Леонид Рыбаков "Сеанс телепатии"

Рыбаков Леонид Александрович родился 30 октября 1941 года на Урале. С 1945 года живет в Киеве. Три года служил в армии. Доктор технических наук, работает ведущим научным сотрудником в Институте телекоммуникаций и глобального информационного пространства НАН Украины. Сравнительно недавно издал в Киеве две повести «Проверка гороскопа» и «Следы на песке». В “Нашей улице” публикуется с №162 (5) май 2013.


Леонид Рыбаков 
 

СЕАНС ТЕЛЕПАТИИ

рассказ

В последнюю пятницу октября в четыре часа пополудни в актовом зале проектного института проводился сеанс чтения мыслей на расстоянии. После смерти широко известного знаменитого телепата Вольфа Мессинга прошло только два года и такие представления, даваемые его последователями, были популярны.
Людей на встречу с экстрасенсом пришло достаточно много. Конечно не столько, как на отчетно-выборное профсоюзное собрание или на обязательную лекцию о внутренней и внешней политики партии и правительства, которую проводил штатный лектор из дома пропаганды. Тогда зал, рассчитанный на 300 человек, заполнялся полностью.
Работники института – в основном молодые и средних лет мужчины и женщины, примерно в равных пропорциях, заняли десяток рядов поближе к сцене. Это были инженеры (конструкторы, технологи и проектировщики), копировальщицы, работники редакционно-издательского и нормативно-контрольного отделов, и прочий инженерно-технический персонал, который занимался проектированием технологических процессов и конструированием машин и механизмов для промышленных отраслей народного хозяйства.
Институт возник более пятнадцати лет назад на базе конструкторского бюро, выполнявшего гражданские и оборонные заказы для судостроительной промышленности. Нынешний его директор, лауреат Государственной премии, раньше тоже работал в этой отрасли. Возможно, поэтому в институте установились и поддерживались правила, которые были характерны для режимных организаций. Регламентированный рабочий день сотрудников находился под постоянным контролем. Это касалось не только учета времени прихода на рабочее место и ухода с него, а всего распорядка дня, в котором отводилось место на производственную гимнастику, на политинформацию по понедельникам, на сорокапятиминутный обеденный перерыв, на выполнение общественных поручений и участия в спортивных состязаниях, художественной самодеятельности и т.п. Все эти мероприятия рассматривались как необходимые элементы жизнедеятельности трудового коллектива, помогающие выполнению плановых заданий.
Но не следует думать, что институт был какой-то жесткой машиной, выжимающей все соки из людей, не оставляя им времени и сил ни на что другое, кроме работы. Просто в нем постоянно поддерживался неукоснительно выполняемый порядок. И не более того.
Сотрудники института живо интересовались литературными новинками, регулярно читая литературно-художественные издания: «Иностранная литература», «Новый мир», «Литературная газета», «Всесвіт». Оформляли годовые подписки на научно-популярные журналы такие как, например: «Химия и жизнь», «Знание – сила» «Катера и яхты». Ходили в театры и на концерты. Путешествовали по своей стране, где было на что посмотреть.
Инженеры, в большинстве своем, в бога не верили, имея дело с материально ощущаемыми заданиями и проблемами. Тем не менее, многие из них допускали, что реальность может быть совсем другой, чем воспринимается вначале. Поэтому неудивительно, что сеанс чтения мыслей на расстоянии, вызвал у них неподдельный интерес.
Среди ожидавших начала представления был и Фёдор Рысин, двадцативосьмилетний руководитель группы отдела автоматизации проектирования технологических процессов. В этот отдел он попал, можно сказать, случайно. Шесть лет назад, когда Рысин на отлично окончил Киевский политехнический институт и решался вопрос о его трудоустройстве, ему была предоставлена возможность выбрать место работы из имевшегося в деканате списка распределения специалистов. Рысин, коренной киевлянин, остановился на этом институте. При этом он руководствовался не столько призванием, сколько желанием остаться в Киеве.
Знакомство с объектом своего выбора началось с неприятной, в некотором смысле, новости. Зайдя с направлением в отдел кадров, Рысин узнал, что вакантных инженерных должностей первого (начального) уровня в отделах, которые занимались проектированием технологических процессов обработки металлов, не было. В качестве альтернативы ему предложили место инженера в недавно созданном отделе, куда набирались специалисты двух профессий: технологи и программисты. Он был неплохо подготовленным технологом, но почти ничего не знал об использовании электронно-вычислительных машин. Тем не менее, не раздумывая, согласился. Новое его никогда не пугало.
