Маргарита
Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллинне. Окончила
институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Автор книг прозы
"Задумчивая грусть" и "Мечта" (издательство "Книжный сад", 2013). В
"Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель
2012.
Маргарита Прошина
ЛЮБОВНЫЙ НАПИТОК
рассказ
Город в
овраге разрезан рекой. Многим жителям приходится делать большой крюк,
чтобы добраться до единственного покосившегося довоенного моста без
перил (того и гляди, свалишься в воду), чтобы попасть на работу. В
городе один завод, на котором только и работают горожане. Но завод
имеет большое оборонное значение для государства.
В боковых проулках пасутся козы.
Жизнь от рождения представлялась Тоне восхождением с препятствиями, восхождением к себе, но преодолевать эти препятствия ей было нелегко.
Трудно жить «белой вороной».
Она старалась обойти эти препятствия, искала выход, но в поисках себя не раз сбивалась с пути, много времени было бездарно потрачено на напрасные ожидания, пустые хлопоты, выяснение отношений, ненужные споры.
Постепенно по крохам она создавала свой мир, который давал ей возможность жить так, как она хочет.
Ведь множество зол возникает именно из-за несоответствия её понимания жизни с необходимостью подчиняться общественным условиям.
Почему же окружающие не видят этого?
Для Тони вспышки такого рода чувствительности, в сущности, обычны, хотя она и была вроде человеком уравновешенным.
На ночь она читает «Будденброков» Томаса Манна.
Окружающие слепы, хотя им кажется, что они видят жильцов дома насквозь, как тётя Броня. Чёрные маленькие глаза, острый нос и морщинистый подбородок с черными волосиками придавали ей вид прорицательницы и властной правительницы.
Тётя Броня говорила, когда Тоня училась в институте при заводе:
- Что ты всё учишься-то?! Нормальные девки все уже замужем, да детей нарожали. Некоторые уж по второму разу пошли. А ты всё учишься! Посмотри на себя, высохла вся уж от учёбы! Кто на тебя позарится на такую худую!
Тоня вся сжималась, и, бросив: «Здрасьте», прошмыгивала мимо.
Эти женщины, думалось ей, абсолютно не разбираются в тех вещах, которые находятся в другом измерении, о котором они даже не догадываются, даже вообразить себе не могут, что всё, до чего мы можем дотронуться, наделено нервами, способностью мучиться, плакать, стонать, и Тоня поняла, что скрывается за её беззащитностью и безмолвием - безмолвием ужаса перед миром этих женщин, - и эта догадка часто сводила Тоню с ума.
Трёхэтажный дом был построен в начале пятидесятых годов на пересечении улиц Ленина и Комсомольской, на месте снесённых невысоких частных домиков. Квартиры были со всеми удобствами: ванная с титаном и туалет - роскошь. Ордера получили только передовики производства и профсоюзные активисты. Тонин отец был изобретателем на заводе, о нём даже в районной газете писали дважды.
Мать лежала в родильном доме, когда отец ошеломил её известием о том, что ему, в связи с рождением дочери, выделили отдельную квартиру.
Сюда её принесли из родильного дома, здесь во дворе она делала куличики в песочнице со своими сверстниками, здесь прошли её школьные годы.
Вся жизнь Тони протекала на глазах соседей.
Копна пушистых, распущенных русых волос Тони и ротик маленький, как алая точка, прежде всего, привлекали внимание.
Глаза же были очень строгие.
Она производила впечатление девушки очень серьёзной, даже неприступной. Ходила, опустив глаза, при встрече со знакомыми или соседями вежливо здоровалась и ускоряла шаг. Избегала взглядов незнакомых мужчин.
Сегодня Тоне исполнилось тридцать лет.
Мать рано утром поставила в высокую вазу астры в её комнате.
Наступила осень.
Тоня любила запах осени, паутину, переливающуюся на солнце.
Осенние краски особенно соответствовали её характеру.
Её любимыми цветами были астры и хризантемы.
Она взяла отгул на заводе по такому поводу, и они с матерью, по сложившейся традиции навестили могилу отца, убрали первые осенние листья, поставили букет астр, постояли в обнимку молча у ограды.
Мысли унесли Тоню в прошлое.
Она закрыла на мгновенье глаза, а когда открыла, то увидела, как к кресту подлетели две белые бабочки. Они стали исполнять какой-то загадочный танец. Как много нежности было в их лёгких касаниях! Это был танец воздушной любви. Они поцеловались и исчезли.
- Это, должно быть отец поздравил меня, - подумала Тоня.
Когда они подходили к дому, Тоня впервые обратила внимание на то, каким неухоженным выглядит их дом. Штукатурка во многих местах потрескалась, а краска на ней шелушилась. Оконные рамы потемнели от сырости, да и стекла на некоторых окнах были заклеены полосками пожелтевшей бумаги.
- Дом мой любимый, ты увядаешь вместе со мной, - подумала Тоня, а вслух произнесла: - Может, купим бутылочку «Кагора», мама?
- Конечно, доченька, такой день! - обрадовалась мать. - Такая дата!
- Да уж, что в ней хорошего, мама! Четвёртый десяток уже пошёл, а чего я добилась?!
- Перестань, не торопи время, какой такой ещё десяток, только ещё тридцать лет. Успеешь ещё детей родить, если не будешь такой привередливой с молодыми людьми.
- Господи! Где ты увидела молодых людей? Я не могу ложиться в постель с мужчиной, к которому не испытываю никаких чувств, только для того, чтобы быть как все, замужем. Что здесь не понятно?
- А ты знаешь, что у многих женщин любовь приходит потом, после свадьбы?
Мать поджала губы и смотрела в землю.
- А если не приходит, как быть? - откликнулась Тоня, следя за взглядом матери и понимая, что тема эта её смущает.
В область взгляда вошел сиреневый голубь и стал что-то тщательно выклёвывать в пыли.
- Ну, это уж кто как может, зато детишки остаются, - после паузы и вздоха, произнесла мать, наблюдая за голубем.
