Сергей Иванович Михайлин-Плавский родился 2 октября 1935 года в поселке Крутое Больше-Озерского сельского совета Плавского района Тульской области. Окончил Тульский механический институт. В Москве живет с 1970 года. Печтался в журнале "Сельская молодежь" как поэт. Автор 6 поэтических книг. Прозу начал писать по настоянию Юрия Кувалдина. Постоянный автор журнала "Наша улица". В 2004 году Юрий Кувалдин в своем "Книжном саду" выпустил большую книгу рассказов и повестей Сергея Михайлина-Плавского "Гармошка". Умер 16 августа 2008 года.
Пришел в 2002 году в редакцию "Нашей улицы" никому не известный поэт Сергей Михайлин со стихами. А я стихов не печатаю. Говорю ему - приносите прозу. И он принес. Потом я ему сказал написать про избу. И он написал.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.
Юрий КУВАЛДИН
Сергей Михайлин-Плавский
ВАСЬКИНО РАДИО
ВАСЬКИНО РАДИО
рассказ
Колхозный конюх Василий Ильич Миронов выпил с родней на Троицу косушку-другую и по своему обыкновению на давно надоевшей деревяшке приковылял на выгон (левую ногу по колено он потерял еще на гражданской), где и начал ораторствовать. Сначала он говорил в одиночестве, обращаясь к небу, солнцу, деревьям, траве. Потом, как на концерт, начали сбегаться ребятишки, потянулась молодежь постарше и, заслышав шум на выгоне, стали подходить мужики и бабы послушать "Васькино радио".
Василий Ильич всегда говорил о насущном, о деревенских новостях явных и тайных, и жители нашего поселка Крутое всегда удивлялись, откуда он мог знать чужие тайны и даже частенько побаивались такой огласки.
Василий Ильич стыдил Бога за то, что долго нет дождя и могут выгореть посевы яровых ("Я, Василий Ильич Миронов, заявляю: не по-хозяйски это, Господи! Куды у тебе Пророк-Илья смотрит? Второй месяц нету дожжа.) корил бригадира за несвоевременное начисление трудодней ("Моей Аграфене забыл написать 70 соток за прополку свеклы".), ругал пастухов и заодно с ними объездчика Тимофея за потраву овса ("Пастухи спять цельными днями, а Тимошка у своей зазнобы пропадает не за понюх табаку!") и грозился написать петицию в район, а то и в саму Москву на председателя колхоза Кирюху за его "опущения" и нерасторопность.
- Кирька! - кричал Василий Ильич, разогретый самогонными парами. - Мы тебе всем миром зачем выбирали? Чтобы ты соблюдал хозяйство и острастку давал нерадивым людям(при этом ударение он делал на последний слог - людЯм), а ты куды глядишь? Ну, погоди, приду на обчее собрание и все обскажу людЯм, все твои проделки. Тебе намедни ночью кладовщик телячью лопатку приволок, а у пчеловода мед без учета берешь банками среди бела дня. Ты его спервоначалу оприходовай в конторе, а потом раздай народу на трудодни. А то, как трутень какой, к медку приладился. Но ничего, и на трутней есть осень!..
Так кричал Василий Ильич после каждой выпивки и, надо сказать, что зря он никого не обижал, не было такого случая, чтобы в его обвинениях случилась неправда. И собравшиеся в круг колхозники с жгучим любопытством и страхом слушали "прения" Василия Ильича, переглядывались, пересмеивались, кому-то сочувствовали, над кем-то откровенно ржали, а иногда ежились и старались спрятаться за спины других, когда вдруг ненароком слышали свое имя. Этот "театр одного актера" случался один-два раза в месяц на праздники или какое-либо семейное торжество Василия Ильича. В другие дни он был тихим, незаметным, ненавязчивым работящим человеком, словно чувствующим вину перед людьми, которых в запое выставил напоказ в неприглядном виде. Он пропадал на конюшне, ухаживая за лошадьми и починяя сбрую. Лошадей он любил до самозабвения, часто даже, как Христос, ночевал в яслях, набитых ржаной соломой, особенно, когда жеребилась та или иная кобыла и нужен был более внимательный догляд за нею и жеребенком.
