Юрий
Кувалдин
СТО МЕТРОВ КРАСНОГО САТИНА И СТИХИ ВОЗНЕСЕНСКОГО
рассказ
Стояли
покосившиеся зеленые ворота, а справа и слева метров на пять тянулся
символический забор. Мол, тут что-то есть, а что - неизвестно. Секрет,
одним словом. Потому что за воротами было голое поле с некоторыми
строениями, похожими на брошенные коровники, с небольшой даже
маскировкой, наподобие ржавого комбайна в кювете.
В подземелье же шла размеренная служба.
Чтобы в свободное от несения этой секретной службы время солдаты не занимались чем не следует, в части особое внимание уделяли культурно-воспитательной работе с личным составом.
- Вот что, Бухванов, - начал подполковник Пращук...
- Да я, товарищ подполковник, не Бухванов, а Буфанов…
- Ничего-ничего, Бухванов. Я сейчас не о твоей фамилии. Я о предстоящем Дне Победы, - Пращук достал военных лет портсигар. Закурил "Беломор". - Ты ведь, Бухванов, у нас один с Москвы-то. А к нам из округа комиссия едет. Так что давай, чего ты там знаешь, выступать надо в клубе.
Буфанов, конопатый и рыжеволосый, из Черёмушек, почесал в задумчивости стриженый затылок.
- Да знаю кое-чего, - ответил он замполиту.
- Чего, к примеру?
- Стихи Андрея Вознесенского. Мы им очень во дворе интересовались. По киоскам союзпечати бегали, журнал "Юность" спрашивали. Там печатался он, но редко.
- А ну-ка, давай что-нибудь мне продекларируй…
- Декламируй, - поправил политрука Буфанов, согнал складки гимнастерки под широким ремнем назад, и с каким-то подвыванием стал голосить:
В подземелье же шла размеренная служба.
Чтобы в свободное от несения этой секретной службы время солдаты не занимались чем не следует, в части особое внимание уделяли культурно-воспитательной работе с личным составом.
- Вот что, Бухванов, - начал подполковник Пращук...
- Да я, товарищ подполковник, не Бухванов, а Буфанов…
- Ничего-ничего, Бухванов. Я сейчас не о твоей фамилии. Я о предстоящем Дне Победы, - Пращук достал военных лет портсигар. Закурил "Беломор". - Ты ведь, Бухванов, у нас один с Москвы-то. А к нам из округа комиссия едет. Так что давай, чего ты там знаешь, выступать надо в клубе.
Буфанов, конопатый и рыжеволосый, из Черёмушек, почесал в задумчивости стриженый затылок.
- Да знаю кое-чего, - ответил он замполиту.
- Чего, к примеру?
- Стихи Андрея Вознесенского. Мы им очень во дворе интересовались. По киоскам союзпечати бегали, журнал "Юность" спрашивали. Там печатался он, но редко.
- А ну-ка, давай что-нибудь мне продекларируй…
- Декламируй, - поправил политрука Буфанов, согнал складки гимнастерки под широким ремнем назад, и с каким-то подвыванием стал голосить:
Аве, Оза. Ночь или жилье,
псы ли воют, слизывая слезы,
слушаю дыхание Твое.
Аве, Оза...
псы ли воют, слизывая слезы,
слушаю дыхание Твое.
Аве, Оза...
Оробело, как вступают в озеро,
разве знал я, циник и паяц,
что любовь - великая боязнь?
Аве, Оза...
Страшно - как сейчас тебе одной?
Но страшнее - если кто-то возле.
Черт тебя сподобил красотой!
Аве, Оза!
Вы, микробы, люди, паровозы,
умоляю - бережнее с нею.
Дай тебе не ведать потрясений.
Аве, Оза...
- Что это ещё за Оза? - поинтересовался Пращук, шире расставляя колени в галифе, чтобы было удобнее сидеть на табурете.
- Ну, любимая Вознесенского…
- Нет, - сразу сказал политрук. - Это не пойдет. Ты, Бухванов, пойми - День Победы! Какая тут любовь?! Надо что-то военно-патриотическое.
Буфанов задумался.Походил по Ленинской комнате туда-сюда.
- А, вот, вспомнил:
- Ну, любимая Вознесенского…
- Нет, - сразу сказал политрук. - Это не пойдет. Ты, Бухванов, пойми - День Победы! Какая тут любовь?! Надо что-то военно-патриотическое.
Буфанов задумался.Походил по Ленинской комнате туда-сюда.