- Мама, ты хоть слышишь, что ты говоришь?! - вспыхнула Тона, отчего голубь испуганно захлопал крыльями, но тут же опять присел.
- А как ты хотела? Это только в книжках, да в сказках добрые молодцы на голову сваливаются прямо с неба. А в жизни нужно счастье своё заслужить, а то и выстрадать, - с некоторой нравоучительностью сказала мать.
- Конечно, у нас таких страдалиц в доме достаточно! Терпят пьянство, измену, хамство, но зато на меня свысока поглядывают. Как будто я убогая какая-то.
- Я-то в чем перед тобой виновата, Тоня?
- А я тебя и не обвиняю ни в чём, я просто хочу, чтобы ты меня понимала и не знакомила меня с сыновьями своих приятельниц. Я уже на улицу стараюсь лишний раз не выходить, боюсь встретить очередную твою знакомую, которая со сладкой улыбочкой мне сообщит о том, что они присмотрели мне «очень положительного молодого человека лет 50-ти».
Тоня жила в угловом подъезде на втором этаже. На первом находился продовольственный магазин, вход в который был с улицы. Подъезд же был излюбленным местом любителей сообразить «на троих». Они располагались на подоконнике как раз второго этажа, поэтому Тоня всегда делала глубокий вдох, входя в подъезд как на бой. Как только дверь квартиры за ней захлопывалась, она делала выдох. Края ступеней в подъезде были стерты, перила шатались, а Тоня помнила ещё времена, когда она с мальчишками из их дома лихо скатывалась по перилам с третьего этажа до первого и они при этом не шатались.
Давно это было, более двадцати лет назад.
В то время жизнь казалась ей совершенно безоблачной.
Игры во дворе с утра до вечера, пока не стемнеет, с ребятами из их дома. Во дворе рядом с общественным туалетом был старый развесистый ясень. Как-то раз, когда Тоне и её приятелям было лет пять, они обсуждали «запретную тему» с мальчишками - как и почему рождаются дети. Сашка важно заявил, что девочки писают сидя, а мальчики - стоя, то есть у них по-разному всё устроено, поэтому отец и мать его трутся животами ночью для того, чтобы родить ему сестричку.
- Как же ты писаешь сидя? - спросил Сашка Тоню. - Покажи.
- Потому что все девочки и женщины так писают, - сказала Тоня, - чего это я буду вам показывать, это стыдно.
- А мы тебе покажем, как мы писаем. Давайте вместе спрячемся за деревом и снимем штаны, - предложил Сашка.
Мальчишки его дружно поддержали. Они огляделись, и, убедившись, что во дворе никого нет, осуществили задуманное. Как только они дружно спустили штаны, во дворе, как чёрт из табакерки, появилась вездесущая тётя Броня.
- Чем это вы, бесстыдники, занимаетесь там? Тоня я твоим родителям скажу, чтобы они запретили тебе с мальчишками водиться! Это до добра не доведёт.
Тоня была очень худой, несмотря на отменный аппетит, за это её дразнили мальчишки из соседнего двора: «Баба Яга - костяная нога», а она показывала им язык. Девочек её возраста во дворе не было, и она привыкла лазать на чердак и крышу дома, играть в казаки-разбойники, носиться с мячом и играть в пинг-понг.
В десять лет умер отец.
Тоня никак не могла понять, что он никогда больше не войдет во двор, широко улыбаясь ей навстречу, не достанет из кармана конфету из кармана брюк со словами:
- Доченька, я скучал по тебе. Как твои дела?
И она при всех положит в рот конфету, прижмёт её кончиком языка к нёбу, зажмурится и пойдет в обнимку с отцом в дом, где мать уже ждёт их к ужину.
Двор у них был дружный. Беду и радость делили на всех. Сосед дядя Слава устроил мать в жилищную контору комендантом. Саша и Игорь, друзья, одноклассники и соседи опекали её. Они втроём делали вместе уроки, играли, ходили в кино. Чаще всего ребята стали собираться у Тони, потому что она была целый день теперь дома одна.
Мать её была очень запасливой хозяйкой: в кладовке на полках стояли трёхлитровые банки абрикосового, вишнёвого, сливового, крыжовенного, черносмородинного, малинового варенья и маринадов.
Тоня всегда заваривала чай, нарезала ломтями мягкий серый хлеб, подавала сливочное масло. Это было так вкусно - ломоть хлеба с маслом и вареньем с горячим чаем! Варенье скатывалось с хлеба, нужно было успеть поймать его языком, чтобы не испачкаться. Лучше всех это получалось у Тони, мальчишки же перемазанные вареньем хохотали, глядя друг на друга. Летом они вместе ходили на речку.
Когда им было по двенадцать лет, тётя Броня, встретив Тонину мать, вместо приветствия громогласно сказала ей при всех:
- Слушай, а ты не боишься, что она тебе в подоле принесёт? Чем это дочка твоя с двумя мальчишками дома занимается? У них уже женилка-то выросла. Они ведь и так уже там, - она выразительно показала в сторону ясеня около общественного туалета, - бесстыдством занимались, помнишь, я тебе говорила?
Мать растерялась, промолчала, а дома, прижав к себе Тоню, тихо сказала:
- Тоня, ты, пожалуй, и правда, заканчивай эти посиделки дома, а то люди, знаешь, всякие бывают, такое придумают, что век не отмоешься.
Тоне стало так неприятно, стыдно, что от обиды комком сжало горло. С трудом сглотнув, она прошептала:
- Хорошо, больше не буду.
Тоня замкнулась, всё больше сидела дома, читала, слушала радио и пластинки, которые остались от отца. Особенно часто она ставила арию Неморино «Una Furtiva Lagrima» («Одна слезинка украдкой») из оперы Гаэтано Доницетти «Любовный напиток», которую часто ставил отец, она разговаривала с ним, спрашивала, почему он оставил их с мамой без защиты, её детское сердечко сжималось от боли, и никак не желало смириться с тем, что больше никогда отец не обнимет её своими большими ласковыми ладонями, и не поцелует в макушку.
Тона напевала эту арию по-итальянски и по русски:
В боковых проулках пасутся козы.
