Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий
Кувалдин
МОЯ ВЕЧНОСТЬ
рассказ
Я
родился… Каждому читателю важно знать, когда и где я родился, какая
пара соединилась, чтобы я выполз из нежной пурпурной раковины лона
между раздвинутыми белыми бёдрами головой вперёд, головой довольно
большой, с реденькими волосиками, налипшими в красноватой слизи к
«черепной коробке», как впоследствии именовали мы свои головы в школе.
Надо еще сказать, что я родился во вторник, в 10 часов 17 минут. Голова
моя уже вылезла наружу, а руки, прижатые к розовому тельцу, только
начали появляться, но я уже огласил роддом на Яузе своим звонким
голосом.
Пусть всё идет так, как идет, не стоит тревожить судьбу, она к тебе благосклонна и посылает тебе, как священный дар, внезапную любовь. Я всегда писал художественно, из-за одной единственной любви к хорошему слову, к фразе, наполненной изобразительными средствами языка, его тайнами. Все в нашем мире движется любовью, и совершенствование человека идет через удовольствие. Любовь не имеет возврата.
Если хорошенько подумать, то возраст человеку совершенно ни к чему. Человек разделен на две половины - на белогвардейцев, те, которые с крестом, и на - красных - те, которые с молотом. Понимаете, на крест прибивают человека, из которого получается Бог. Но женщина идет по улице без возраста, волосы девичьи распущены, сапоги на шпильках, шубка серебрится. И стоит толстяк в дубленке. Двое они делают одно. Никто не знает, что, но получается третий, с двумя полушариями в одной голове. Этого я никак понять не могу, хотя молотом крещусь пред Распятым.
Сначала о христианской евхаристии. В ней явлена Любовь (согласно евангелию от Иоанна, Бог есть Любовь - Эрот, Эрос, Херос), жертвоприношение плоти и крови, когда эта жертвенность обожается.
Наивысшее наслаждение возлюбленные получают, если в момент оргазма воочию присутствует и ощущается Смерть. Поедание тела Христа, не символическое, а натуральное - одно из удовольствий Эроса. Наивысшее удовольствие в сексе - это стать одновременно и палачом и жертвой, ощущая сразу страдание и наслаждение. Наивысший оргазм достигается тогда, когда в нём сливается желание наслаждения и желание смерти.
В беспамятные времена человек был не такой, как теперь, а совсем другой - жили андрогины, сочетавшие в себе оба пола - мужского и женского. Тело у андрогинов было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, столько же детородных устройств, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой андрогин либо прямо, во весь рост, - так же как мы теперь, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях.
И вот Зевс решил разрезать каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для Зевса и богов, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах.
И Зевс стал разрезать людей пополам, как разрезают яблоко или как режут яйцо ножом. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. И Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь животом, завязывал получавшееся посреди живота отверстие - оно и носит ныне название пупка. Разгладив складки и придав груди четкие очертания, - для этого ему служило орудие вроде того, каким сапожники сглаживают на колодке складки кожи, - возле пупка и на животе Аполлон оставлял немного морщин, на память о прежнем состоянии. И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед детордные их части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род. Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь.
В сущности, Христос - это Эрот (Херос) из «Пира» Платона.
Изучим книги, старые как мир, чтобы самим явиться миру книгой, пока по жизни время-конвоир тебя ведёт к уничтоженью мига твоей вселенной. Да, ты прожил миг, такой же миг, как Данте Алигьери, но даже малой доли не постиг, такой, что он постиг в небесной сфере. Не в теле жизнь, а в старых высших книгах. В бегущих буквах держится душа. Даруется бессмертье вместо мига тому, кто пишет, жизнь в словах верша. Устало тело, кончилось дыханье, упало в яму, как осенний лист. А что осталось? Только воздыханье на кладбище, где воздух тих и чист. Да, тихо там, всё чисто. Ужас скуки - в бесследно исчезающих телах. Лишь ветерка волнительные звуки тоскливо дребезжат в колоколах.
Но до этого я, конечно, наблюдал ритмичные, сами собой возникшие пульсации маточных мышц, которые, подобно розе, распускающей лепестки, раскрывают шейку матки от естественного почти незаметного размера до 10 сантиметров. Ждать мне пришлось довольно продолжительное время, примерно 12 часов.
Мёртвые смиренны до забвения. Море мрака в свете мерзлых звёзд. Смерть диктует вечное рождение - сладостной любви апофеоз. Мера измерения смирения. Смерть за измерением идёт. Мёртвые измерены мгновения. Слёзы, превращаемые в лёд. Мира усмирённого отчаянье. Льду положен северный мороз. Но и на него приходит таянье. Смерть диктует правильный прогноз.
Колёса жизни медленно вращаются. Повозка едет, воз везёт сама. Земные тени вечно возвращаются, чтобы узреть, когда наступит тьма. Вот Рождество! Для всех, кто нарождается, единый день явления на свет. А колесо по-прежнему вращается. И темноты всем не избегнуть, нет. Воз возвращает. Воз везёт, вращается. Вращает воз земную ось Земли. И посему тьма каждому прощается, поскольку свет затем вкусить смогли. Вся наша жизнь сплошное возвращение. Вращение божественных колёс. Поставлен крест, но будет воскрешение. Везёт Земля людей бессмертных воз.
Однако я заглянул в ещё более ранний период моего появления. Я видел, как созданный по образу и подобию папа лёг на маму, которая широко развела ноги, показав всю прелесть своего виноградника, с розовым входом в иерусалимские сады, а отец, отекающий в матку, отче, отечёше семенем, сам ставший Господом, возвеличившимся во весь рост, снял шапку, обнажив сиреневую крепкую звенящую голову, и въехал на ослике в сад. И так он ездил туда и обратно, пока не воскликнул: «Се будет новый человек!».
Предвосхищение идёт до восхищенья. А до рассудка будет предрассудок. Ты ещё ничего не почувствовал, но уже появилось что-то такое, что можно назвать предчувствием. То есть перед чувством существует нечто, что не нашло особого слова. Преддождевое небо ждёт дождя. Приставка - «пред», а «осторожность» - корень. После этого можно не бегать глазами по строчкам, поскольку понял, что дальше появится чувство, ибо уже «пред» было. Преддверие, предтеча, предсказанье. Предсмертные записки угасанья. Ну, а до вкуса будет предвкушенье.