Василий Ильич был честен и порядочен до болезненности. Он заболевал или напивался, когда Аграфена просила его принести с конюшни карман овсеца или хотя бы озадков.
- Васюта, вчерась Филя цельный картуз ржи приволок. Ты-то курам хоть бы в кармане горсти две...
Василий Ильич нахмурился, зыркнул глазами и ушел в кузню к другу Ивану Сергеичу, который по возрасту годился ему в сыновья, но дружба у них была крепкой и верной: один отменный кузнец, другой шорник, равного ему не найдешь по всей округе. Василий Ильич даже немного побаивался друга, за что, он и сам не знал, и уважал его за порядочность, а в любом подпитии слушался его беспрекословно.
Ночуя в яслях, Василий Ильич часто слышал частушки, песни да разговоры молодых на "посиделках" и поэтому в его "прениях" больше всего доставалось парням и девкам, мешающим ему отдыхать в яслях. Да они и сами заводили его, озоруя, кричали в конюшню:
- Василий Ильич! Толкни речугу!
Он терпел эти выпады, накапливая энергию для будущих выступлений. А уже когда его хватала "ораторская лихорадка", он и молодым не давал спуску. Но подобные его "выступления" скорее походили на концерт сатиры и юмора.
- Нюшка, - кричал он краснощекой девахе, -ты Витьке не верь. Он тебе лапает везде, а ты терпишь, дура! А Колька-Чекарка с Женькой целуются, как на свадьбе. Тьфу, бесстыжие!..
Молодые ржали и не обижались на беззлобного и безропотного в трезвости конюха.
А сегодня у Василия Ильича воинственное настроение. Он хорошо поддал и собрался было на выгон, но поперек дороги горой встала Аграфена:
- Не пущу! Ишшо наорёшь, чего не следоват, заарестуют тебе, дурака пьяного, что я тада делать буду?
Эта поперечная тирада жены натолкнула Василия Ильича на новую тему выступления. На выгоне должен сегодня собраться народ по случаю праздника и там как раз время появиться "оратаю", как называла его Аграфена.
Василий Ильич посередине круга встал в смешную позу: правая нога в сапоге и полусогнута, а левая, что на деревяшке, прямая и короче правой, железным пятачком уткнулась в землю так, что ее штанина своей подковкой зарылась в траве, а вся фигура оратора, особенно, когда он раскидывал руки в стороны, напоминала огородное пугало.
Ошеломив всех слушателей, Василий Ильич кричал, размахивая руками:
- Сталин, я тебя не боюсь! Меня не за что сажать. Пусть боится Филя, он картузом натаскал с тока ржи на целую самогонку. Пусть боится курятница Параха, она колхозные яички делит поровну: десяток себе, десяток в кладовую...
- Што ты орешь, змей безногий? Завтра же приведу участкового! - вскинулась на Василия Ильича позеленевшая от злости и правдивости обвинения Параха.
- Приводи, приводи! Он яичницу любит! Тока ты спой ему, как цыплятами колхозными торговала в Плавске на базаре! А выручка-то где, а?
Униженная Параха, разорвав живой круг людей, под хохот и улюлюкание молодежи кинулась к дому.
Побелевшая Аграфена, задохнувшись от быстрого бега, перевалила через порог тяжелое тело и позвала Ивана Сергеича:
- Сосед, спаси моего оратая-дурака, уведи его с выгона! Посадят его на старости лет, чует мое сердце, посадят!..
Иван Сергеич пришел на выгон, взял друга за руку и повел к дому.
