Лев Эммануилович Разгон - писатель, публицист - родился 1 апреля 1908 года. Жизнь и главные книги Льва Эммануиловича неотделимы от эпохи ГУЛАГа. 17 лет (1938-1955) провел он в советских концентрационных лагерях. Юрий Кувалдин издал одну из лучших книг Льва Разгона - "ПЛЕН В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ" (1994). Умер 8 сентября 1999 года.
Юрий Кувалдин писал о Льве Разгоне:
"Высокий, худощавый, седовласый, как Станиславский, Лев Эммануилович Разгон улыбался мне с порога и широким жестом приглашал войти в его маленькую квартирку. Я вручил хозяину конфеты и чай. Мы сели в кресла среди книг. Разгон, словно ему было лет тридцать, сиял радостью в идеально выглаженных брюках со стрелкой, в светло-коричневых мокасинах из эластичной замши, с декоративной пряжкой, строчкой и кожаной отделкой. Я видел перед собой человека, который родился в 1908 году! Страшно подумать, до революции. Трудно было в это поверить. Старше меня на без малого сорок лет! Но передо мной был именно Лев Разгон, мгновенно воссиявший в конце восьмидесятых годов на литературном небосклоне. Мне было понятно, что Лев Разгон принадлежит к тому кругу интеллигенции, мировоззрение которой начало складываться еще в дореволюционные годы и носило следы ярко выраженного свободомыслия. Эти следы впоследствии значительной части интеллигенции стоили жизни. В кругу с выраженным свободомыслием не понимали, что когда революция завершается, то исчезают и свобода, и равенство, и братство. Для черни же главной становится сила, которую они получили после победы. Эта сила создает послереволюционное государство и выражает себя в нем. Но это я со стороны так рассуждаю, а когда находишься внутри времени, подобные обобщения делать трудновато.
Разгон был в обращении со всеми так естественно приветлив, так внимателен, что у человека, встретившегося с ним в первый раз и беседовавшего полчаса, могла возникнуть иллюзия, будто наладились отношения прочные и действительно дружеские. Я знаю такие примеры и знаю, что Лев Эммануилович бывал в этих случаях сам слегка удивлен. Он, по-видимому, не отдавал себе отчета в том, насколько его доброжелательность редка и как она располагает к нему людей. Да, это был редкий человек, и даже больше, чем редкий: это был человек в своем роде единственный. За всю свою жизнь я не могу вспомнить никого, кто в памяти моей оставил бы след светлый и ровный, без вспышек, то есть воспоминание о человеке, которому хотелось бы крепко пожать руку, поблагодарить за встречу с ним. Я ничего не преувеличиваю, не впадаю в стиль и склад "похвального надгробного слова", да и слишком уж много времени прошло со смерти Льва Эммануиловича, чтобы стиль этот был теперь еще нужен. Пишу я то, что думаю и чувствую. Для меня знакомство с Разгоном было и остается одной из радостей, в жизни испытанных, и я убежден в обоснованности, в правоте этой радости".
Юрий Кувалдин писал о Льве Разгоне:
"Высокий, худощавый, седовласый, как Станиславский, Лев Эммануилович Разгон улыбался мне с порога и широким жестом приглашал войти в его маленькую квартирку. Я вручил хозяину конфеты и чай. Мы сели в кресла среди книг. Разгон, словно ему было лет тридцать, сиял радостью в идеально выглаженных брюках со стрелкой, в светло-коричневых мокасинах из эластичной замши, с декоративной пряжкой, строчкой и кожаной отделкой. Я видел перед собой человека, который родился в 1908 году! Страшно подумать, до революции. Трудно было в это поверить. Старше меня на без малого сорок лет! Но передо мной был именно Лев Разгон, мгновенно воссиявший в конце восьмидесятых годов на литературном небосклоне. Мне было понятно, что Лев Разгон принадлежит к тому кругу интеллигенции, мировоззрение которой начало складываться еще в дореволюционные годы и носило следы ярко выраженного свободомыслия. Эти следы впоследствии значительной части интеллигенции стоили жизни. В кругу с выраженным свободомыслием не понимали, что когда революция завершается, то исчезают и свобода, и равенство, и братство. Для черни же главной становится сила, которую они получили после победы. Эта сила создает послереволюционное государство и выражает себя в нем. Но это я со стороны так рассуждаю, а когда находишься внутри времени, подобные обобщения делать трудновато.
Разгон был в обращении со всеми так естественно приветлив, так внимателен, что у человека, встретившегося с ним в первый раз и беседовавшего полчаса, могла возникнуть иллюзия, будто наладились отношения прочные и действительно дружеские. Я знаю такие примеры и знаю, что Лев Эммануилович бывал в этих случаях сам слегка удивлен. Он, по-видимому, не отдавал себе отчета в том, насколько его доброжелательность редка и как она располагает к нему людей. Да, это был редкий человек, и даже больше, чем редкий: это был человек в своем роде единственный. За всю свою жизнь я не могу вспомнить никого, кто в памяти моей оставил бы след светлый и ровный, без вспышек, то есть воспоминание о человеке, которому хотелось бы крепко пожать руку, поблагодарить за встречу с ним. Я ничего не преувеличиваю, не впадаю в стиль и склад "похвального надгробного слова", да и слишком уж много времени прошло со смерти Льва Эммануиловича, чтобы стиль этот был теперь еще нужен. Пишу я то, что думаю и чувствую. Для меня знакомство с Разгоном было и остается одной из радостей, в жизни испытанных, и я убежден в обоснованности, в правоте этой радости".