Белая сирень пенится в снегу. Дует ветерок. Снег клубится. Дует ветерок. Жёлтый лист крутится. Дует ветерок. Цвет волны меняется. И фонарь качается. То в снегу, то в листьях золотых. И сам столб качается фонаря высокого, тени искажаются на стене глухой. Поднялся ветерок, стал морщить гладкую воду. Ветерок студеный дует в лицо, вызывает слезы. Снег идёт морскими волнами. А сначала грозди свежей сирени висят, покачиваются на легком ветерке.
Люди, живущие животной жизнью, хотят непременно жить вечно, без смерти. Одна женщина в очереди спросила: «А разве человек - животное?» Видите, едят и не знают, что у них есть живот. А у женщин из живота вылезают новые люди. Всё, как у лошадей, кошек и ежиков. Смерть ими исключается из плана жизни, и всячески замалчивается. Но, если этим людям дать жизнь без смерти, то сразу же исчезает любовь, ибо не нужно воспроизводить более себе подобных. Уничтожаются половые органы, всякие вагины и фаллосы. Человек становится бесполым и от этого убивает себя на второй же день бессмертия. Смерть есть продолжение любви, бесконечного мирового повторения одного и того же: совокупление, зачатие, рождение, жизнь, смерть, и сразу же совокупление. Можно сказать, что совокупляются прямо у гроба. Это высший символ жизни как бесконечного секса.
По переулкам гулким вечернею прогулкой туда и обратно. Во время прогулки все темы и герои перемешались в голове, и, как только пришел домой и сел в своей рабочей комнатке к компьютеру, так слова сами собой соединились во фразы. Сам по себе... Москва звенит, как ларь, пружиной заведенный, леденящий. Качается над пропастью фонарь, качается, над бездною летящий... И горизонт подсвеченный широкий, и купол над Москвой завис высокий, и бледный луч уже идет с востока, и смысл на всех и вся лежит глубокий. А где-то над стеной и в нишах гулких, а где-то над рекой в обводах гулких, сторожевой стеной и башнях гулких, береговой квартал в обводах гулких, как будто музыкальная шкатулка над куполами колоколен гулких качается, качается фонарь. Луна в зените, светит всем на свете.
Вот в том-то и дело, что когда подумаешь, чем связан с миром, то сам себе не веришь - ерунда. Ерунда начинается с любви, зачатия, беременности и выхода из Родины на свет Божий. Ибо Бог и произвел тебя. А ты всего этого не видишь и заключаешь сам себя в тюрьму социума: школа, институт, учреждение, пенсия, могила. Это еще хороший социальный путь. А может быть такой: обожает до безумия Бутырскую тюрьму, потому что родился прямо в тюремной камере и она ему кажется домом родным.
Редко бывает в Москве палящее солнце, но бывает. Редко в Москве бывает лютая стужа, но бывает. Редко в Москве бывают тропические ливни, но бывают. Редко в Москве бывают наводнения, но бывают. Редко в Москве бывают песчаные бури, но бывают. Редко в Москве бывают ледяные дожди, но бывают. Редко в Москве бывают землетрясения, но бывают. А когда Москва стала прозападной и отделилась от Золотой орды, поставив на купола мечетей кресты, никто не помнит. Может ли отдельный человек держать все эти редкости в своей голове? Нет, не может. Вместо головы человека существует книга. Индивидуальный человек появляется и исчезает. Причём, производство его значительно легче, приятнее и надёжнее, нежели производство компьютеров. Книга вечна. Человечество, как операционная компьютерная система, работающая в цифре и знаке, бессмертно, вечно.
Невежество воспроизводится ежесекундно с зачатием нового существа. Другая реальность творится на основе не бывших задуманных Богом вещей, хотя сам Бог стоит в начале любого зачатия, потому что Он и есть Начало. Целый символ веры в этом - крест, зачатие, жизнь, смерть, бессмертие в тексте, в Слове. Подтекст скрывает любовь в прямом понимании для зачатия…
Всякий афоризм гения нужно подвергать сомнению. Говорят, пишите кратко, ибо теперь некогда читать длинные вещи. Ну. И не читай. Смотри ящик. Глупей планомерно с вертикалью власти. Я пишу так, как хочу. Где нужно - длинно, а где - кратко. Дело не в этом. Разные настрои и повороты души. Дает неопытный автор полстранички, говорит, что он тут всё сказал. Я из одной его фразы сделал страницу текста. Мёртвая фраза превратилась в чувственную картину. Ну, я так, - говорит, - не смогу. Я давно заметил, что малоталантливые люди больше двух трёх примитивных фраз написать не могут. Картинки шлёпать в фейсбуке - это пожалуйста, большого ума не требуется. Младенец входит в язык через привычку и повторение. То, что обычный человек переносит на, - как ныне модно говорить “грузит”, - другого человека своими проблемами, или наоборот, эмоциональным строем своей души, то писатель, находясь в одиночестве, все это передает в тексте. “Краткость - сестра таланта”, - сказал где-то и как-то Чехов. Но сам он писал абсолютно иначе. Хорошо, но это сказал Чехов. А я говорю решительно противоположное: сестра, удались от таланта, ибо краткость - свойство бездарности!
Утекающая из-под ног земля. Когда теряется смысл, дополнения бесполезны. Вы мне можете прямо и без всяких уклонений ответить, сколько раз Земля облетела Солнце? С момента зачатия и рождения? Правильным ответом будет - 8. Потом вездесущая шестерка прикинется девяткой. И она уже не считается, она не нужна, её нет. Счёт идет только до 7. Это нужно затвердить как таблицу умножения. Умножай не умножай, а с лица Земли исчезнешь бесследно. На 3-м, 5-м или 7-м кругу. Можно и на первом. Четных кругов не бывает. Круги есть только нечетные, которые не делятся на 2. А дроби - это всё пустое и напускное, для социалистической философии. Стало быть, Земля вокруг Солнца облетела всего лишь 7 раз. Ты опоздал словом обозначить это постоянное утекание, как будто ты стоишь на эскалаторе в метро и никак поездка на этой лестнице не кончается. Нет хода назад, нет хода вперед. Куда?