Жизнь от рождения представлялась Тоне восхождением с препятствиями, восхождением к себе, но преодолевать эти препятствия ей было нелегко.
Трудно жить «белой вороной».
Она старалась обойти эти препятствия, искала выход, но в поисках себя не раз сбивалась с пути, много времени было бездарно потрачено на напрасные ожидания, пустые хлопоты, выяснение отношений, ненужные споры.
Постепенно по крохам она создавала свой мир, который давал ей возможность жить так, как она хочет.
Ведь множество зол возникает именно из-за несоответствия её понимания жизни с необходимостью подчиняться общественным условиям.
Почему же окружающие не видят этого?
Для Тони вспышки такого рода чувствительности, в сущности, обычны, хотя она и была вроде человеком уравновешенным.
На ночь она читает «Будденброков» Томаса Манна.
Окружающие слепы, хотя им кажется, что они видят жильцов дома насквозь, как тётя Броня. Чёрные маленькие глаза, острый нос и морщинистый подбородок с черными волосиками придавали ей вид прорицательницы и властной правительницы.
Тётя Броня говорила, когда Тоня училась в институте при заводе:
- Что ты всё учишься-то?! Нормальные девки все уже замужем, да детей нарожали. Некоторые уж по второму разу пошли. А ты всё учишься! Посмотри на себя, высохла вся уж от учёбы! Кто на тебя позарится на такую худую!
Тоня вся сжималась, и, бросив: «Здрасьте», прошмыгивала мимо.
Эти женщины, думалось ей, абсолютно не разбираются в тех вещах, которые находятся в другом измерении, о котором они даже не догадываются, даже вообразить себе не могут, что всё, до чего мы можем дотронуться, наделено нервами, способностью мучиться, плакать, стонать, и Тоня поняла, что скрывается за её беззащитностью и безмолвием - безмолвием ужаса перед миром этих женщин, - и эта догадка часто сводила Тоню с ума.
Трёхэтажный дом был построен в начале пятидесятых годов на пересечении улиц Ленина и Комсомольской, на месте снесённых невысоких частных домиков. Квартиры были со всеми удобствами: ванная с титаном и туалет - роскошь. Ордера получили только передовики производства и профсоюзные активисты. Тонин отец был изобретателем на заводе, о нём даже в районной газете писали дважды.
Мать лежала в родильном доме, когда отец ошеломил её известием о том, что ему, в связи с рождением дочери, выделили отдельную квартиру.
Сюда её принесли из родильного дома, здесь во дворе она делала куличики в песочнице со своими сверстниками, здесь прошли её школьные годы.
Вся жизнь Тони протекала на глазах соседей.
Копна пушистых, распущенных русых волос Тони и ротик маленький, как алая точка, прежде всего, привлекали внимание.
Глаза же были очень строгие.
Она производила впечатление девушки очень серьёзной, даже неприступной. Ходила, опустив глаза, при встрече со знакомыми или соседями вежливо здоровалась и ускоряла шаг. Избегала взглядов незнакомых мужчин.
Сегодня Тоне исполнилось тридцать лет.
Мать рано утром поставила в высокую вазу астры в её комнате.
Наступила осень.
Тоня любила запах осени, паутину, переливающуюся на солнце.
Осенние краски особенно соответствовали её характеру.
Её любимыми цветами были астры и хризантемы.
Она взяла отгул на заводе по такому поводу, и они с матерью, по сложившейся традиции навестили могилу отца, убрали первые осенние листья, поставили букет астр, постояли в обнимку молча у ограды.
Мысли унесли Тоню в прошлое.
Она закрыла на мгновенье глаза, а когда открыла, то увидела, как к кресту подлетели две белые бабочки. Они стали исполнять какой-то загадочный танец. Как много нежности было в их лёгких касаниях! Это был танец воздушной любви. Они поцеловались и исчезли.
- Это, должно быть отец поздравил меня, - подумала Тоня.
Когда они подходили к дому, Тоня впервые обратила внимание на то, каким неухоженным выглядит их дом. Штукатурка во многих местах потрескалась, а краска на ней шелушилась. Оконные рамы потемнели от сырости, да и стекла на некоторых окнах были заклеены полосками пожелтевшей бумаги.
- Дом мой любимый, ты увядаешь вместе со мной, - подумала Тоня, а вслух произнесла: - Может, купим бутылочку «Кагора», мама?
- Конечно, доченька, такой день! - обрадовалась мать. - Такая дата!
- Да уж, что в ней хорошего, мама! Четвёртый десяток уже пошёл, а чего я добилась?!
- Перестань, не торопи время, какой такой ещё десяток, только ещё тридцать лет. Успеешь ещё детей родить, если не будешь такой привередливой с молодыми людьми.
- Господи! Где ты увидела молодых людей? Я не могу ложиться в постель с мужчиной, к которому не испытываю никаких чувств, только для того, чтобы быть как все, замужем. Что здесь не понятно?
- А ты знаешь, что у многих женщин любовь приходит потом, после свадьбы?
Мать поджала губы и смотрела в землю.
- А если не приходит, как быть? - откликнулась Тоня, следя за взглядом матери и понимая, что тема эта её смущает.
В область взгляда вошел сиреневый голубь и стал что-то тщательно выклёвывать в пыли.
- Ну, это уж кто как может, зато детишки остаются, - после паузы и вздоха, произнесла мать, наблюдая за голубем.
- Мама, ты хоть слышишь, что ты говоришь?! - вспыхнула Тона, отчего голубь испуганно захлопал крыльями, но тут же опять присел.
- А как ты хотела? Это только в книжках, да в сказках добрые молодцы на голову сваливаются прямо с неба. А в жизни нужно счастье своё заслужить, а то и выстрадать, - с некоторой нравоучительностью сказала мать.
- Конечно, у нас таких страдалиц в доме достаточно! Терпят пьянство, измену, хамство, но зато на меня свысока поглядывают. Как будто я убогая какая-то.
- Я-то в чем перед тобой виновата, Тоня?