Фёдору не пришлось жалеть о своем решении. Молодежный отдел, на две трети состоял из мужчин. Самым старшим по возрасту был тридцатипятилетний заведующий отделом, не склонный к авторитарным методам руководства. Он после душевного разговора с новым сотрудником определил его в группу подготовки нормативно справочной информации. Там Рысин стал заниматься систематизацией основных элементов технологических процессов. Заодно, без отрыва от основной работы, ходил на курсы программистов, которые были при институте.
Кареглазый рыжеватый Федя, так его все называли в отделе, был выше среднего роста, обычного телосложения. В одежде предпочитал строгий деловой стиль. Среди коллег слыл книгочеем и театралом. Увлекался теннисом. Не был женат и пользовался вниманием женской половины института. Он быстро продвигался по должностной лестнице. Через два года стал старшим инженером, а спустя еще три года его назначали руководителем группы. В общем, начало инженерной карьеры у Фёдора складывалось удачно, и желания поменять работу не возникало. Но когда полмесяца назад, его постоянный соперник на теннисных кортах однокашник Стасик предложил ему перейти в недавно созданное Опытно-конструкторское бюро на должность заведующего лабораторией, Фёдор не колебался. Интересное перспективное дело, к тому же с хорошей зарплатой, не могло не заинтересовать в меру честолюбивого молодого человека.
Совсем скоро, с первого ноября, Рысину придется выполнять новые должностные обязанности. По этой причине, ожидая начала сеанса, он думал не о феномене телепатии, о котором читал, но в реальной жизни не сталкивался, а о том, как будет складываться работа в незнакомом коллективе.
Появление на сцене молодящейся блондинки в паре с мужчиной среднего роста, лет пятидесяти, одетого в темно-серый мешковатый костюм и светлую рубашку с мягким воротничком, вернуло Рысина к действительности. Людмила Васильевна, так звали эту женщину, отвечала в местном профсоюзном комитете за культурно-массовые мероприятия, и сегодня она организовывала проведения сеанса, а заодно ассистировала телепату.
Людмила Васильевна подошла к микрофону, легонько пальцем постучала по нему, проверяя, есть ли звук, и сказала:
- Прошу внимания и тишины, начинаем сеанс чтения мыслей на расстоянии. Известный телепат Марк Осипович Белковский сейчас расскажет вам о том, как всё это будет происходить. Он также пояснит, как нужно вести себя тем, кто будет входить с ним в мысленный контакт.
Людмила Васильевна села за стол, оставив у микрофона своего спутника.
- Здравствуйте, товарищи инженеры, - поздоровался телепат и внимательно посмотрел в зал темными глазами. – Я кратко расскажу вам, как будет происходить демонстрация возможностей человека передавать свои мысли другому человеку без визуального, слухового и тактильного контакта между ними. Предвосхищая ваши вопросы, сразу скажу, что я не знаю физику парапсихологического воздействия. Я только показываю свои способности случайно проявившиеся у меня еще в юности. А с ответом на интересующий всех вопрос: «Существует ли передача мысли на расстоянии?» вы сами определитесь после окончания сеанса. – Он говорил не торопясь тихим голосом, четко произнося каждую фразу.
- Прежде, чем перейти к конкретным советам и правилам проведения сеанса, приведу два необходимых определения. Телепатическая связь в нашем сеансе происходит между двумя индивидами. Человек, который является источником информации, называется – «индуктором» (от латинского слова induco - ввожу, навожу, побуждаю). А тот, кто воспринимает от индуктора информацию, называется - перципиентом (от латинского слова perceptio - восприятие). Его для легкости произношения будем называть «приёмником». Как вы догадываетесь, в нашем сеансе приёмник - это я, а индуктором может стать любой, из сидящих в зале. Правда, при одном условии. Этот человек должен положительно относиться к приёмнику. Многочисленные опыты чтения мыслей на расстоянии показали, что войти в мысленный контакт с другим человеком невозможно, если у вас есть недоверие или неприязнь к нему, или по какой-то причине вам неприятно это делать. Отрицательные чувства к приёмнику создают психологические очаги возбуждения, которые притягивают к себе, затрудняя мысленный контакт с индуктором. Я не призываю вас любить меня, чтобы передать мне свои мысли во время сеанса, но быть спокойным и доброжелательным необходимо. Теперь о том, как происходит собственно сеанс. Индуктор выходит к сцене и становится