Искрит от искренности, когда входишь в раж, дуешь без оглядки. И тут дело даже не в том, что ты говоришь правду в момент вымысла, а в удовольствии от свободно льющегося текста без чьей-либо указки, от самой ткани текста, который нужно уметь ткать. Пиши искренне и художественно, не боясь властей, потому что правда и Бог в тебе. Искренность, правда, художественность являются основополагающими принципами в творчестве настоящего писателя, то есть такого писателя, который пишет для себя. Правда и только правда, сама матка правды и ни шагу назад. С одним своим персонажем я исполнял роль могильщика на кладбище в Салтыковке, зарыли три гроба с безвестными телами и, Богу "помолимшись" и чаю "напимшись", с бутылками в карманах поехали в Храпуны, к еще одному моему персонажу из другой, правда, повести. Как-то смотрели мы с ним фильм какой-то... я уж не помню, какой... и такой вроде бы свежий фильм, такой фильм советских времен... вроде бы чувство правды там есть, все там так под правду... но самой правды так и не дождались, и разочаровавшись, выпили по стакану. Правда колет глаза колхозными вилами. Терпение, терпение, и всё придет, правда, поздно, но обязательно придет. Кстати говоря, слово "правда" происходит от слова "первый", стяжка идет по такому пути: первый-првый-правый-правда.
Если ты на самом деле думаешь, что о тебе персонально заботится Господь, то ты глубоко заблуждаешься, ибо Господа интересуешь не ты конкретно, а тело человека, то есть все люди без изъятия всех времен и народов. Но «изъятие» осуществляет сам Господь, выбраковывая из вневременного бесконечного и бессметного процесса те индивидуальные тела, которые не могут устоять пред самыми примитивными соблазнами, как то водка, наркотики, элементарные (и не только) болезни. Господь выбраковывает людей без всякого сожаления. Выживают нужнейшие Господу, сильнейшие, самые стойкие. В одном месте зомбированные границами и диалектом (языком) одного всемирного языка Господа, перестают размножаться, не вступая в контакты с плодящимися как мухи первобытными племенами, коим запрещены «верой» телевизоры, компьютеры, балалайки и матрешки. В одном месте убывает, в другом прибывает тел. Господь швыряет тела в общее дело с избытком, и в этом залог бессмертия человечества, причем при таком вечном двигателе, как деле Господа - бесконечном сексе с зачатием. Проходя мимо Зачатьевского монастыря с новым собором с фаллосами Господа, веришь в бессмертие всемирной души, которая уже сливается в экстазе, чтобы услышать ангелов, и увидеть небо в алмазах!
Мелкие людишки живут в собственной скорлупе, и из-за этой скорлупы не видят совершенных образцов литературы и искусства, да и вообще мира не видят, выставляя самих себя венцом творения. Главное их свойство, по-моему, не замечать успехов других, обругать кого-нибудь они ещё способны, но чтобы похвалить (поставить, как ныне говорят, лайк) - никогда, ни при каких обстоятельствах, нет, ни в коем случае, ибо они видят себя только на трибуне суда над миром и надо всеми людьми, и право этого суда только у них. Так что они удавятся, прежде чем похвалить кого-нибудь, поскольку в противном случае они признают наличие других величин в этом мире.
Мне кажется, что все птицы и животные бессмертны, потому что они не обладают памятью. Летят себе, бегут без памяти, и мелькают города и страны, параллели и меридианы. Летят утки, летят гуси. И все куда-то каждый год летели. Так вот, летели утки с гусями, и рядом с ними летели казарки и лебеди. Внизу, ближе к земле, с шумом неслись торопливые утки. Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему шуму, издаваемому ее крыльями, и совсем над водой тысячами летели чирки и другие мелкие утки. И вся эта масса птиц неслась к югу. Я так же несусь в слове.
Металл зимой звенит сильнее. Холодная монетка на ладони. Окно трамвая занавешено снежной занавеской. Прикладываешь согревшуюся в руке монетку к этой занавеске, создавая иллюминатор обозрения. Тяжёлые колеса трамвая издают визжащие наждачные звуки, словно во дворе точильщик точит ножи. В кружочек видны окна старых домиков, распахнутые подъезды, ноги прохожих. Лёд дворник скалывает ломом. Глухой грохот льдины, сброшенной с крыши. Трамвай не отапливается, пар выходит изо ртов всё прибывающих пассажиров. Возгласы, жалобы, смех, подначки... голоса всепожирающего времени катятся по стылым рельсам судеб.
Сама система жизни, сами условия жизни, её вечное повторение, изо дня в день одно и то же делают человека обывателем. Это мягкое слово «обыватель» не совсем точно выражает суть вопроса. А дело состоит в том, что человек есть животное. И функционирует как животное, с регулярной добычей пищи, с регулярными физиологическими отправлениями, включая божественные сексуальные. Вырваться из животной сущности не удается никому, кроме писателей, живущих в тексте, не умирающих. Отсюда можно сделать вывод, что дальнейшая судьба человечества будет состоять в переходе от животной сущности к знаковой, бессмертной. Мы будем жить без животной своей части, без тела, за экраном монитора. Наше сознание проснется через знак во всемирной паутине. И любовь будет знаковой.
Иван родил Петра, Пётр родил Ивана, Иван родил Петра, Пётр родил Ивана, главные в поколениях Ивана Петровича и Петра Ивановича, люди воинственные в своих поколениях; число их во дни Ивана и Петра было двести двадцать две тысячи и восемьсот... Теория огромных чисел, теория множеств. Советская власть всё перевернула с ног на голову и темные провинциалы, засевшие в ЦК и в правительстве, продвигали всюду подобных себе, в том числе и в литературе. И до сих пор число их не сократилось в руководящем стане млекопитающих. Жизнь человека мгновенна: мы родились, мы живем, и все умрем, я в том числе. Число "один" - идея фикс и упрямая догма: вопрос суть двойственность и сомнение, ответ должен "снимать" вопрос. А все мы, в том числе и я, попадаем в знаковую систему и только таким образом, входя в эту систему, становимся бессмертными! Тебе числа и меры нет!