- А, вот, вспомнил:
Лейтенант Неизвестный Эрнст.
На тысячи верст кругом
равнину утюжит смерть
огненным утюгом.
В атаку взвод не поднять,
Но родина в радиосеть:
"В атаку - зовет - твою мать!"
И Эрнст отвечает: "Есть".
Но взводик твой землю ест.
Он доблестно недвижим.
Лейтенант Неизвестный Эрнст
идет наступать один!..
На тысячи верст кругом
равнину утюжит смерть
огненным утюгом.
В атаку взвод не поднять,
Но родина в радиосеть:
"В атаку - зовет - твою мать!"
И Эрнст отвечает: "Есть".
Но взводик твой землю ест.
Он доблестно недвижим.
Лейтенант Неизвестный Эрнст
идет наступать один!..
-
Ладно, погоди, - остановил замполит Буфалова. - Это подходяще, - как-то
без особого энтузиазма сказал Пращук. - Только зачем же про немца-то?
- Да он не немец, он скульптор наш.
- Тогда давай… Только вот что. Не тебе же одному выступать-то. А у меня одни деревенские. Ни черта стихов не знают, и даже не поют…
- Деревенские и не поют? Не может быть!
- Может, проверял. Ни у кого слуха нет. Ладно, - сказал Пращук, - давай прервемся маленько. Я принес тут немного с санчасти.
Это уже было не в первый раз. Пращук любил выпить с москвичом. Тише воды, ниже травы. С офицерским составом Пращук принципиально не выпивал, потому что должен был и их культурно воспитывать. Выпили четвертинку спирта на лимонных корках, заели соленым огурцом.
И тут голова у Пращука просветлела:
- А сделаем так. Ты выйдешь со стихами, а роту мы в красные рубахи оденем, и красные флаги в руки им дадим. Ты будешь читать этого, как его…
- Вознесенского…
- Во, Возвышенского, а бойцы в красных рубахах с флагами по сцене будут кружить, как в ансамбле Александрова!
Надо сказать, клуб в части был знатный, вроде зала Чайковского. Только под землёй.
Никаких красных рубах в части и в помине не оказалось. Но фантазию свою подполковник Пращук все равно решил осуществить. Такой он был человек. Прямой. Волевой. Чего решит - выполнит. В общем, советский офицер. Выписали Буфалову в финчасти под отчет триста рублей. Дали шофера на тентованном брезентом газике, и рванули они за двадцать вёрст в районный городок, где находился их окружной военторг. Отмотала им продавщица сто метров красного сатина ровно на 90 рублей.
- Чё делать-то? - изумился шофер.
- В каком смысле?
- Ты что, Буфалов, того-этого, - покрутил шофер пальцем у виска, - деньги назад в финчасть повезёшь, что ли?
Буфалов не просто покраснел, но даже вспотел от этой мысли.
- Попроси её чек нам на все триста рублей набабахать.
Хоть и смущаясь, он стал просить.
- Да как же я могу такое себе позволить? - не на шутку рассердилась продавщица.
- А мы вам дадим пятьдесят рублей на конфеты! - не растерялся шофер.
Продавщица задумалась, но не очень глубоко. Взяла и написала чек на триста рублей.
Буфалов ей - пятьдесят рублей одной бумажкой. И довольные, с улыбкой, со свертками красного сатина, пошли прямо напротив, в гастроном.
Очнулись они на третьи сутки у какой-то сгорбленной старушки в сенях.
Отрезали ей ножницами три метра сатина - на сарафан. Искупались в каком-то тинистом пруду с утками и гусями. Покурили. И поехали.
Ну, известное дело, как только показали свои носы на КПП, так сразу Буфалова с шофером прямой дорогой припроводили на гауптвахту. Пращук, как узнал об этом, побежал к генералу. Мол, так и так, День Победы горит, а они моих ребят на губу!
Генерал снял трубку телефона и в двух-трех очень понятных словах объяснился с дежурным капитаном по поводу арестованных.
Начался праздник. Из округа приехали три генерала и два полковника. Клуб набили своими до отказа. Даже дышать было трудно. Включили дополнительную вентиляцию. Клуб-то ведь под землей. Майской черёмухой потянуло в зале.
