Чем больше любишь поэзию, тем больше её знаешь и, со временем, всё меньше делаешь в ней открытий, – я говорю о «новых именах». И всё чаще думаешь: как же трудно создать нечто новое! Формальные поиски часто оборачиваются надуманной усложнённостью, демонстрацией филологических упражнений и «мастерства стихосложения», холодной интеллектуальной игрой, идущей от самолюбования и самовыражения; следование традициям классической поэзии – обычно стремлением к банальному здравому смыслу (тут и быт, и публицистика, и боль о бедах России, и, в конце концов, игры с этим самым смыслом, т.е. постмодернизм). И в первом, и во втором случае не отыскать, как правило, ни новых тонов и полутонов, ни новых – «высших» смыслов, под знаком которых проходит вся великая поэзия ХIХ и ХХ веков, ни нового художественного видения, возможного лишь при условии движения внутрь, а не вширь.
На первый взгляд, не отыскать этого и у Кирилла Ковальджи, поэта по языку достаточно традиционного, ясного, безэффектного, сдержанного. Но Ковальджи стал для меня одним из самых дорогих, из самых важных открытий, постоянным источником душевного подъёма и даже восторга: говорю в самом широком значении этого слова, отнюдь не в узко-эстетическом. Более того, мне кажется, что его стихи выходят за пределы «литературного поля» – они естественны, органичны и прекрасны, как сама природа; они растворены в воздухе – как строки Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Мандельштама… Конечно, я мог бы познакомиться с Ковальджи...