Интересно устроена жизнь. Живешь и чего-то главного не замечаешь, уходишь от этого главного. Отвлекаешься работой, другими делами. А есть какая-то банальная, примитивная сила жизни. Если бы мои родители не повстречались и не полюбили друг друга - не было бы меня. И эта страсть и жажда любви нами загоняется в подполье. Живем так, как будто мы с неба упали, а не появились на свет самым обычным образом. И почему в человеке заложено так много страсти, так много любви. Почему мне каждое утро (каждый день, каждый вечер, каждую ночь, каждую минуту…) хочется женщину, не какую-нибудь, а любимую?! А потому что делом этим занимается сам Господь Бог, имя которого нельзя произносить. Вот всю жизнь занимаемся этим, а говорим о другом. Эвфемизмы повсюду.
Ты композитор знаков, ты буквы, как ноты, выводишь из одной страстной любви к созданию музыки рассказов. И можно спеть что-то вроде: Россия, старая Россия, бараки жёлтые твои, твои напевы воровские, как слезы сталинской любви. Без любви в жизни нет ничего, нет даже самого человека, продукта, производного любви, как и сам Бог, созданный писателями по образу и подобию человека в страстной любви. Бывает так, что ласточка влетает в ворота темные конного двора, когда ты прошел уже километров пять и вышел по улице Заречье к прудам, где конные фигуры Клодта хранят любовь к белоколонной дворянской России.
Шел по теневой стороне улицы 50-х годов. В Москве есть любая эпоха. Квадратные дома с квадратными окнами. С 1-й Дубровской свернул на улицу Мельникова, этакую хрущевскую новосёлую окраину. Зашел в продмаг, купил два хрустящих конуса мороженого. Посидел на скамейке в пятидесятых годах. Два мужика в майках у трансформаторной будки пили портвейн из горла. Вышел на Симоновский вал, пересек железнодорожные пути, на Шарикоподшипниковскую сворачивать не стал, прошел дальше, чуть свернул на 1-ю улицу Машиностроения, перебежал на ту сторону по диагонали, и углубился в послевоенные дворы, в атмосферу фильмов «Застава Ильича» и «Дом, в котором я живу». Миновав один двор, оказался между допотопными из побуревших выщербленных кирпичей гаражами, ворота которых были выкрашены ядовитой синей краской. Далее тянулся забор с колючей проволокой. Пройдя приличное расстояние по забору, буквально уткнулся в величественный краснокирпичный собор неизвестного храма. На табличке прочитал: Ассирийская христианская церковь. И откуда-то с неба донесся голос деда: это ассириец. Дед указывал на чистильщика обуви против моего «Славянского базара». Однажды я испытал блаженство, наблюдая, как смуглый человек надраивал мои ботиночки, за что я ему уплатил рубль. Было мне тогда шесть лет.
Человек, который любит себя, через эту любовь любит и другого человека, который есть копия того, которого люблю я. Все тираны мира проповедуют обратную любви теорию: полюби диктатора как самого себя, и еще сходи на выборы, на которых заранее известно, что он будет победителем, и проголосуй за него.
Стремишься быть ангелом, а на тебя указывают пальцем. Я так и слышу: он не желает быть как все. Он сторонится нас. Да, я сторонюсь, прижимаюсь к стенке, прилипаю к ней, чтобы только не задеть идущих густой массой прохожих. А как только оказываюсь в общем потоке, в метро, скажем, краснею оттого, что иду со всеми, и эти все не замечают меня. Поезд подходит к станции. Пассажиры не выходят, а вылетают из вагонов. Я продолжаю сидеть, чтобы спокойно выйти последним. Нет, не дают сидеть. Один напоминает, что - конечная. Другой кричит, что приехали. Третий просто бьет меня по плечу. Я извиняюсь перед ним, и молча выхожу на платформу. Останавливаюсь в центре, и стою, глядя в спины бегущим на выход к эскалатору. Многие оглядываются на меня. А одна девушка в шортах, почти обнажённая, презрительно глядя на меня, крутит у своего виска пальцем.
Знает ли полевой цветок, как он произведен на свет? Знает ли человек, каким образом он сделан? По опыту моему, ни цветок, ни человек не знают, как они изготовлены. Иначе бы человек не искал Бога на облаках, в космосе, на солнце или на луне. Я с юных лет задался вопросом: где Он? И понял, что это я, ты, он, она, они, все вместе и каждый по отдельности. Самовоспроизводящийся определенным образом тираж, запечатленный в тексте. В каждом храме священники читают книги. Везде впереди толпы идёт книга. Книга есть закон, устав и поводырь. Искать Бога вне человека, это всё равно, что овладевать женщиной умозрительно, без соответствующих животворящих действий. Когда существовала официальная цензура, то имя и действия Бога были под запретом. Когда же цензура отменена, то и нецензурных выражений быть не может. Но надо твердо знать, что вся божественная лексика запрещена еще на заре человечества первосвященниками, говорящими о таинствах любви иносказательно. Весь наш мир есть иносказание, то есть художественная литература. И въехал я в иерусалимские ворота. Как же это сладко!
В соборе блаженствовал золотистый сумрак, и оглушала симфоническая тишина. Ты можешь быть лампадой и водой, ты можешь быть небесной тишиной, и книгой стать живой и невесомой. Так степь звенит и дышит тишиной. Движенье букв бесшумно по бумаге идёт к сердцам в полнейшей тишине, один фрагмент в другой переливая. Ты удивился сам себе во сне. Пространство тишины - оно безмерно! Ты как пиит на сцене перед залом, стихи читая и закрыв глаза, и тишина как следствие упала, как падает сочувствия слеза. Тревожна тишина. Ты ведь, в сущности, одинок, строем повзводно и поротно никогда не ходил, не числился ни в каких группах, выводишь в тишине за буквой букву. Золотистая тишина обволакивает тебя ирреальными смыслами со всех сторон. И вздох, и отблеск, и волна к волне, и тишина и возвышенье звука, и угасание, и медленная, почти в остановке, чья-то речь. И в шелесте страниц я слышу тайный голос, вот он звучит неясно, но уже готовый выйти на просторы книги. Ловлю его и в буквы превращаю в полнейшей одинокой тишине.
