Прекрасно, что из уст Маргариты Прошиной идёт пленительная версия московского литературного языка, к примеру: «- А я всё равно за Гришку замуж выйду. - И вышла. Молчком, даже намека не подав, сбежала, совсем потеряв голову, с Гришкой в Москву. Как она была прекрасна в эти дни! Вьющиеся волосы Пони вздрагивали, между поблескивающими зубами игриво показывался язычок, она вся колыхалась от смеха и поцелуев. У Гришки там на Солянке жила тетка, у которой временно и остановились. Через месяц расписались. Потянулись дни. Поня любила Гришку, и он любил её, но уже какой-то другой, обыкновенной, будничной любовью хозяина, в которой было больше необходимой потребности, чем самозабвения в наслаждении» (рассказ «Поня»). - Иными словами, цветёт чистейший язык классической русской литературы, язык Чехова и Мандельштама, тональности варьируются столь изящно, что даже мысли о понижении вкуса не допускается, поскольку все намерения связаны с плетением художественного полотна, в котором весь спектр палитры лексики непременно участвует, и даже те лексические единицы, которые мы слышим по семь раз на дню, ласкают слух заинтересованной публики, а интонации, чувственно окрашенные, являют собой просто-таки сценическое представление московской жизни в писательской версии Маргариты Прошиной.
Юрий КУВАЛДИН