- А я тебя и не обвиняю ни в чём, я просто хочу, чтобы ты меня понимала и не знакомила меня с сыновьями своих приятельниц. Я уже на улицу стараюсь лишний раз не выходить, боюсь встретить очередную твою знакомую, которая со сладкой улыбочкой мне сообщит о том, что они присмотрели мне «очень положительного молодого человека лет 50-ти».
Тоня жила в угловом подъезде на втором этаже. На первом находился продовольственный магазин, вход в который был с улицы. Подъезд же был излюбленным местом любителей сообразить «на троих». Они располагались на подоконнике как раз второго этажа, поэтому Тоня всегда делала глубокий вдох, входя в подъезд как на бой. Как только дверь квартиры за ней захлопывалась, она делала выдох. Края ступеней в подъезде были стерты, перила шатались, а Тоня помнила ещё времена, когда она с мальчишками из их дома лихо скатывалась по перилам с третьего этажа до первого и они при этом не шатались.
Давно это было, более двадцати лет назад.
В то время жизнь казалась ей совершенно безоблачной.
Игры во дворе с утра до вечера, пока не стемнеет, с ребятами из их дома. Во дворе рядом с общественным туалетом был старый развесистый ясень. Как-то раз, когда Тоне и её приятелям было лет пять, они обсуждали «запретную тему» с мальчишками - как и почему рождаются дети. Сашка важно заявил, что девочки писают сидя, а мальчики - стоя, то есть у них по-разному всё устроено, поэтому отец и мать его трутся животами ночью для того, чтобы родить ему сестричку.
- Как же ты писаешь сидя? - спросил Сашка Тоню. - Покажи.
- Потому что все девочки и женщины так писают, - сказала Тоня, - чего это я буду вам показывать, это стыдно.
- А мы тебе покажем, как мы писаем. Давайте вместе спрячемся за деревом и снимем штаны, - предложил Сашка.
Мальчишки его дружно поддержали. Они огляделись, и, убедившись, что во дворе никого нет, осуществили задуманное. Как только они дружно спустили штаны, во дворе, как чёрт из табакерки, появилась вездесущая тётя Броня.
- Чем это вы, бесстыдники, занимаетесь там? Тоня я твоим родителям скажу, чтобы они запретили тебе с мальчишками водиться! Это до добра не доведёт.
Тоня была очень худой, несмотря на отменный аппетит, за это её дразнили мальчишки из соседнего двора: «Баба Яга - костяная нога», а она показывала им язык. Девочек её возраста во дворе не было, и она привыкла лазать на чердак и крышу дома, играть в казаки-разбойники, носиться с мячом и играть в пинг-понг.
В десять лет умер отец.
Тоня никак не могла понять, что он никогда больше не войдет во двор, широко улыбаясь ей навстречу, не достанет из кармана конфету из кармана брюк со словами:
- Доченька, я скучал по тебе. Как твои дела?
И она при всех положит в рот конфету, прижмёт её кончиком языка к нёбу, зажмурится и пойдет в обнимку с отцом в дом, где мать уже ждёт их к ужину.
Двор у них был дружный. Беду и радость делили на всех. Сосед дядя Слава устроил мать в жилищную контору комендантом. Саша и Игорь, друзья, одноклассники и соседи опекали её. Они втроём делали вместе уроки, играли, ходили в кино. Чаще всего ребята стали собираться у Тони, потому что она была целый день теперь дома одна.
Мать её была очень запасливой хозяйкой: в кладовке на полках стояли трёхлитровые банки абрикосового, вишнёвого, сливового, крыжовенного, черносмородинного, малинового варенья и маринадов.
Тоня всегда заваривала чай, нарезала ломтями мягкий серый хлеб, подавала сливочное масло. Это было так вкусно - ломоть хлеба с маслом и вареньем с горячим чаем! Варенье скатывалось с хлеба, нужно было успеть поймать его языком, чтобы не испачкаться. Лучше всех это получалось у Тони, мальчишки же перемазанные вареньем хохотали, глядя друг на друга. Летом они вместе ходили на речку.
Когда им было по двенадцать лет, тётя Броня, встретив Тонину мать, вместо приветствия громогласно сказала ей при всех:
- Слушай, а ты не боишься, что она тебе в подоле принесёт? Чем это дочка твоя с двумя мальчишками дома занимается? У них уже женилка-то выросла. Они ведь и так уже там, - она выразительно показала в сторону ясеня около общественного туалета, - бесстыдством занимались, помнишь, я тебе говорила?
Мать растерялась, промолчала, а дома, прижав к себе Тоню, тихо сказала:
- Тоня, ты, пожалуй, и правда, заканчивай эти посиделки дома, а то люди, знаешь, всякие бывают, такое придумают, что век не отмоешься.
Тоне стало так неприятно, стыдно, что от обиды комком сжало горло. С трудом сглотнув, она прошептала:
- Хорошо, больше не буду.
Тоня замкнулась, всё больше сидела дома, читала, слушала радио и пластинки, которые остались от отца. Особенно часто она ставила арию Неморино «Una Furtiva Lagrima» («Одна слезинка украдкой») из оперы Гаэтано Доницетти «Любовный напиток», которую часто ставил отец, она разговаривала с ним, спрашивала, почему он оставил их с мамой без защиты, её детское сердечко сжималось от боли, и никак не желало смириться с тем, что больше никогда отец не обнимет её своими большими ласковыми ладонями, и не поцелует в макушку.
Тона напевала эту арию по-итальянски и по русски:
Una furtiva lagrima
Negli occhi suoi spunto:
Quelle festose giovani
Invidiar sembro.
Che piu cercando io vo?
Che piu cercando io vo?
M’ama! Sì, m’ama, lo vedo, lo vedo.
Un solo instante i palpiti
Del suo bel cor sentir!
I miei sospir, confondere
Per poco a' suoi sospir!
I palpiti, i palpiti sentir,
Confondere i miei coi suoi sospir
Cielo, si puo morir!
Di piu non chiedo, non chiedo.
Ah! Cielo, si puo, si puo morir,
Di piu non chiedo, non chiedo.