Пусть всё идет так, как идет, не стоит тревожить судьбу, она к тебе благосклонна и посылает тебе, как священный дар, внезапную любовь. Я всегда писал художественно, из-за одной единственной любви к хорошему слову, к фразе, наполненной изобразительными средствами языка, его тайнами. Все в нашем мире движется любовью, и совершенствование человека идет через удовольствие. Любовь не имеет возврата.
Если хорошенько подумать, то возраст человеку совершенно ни к чему. Человек разделен на две половины - на белогвардейцев, те, которые с крестом, и на - красных - те, которые с молотом. Понимаете, на крест прибивают человека, из которого получается Бог. Но женщина идет по улице без возраста, волосы девичьи распущены, сапоги на шпильках, шубка серебрится. И стоит толстяк в дубленке. Двое они делают одно. Никто не знает, что, но получается третий, с двумя полушариями в одной голове. Этого я никак понять не могу, хотя молотом крещусь пред Распятым.
Сначала о христианской евхаристии. В ней явлена Любовь (согласно евангелию от Иоанна, Бог есть Любовь - Эрот, Эрос, Херос), жертвоприношение плоти и крови, когда эта жертвенность обожается.
Наивысшее наслаждение возлюбленные получают, если в момент оргазма воочию присутствует и ощущается Смерть. Поедание тела Христа, не символическое, а натуральное - одно из удовольствий Эроса. Наивысшее удовольствие в сексе - это стать одновременно и палачом и жертвой, ощущая сразу страдание и наслаждение. Наивысший оргазм достигается тогда, когда в нём сливается желание наслаждения и желание смерти.
В беспамятные времена человек был не такой, как теперь, а совсем другой - жили андрогины, сочетавшие в себе оба пола - мужского и женского. Тело у андрогинов было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, столько же детородных устройств, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой андрогин либо прямо, во весь рост, - так же как мы теперь, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях.
И вот Зевс решил разрезать каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для Зевса и богов, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах.
И Зевс стал разрезать людей пополам, как разрезают яблоко или как режут яйцо ножом. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. И Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь животом, завязывал получавшееся посреди живота отверстие - оно и носит ныне название пупка. Разгладив складки и придав груди четкие очертания, - для этого ему служило орудие вроде того, каким сапожники сглаживают на колодке складки кожи, - возле пупка и на животе Аполлон оставлял немного морщин, на память о прежнем состоянии. И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед детордные их части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род. Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь.
В сущности, Христос - это Эрот (Херос) из «Пира» Платона.
Изучим книги, старые как мир, чтобы самим явиться миру книгой, пока по жизни время-конвоир тебя ведёт к уничтоженью мига твоей вселенной. Да, ты прожил миг, такой же миг, как Данте Алигьери, но даже малой доли не постиг, такой, что он постиг в небесной сфере. Не в теле жизнь, а в старых высших книгах. В бегущих буквах держится душа. Даруется бессмертье вместо мига тому, кто пишет, жизнь в словах верша. Устало тело, кончилось дыханье, упало в яму, как осенний лист. А что осталось? Только воздыханье на кладбище, где воздух тих и чист. Да, тихо там, всё чисто. Ужас скуки - в бесследно исчезающих телах. Лишь ветерка волнительные звуки тоскливо дребезжат в колоколах.
Но до этого я, конечно, наблюдал ритмичные, сами собой возникшие пульсации маточных мышц, которые, подобно розе, распускающей лепестки, раскрывают шейку матки от естественного почти незаметного размера до 10 сантиметров. Ждать мне пришлось довольно продолжительное время, примерно 12 часов.
Мёртвые смиренны до забвения. Море мрака в свете мерзлых звёзд. Смерть диктует вечное рождение - сладостной любви апофеоз. Мера измерения смирения. Смерть за измерением идёт. Мёртвые измерены мгновения. Слёзы, превращаемые в лёд. Мира усмирённого отчаянье. Льду положен северный мороз. Но и на него приходит таянье. Смерть диктует правильный прогноз.
Колёса жизни медленно вращаются. Повозка едет, воз везёт сама. Земные тени вечно возвращаются, чтобы узреть, когда наступит тьма. Вот Рождество! Для всех, кто нарождается, единый день явления на свет. А колесо по-прежнему вращается. И темноты всем не избегнуть, нет. Воз возвращает. Воз везёт, вращается. Вращает воз земную ось Земли. И посему тьма каждому прощается, поскольку свет затем вкусить смогли. Вся наша жизнь сплошное возвращение. Вращение божественных колёс. Поставлен крест, но будет воскрешение. Везёт Земля людей бессмертных воз.
Однако я заглянул в ещё более ранний период моего появления. Я видел, как созданный по образу и подобию папа лёг на маму, которая широко развела ноги, показав всю прелесть своего виноградника, с розовым входом в иерусалимские сады, а отец, отекающий в матку, отче, отечёше семенем, сам ставший Господом, возвеличившимся во весь рост, снял шапку, обнажив сиреневую крепкую звенящую голову, и въехал на ослике в сад. И так он ездил туда и обратно, пока не воскликнул: «Се будет новый человек!».
Предвосхищение идёт до восхищенья. А до рассудка будет предрассудок. Ты ещё ничего не почувствовал, но уже появилось что-то такое, что можно назвать предчувствием. То есть перед чувством существует нечто, что не нашло особого слова. Преддождевое небо ждёт дождя. Приставка - «пред», а «осторожность» - корень. После этого можно не бегать глазами по строчкам, поскольку понял, что дальше появится чувство, ибо уже «пред» было. Преддверие, предтеча, предсказанье. Предсмертные записки угасанья. Ну, а до вкуса будет предвкушенье.