Подсвеченный рампой тяжелый занавес, как в Театре Армии, разъехался по сторонам
В глубине сцены показался Пращук с золотыми погонами. Пока он шел, некоторые солдаты успели съесть по мороженому. Расстояние от задника до авансцены было знатное. Пращук сказал то, что надо по этому поводу сказать, мол, поздравляем, желаем, и грамоту центрального командования зачитал. Только уж потом, устав говорить, объявил концерт.
Сначала выбежала на сцену рота, человек в пятьдесят, обмотанных красным сатином. Кто ж им сошьет в части столько рубах? Но все равно было красиво. Празднично как-то зарябило у зрителей в глазах. И как-то торжественно всё это дело пошло, потому что у каждого был флаг. Лопат в части было предостаточно. Сорвали с нужного количества черенков заступы, и нацепили красный сатин, метром в длину.
Потом вышел в парадном мундире, застегнутым под горло, в фуражке, в сапогах, как положено по Уставу, Буфалов. Обмотанные сатином с флагами закружились вокруг него хороводом, но когда Буфалов энергично поднял руку, бойцы расступились, Буфалов сделал неспешный шаг вперед, и густым голосом Шаляпина, чуть напевая, начал:
- Да он не немец, он скульптор наш.
- Тогда давай… Только вот что. Не тебе же одному выступать-то. А у меня одни деревенские. Ни черта стихов не знают, и даже не поют…
- Деревенские и не поют? Не может быть!
- Может, проверял. Ни у кого слуха нет. Ладно, - сказал Пращук, - давай прервемся маленько. Я принес тут немного с санчасти.
Это уже было не в первый раз. Пращук любил выпить с москвичом. Тише воды, ниже травы. С офицерским составом Пращук принципиально не выпивал, потому что должен был и их культурно воспитывать. Выпили четвертинку спирта на лимонных корках, заели соленым огурцом.
И тут голова у Пращука просветлела:
- А сделаем так. Ты выйдешь со стихами, а роту мы в красные рубахи оденем, и красные флаги в руки им дадим. Ты будешь читать этого, как его…
- Вознесенского…
- Во, Возвышенского, а бойцы в красных рубахах с флагами по сцене будут кружить, как в ансамбле Александрова!
Надо сказать, клуб в части был знатный, вроде зала Чайковского. Только под землёй.
Никаких красных рубах в части и в помине не оказалось. Но фантазию свою подполковник Пращук все равно решил осуществить. Такой он был человек. Прямой. Волевой. Чего решит - выполнит. В общем, советский офицер. Выписали Буфалову в финчасти под отчет триста рублей. Дали шофера на тентованном брезентом газике, и рванули они за двадцать вёрст в районный городок, где находился их окружной военторг. Отмотала им продавщица сто метров красного сатина ровно на 90 рублей.
- Чё делать-то? - изумился шофер.
- В каком смысле?
- Ты что, Буфалов, того-этого, - покрутил шофер пальцем у виска, - деньги назад в финчасть повезёшь, что ли?
Буфалов не просто покраснел, но даже вспотел от этой мысли.
- Попроси её чек нам на все триста рублей набабахать.
Хоть и смущаясь, он стал просить.
- Да как же я могу такое себе позволить? - не на шутку рассердилась продавщица.
- А мы вам дадим пятьдесят рублей на конфеты! - не растерялся шофер.
Продавщица задумалась, но не очень глубоко. Взяла и написала чек на триста рублей.
Буфалов ей - пятьдесят рублей одной бумажкой. И довольные, с улыбкой, со свертками красного сатина, пошли прямо напротив, в гастроном.
Очнулись они на третьи сутки у какой-то сгорбленной старушки в сенях.
Отрезали ей ножницами три метра сатина - на сарафан. Искупались в каком-то тинистом пруду с утками и гусями. Покурили. И поехали.
Ну, известное дело, как только показали свои носы на КПП, так сразу Буфалова с шофером прямой дорогой припроводили на гауптвахту. Пращук, как узнал об этом, побежал к генералу. Мол, так и так, День Победы горит, а они моих ребят на губу!
Генерал снял трубку телефона и в двух-трех очень понятных словах объяснился с дежурным капитаном по поводу арестованных.
Начался праздник. Из округа приехали три генерала и два полковника. Клуб набили своими до отказа. Даже дышать было трудно. Включили дополнительную вентиляцию. Клуб-то ведь под землей. Майской черёмухой потянуло в зале.