позади меня, примерно, на расстоянии вытянутой руки. Затем мне потребуется некоторое время, чтобы настроиться на его биополе. Настройка происходит рефлексивно. Обычно на это уходит около минуты. В это время индуктор, стараясь не волноваться, начинает мысленно внушать мне свое задание. Оно должно быть относительно простым, ограничиваться этим залом и четко формулироваться. Например, подойти к кому-то из вас или к предмету и что-нибудь сделать. Когда настройка закончится, мой ассистент взмахнет рукой, и индуктор начинает мысленно давать мне конкретные указания: иди прямо; поверни налево; стой, возьми и так далее, пока я не сделаю то, что он задумал. Во время сеанса должны выполняться два основных условия. Во-первых, индуктор не должен касаться меня, шептать или издавать какие-либо звуки. И второе – что бы я ни делал и как бы ни выглядел, в зале необходимо соблюдать тишину.
Телепат сделал паузу, а затем сказал:
- Есть ко мне вопросы?
Из зала кто-то крикнул:
- А сколько будет заданий?
- Обычно за сеанс я выполняю три задания. Что еще неясно?
Вопросов больше не последовало, и телепат констатировал:
- Прекрасно. Всем всё понятно и можем начинать. Кто хочет быть первым индуктором?
Несколько человек подняли руки. Людмила Васильевна выбрала молоденького технолога из отдела сварки.
Рысин сидел в последнем ряду, откуда просматривался весь зал, и с интересом наблюдал за происходящим.
Телепат снял пиджак и повесил его на спинку стула. Сойдя со сцены, он встал напротив прохода между рядами кресел, заполненных публикой. Когда индуктор появился позади приёмника, зал затих. Марк Осипович стоял неподвижно, опустив голову и закрыв глаза. Позади него виднелась напряженная щуплая фигура технолога, старавшегося войти в телепатическую связь.
Через минуту Людмила Васильевна подала нужный знак, и почти сразу телепат, приоткрыв глаза, медленно двинулся вперед. С застывшим взглядом он шел, как слепой, ощупывая дорогу, делая короткие осторожные шажки.
«Ведет себя спаниель, который пытается взять не очень четкий след» - подумал Рысин, наблюдая за телепатом.
Перед первым рядом телепат остановился в раздумье, а затем повернул направо и пошел вдоль кресел. Дойдя, примерно, до середины ряда, он замер около средних лет мужчины, одетого в клетчатый пиджак. Затем взял его за левую руку и, чуть оттянув рукав пиджака, посмотрел на его часы.
- Все правильно, - раздался радостный возглас молодого индуктора, который, не подумав о последствиях, использовал своего начальника в качестве некого пособия при проведении этого сеанса. - Мое задание выполнено.
От этого возгласа телепат пришел в себя. Осмысленно взглянул на человека, который улыбаясь, сидел перед ним, и прошептал:
- Извините за беспокойство.
Вернувшись на сцену, Марк Осипович выпил стакан воды и, обращаясь к Людмиле Васильевне, сказал:
- Можем продолжать.
И на этот раз на роль индуктора, Людмила Васильевна выбрала технолога, но из отдела кузнечно-прессового оборудования. Его задание оказалось посложнее.
Приёмник, следуя за мысленными командами индуктора, пошел по проходу между рядами кресел и возле четвертого ряда задержался. Пытаясь понять, что ему нужно делать дальше, он неподвижно стоял с закрытыми глазами, шумно дыша. Сидевшая с края невысокая полноватая копировщица Галя Криничка неожиданно встала, освобождая пространство для прохода внутрь ряда, и испуганно уставилась на пребывающего в трансе телепата. Однако тот, постояв несколько секунд, не зашел в ряд, а двинулся по проходу дальше, наверное, уловив указание индуктора. А женщина с покрасневшим от волнения лицом продолжала стоять, следя за развитием событий.
Через один ряд телепат снова остановился, а затем повернулся направо. Первое кресло от прохода в этом ряду было свободно. Несколько минут назад его занимал индуктор, который теперь находился позади Марка Осиповича. А на соседнем месте сидел солидного вида мужчина со шкиперской черной бородкой. Фёдор знал этого человека – это был один из главных конструкторов проектов. Телепат дальше повел себя уверено. Он сделал шаг и дорогая авторучка, торчавшая из нагрудного кармана пиджака оторопевшего главного конструктора, оказалась в его руке. Громкое восклицание индуктора: «Здорово!», поставило точку на втором демонстрационном задании.
Марк Осипович с вспотевшим бледным лицом, ничего не говоря, ушел под аплодисменты за кулисы. А напряженная копировщица все стояла возле кресла. Она была явно не в себе. На уговоры подруг сесть на свое место, так как телепата уже не было в зале, не реагировала. Но, когда зрители начали отпускать шуточки и насмешки насчет ее поведения, Криничка встрепенулась и возмутилась:
- Чего вы смеетесь? Не видите разве, что перед вами выступает человек, который болен, и ему нужна помощь психиатра.
Еле успокоили и усадили не на шутку разволновавшуюся женщину.
Когда через несколько минут, переодевшись в свежую рубашку, невозмутимый телепат вновь появился на сцене, в зале уже была атмосфера, подходящая для продолжения сеанса.
Желающих на роль индуктора снова было несколько. Людмила Васильевна, полагаясь на женскую интуицию, пригласила выйти к сцене хорошо известного в институте Илью Шапиро. Толковый конструктор из отдела нестандартного оборудования был неисправимым скептиком и редкостным занудой. Этот ее выбор привел к конфузу. Телепат не смог войти в контакт с индуктором.
Как и в предыдущие разы, индуктор встал позади погружённого в себя приёмника. Когда минута настройки прошла, ассистент подала условный сигнал. Однако в поведении приёмника ничего не изменилось. Прошло еще несколько томительных минут, но телепат даже не пошевельнулся. Только участилось его дыхание, да пот крупными каплями выступил на лбу. Он, по всей видимости, не воспринимал, что ему пытался мысленно внушить возвышавшийся за ним Шапиро. Зрители начали шептаться. Послышался смешок. В этот момент телепат вернулся в реальность и сообщил присутствующим:
- К своему удивлению и сожалению я не могу уловить четких указаний от этого человека. Я лишь воспринимаю какой-то набор несвязанных, логически непоследовательных мыслительных усилий.
От таких слов Шапиро смутился и сказал:
- Наверное, я сильно волнуюсь, поэтому ничего не получается.
Несостоявшийся индуктор сел на свое место, а зрители начали живо обсуждать неудавшуюся попытку телепортации мысли, выдвигая различные версии – то ли экстрасенс устал и плохо настроился, то ли у Шапиро сплошной бедлам в голове.
Обсуждение результатов сеанса прервал Марк Осипович, который, попив воды, обратился к зрителям:
- Уважаемы инженеры, я думаю, вы не против того, чтобы провести последний эксперимент. Кто еще хочет попробовать себя в роли индуктора?
По-видимому, случай с Шапиро отбил у зрителей охоту активно участвовать в сеансе, так как вызвался всего один человек. Это был программист Жора Гулько, коллега Рысина по отделу. Никогда не унывающий молодой специалист, любитель всевозможных розыгрышей. Как позже выяснилось, он придумал для телепата довольно сложное задание: нужно было пройти в другой конец актового зала, где размещался, отгороженный конторской мебелью, отдел, в котором работал Рысин. Зайти туда через проем между двумя книжными шкафами, подойти к телефонному аппарату, стоявшему на столе заведующего отделом, и набрать номер междугородной связи. Приёмник с заданием справился успешно, если не считать одной ошибки – вместо требуемых цифр 070, он набрал 09 - номер справочной службы.
На этом сеанс телепатии закончился. Марк Осипович поблагодарил зрителей за проявленный интерес к его необычным способностям и, чуть сутулясь, ушел со сцены под овации.
Рабочий день подошел к концу. Фёдор вышел из института и неспешно пошел к трамвайной остановке. Находясь под впечатлением от сеанса, подумал: «Интересно, мог бы этот экстрасенс, если бы я его попросил, прочитать мои мысли, которыми у меня голова сейчас забита в связи с переходом на другую работу, а может даже предсказать мое будущее. Он все-таки называет себя последователем Вольфа Мессинга». Пришел трамвай. Фёдор, стоя в переполненном вагоне, продолжал размышлять об удивительных возможностях телепатии: «Нет, этого бы я у него не попросил, - возразил он себе. - Нету у меня желания узнать, что со мной может произойти в жизни. Это совсем не интересно. Все равно, что начать читать детектив с последней страницы. У меня нет такой привычки. Как по мне, то лучше мечтать и надеяться, чем знать, остерегаться и разочаровываться в своих ожиданиях».
В итоге, Фёдор сделал вывод, что обычный человек не может точно знать, что уготовит ему жизнь. Он только может предполагать, куда ведет его судьба, и в чем состоит его предназначение в мире, в котором живет, удивляясь, радуясь, борясь, страдая и любя.
В его нежелании узнать свое будущее отразилось не столько покорность судьбе, сколько стремление жить настоящим и не попасть в сети обмана и иллюзий. Разве молодой инженер Рысин поверил бы предсказанию какого-нибудь ясновидящего, что спустя тридцать лет в четырехэтажном, добротном, без архитектурных излишеств кирпичном здании проектного института, после проведения современного ремонта, будут работать не инженеры, а служащие коммерческого банка. А сам он будет иметь ученую степень кандидата экономических наук.