Белая сирень пенится в снегу. Дует ветерок. Снег клубится. Дует ветерок. Жёлтый лист крутится. Дует ветерок. Цвет волны меняется. И фонарь качается. То в снегу, то в листьях золотых. И сам столб качается фонаря высокого, тени искажаются на стене глухой. Поднялся ветерок, стал морщить гладкую воду. Ветерок студеный дует в лицо, вызывает слезы. Снег идёт морскими волнами. А сначала грозди свежей сирени висят, покачиваются на легком ветерке.
Люди, живущие животной жизнью, хотят непременно жить вечно, без смерти. Одна женщина в очереди спросила: «А разве человек - животное?» Видите, едят и не знают, что у них есть живот. А у женщин из живота вылезают новые люди. Всё, как у лошадей, кошек и ежиков. Смерть ими исключается из плана жизни, и всячески замалчивается. Но, если этим людям дать жизнь без смерти, то сразу же исчезает любовь, ибо не нужно воспроизводить более себе подобных. Уничтожаются половые органы, всякие вагины и фаллосы. Человек становится бесполым и от этого убивает себя на второй же день бессмертия. Смерть есть продолжение любви, бесконечного мирового повторения одного и того же: совокупление, зачатие, рождение, жизнь, смерть, и сразу же совокупление. Можно сказать, что совокупляются прямо у гроба. Это высший символ жизни как бесконечного секса.
По переулкам гулким вечернею прогулкой туда и обратно. Во время прогулки все темы и герои перемешались в голове, и, как только пришел домой и сел в своей рабочей комнатке к компьютеру, так слова сами собой соединились во фразы. Сам по себе... Москва звенит, как ларь, пружиной заведенный, леденящий. Качается над пропастью фонарь, качается, над бездною летящий... И горизонт подсвеченный широкий, и купол над Москвой завис высокий, и бледный луч уже идет с востока, и смысл на всех и вся лежит глубокий. А где-то над стеной и в нишах гулких, а где-то над рекой в обводах гулких, сторожевой стеной и башнях гулких, береговой квартал в обводах гулких, как будто музыкальная шкатулка над куполами колоколен гулких качается, качается фонарь. Луна в зените, светит всем на свете.
Вот в том-то и дело, что когда подумаешь, чем связан с миром, то сам себе не веришь - ерунда. Ерунда начинается с любви, зачатия, беременности и выхода из Родины на свет Божий. Ибо Бог и произвел тебя. А ты всего этого не видишь и заключаешь сам себя в тюрьму социума: школа, институт, учреждение, пенсия, могила. Это еще хороший социальный путь. А может быть такой: обожает до безумия Бутырскую тюрьму, потому что родился прямо в тюремной камере и она ему кажется домом родным.
Редко бывает в Москве палящее солнце, но бывает. Редко в Москве бывает лютая стужа, но бывает. Редко в Москве бывают тропические ливни, но бывают. Редко в Москве бывают наводнения, но бывают. Редко в Москве бывают песчаные бури, но бывают. Редко в Москве бывают ледяные дожди, но бывают. Редко в Москве бывают землетрясения, но бывают. А когда Москва стала прозападной и отделилась от Золотой орды, поставив на купола мечетей кресты, никто не помнит. Может ли отдельный человек держать все эти редкости в своей голове? Нет, не может. Вместо головы человека существует книга. Индивидуальный человек появляется и исчезает. Причём, производство его значительно легче, приятнее и надёжнее, нежели производство компьютеров. Книга вечна. Человечество, как операционная компьютерная система, работающая в цифре и знаке, бессмертно, вечно.
Невежество воспроизводится ежесекундно с зачатием нового существа. Другая реальность творится на основе не бывших задуманных Богом вещей, хотя сам Бог стоит в начале любого зачатия, потому что Он и есть Начало. Целый символ веры в этом - крест, зачатие, жизнь, смерть, бессмертие в тексте, в Слове. Подтекст скрывает любовь в прямом понимании для зачатия…
Всякий афоризм гения нужно подвергать сомнению. Говорят, пишите кратко, ибо теперь некогда читать длинные вещи. Ну. И не читай. Смотри ящик. Глупей планомерно с вертикалью власти. Я пишу так, как хочу. Где нужно - длинно, а где - кратко. Дело не в этом. Разные настрои и повороты души. Дает неопытный автор полстранички, говорит, что он тут всё сказал. Я из одной его фразы сделал страницу текста. Мёртвая фраза превратилась в чувственную картину. Ну, я так, - говорит, - не смогу. Я давно заметил, что малоталантливые люди больше двух трёх примитивных фраз написать не могут. Картинки шлёпать в фейсбуке - это пожалуйста, большого ума не требуется. Младенец входит в язык через привычку и повторение. То, что обычный человек переносит на, - как ныне модно говорить “грузит”, - другого человека своими проблемами, или наоборот, эмоциональным строем своей души, то писатель, находясь в одиночестве, все это передает в тексте. “Краткость - сестра таланта”, - сказал где-то и как-то Чехов. Но сам он писал абсолютно иначе. Хорошо, но это сказал Чехов. А я говорю решительно противоположное: сестра, удались от таланта, ибо краткость - свойство бездарности!
Утекающая из-под ног земля. Когда теряется смысл, дополнения бесполезны. Вы мне можете прямо и без всяких уклонений ответить, сколько раз Земля облетела Солнце? С момента зачатия и рождения? Правильным ответом будет - 8. Потом вездесущая шестерка прикинется девяткой. И она уже не считается, она не нужна, её нет. Счёт идет только до 7. Это нужно затвердить как таблицу умножения. Умножай не умножай, а с лица Земли исчезнешь бесследно. На 3-м, 5-м или 7-м кругу. Можно и на первом. Четных кругов не бывает. Круги есть только нечетные, которые не делятся на 2. А дроби - это всё пустое и напускное, для социалистической философии. Стало быть, Земля вокруг Солнца облетела всего лишь 7 раз. Ты опоздал словом обозначить это постоянное утекание, как будто ты стоишь на эскалаторе в метро и никак поездка на этой лестнице не кончается. Нет хода назад, нет хода вперед. Куда?