- Я домой не пойду, - упирался незадачливый "оратай", - Грушка мной помыкает, как ей вздумается. Уродится же такой генерал Скобелев в юбке, тока полками командирствовать!.,
И тогда Иван Сергеич отвел Василия Ильича на конюшню и уложил его отсыпаться в любимые ясли, набитые прошлогодней ржаниной.
К чести всех жителей поселка, Василий Ильич умер своей смертью: его не забрали, куда следует, не посадили, как пророчила Аграфена, он пережил Сталина, продолжая попрежнему вести "театр одного актера", иногда обижая соседей и других односельчан, но ни одному из них не пришло в голову написать на него донос или хотя бы устно пожаловаться участковому.
Спасибо вам за это, дорогие мои земляки, за ваше долготерпение, порядочность и человечность. Да хранит вас Господь, как сберегли вы своего незабвенного "оратая".
Василий Ильич всегда говорил о насущном, о деревенских новостях явных и тайных, и жители нашего поселка Крутое всегда удивлялись, откуда он мог знать чужие тайны и даже частенько побаивались такой огласки.
Василий Ильич стыдил Бога за то, что долго нет дождя и могут выгореть посевы яровых ("Я, Василий Ильич Миронов, заявляю: не по-хозяйски это, Господи! Куды у тебе Пророк-Илья смотрит? Второй месяц нету дожжа.) корил бригадира за несвоевременное начисление трудодней ("Моей Аграфене забыл написать 70 соток за прополку свеклы".), ругал пастухов и заодно с ними объездчика Тимофея за потраву овса ("Пастухи спять цельными днями, а Тимошка у своей зазнобы пропадает не за понюх табаку!") и грозился написать петицию в район, а то и в саму Москву на председателя колхоза Кирюху за его "опущения" и нерасторопность.
- Кирька! - кричал Василий Ильич, разогретый самогонными парами. - Мы тебе всем миром зачем выбирали? Чтобы ты соблюдал хозяйство и острастку давал нерадивым людям(при этом ударение он делал на последний слог - людЯм), а ты куды глядишь? Ну, погоди, приду на обчее собрание и все обскажу людЯм, все твои проделки. Тебе намедни ночью кладовщик телячью лопатку приволок, а у пчеловода мед без учета берешь банками среди бела дня. Ты его спервоначалу оприходовай в конторе, а потом раздай народу на трудодни. А то, как трутень какой, к медку приладился. Но ничего, и на трутней есть осень!..
Так кричал Василий Ильич после каждой выпивки и, надо сказать, что зря он никого не обижал, не было такого случая, чтобы в его обвинениях случилась неправда. И собравшиеся в круг колхозники с жгучим любопытством и страхом слушали "прения" Василия Ильича, переглядывались, пересмеивались, кому-то сочувствовали, над кем-то откровенно ржали, а иногда ежились и старались спрятаться за спины других, когда вдруг ненароком слышали свое имя. Этот "театр одного актера" случался один-два раза в месяц на праздники или какое-либо семейное торжество Василия Ильича. В другие дни он был тихим, незаметным, ненавязчивым работящим человеком, словно чувствующим вину перед людьми, которых в запое выставил напоказ в неприглядном виде. Он пропадал на конюшне, ухаживая за лошадьми и починяя сбрую. Лошадей он любил до самозабвения, часто даже, как Христос, ночевал в яслях, набитых ржаной соломой, особенно, когда жеребилась та или иная кобыла и нужен был более внимательный догляд за нею и жеребенком.
Василий Ильич был честен и порядочен до болезненности. Он заболевал или напивался, когда Аграфена просила его принести с конюшни карман овсеца или хотя бы озадков.
- Васюта, вчерась Филя цельный картуз ржи приволок. Ты-то курам хоть бы в кармане горсти две...
Василий Ильич нахмурился, зыркнул глазами и ушел в кузню к другу Ивану Сергеичу, который по возрасту годился ему в сыновья, но дружба у них была крепкой и верной: один отменный кузнец, другой шорник, равного ему не найдешь по всей округе. Василий Ильич даже немного побаивался друга, за что, он и сам не знал, и уважал его за порядочность, а в любом подпитии слушался его беспрекословно.