Киев

“Наша улица” №171 (2) февраль 2014

Маргарита Прошина "Секс, деторождение и клубника"

Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Автор книг прозы "Задумчивая грусть" и "Мечта" (издательство "Книжный сад", 2013). В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

Маргарита Прошина

СЕКС, ДЕТОРОЖДЕНИЕ И КЛУБНИКА

рассказ

По мере удаления от душной Москвы через открытые окна воздух в машине все больше насыщался свежестью и запахом трав. У Лидии Ивановны, в сарафане с белыми оборочками, невыносимо защекотало в носу, и она громко чихнула, едва успев достать носовой платок и прикрыться.
Начиналось лето 1988 года. 62-летняя Лидия Ивановна, она появилась на свет в 1926 году, шестой год уже была на пенсии. Вся её вполне благополучная жизнь неспешно прошла на заводе сельхозмашин, там она познакомилась со своим мужем, инженером. От завода им дали квартиру и участок, на который они сейчас ехали, и который стал любимым местом её отдыха и всевозможных огородных увлечений.
Стоит на карачках с тяпкой у грядки клубники, окучивает, радуется созреванию ягод.
- Я тебе на рынке куплю! - говорит муж.
- Нет уж, там она водянистая, а у меня один сахар, сироп! И ягодка к ягодке!
Лидия Ивановна поднесла к носу платок.
- Вот каждый раз, как только выезжаем за город, сразу начинаю чихать, - сказала она и тут же чихнула ещё два раза, - вот как на нас, несчастных, действует воздух природы.
Старый «москвич», навьюченный, как верблюд, не спеша двигался в сторону Каширы.
- Будь здорова, - сочувственно ответил муж, Олег Викторович, и улыбнулся ей, - скоро привыкнешь, ничего, человек быстро привыкает.
64-летний крупный широкоплечий Олег Викторович, он был с 1924-го года рождения, но на пенсию не торопился и не предлагали, ценили его безотказный характер и доскональное знание сеялок-косилок, которые они производили, работал на своём заводе, всегда шёл навстречу жене, старался не спорить, и частенько отмалчивался. Он был одет в клетчатую синюю ковбойку и в потёртые чёрные вельветовые брюки.
Рядом с ним сидела она, Лидия Ивановна. На заднем сиденье - дочь Римма Олеговна, 1949-го года рождения, и на этот момент ей было 39 лет, в узких белых брючках, и внучка Жанна Игоревна в просторном ситцевом с широкими белыми и чёрными полосами платье. Внучке сейчас было восемнадцать лет. Римма Олеговна родила её в 1970 году. И вот теперь, в 1988-м году, в свои восемнадцать лет, Жанна уже была беременна.
Пятнадцать лет назад они так же ехали в этой машине в этом же составе, правда, с ветерком. За рулем этого же «москвича» так же сидел отец. А внучке Жанне в 1973-м году было три годика. Лидии Ивановне казалось, что она перескочила из настоящего в прошлое за минуту. Те же разговоры, то же настроение. Тогда Римма говорила:
- Вот доченька, понимаешь, читать тебя научу скоро. Пойдешь, как приличный ребёнок, в немецкую спецшколу. Будешь отличницей, как я. Выучишь как следует немецкий, выйдешь замуж за западного немца, богатого. Будет у нас большой дом, дорогая машина, и будем мы путешествовать по всему миру. Только мы с тобой не разлучимся, будем всегда вместе. Мама всё сделает, доченька, чтобы ты правильно вышла замуж, ты только делай всё так, как я скажу.
Римма умолкла, поправила пальцами сделанную накануне в парикмахерской прическу, и уставилась в окно.
Маленькая, щуплая, невзрачная, с водянистыми колючими глазками Римма окончила школу с золотой медалью, с первого класса до выпуска была круглой отличницей. Она никогда ни с кем не дружила, в классе её не любили, считали воображалкой, слишком правильной. Она все десять лет просидела на первой парте перед учителями. Складывалось такое впечатление, что Римма учится не для себя, а для учителей. Дальше школьной программы её интеллект не распространялся. Она была абсолютно уверена в том, что её отличная учёба обеспечит ей счастливую, гладкую, успешную жизнь. Этим заблуждением переполнены головы почти всех учащихся на «отлично». Отвлеченных тем, не содержащихся в программе, они опасаются, поскольку лишены свободы ума и воображения. Им кажется, что они рождены только для того, чтобы получить диплом и вместе с ним полное жизненное благополучие. Когда Римма сталкивалась с необычными людьми, она терялась, или говорила, как в подобных случаях говорят сходные с ней люди: «Нам этого не нужно!» или «Мы этого не проходили!». Когда Витька Сомов на факультете пытался навязать ей отпечатанный на машинке «Котлован» Андрея Платонова, Римма, не моргнув глазом, отрезала: «Запрещённую литературу не читаю! И вообще, кто этот Платонов, чтобы его читать! В учебнике его не было и нет!».
Отец тогда ехал достаточно быстро, в левом ряду, обгоняя почти всех. Машина тянула хорошо, была новая.
А трехлетняя Жанна, сжавшись от непонимания, прибитая властным голосом матери, сидела с маленькой куколкой, и пыталась переодеть её в другое платье. Вдруг девочка заметила на лужайке между сельскими домами огромную белую в чёрных пятнах, с крупными рогами корову.