Искрит от искренности, когда входишь в раж, дуешь без оглядки. И тут дело даже не в том, что ты говоришь правду в момент вымысла, а в удовольствии от свободно льющегося текста без чьей-либо указки, от самой ткани текста, который нужно уметь ткать. Пиши искренне и художественно, не боясь властей, потому что правда и Бог в тебе. Искренность, правда, художественность являются основополагающими принципами в творчестве настоящего писателя, то есть такого писателя, который пишет для себя. Правда и только правда, сама матка правды и ни шагу назад. С одним своим персонажем я исполнял роль могильщика на кладбище в Салтыковке, зарыли три гроба с безвестными телами и, Богу "помолимшись" и чаю "напимшись", с бутылками в карманах поехали в Храпуны, к еще одному моему персонажу из другой, правда, повести. Как-то смотрели мы с ним фильм какой-то... я уж не помню, какой... и такой вроде бы свежий фильм, такой фильм советских времен... вроде бы чувство правды там есть, все там так под правду... но самой правды так и не дождались, и разочаровавшись, выпили по стакану. Правда колет глаза колхозными вилами. Терпение, терпение, и всё придет, правда, поздно, но обязательно придет. Кстати говоря, слово "правда" происходит от слова "первый", стяжка идет по такому пути: первый-првый-правый-правда.
Если ты на самом деле думаешь, что о тебе персонально заботится Господь, то ты глубоко заблуждаешься, ибо Господа интересуешь не ты конкретно, а тело человека, то есть все люди без изъятия всех времен и народов. Но «изъятие» осуществляет сам Господь, выбраковывая из вневременного бесконечного и бессметного процесса те индивидуальные тела, которые не могут устоять пред самыми примитивными соблазнами, как то водка, наркотики, элементарные (и не только) болезни. Господь выбраковывает людей без всякого сожаления. Выживают нужнейшие Господу, сильнейшие, самые стойкие. В одном месте зомбированные границами и диалектом (языком) одного всемирного языка Господа, перестают размножаться, не вступая в контакты с плодящимися как мухи первобытными племенами, коим запрещены «верой» телевизоры, компьютеры, балалайки и матрешки. В одном месте убывает, в другом прибывает тел. Господь швыряет тела в общее дело с избытком, и в этом залог бессмертия человечества, причем при таком вечном двигателе, как деле Господа - бесконечном сексе с зачатием. Проходя мимо Зачатьевского монастыря с новым собором с фаллосами Господа, веришь в бессмертие всемирной души, которая уже сливается в экстазе, чтобы услышать ангелов, и увидеть небо в алмазах!
Мелкие людишки живут в собственной скорлупе, и из-за этой скорлупы не видят совершенных образцов литературы и искусства, да и вообще мира не видят, выставляя самих себя венцом творения. Главное их свойство, по-моему, не замечать успехов других, обругать кого-нибудь они ещё способны, но чтобы похвалить (поставить, как ныне говорят, лайк) - никогда, ни при каких обстоятельствах, нет, ни в коем случае, ибо они видят себя только на трибуне суда над миром и надо всеми людьми, и право этого суда только у них. Так что они удавятся, прежде чем похвалить кого-нибудь, поскольку в противном случае они признают наличие других величин в этом мире.
Мне кажется, что все птицы и животные бессмертны, потому что они не обладают памятью. Летят себе, бегут без памяти, и мелькают города и страны, параллели и меридианы. Летят утки, летят гуси. И все куда-то каждый год летели. Так вот, летели утки с гусями, и рядом с ними летели казарки и лебеди. Внизу, ближе к земле, с шумом неслись торопливые утки. Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему шуму, издаваемому ее крыльями, и совсем над водой тысячами летели чирки и другие мелкие утки. И вся эта масса птиц неслась к югу. Я так же несусь в слове.
Металл зимой звенит сильнее. Холодная монетка на ладони. Окно трамвая занавешено снежной занавеской. Прикладываешь согревшуюся в руке монетку к этой занавеске, создавая иллюминатор обозрения. Тяжёлые колеса трамвая издают визжащие наждачные звуки, словно во дворе точильщик точит ножи. В кружочек видны окна старых домиков, распахнутые подъезды, ноги прохожих. Лёд дворник скалывает ломом. Глухой грохот льдины, сброшенной с крыши. Трамвай не отапливается, пар выходит изо ртов всё прибывающих пассажиров. Возгласы, жалобы, смех, подначки... голоса всепожирающего времени катятся по стылым рельсам судеб.
Сама система жизни, сами условия жизни, её вечное повторение, изо дня в день одно и то же делают человека обывателем. Это мягкое слово «обыватель» не совсем точно выражает суть вопроса. А дело состоит в том, что человек есть животное. И функционирует как животное, с регулярной добычей пищи, с регулярными физиологическими отправлениями, включая божественные сексуальные. Вырваться из животной сущности не удается никому, кроме писателей, живущих в тексте, не умирающих. Отсюда можно сделать вывод, что дальнейшая судьба человечества будет состоять в переходе от животной сущности к знаковой, бессмертной. Мы будем жить без животной своей части, без тела, за экраном монитора. Наше сознание проснется через знак во всемирной паутине. И любовь будет знаковой.
Иван родил Петра, Пётр родил Ивана, Иван родил Петра, Пётр родил Ивана, главные в поколениях Ивана Петровича и Петра Ивановича, люди воинственные в своих поколениях; число их во дни Ивана и Петра было двести двадцать две тысячи и восемьсот... Теория огромных чисел, теория множеств. Советская власть всё перевернула с ног на голову и темные провинциалы, засевшие в ЦК и в правительстве, продвигали всюду подобных себе, в том числе и в литературе. И до сих пор число их не сократилось в руководящем стане млекопитающих. Жизнь человека мгновенна: мы родились, мы живем, и все умрем, я в том числе. Число "один" - идея фикс и упрямая догма: вопрос суть двойственность и сомнение, ответ должен "снимать" вопрос. А все мы, в том числе и я, попадаем в знаковую систему и только таким образом, входя в эту систему, становимся бессмертными! Тебе числа и меры нет!