Si puo morir, si puo morir d’amor.
Negli occhi suoi spunto:
Quelle festose giovani
Invidiar sembro.
Che piu cercando io vo?
Che piu cercando io vo?
M’ama! Sì, m’ama, lo vedo, lo vedo.
Un solo instante i palpiti
Del suo bel cor sentir!
I miei sospir, confondere
Per poco a' suoi sospir!
I palpiti, i palpiti sentir,
Confondere i miei coi suoi sospir
Cielo, si puo morir!
Di piu non chiedo, non chiedo.
Ah! Cielo, si puo, si puo morir,
Di piu non chiedo, non chiedo.
Si puo morir, si puo morir d’amor.
Одна слезинка украдкой,
блеснула в её сладких глазах:
Так что все юноши,
кажется, завидуют сейчас.
Чего еще я хочу?
Чего еще я хочу?
Я любим! Да, она любит меня, я вижу, вижу.
Слышу лишь частые биения
Ее прекрасного сердечка слышу
И мое спутанное дыхание
чтоб слышать, слышать биения!
Биения, биения слышать,
Смешать с моим дыханием
О небо, можно умирать!
Ничего больше я и не прошу, не прошу.
О! Небо, можно, можно умирать,
Ничего больше я и не прошу, не прошу.
Теперь можно умирать, можно умирать от любви.
Постепенно Тоня стала избегать мальчишек, стесняться их, чего раньше никогда не было, а потом и вовсе отдалилась от них.
Её друзьями и собеседниками стали книги.
Да, вздохнула Тоня, чем больше читаешь, тем печальнее осознаёшь, что так мало знаешь. Марина Цветаева написала о книгах стихотворение, которое точно передаёт детское ощущение счастья от чтения:
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Не изменившие друзья
В потертом, красном переплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тотчас же к вам, бывало.
- Уж поздно! - Мама, десять строк!..-
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки...
Как хорошо за книгой дома!
Какое наслаждение путешествовать во времени и пространстве, читая книгу далеко за полночь. Она всё больше погружалась в литературу и философию.
Прежде ей их читал отец, в шесть лет она уже бойко читала сама, тогда они стали читать по очереди. Тоня во время чтения часто как бы слышала голос отца. Судьбы героинь Гончарова, Достоевского, Набокова волновали её. Вечерами при свете настольной лампы она придумывала себе любовь и счастливую жизнь, пытаясь понять, почему она никак не может встретить свою половинку.
Тоня пыталась жить в гармонии с собой, а это требовало от неё определённых усилий, но куда было скрыться от бестактных каждодневных вопросов:
- Тонечка, а что же ты замуж не выходишь?..
Конечно, у неё были романтические приключения, во время редких поездок на отдых, но они никогда не имели продолжения, потому что её избранники были женаты, имели детей…
Два года назад она по горящей путёвке отдыхала в Адлере. Поехала туда поездом. В одном вагоне с ней ехал мужчина лет сорока. Она была в первом купе, он - в последнем, и увидели они друг друга только на перроне Сочи. Она спиной почувствовала его обжигающий взгляд, оглянулась, молодой человек с нескрываемым интересом смотрел на неё. Поезд прибыл в Сочи. Было начало октября, справа - море, слева - горы. Солнце светило прямо в глаза, небо было чистым, ни облачка, и - голубое, даже слегка изумрудное, как будто в нём отражалось небо. Первый день отпуска, ура! Она улыбнулась, восхищённые взгляды мужчин приятны каждой женщине. На следующий день они встретились на рынке. Молодой человек азартно с продавщицей, торговавшей мясистыми розовыми помидорами «Бычье сердце», которую он чем-то рассмешил и она, вытирая слёзы от смеха, воскликнула:
- Вот жук! Да, ты меня разоришь! Бери уже на почин, уговорил!
Тут взгляды молодого человека и Тони встретились. Он подошёл к ней и сказал, так просто, как будто они были знакомы:
- Доброе утро, соседка! А я вас ищу.
- Мы с вами не знакомы, и почему вы решили, что я соседка? - растерянно ответила Тоня.
- Мы с вами ехали в одном вагоне, неужели вы меня не помните?
- Помню, - тихо ответила, она. Щёки её предательски вспыхнули.
Они не заметили, как оказались на набережной. Молодого человека звали Алексей.
Вспыхнула любовь, но с окончанием курортного сезона, исчезла.
Провинция - это не место жительства, это состояние души. Есть люди, родившиеся в столице, в Париже, в любых других городах, но корнями, уходящие в провинцию, глубоко провинциальны в душе. Они наглухо закрыты от всего нового, зашорены, панически боятся воспринимать новую жизнь, быть открытыми для мира. Они не говорят, а вечно от своей глупости всё осуждают, ругают всё, что в их рамки не укладывается. Именно такой была тётя Броня, которая жила в соседнем подъезде с мужем. Возраст свой тётя Броня тщательно скрывала, но можно было догадаться, что ей уже за семьдесят.
Тоню удивило, что в заводском клубе, в котором она бывала лишь с отцом в детстве на торжественных заседаниях с концертами, шёл фильм «Из жизни Аристотеля». Она решила пойти. Из античного философа она кое-что читала, например, «Риторику». Свет в зале погас, и на чёрном экране вспыхнули крупные белые буквы: «Из жизни Аристотеля».
Сам Аристотель выглядит чистой воды директором завода. Он почему-то одет в обычный темный костюм, в галстуке, и стоит на мосту без перил с видом на трубы завода. На дальнем плане на скамейке сидит тётя Броня в окружении сплетниц, и тычет презрительно пальцем в Аристотеля, приговаривая:
- Ишь, чего удумал! На мосту по-непонятному говорит! Умным всё себя изображает!
К Аристотелю подходит Пифиада - жена Аристотеля. На этом месте Тоня мгновенно стыдливо опускает голову в пол, чтобы не видеть себя на экране, ибо в роли Пифиады выступает она сама!
Аристотель говорит:
- Соперничают люди с себе равными, заботятся же о мнении людей мудрых, как обладающих истиной, таковы люди старые и образованные.