- Мама, смотЛи, коЛова!
Глаза девочки вспыхнули радостью и удивлением.
- При чём тут корова! Куда ты смотришь! Меня надо слушать… И ну-ка, повтори слово «корова». В нём нет буквы «л», там твёрдая буква «р».
Жанна сосредоточилась и испуганно повторила:
- КоЛова!
- КоРова!
- КоЛова!
- Отстань от неё! - вмешалась Лидия Ивановна.
Переносясь из одного времени в другое, Лидия Ивановна оглянулась на восемнадцатилетнюю беременную внучку Жанну.
И к мужу:
- Что ты прилип к автобусу! Ты что, обогнать его не можешь!
Олег Викторович с добродушной улыбкой почесал затылок.
- Да ты что! Куда мне его обгонять, у меня к чертям собачьим сцепление полетело, диски проскальзывают, как по льду. Была б новая машина, тогда б! - мечтательно воскликнул он. - И зять - западный немец на «мерседесе»! Во! Тогда бы я по осевой обошел бы весь поток.
В это время тяжело нагруженный пассажирами автобус, выбросив из выхлопной трубы чёрно-лиловую густую, не полностью перегоревшую солярку, принял вправо к остановке, как бы давая возможность дряхлому «москвичу» обойти его.
Из пятнадцатилетнего далёка послышался раздражённый голос дочери Риммы. Сначала был просто резкий звук её голоса, потому что автобус перед ними так урчал, что разобрать ничего было невозможно.
- …мама, никогда не вмешивайся в мой разговор с ребёнком! - буквально огрызнулась она. - Хватит, я вас двадцать пять лет слушалась. И что в итоге? Познакомили с идиотом, поселили в коммуналку! И для чего я училась на «отлично»?! И для чего мне золотая медаль, красный диплом мединститута, чтобы сидеть с вами и слушать ваши перебранки?! «Учись, доченька, старайся, и всё у тебя будет», - передразнила она мать, - училась и что? Вы-то, что для меня сделали? Всю жизнь я чувствовала себя хуже всех. Всех девчонок в классе родители одевали как следует, возили отдыхать на юг, в Прибалтику, а я вечно в одежде из «Детского мира». Ты всё хвалилась приятельницам, что у тебя дочка такая миниатюрная, ей вещи так выгодно покупать в детском магазине, дешевле в несколько раз. А ты, папа, твердишь мне одно и то же: «Не в деньгах счастье, дочка, учись!» Выучилась, и что? Детский врач в районной больнице. Таскаюсь по вызовам, выслушиваю мамаш и бабок, у которых необыкновенные дети. Не жизнь, а каторга. В подъездах вечно то лифт сломан, то застрял, звонишь в дверь, открывают и возмущаются, что устали ждать. А зарплата? Что это за деньги, которых хватает на пять дней? Мои одноклассницы, которые учились кое-как, устроились в этой жизни намного лучше меня. Вышли замуж удачно и живут в достатке в отдельных квартирах. Одной мне не везёт, потому что вы меня не тому учили. Замуж выдали за маменькиного сынка, которому никак не угодишь. И не хозяйка я, и готовить я не умею, и не ласковая я… Ужас какой-то. Хоть тут я вас не послушалась, развелась! Теперь буду жить своим умом.
- Как будто он у тебя есть, - съязвила Лидия Ивановна.
Олег Викторович молчал. Он всё это слышал уже много раз. Как-то странно ставится Римкой вопрос, как будто мы должны жить за неё её же жизнью. Я-то из Мурома приехал, после армии, всего добился сам. Выучился, жил в общаге, Лидочку мою там встретил. Поженились. Жили трудно, шесть лет в крохотной комнате в общежитии, Римка там и родилась. Когда получили комнату в коммуналке, радовались как дети. Отдельную квартиру получил на заводе сельхозмашин за рацпредложение к новому комбайну. А радовались как отдельной квартире! Дочке же всё не так, с детства. Эх, скорее бы доехать до участка, да махнуть грамм сто пятьдесят под килечку пряного посола. Да посмотреть движок, клапана, что-то стучат. А уж сцепление! Даже и не знаю, что с ним делать. Хорошо пару деньков подышать воздухом. А завтра, в субботу, посмотреть по телевизору футбол. Наши играют. Кого там выставит Тарханов? Поставит ли он сзади справа Минько? Да ну этих баб! Лучше не вмешиваться. Промолчишь, и, глядишь, сами за четвертинкой в магазин сходят. Эту-то я сегодня выпью. Потом, надо парничок поправить. Там столбик подгнил. И новую пленку натяну. Огурчики должны уже пойти. Интересно, Максим Степаныч приехал уже? Хороший мужик. Кстати говоря, он сечёт в сцеплении. Вот с ним и починим. Потом возьмем удочки и подальше от женского общества. Посидим на пруду. Кстати, какой-то чудак выпустил туда бычков, а они переели мальков плотвы.
- Оставь Жанну в покое, Римма, - голос жены прервал размышления Олега Викторовича, - сколько можно её пилить?! Что ты, как эта, дёргаешь ребёнка всю жизнь! Она уже сама скоро матерью будет. Вот, чего ты, типа, добилась своими постоянными упрёками. Ребёнок-то даже школу не кончил, убежал в медучилище после восьмого класса, чтобы скорее стать самостоятельным, - Лидия Ивановна выпалила это на одном дыхании.
