тенью отца Гамлета по
Большому Козихинскому переулку в сторону Большой Бронной, любуясь
особняками.
Так ходила Офелия под звуки дудочки.
- Искусство - это другая жизнь, - сказал Савельев.
Вот дом с окнами в стиле модерн, а вот огромная лужа. Как её обойти?! Нужно перейти на другую сторону, а иначе никак.
Иванова соединила тончайшее чувство природного световоздушного окружения с настоящей поэтической фантазией, преображающей это окружение в поле миражей и ностальгических грез…
Ждали много гостей, сухое белое и красное вино разлили в 100 тонких высоких бокалов, но пришло человек пятнадцать. Иванова расстроилась, ведь она обзвонила всю телефонную книжку, обещали прийти на её первую персональную выставку почти все. Лишь Березкина сразу сказала, что не придёт, потому что ложится в больницу.
Накануне ночью Иванова бродила по бесконечным лабиринтам туннелей и коридоров с Врубелем.
Она вглядывалась в его «Сирень», и поражалась удивительному эффекту - вблизи отчётливо видно, что картина как бы составлена из мозаики геометрических фигур, а на расстоянии можно любоваться каждым живым цветком.
Иванова подходит к картине, рассматривает квадраты, треугольники, кружки, которые напоминают цветы сирени, это скорее похоже на абстрактные символы, возникшие в воображении автора, а когда отдаляется, то видит роскошную сирень.
Врубель один из первых русских художников отдалился от реализма в поисках новых форм. Модернизм Серебряного века оказал на него сильнейшее воздействие. Он увлёкся мозаикой, кубизмом. Живопись Врубеля посылает прощальные приветы фотографическому реализму.
Но как только Иванова собралась поведать Врубелю то, что он перевернул всю её жизнь, автор «Сирени» исчез, а вместо него появилась артистка Жанна Самари с картины Ренуара, она очень оживленно успокаивала Иванову, предрекая успех её первой персональной выставке. Жанна была в лёгком прозрачном бирюзовом платье. Её роскошные рыжие пушистые волосы парили над головой, как золотой ареол.
Первая персональная выставка художницы Ивановой открылась невдалеке от Могильцевскго переулка, в котором она когда-то решилась изменить свою жизнь. То, что их два - Малый и Большой, Иванова узнала уже потом, когда поступила в институт.
- А кто есть здесь сама Иванова? - спросил кто-то восторженным голосом. По всей видимости, авангардная беспредметность художницы его поразила.
- Я не Иванова, - поправила спросившего художница. - Я ИвАнова…
Так ходила Офелия под звуки дудочки.
- Искусство - это другая жизнь, - сказал Савельев.
Вот дом с окнами в стиле модерн, а вот огромная лужа. Как её обойти?! Нужно перейти на другую сторону, а иначе никак.
Иванова соединила тончайшее чувство природного световоздушного окружения с настоящей поэтической фантазией, преображающей это окружение в поле миражей и ностальгических грез…
Ждали много гостей, сухое белое и красное вино разлили в 100 тонких высоких бокалов, но пришло человек пятнадцать. Иванова расстроилась, ведь она обзвонила всю телефонную книжку, обещали прийти на её первую персональную выставку почти все. Лишь Березкина сразу сказала, что не придёт, потому что ложится в больницу.
Накануне ночью Иванова бродила по бесконечным лабиринтам туннелей и коридоров с Врубелем.
Она вглядывалась в его «Сирень», и поражалась удивительному эффекту - вблизи отчётливо видно, что картина как бы составлена из мозаики геометрических фигур, а на расстоянии можно любоваться каждым живым цветком.
Иванова подходит к картине, рассматривает квадраты, треугольники, кружки, которые напоминают цветы сирени, это скорее похоже на абстрактные символы, возникшие в воображении автора, а когда отдаляется, то видит роскошную сирень.
Врубель один из первых русских художников отдалился от реализма в поисках новых форм. Модернизм Серебряного века оказал на него сильнейшее воздействие. Он увлёкся мозаикой, кубизмом. Живопись Врубеля посылает прощальные приветы фотографическому реализму.
Но как только Иванова собралась поведать Врубелю то, что он перевернул всю её жизнь, автор «Сирени» исчез, а вместо него появилась артистка Жанна Самари с картины Ренуара, она очень оживленно успокаивала Иванову, предрекая успех её первой персональной выставке. Жанна была в лёгком прозрачном бирюзовом платье. Её роскошные рыжие пушистые волосы парили над головой, как золотой ареол.
Первая персональная выставка художницы Ивановой открылась невдалеке от Могильцевскго переулка, в котором она когда-то решилась изменить свою жизнь. То, что их два - Малый и Большой, Иванова узнала уже потом, когда поступила в институт.
- А кто есть здесь сама Иванова? - спросил кто-то восторженным голосом. По всей видимости, авангардная беспредметность художницы его поразила.
- Я не Иванова, - поправила спросившего художница. - Я ИвАнова…
Травы, травы, травы не успели
от зари серебряной согнуться.
И такие нежные напевы
почему-то прямо в сердце льются…
от зари серебряной согнуться.
И такие нежные напевы
почему-то прямо в сердце льются…
Лунною тропою
на свиданье еду
Тихо сам с собою
тихо сам с собою
Я веду беседу…
на свиданье еду
Тихо сам с собою
тихо сам с собою
Я веду беседу…