Подсвеченный рампой тяжелый занавес, как в Театре Армии, разъехался по сторонам
В глубине сцены показался Пращук с золотыми погонами. Пока он шел, некоторые солдаты успели съесть по мороженому. Расстояние от задника до авансцены было знатное. Пращук сказал то, что надо по этому поводу сказать, мол, поздравляем, желаем, и грамоту центрального командования зачитал. Только уж потом, устав говорить, объявил концерт.
Сначала выбежала на сцену рота, человек в пятьдесят, обмотанных красным сатином. Кто ж им сошьет в части столько рубах? Но все равно было красиво. Празднично как-то зарябило у зрителей в глазах. И как-то торжественно всё это дело пошло, потому что у каждого был флаг. Лопат в части было предостаточно. Сорвали с нужного количества черенков заступы, и нацепили красный сатин, метром в длину.
Потом вышел в парадном мундире, застегнутым под горло, в фуражке, в сапогах, как положено по Уставу, Буфалов. Обмотанные сатином с флагами закружились вокруг него хороводом, но когда Буфалов энергично поднял руку, бойцы расступились, Буфалов сделал неспешный шаг вперед, и густым голосом Шаляпина, чуть напевая, начал:
Андрей Вознесенский
Лейтенант Неизвестный Эрнст…
Дойдя
до слов "равнину утюжит смерть", замолк. Все думали, что так надо.
Артист. Умеет держать паузу, чтобы зал затрепетал от предчувствия
чего-то очень нужного для каждого сердца и ума. Но после этой очень
значительной паузы Буфалов стихотворения Вознесенского не продолжил.
Забыл текст. Ну вот бывает же так! Знал назубок. А тут, когда надо... От
неопытности. Пращук за кулисами в ужасе схватился за голову и заскрипел
так сильно зубами, что показалось, это дверь в гримерки за его спиной
сама собой открывается. Надо было что-то делать. Но что?
Тут, однако, Буфалов, сообразительный парень из Черёмушек, не сплоховал, нашел - что надо.
Он вышел строевым шагом почти на авансцену, выставил ногу вперед, поднял руку и чтецким голосом бросил в зал:
- Это немцы утюжили нашу многострадальную землю. Но их ждала могила!
В зале раздались довольно активные аплодисменты.
- Да, дорогие товарищи, врага ждала могила!
Он сделал паузу.
Затем неожиданно весь как-то завихлялся и в джазовой манере запел, как пел, помнится, с ребятами под гитару:
Тут, однако, Буфалов, сообразительный парень из Черёмушек, не сплоховал, нашел - что надо.
Он вышел строевым шагом почти на авансцену, выставил ногу вперед, поднял руку и чтецким голосом бросил в зал:
- Это немцы утюжили нашу многострадальную землю. Но их ждала могила!
В зале раздались довольно активные аплодисменты.
- Да, дорогие товарищи, врага ждала могила!
Он сделал паузу.
Затем неожиданно весь как-то завихлялся и в джазовой манере запел, как пел, помнится, с ребятами под гитару:
На могиле старый череп чинно гнил.
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова:
- Приходи в могилу, клюква, будь моя!..
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова:
- Приходи в могилу, клюква, будь моя!..
И дальше, в ритме буги-вуги, голосом Элвиса Пресли завизжал:
А приходи в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.
Отвечала клюква черепу вот так:
- Старый череп, ты давно уж не чувак.
Чем с тобой в могиле вместе чинно гнить.
Лучше с чуваками в баре водку пить!
А не пойду в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Догнивай один.
Лишь только саксофон,
Любимый саксофон,
Влечет меня один.
- Старый череп, ты давно уж не чувак.
Чем с тобой в могиле вместе чинно гнить.
Лучше с чуваками в баре водку пить!
А не пойду в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Догнивай один.
Лишь только саксофон,
Любимый саксофон,
Влечет меня один.
Похиляла клюква в свой чувацкий клуб,
Буги-вуги там танцуют, виски пьют.
Там в угаре пьяном клюква отдалась,
Вдруг из подземелья слышит грозный бас:
Буги-вуги там танцуют, виски пьют.
Там в угаре пьяном клюква отдалась,
Вдруг из подземелья слышит грозный бас:
- А приходи в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.
Она пришла в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Череп сгнил давно.
И клюква зазлилася
Горькою слезой,
Залив могилы дно.
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Череп сгнил давно.
И клюква зазлилася
Горькою слезой,
Залив могилы дно.
Зал взревел от восторга.
А некоторые кричали:
- Вот это да, вот это Вознесенский, во даёт!
А некоторые кричали:
- Вот это да, вот это Вознесенский, во даёт!
