Обоих ребят было жалко, по обоим сердце болело. Но за Антона - старшего, артиллериста, - боязни такой не было, как за Пашутку. Антон проходил службу, пообтерся на чужой стороне, узнал все порядки - он постоять за себя может, сразу не растеряется, зря не пропадет. Но Пашутку, как цыпленка, думалось, первый дождь захлещет, - чего с него спросишь? - службы не знал, чужой стороны не видал, годами млад, разумом золен...
- И здоровьишком-то - никуда! - жалобно уверяла мать всех, даже самого Пашутку. - На поле, бывало, выедем, все в холодке больше лежит - то сердце схватит, то лихоманка трясет.
Бородатый Агап, отец, сам твердый, сильный и злой на работу, тоже говорил - без укора, грустно и мягко:
- Работать - жидок, чего там. Ему больше имело приятность - в орла... или ружьецо взять да за зайцами - трое суток проходит и есть не спросит...
Задумывался. Молчал, качал головой и прибавлял:
- А все жаль... Жальчей энтого, большого: энтот собой развязен, к начальству смел, а этот чего? Куга... Вот думали все с бабой: с Пашуткой, мол, век будем доживать, Антон, мол, придет - жить не станет, отделится на свои хлебы... АН вот как дело оборачивается: то с крыльями был - два сына, а то остаюсь пеший, с бабами да с внучатами малыми...