Над рекой пролетала утка.
- Люди больше всего стыдятся того, что делают на глазах других и явно, откуда и пословица "стыд находится в глазах", - говорит Тоня.
- Да, - соглашается Аристотель. - Поэтому мы больше стыдимся тех, кто постоянно будет с нами и кто на нас обращает внимание, потому что в том и другом случае мы находимся на глазах этих людей.
- Стыдимся мы также тех, кто не подвержен одинаковым с нами недостаткам, потому что такие люди, очевидно, не могут быть согласны с нами, - поддерживает беседу Тоня.
Стайка воробьёв села у ног Аристотеля.
- Вы правы, Тоня, - говорит Аристотель, извлекая из кармана бутерброд, о котором забыл на работе, и крошит его птицам. - Стыдимся мы также тех, кто не относится снисходительно к людям, по-видимому, заблуждающимся, ибо что человек сам делает, за то, как говорится, он не взыщет с ближних, из чего следует, что чего он сам не делает, за то он, очевидно, взыщет.
- Стыдимся мы и тех, кто имеет привычку разглашать многим то, что видит, потому что не быть замеченным в чем-нибудь и не служить объектом разглашения - одно и то же.
- Именно так, говорит Тоня. - Потому что разглашать склонны люди обиженные, вследствие того что они поджидают удобного случая для мести, и клеветники, поскольку они затрагивают и людей, ни в чем невиновных.
Камера переходит на тётю Броню, которая бросает:
- Ты мне зубы не заговаривай. Виновата во всём ты. Так патриоты не поступают! Ты не создаешь советскую семью, значит, ты есть враг Родины!
После окончания института Тоню распределили на завод, где прежде работал её отец. И что удивительно, директор как-то сразу обратил на неё внимание. А Тоня, увидев его впервые, вздрогнула от цвета его глаз. Один глаз был карий, а другой чуть-чуть зеленоватый. Причем глаза были посажены близко к переносице, в точности как у её отца.
Довольно-таки властный голос директора сразу становился мягким, как только появлялась Тоня. Его можно было понять, поскольку несколько лет назад у него умерла жена, и он невольно присматривался к женщинам. И влюбился в Тоню. А она поняла, что это тот самый случай, который сразит всех её недоброжелателей, и, главным образом, тётю Броню.
Поначалу Тоня рассуждала так: «Он старше меня на двадцать лет. Что мне делать?» Затем: «Но он так нравится мне», - пронеслось в её голове, когда директор как бы невзначай обнял её в кабинете и поцеловал. А потом через недельку сама совершила встречное движение. Пришла к нему в кабинет с искрящимися любовью глазами, и, раскинув руки, воскликнула:
- Какой сегодня чудесный день! Я люблю вас!
Директор сразу подхватил:
- Милая!
И они уехали тут же с работы в его машине.
Покачиваясь на рытвинах и колдобинах улиц, Тона декламировала ему из Жака Превера:
блеснула в её сладких глазах:
Так что все юноши,
кажется, завидуют сейчас.
Чего еще я хочу?
Чего еще я хочу?
Я любим! Да, она любит меня, я вижу, вижу.
Слышу лишь частые биения
Ее прекрасного сердечка слышу
И мое спутанное дыхание
чтоб слышать, слышать биения!
Биения, биения слышать,
Смешать с моим дыханием
О небо, можно умирать!
Ничего больше я и не прошу, не прошу.
О! Небо, можно, можно умирать,
Ничего больше я и не прошу, не прошу.
Теперь можно умирать, можно умирать от любви.
Постепенно Тоня стала избегать мальчишек, стесняться их, чего раньше никогда не было, а потом и вовсе отдалилась от них.
Её друзьями и собеседниками стали книги.
Да, вздохнула Тоня, чем больше читаешь, тем печальнее осознаёшь, что так мало знаешь. Марина Цветаева написала о книгах стихотворение, которое точно передаёт детское ощущение счастья от чтения:
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Не изменившие друзья
В потертом, красном переплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тотчас же к вам, бывало.
- Уж поздно! - Мама, десять строк!..-
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки...
Как хорошо за книгой дома!
Какое наслаждение путешествовать во времени и пространстве, читая книгу далеко за полночь. Она всё больше погружалась в литературу и философию.
Прежде ей их читал отец, в шесть лет она уже бойко читала сама, тогда они стали читать по очереди. Тоня во время чтения часто как бы слышала голос отца. Судьбы героинь Гончарова, Достоевского, Набокова волновали её. Вечерами при свете настольной лампы она придумывала себе любовь и счастливую жизнь, пытаясь понять, почему она никак не может встретить свою половинку.
Тоня пыталась жить в гармонии с собой, а это требовало от неё определённых усилий, но куда было скрыться от бестактных каждодневных вопросов:
- Тонечка, а что же ты замуж не выходишь?..
Конечно, у неё были романтические приключения, во время редких поездок на отдых, но они никогда не имели продолжения, потому что её избранники были женаты, имели детей…
Два года назад она по горящей путёвке отдыхала в Адлере. Поехала туда поездом. В одном вагоне с ней ехал мужчина лет сорока. Она была в первом купе, он - в последнем, и увидели они друг друга только на перроне Сочи. Она спиной почувствовала его обжигающий взгляд, оглянулась, молодой человек с нескрываемым интересом смотрел на неё. Поезд прибыл в Сочи. Было начало октября, справа - море, слева - горы. Солнце светило прямо в глаза, небо было чистым, ни облачка, и - голубое, даже слегка изумрудное, как будто в нём отражалось небо. Первый день отпуска, ура! Она улыбнулась, восхищённые взгляды мужчин приятны каждой женщине. На следующий день они встретились на рынке. Молодой человек азартно с продавщицей, торговавшей мясистыми розовыми помидорами «Бычье сердце», которую он чем-то рассмешил и она, вытирая слёзы от смеха, воскликнула:
- Вот жук! Да, ты меня разоришь! Бери уже на почин, уговорил!
Тут взгляды молодого человека и Тони встретились. Он подошёл к ней и сказал, так просто, как будто они были знакомы:
- Доброе утро, соседка! А я вас ищу.