Интересно устроена жизнь. Живешь и чего-то главного не замечаешь, уходишь от этого главного. Отвлекаешься работой, другими делами. А есть какая-то банальная, примитивная сила жизни. Если бы мои родители не повстречались и не полюбили друг друга - не было бы меня. И эта страсть и жажда любви нами загоняется в подполье. Живем так, как будто мы с неба упали, а не появились на свет самым обычным образом. И почему в человеке заложено так много страсти, так много любви. Почему мне каждое утро (каждый день, каждый вечер, каждую ночь, каждую минуту…) хочется женщину, не какую-нибудь, а любимую?! А потому что делом этим занимается сам Господь Бог, имя которого нельзя произносить. Вот всю жизнь занимаемся этим, а говорим о другом. Эвфемизмы повсюду.
Ты композитор знаков, ты буквы, как ноты, выводишь из одной страстной любви к созданию музыки рассказов. И можно спеть что-то вроде: Россия, старая Россия, бараки жёлтые твои, твои напевы воровские, как слезы сталинской любви. Без любви в жизни нет ничего, нет даже самого человека, продукта, производного любви, как и сам Бог, созданный писателями по образу и подобию человека в страстной любви. Бывает так, что ласточка влетает в ворота темные конного двора, когда ты прошел уже километров пять и вышел по улице Заречье к прудам, где конные фигуры Клодта хранят любовь к белоколонной дворянской России.
Шел по теневой стороне улицы 50-х годов. В Москве есть любая эпоха. Квадратные дома с квадратными окнами. С 1-й Дубровской свернул на улицу Мельникова, этакую хрущевскую новосёлую окраину. Зашел в продмаг, купил два хрустящих конуса мороженого. Посидел на скамейке в пятидесятых годах. Два мужика в майках у трансформаторной будки пили портвейн из горла. Вышел на Симоновский вал, пересек железнодорожные пути, на Шарикоподшипниковскую сворачивать не стал, прошел дальше, чуть свернул на 1-ю улицу Машиностроения, перебежал на ту сторону по диагонали, и углубился в послевоенные дворы, в атмосферу фильмов «Застава Ильича» и «Дом, в котором я живу». Миновав один двор, оказался между допотопными из побуревших выщербленных кирпичей гаражами, ворота которых были выкрашены ядовитой синей краской. Далее тянулся забор с колючей проволокой. Пройдя приличное расстояние по забору, буквально уткнулся в величественный краснокирпичный собор неизвестного храма. На табличке прочитал: Ассирийская христианская церковь. И откуда-то с неба донесся голос деда: это ассириец. Дед указывал на чистильщика обуви против моего «Славянского базара». Однажды я испытал блаженство, наблюдая, как смуглый человек надраивал мои ботиночки, за что я ему уплатил рубль. Было мне тогда шесть лет.
Человек, который любит себя, через эту любовь любит и другого человека, который есть копия того, которого люблю я. Все тираны мира проповедуют обратную любви теорию: полюби диктатора как самого себя, и еще сходи на выборы, на которых заранее известно, что он будет победителем, и проголосуй за него.
Стремишься быть ангелом, а на тебя указывают пальцем. Я так и слышу: он не желает быть как все. Он сторонится нас. Да, я сторонюсь, прижимаюсь к стенке, прилипаю к ней, чтобы только не задеть идущих густой массой прохожих. А как только оказываюсь в общем потоке, в метро, скажем, краснею оттого, что иду со всеми, и эти все не замечают меня. Поезд подходит к станции. Пассажиры не выходят, а вылетают из вагонов. Я продолжаю сидеть, чтобы спокойно выйти последним. Нет, не дают сидеть. Один напоминает, что - конечная. Другой кричит, что приехали. Третий просто бьет меня по плечу. Я извиняюсь перед ним, и молча выхожу на платформу. Останавливаюсь в центре, и стою, глядя в спины бегущим на выход к эскалатору. Многие оглядываются на меня. А одна девушка в шортах, почти обнажённая, презрительно глядя на меня, крутит у своего виска пальцем.
Знает ли полевой цветок, как он произведен на свет? Знает ли человек, каким образом он сделан? По опыту моему, ни цветок, ни человек не знают, как они изготовлены. Иначе бы человек не искал Бога на облаках, в космосе, на солнце или на луне. Я с юных лет задался вопросом: где Он? И понял, что это я, ты, он, она, они, все вместе и каждый по отдельности. Самовоспроизводящийся определенным образом тираж, запечатленный в тексте. В каждом храме священники читают книги. Везде впереди толпы идёт книга. Книга есть закон, устав и поводырь. Искать Бога вне человека, это всё равно, что овладевать женщиной умозрительно, без соответствующих животворящих действий. Когда существовала официальная цензура, то имя и действия Бога были под запретом. Когда же цензура отменена, то и нецензурных выражений быть не может. Но надо твердо знать, что вся божественная лексика запрещена еще на заре человечества первосвященниками, говорящими о таинствах любви иносказательно. Весь наш мир есть иносказание, то есть художественная литература. И въехал я в иерусалимские ворота. Как же это сладко!
В соборе блаженствовал золотистый сумрак, и оглушала симфоническая тишина. Ты можешь быть лампадой и водой, ты можешь быть небесной тишиной, и книгой стать живой и невесомой. Так степь звенит и дышит тишиной. Движенье букв бесшумно по бумаге идёт к сердцам в полнейшей тишине, один фрагмент в другой переливая. Ты удивился сам себе во сне. Пространство тишины - оно безмерно! Ты как пиит на сцене перед залом, стихи читая и закрыв глаза, и тишина как следствие упала, как падает сочувствия слеза. Тревожна тишина. Ты ведь, в сущности, одинок, строем повзводно и поротно никогда не ходил, не числился ни в каких группах, выводишь в тишине за буквой букву. Золотистая тишина обволакивает тебя ирреальными смыслами со всех сторон. И вздох, и отблеск, и волна к волне, и тишина и возвышенье звука, и угасание, и медленная, почти в остановке, чья-то речь. И в шелесте страниц я слышу тайный голос, вот он звучит неясно, но уже готовый выйти на просторы книги. Ловлю его и в буквы превращаю в полнейшей одинокой тишине.
"Наша улица” №176 (7)
июль 2014