Ночуя в яслях, Василий Ильич часто слышал частушки, песни да разговоры молодых на "посиделках" и поэтому в его "прениях" больше всего доставалось парням и девкам, мешающим ему отдыхать в яслях. Да они и сами заводили его, озоруя, кричали в конюшню:
- Василий Ильич! Толкни речугу!
Он терпел эти выпады, накапливая энергию для будущих выступлений. А уже когда его хватала "ораторская лихорадка", он и молодым не давал спуску. Но подобные его "выступления" скорее походили на концерт сатиры и юмора.
- Нюшка, - кричал он краснощекой девахе, -ты Витьке не верь. Он тебе лапает везде, а ты терпишь, дура! А Колька-Чекарка с Женькой целуются, как на свадьбе. Тьфу, бесстыжие!..
Молодые ржали и не обижались на беззлобного и безропотного в трезвости конюха.
А сегодня у Василия Ильича воинственное настроение. Он хорошо поддал и собрался было на выгон, но поперек дороги горой встала Аграфена:
- Не пущу! Ишшо наорёшь, чего не следоват, заарестуют тебе, дурака пьяного, что я тада делать буду?
Эта поперечная тирада жены натолкнула Василия Ильича на новую тему выступления. На выгоне должен сегодня собраться народ по случаю праздника и там как раз время появиться "оратаю", как называла его Аграфена.
Василий Ильич посередине круга встал в смешную позу: правая нога в сапоге и полусогнута, а левая, что на деревяшке, прямая и короче правой, железным пятачком уткнулась в землю так, что ее штанина своей подковкой зарылась в траве, а вся фигура оратора, особенно, когда он раскидывал руки в стороны, напоминала огородное пугало.
Ошеломив всех слушателей, Василий Ильич кричал, размахивая руками:
- Сталин, я тебя не боюсь! Меня не за что сажать. Пусть боится Филя, он картузом натаскал с тока ржи на целую самогонку. Пусть боится курятница Параха, она колхозные яички делит поровну: десяток себе, десяток в кладовую...
- Што ты орешь, змей безногий? Завтра же приведу участкового! - вскинулась на Василия Ильича позеленевшая от злости и правдивости обвинения Параха.
- Приводи, приводи! Он яичницу любит! Тока ты спой ему, как цыплятами колхозными торговала в Плавске на базаре! А выручка-то где, а?
Униженная Параха, разорвав живой круг людей, под хохот и улюлюкание молодежи кинулась к дому.
Побелевшая Аграфена, задохнувшись от быстрого бега, перевалила через порог тяжелое тело и позвала Ивана Сергеича:
- Сосед, спаси моего оратая-дурака, уведи его с выгона! Посадят его на старости лет, чует мое сердце, посадят!..
Иван Сергеич пришел на выгон, взял друга за руку и повел к дому.
- Я домой не пойду, - упирался незадачливый "оратай", - Грушка мной помыкает, как ей вздумается. Уродится же такой генерал Скобелев в юбке, тока полками командирствовать!.,
И тогда Иван Сергеич отвел Василия Ильича на конюшню и уложил его отсыпаться в любимые ясли, набитые прошлогодней ржаниной.
К чести всех жителей поселка, Василий Ильич умер своей смертью: его не забрали, куда следует, не посадили, как пророчила Аграфена, он пережил Сталина, продолжая попрежнему вести "театр одного актера", иногда обижая соседей и других односельчан, но ни одному из них не пришло в голову написать на него донос или хотя бы устно пожаловаться участковому.
Спасибо вам за это, дорогие мои земляки, за ваше долготерпение, порядочность и человечность. Да хранит вас Господь, как сберегли вы своего незабвенного "оратая".
"Наша улица” №233 (4) апрель 2019