- Мы с вами не знакомы, и почему вы решили, что я соседка? - растерянно ответила Тоня.
- Мы с вами ехали в одном вагоне, неужели вы меня не помните?
- Помню, - тихо ответила, она. Щёки её предательски вспыхнули.
Они не заметили, как оказались на набережной. Молодого человека звали Алексей.
Вспыхнула любовь, но с окончанием курортного сезона, исчезла.
Провинция - это не место жительства, это состояние души. Есть люди, родившиеся в столице, в Париже, в любых других городах, но корнями, уходящие в провинцию, глубоко провинциальны в душе. Они наглухо закрыты от всего нового, зашорены, панически боятся воспринимать новую жизнь, быть открытыми для мира. Они не говорят, а вечно от своей глупости всё осуждают, ругают всё, что в их рамки не укладывается. Именно такой была тётя Броня, которая жила в соседнем подъезде с мужем. Возраст свой тётя Броня тщательно скрывала, но можно было догадаться, что ей уже за семьдесят.
Тоню удивило, что в заводском клубе, в котором она бывала лишь с отцом в детстве на торжественных заседаниях с концертами, шёл фильм «Из жизни Аристотеля». Она решила пойти. Из античного философа она кое-что читала, например, «Риторику». Свет в зале погас, и на чёрном экране вспыхнули крупные белые буквы: «Из жизни Аристотеля».
Сам Аристотель выглядит чистой воды директором завода. Он почему-то одет в обычный темный костюм, в галстуке, и стоит на мосту без перил с видом на трубы завода. На дальнем плане на скамейке сидит тётя Броня в окружении сплетниц, и тычет презрительно пальцем в Аристотеля, приговаривая:
- Ишь, чего удумал! На мосту по-непонятному говорит! Умным всё себя изображает!
К Аристотелю подходит Пифиада - жена Аристотеля. На этом месте Тоня мгновенно стыдливо опускает голову в пол, чтобы не видеть себя на экране, ибо в роли Пифиады выступает она сама!
Аристотель говорит:
- Соперничают люди с себе равными, заботятся же о мнении людей мудрых, как обладающих истиной, таковы люди старые и образованные.
Над рекой пролетала утка.
- Люди больше всего стыдятся того, что делают на глазах других и явно, откуда и пословица "стыд находится в глазах", - говорит Тоня.
- Да, - соглашается Аристотель. - Поэтому мы больше стыдимся тех, кто постоянно будет с нами и кто на нас обращает внимание, потому что в том и другом случае мы находимся на глазах этих людей.
- Стыдимся мы также тех, кто не подвержен одинаковым с нами недостаткам, потому что такие люди, очевидно, не могут быть согласны с нами, - поддерживает беседу Тоня.
Стайка воробьёв села у ног Аристотеля.
- Вы правы, Тоня, - говорит Аристотель, извлекая из кармана бутерброд, о котором забыл на работе, и крошит его птицам. - Стыдимся мы также тех, кто не относится снисходительно к людям, по-видимому, заблуждающимся, ибо что человек сам делает, за то, как говорится, он не взыщет с ближних, из чего следует, что чего он сам не делает, за то он, очевидно, взыщет.
- Стыдимся мы и тех, кто имеет привычку разглашать многим то, что видит, потому что не быть замеченным в чем-нибудь и не служить объектом разглашения - одно и то же.
- Именно так, говорит Тоня. - Потому что разглашать склонны люди обиженные, вследствие того что они поджидают удобного случая для мести, и клеветники, поскольку они затрагивают и людей, ни в чем невиновных.
Камера переходит на тётю Броню, которая бросает:
- Ты мне зубы не заговаривай. Виновата во всём ты. Так патриоты не поступают! Ты не создаешь советскую семью, значит, ты есть враг Родины!
После окончания института Тоню распределили на завод, где прежде работал её отец. И что удивительно, директор как-то сразу обратил на неё внимание. А Тоня, увидев его впервые, вздрогнула от цвета его глаз. Один глаз был карий, а другой чуть-чуть зеленоватый. Причем глаза были посажены близко к переносице, в точности как у её отца.
Довольно-таки властный голос директора сразу становился мягким, как только появлялась Тоня. Его можно было понять, поскольку несколько лет назад у него умерла жена, и он невольно присматривался к женщинам. И влюбился в Тоню. А она поняла, что это тот самый случай, который сразит всех её недоброжелателей, и, главным образом, тётю Броню.
Поначалу Тоня рассуждала так: «Он старше меня на двадцать лет. Что мне делать?» Затем: «Но он так нравится мне», - пронеслось в её голове, когда директор как бы невзначай обнял её в кабинете и поцеловал. А потом через недельку сама совершила встречное движение. Пришла к нему в кабинет с искрящимися любовью глазами, и, раскинув руки, воскликнула:
- Какой сегодня чудесный день! Я люблю вас!
Директор сразу подхватил:
- Милая!
И они уехали тут же с работы в его машине.
Покачиваясь на рытвинах и колдобинах улиц, Тона декламировала ему из Жака Превера:
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Море вдаль откатилось лениво,
А ты,
Как растенье морское под ласкою ветра,
На прибрежном песке погрузилась в мечты.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Море синее вдаль откатилось лениво,
Но остались в глазах приоткрытых твоих
Две волны. Их море тебе подарило.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Две волны остались в глазах твоих,
Чтобы я утонул, погружаясь в них.
Приливы, отливы.
Море вдаль откатилось лениво,
А ты,
Как растенье морское под ласкою ветра,
На прибрежном песке погрузилась в мечты.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Море синее вдаль откатилось лениво,
Но остались в глазах приоткрытых твоих
Две волны. Их море тебе подарило.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Две волны остались в глазах твоих,
Чтобы я утонул, погружаясь в них.
«Нужно быть смелее, соблазнительнее», - подумала она, оголяя своё нежное колено и чуть выше.
Директор положил руку на бедро и сжал.