Лицо её вспотело и покрылось красными пятнами. Она всегда в выяснениях отношений Риммы и Жанны принимала сторону внучки.
Олег Викторович старался ничего не слышать, и чтобы усилить это неслышание стал про себя что-то напевать.
- Да, ну тебя мама, ты всю жизнь ей потакаешь! - раздражённо сказала Римма. - Это вы с отцом, понимаешь, во всём виноваты, мне всю мою жизнь, прямо не знаю даже как и сказать, сейчас заплачу, испортили и Жанку избаловали. Вот, теперь вы и будете её ребёнка воспитывать! Я не хочу становиться бабушкой. Мне свою жизнь устраивать нужно, понимаете или нет! Я, только подумать, ведь ещё ничего хорошего в ней не видела. А вы…
И слеза скатилась по её щеке.
- И кто в этом виноват! - воскликнула Лидия Ивановна. - Сколько можно обвинять всех в своих неудачах. Когда же ты поймёшь, наконец, что во всех твоих провалах никто, кроме тебя не виноват. Ты вбила себе в голову, что у тебя всё должно быть самое лучшее всё, типа, и сразу…
- Да, - перебила Римма мать, - а как иначе! Я с первого класса, вы что не помните, училась лучше всех?! Да меня же всегда в пример ставили! Я сама поступила в медицинский без всяких репетиторов и знакомств. - Римма на минуту умолкла, как бы набираясь новым зарядом энергии, посмотрела в окно на открывшуюся перспективу с небольшой речкой и лесом у горизонта, потом продолжила. - Мне никто никогда не помогал учиться, а я получала все годы повышенную стипендию, и что!? Это, понимаешь, ты меня познакомила с сыном своей приятельницы, твердила, что он из очень порядочной семьи, я и вышла за него замуж, да ещё родила сразу. Вы с его родителями даже квартиру нам не купили, впихнули в коммуналку!
Обвинительный процесс всех над всеми и каждым достигал своей кульминации.
Вступила мать, Лидия Ивановна:
- Это и есть жизнь - муж, ребёнок, семья, а как ты думала! Совести у тебя нет! Всю жизнь ты нас с отцом попрекаешь, во всём мы перед тобой виноваты! Я тебя с Игорем познакомила потому, что ты никуда не ходила и ни с кем не встречалась, а он такой же домосед. Застенчивый был. Вот мы с его матерью и решили вас, типа, познакомить. А пожениться вы сами решили, никто вас не принуждал. Мы обрадовались. Свадьбу вам весёлую организовали, в свадебное путешествие на Рижское взморье отправили, квартиру сняли. Чего ещё ты ждала? А то, что вы не смогли жить вместе, это уже ваша беда. Ты ведь даже не пыталась готовить, он у тебя вечно голодный ходил, а ты всё время была чем-то недовольна. Какой мужчина это выдержит?
- Я не для того училась, чтобы у плиты стоять и пелёнки стирать! Он знал, на ком женился, - раздражённо перебила Римма мать.
- Пожалуйста, замолчите! - подала голос, Жанна. - Сколько можно говорить об одном и том же. Хватит о прошлом, нужно жить в настоящем.
Разумеется, в немецкую школу Жанну не определили, немца с «мерседесом» не нашли. А пошла она, как и все советские дети, в обычную общеобразовательную школу рядом с домом, правда, в отличие от матери-отличницы, училась кое-как, после восьмого класса, когда школа опротивела, поступила в медучилище на акушерское отделение. И тут её заинтересовали мальчики, сладкая любовь, которую они уже открыто, не стесняясь, называли сексом. Очень уж ей понравилось этим заниматься. Результат - на заднем сиденье! На седьмом месяце! Какое занятное дело производить на свет людей. Но приближения родов она втайне опасалась, хотя внешне старалась этого не показывать. Едет дышать кислородом с бабушкой на дачу. Мать и дед уедут вечером в воскресенье в Москву. А Жанна с бабушкой будут ждать свою клубнику.
Жанна отвела руки от ушей, повертела головой, как бы просыпаясь.
- Ох, жизнь! - вздохнула Лидия Ивановна, и высморкалась в носовой платок.
- Что жизнь?! - усмехнулась Римма.
На что Жанна тут же выпалила:
- А что такое жизнь? Секс, деторождение и клубника!
- Отпад! - вымолвил Олег Викторович и продолжил что-то напевать.
- Вот, вот результат твоего, Римма Олеговна, воспитания! - назидательно сказала Лидия Ивановна.
- Да ладно, мама, - сказала Римма.
- А чего тут такого? - сказала Жанна. - Все люди занимаются сексом, только стесняются говорить об этом.
- Что-о-о! - вспыхнула Римма.
- Да ничего! - ответила Жанна.
- Что «ничего»! - передразнила дочку Римма.
- Ничего и всё! И так всё понятно…
- Что понятно-то? - не успокаивалась Римма.
- То что ты, занималась сексом, когда зачинала меня! – с усмешкой объяснила Жанна.
- «Сексом», - передаразнила Римма. - Я тебе такой секс покажу, что шёлковой у меня будешь. Ишь ты, мать учить начала. Ты вот роди, тогда посмотрим, какой матерью сама будешь. А то учат тут цеплята кур… Я тебе покажу, как учить!
- Римма, ну ты тоже хороша! - сказала, повернув голову назад, Лидия Ивановна. - Что ты к ребенку прицепилась?! Чего Жанка такого сказала-то? Секс… Ну что такого тут?
- Мамочка, помягче нужно быть, - сказала Жанна.