«Именно так и нужно действовать, чтобы всем заткнуть рты!» - пронеслось в голове Тони, немного захмелевшей от счастья близости, когда директор задремал рядом с нею на широкой кровати после взрыва совершенно юношеской любви. Тоня и не предполагала, что пятидесятилетний мужчина столь же готов к соединению с женщиной, как двадцатилетний. По её наивным представлениям даже в сорок лет люди уже не способны к любви.
Впервые Тоня ощутила, что счастлива или, как ей виделось, испытывала блаженство от этой любви, к которой её привела замкнутая жизнь.
Значит, не напрасно она все эти годы страдала и терпела! Но за это же время она стала равнодушна к поискам счастья, зато прекрасно овладела навыками водить саму себя на собственном поводке.
Она рассталась со своей природной открытостью, добротой, мягкостью (но это же все было как бы во сне!), все эти чувства пересилили дисциплинированность, погружение в себя и до некоторой степени безразличие.
Все эти качества, которые если для чего-нибудь и нужны, так только для того, чтобы перечеркнуть планы тети Брони, вооруженной презрением, самоуверенностью и животной недоброжелательностью, которые удесятеряла ее чудовищная, яростная жажда диктата, к несчастью, совершенно не свойственная Тоне.
А Тоня желала лишь единственного - не поддаваться.
Но как?
Когда и так ясно, что силы были не равны: обидно сознавать неподготовленность и иллюзорность добрых сил, а к помощи злых Тоня обращаться и не думала.
Ко всему прочему, эта война не могла проходить на равных, в силу того, что Тоня не щадила себя и постоянно ранила своё сердце своим же оружием смирения.
Как только Тоня смыкала веки, так снова видела перед собой директора завода - он говорил с ней, как всегда слегка наклонив голову. Она видела, как он смеется, открывая свои великолепные зубы, о красоте которых он и не подозревал, - и на душе у нее становилось покойно и весело. Она вспоминала всё, что слышала от него, все, что узнала во время их долгих и частых разговоров, и, давая себе клятву сохранить все это в памяти, как нечто священное и неприкосновенное, испытывала чувство глубокого удовлетворения. Всё это навеки останется для нее прекрасными, утешительными истинами, тайным сокровищем, которым она сможет наслаждаться в любой день и час...
Стоило ей, спустя неделю, только намекнуть директору на то, чтобы он на ней женился, как он повёл её в загс.
По свадебным обычаям заезжают сначала в дом невесты.
Когда к подъезду подкатила директорская машина, а такая в городе была одна, тётя Броня, сидевшая как обычно с женщинами на скамейке у подъезда, не на шутку насторожилась.
Из машины вышла сияющая Тоня в белом подвенечном платье. А за нею - директор.
Они медленным шагом под ручку направились к подъезду.
С Броней сделалось плохо: она сильно с каким-то глухим свистом закашлялась, дыхание перехватило, но, всё же, едва шевеля посиневшими губами, выговорила:
- Да он же в отцы ей годится! Это что ж такое? Тонька-то теперь - директорша?!
Директор положил руку на бедро и сжал.
«Именно так и нужно действовать, чтобы всем заткнуть рты!» - пронеслось в голове Тони, немного захмелевшей от счастья близости, когда директор задремал рядом с нею на широкой кровати после взрыва совершенно юношеской любви. Тоня и не предполагала, что пятидесятилетний мужчина столь же готов к соединению с женщиной, как двадцатилетний. По её наивным представлениям даже в сорок лет люди уже не способны к любви.
Впервые Тоня ощутила, что счастлива или, как ей виделось, испытывала блаженство от этой любви, к которой её привела замкнутая жизнь.
Значит, не напрасно она все эти годы страдала и терпела! Но за это же время она стала равнодушна к поискам счастья, зато прекрасно овладела навыками водить саму себя на собственном поводке.
Она рассталась со своей природной открытостью, добротой, мягкостью (но это же все было как бы во сне!), все эти чувства пересилили дисциплинированность, погружение в себя и до некоторой степени безразличие.
Все эти качества, которые если для чего-нибудь и нужны, так только для того, чтобы перечеркнуть планы тети Брони, вооруженной презрением, самоуверенностью и животной недоброжелательностью, которые удесятеряла ее чудовищная, яростная жажда диктата, к несчастью, совершенно не свойственная Тоне.
А Тоня желала лишь единственного - не поддаваться.
Но как?
Когда и так ясно, что силы были не равны: обидно сознавать неподготовленность и иллюзорность добрых сил, а к помощи злых Тоня обращаться и не думала.
Ко всему прочему, эта война не могла проходить на равных, в силу того, что Тоня не щадила себя и постоянно ранила своё сердце своим же оружием смирения.
Как только Тоня смыкала веки, так снова видела перед собой директора завода - он говорил с ней, как всегда слегка наклонив голову. Она видела, как он смеется, открывая свои великолепные зубы, о красоте которых он и не подозревал, - и на душе у нее становилось покойно и весело. Она вспоминала всё, что слышала от него, все, что узнала во время их долгих и частых разговоров, и, давая себе клятву сохранить все это в памяти, как нечто священное и неприкосновенное, испытывала чувство глубокого удовлетворения. Всё это навеки останется для нее прекрасными, утешительными истинами, тайным сокровищем, которым она сможет наслаждаться в любой день и час...
Стоило ей, спустя неделю, только намекнуть директору на то, чтобы он на ней женился, как он повёл её в загс.
По свадебным обычаям заезжают сначала в дом невесты.
Когда к подъезду подкатила директорская машина, а такая в городе была одна, тётя Броня, сидевшая как обычно с женщинами на скамейке у подъезда, не на шутку насторожилась.
Из машины вышла сияющая Тоня в белом подвенечном платье. А за нею - директор.
Они медленным шагом под ручку направились к подъезду.
С Броней сделалось плохо: она сильно с каким-то глухим свистом закашлялась, дыхание перехватило, но, всё же, едва шевеля посиневшими губами, выговорила:
- Да он же в отцы ей годится! Это что ж такое? Тонька-то теперь - директорша?!
“Наша улица” №177 (8) август 2014