- Ты ещё меня учить будешь! - повысила голос Римма. - Помолчи лучше. Ты уже натворила глупостей. Восемнадцать лет, а уже забеременела от женатого мужчины, который не собирается на тебе жениться! - особенно взъярилась Римма. - Вместо того чтобы матери помогать, ты всё наоборот делаешь, тебя, наверное, твой папаша настраивает против меня!
- Мама! - воскликнула Жанна.
- Что мама?
- Да ничего!
- Как ты с матерью разговариваешь?!
- Ладно. Сколько можно тебе повторять, что мой папа, Игорь Константинович, никогда о тебе ничего не говорит! Он меня понял и обещает помогать, денег дал, чтобы я купила для ребёнка всё необходимое.
- Хватит попрекать Жанну, смирись, успокойся, Римма! Раз уж так получилось, значит, судьба такая. Ребёнок всегда радость! - вмешалась Лидия Ивановна.
- Всю дорогу ты вмешиваешься, мама, в мою жизнь, в воспитание Жанны, - сказала Римма Олеговна, - вместо того, чтобы помочь устроить мне личную жизнь. Это вы с отцом настояли, чтобы я каждую неделю Жанну отдавала на субботу к отцу, который ей во всём потакает. Вот вам результат, любуйтесь. Жанна, без пяти минут фельдшер-акушер, забеременела, у неё даже ума не хватило предохраняться!
- Как ты не понимаешь, мама, что я люблю этого человека и хочу от него ребёнка! Он тоже ждёт нашего сына и собирается признать его и помогать мне всячески, - перебила Римму Олеговну Жанна Игоревна, - я уже объясняла вам, что он не может развестись с женой сейчас.
- Да он и не собирается этого делать никогда! Запомни это, наивная дурёха! - раздражённо парировала Римма. - А что касается твоего отца, запомни, чтобы он тебе там не говорил про свою любовь к тебе, он нас бросил и предал, женился на этой дряни, которая родила ему двух сыновей подряд, чтобы к себе прочнее привязать. Все денежки, которые он зарабатывает, тратит на своих сыновей, а тебе только крохи достаются.
Олег Викторович что-то сосредоточенно и тихо мурлыкал себе под нос.
От быстро промчавшегося встречного самосвала в приоткрытые окна ворвалась волна воздуха.
- Я не хочу это слышать! - взвизгнула Жанна и демонстративно закрыла уши ладонями.
- Римма, сколько можно обвинять всех в том, что твоя жизнь не удалась, - прервала дочку Лидия Ивановна, - всё дело в тебе. Ты постоянно всех обвиняешь в своих неудачах, а сама ничего не предприняла, ничего, чтобы изменить свою жизнь. Ты нас с отцом после развода пилила, что не можешь выйти замуж потому, что у тебя нос длинный, и это - наша вина. Мы дали тебе деньги на операцию, исправили тебе нос и что? Ты уволилась из больницы, пошла продавать пищевые добавки в какой-то киоск при клинике. Хотела заработать большие деньги, но у тебя ничего не вышло. Ты потеряла квалификацию врача, нашла себе какого-то проходимца, который прожил с тобой меньше года и исчез бесследно, не принеся в дом ни копейки.
- Он любил меня, мама! - вскричала Римма обижено. - Если бы ты, папа, не напугал его, что сбросишь с лестницы, он бы остался со мной, и нашёл бы себе работу. Он один понимал меня и жалел.
Жанна, открыла уши и опустила руки на колени.
- Жалел, как же, - сказала Лидия Ивановна, - он использовал тебя. Ты все алименты, которые Игорь платил тебе на ребёнка, тратила на него. Совести у тебя нет! Игорь, в то время, звонил мне несколько раз и предупреждал, что в суд обратится на тебя за то, что ты тратишь деньги не на ребёнка, а на какого-то любовника. Нам с отцом пришлось вмешаться и выгнать этого негодяя. А я была вынуждена, согласится с Игорем и его родителями, что кроме как учиться на пятёрки, ты ничего больше не умеешь.
- Ты всегда была на стороне Игоря, - взвилась Римма, - а ещё мать называешься! Ты даже встала на его сторону, когда он перестал давать мне деньги сразу, как только Жанне исполнилось восемнадцать лет. Он даже на День рождения к ней не приходил ни разу с подарками.
- Он не приходил к нам, чтобы с тобой не встречаться, мама, - нарочито спокойно произнесла Жанна. - Ты же обязательно устраиваешь скандал, каждый раз при виде папы. Он тебя избегает. А подарки и деньги на них он всегда бабушке давал, чтобы она мне их покупала.
- Что-о-о!? - Римма перешла на крик. - Вы все сговорились против меня, и все эти годы плели интриги за моей спиной?! - она даже задохнулась от ярости.
- Никакого заговора не было, - спокойно возразила Лидия Ивановна. - Просто Игорь хотел, чтобы те деньги, которые он дополнительно давал для дочери, тратились исключительно на неё.
- Да, бабушка, на меня, - сказала Жанна.
- Так, понятно, как все вы меня ненавидите! - истерично выпалила Римма.
- Да кто тебя ненавидит? Ты сама себя ненавидишь, - сказала Лидия Ивановна.
- Всё, всё мне понятно! - уже рыдала Римма.
- Мама, успокойся, - сказала Жанна и положила руку на плечо матери.
- Отстань! - Римма дернулась, отстраняясь.
В этот момент, перекрывая все женские голоса, Олег Викторович грянул:

На Муромской дорожке
Стояли три сосны,
Прощался со мной милый
До будущей весны…

Слушать "На Муромской дорожке" в исполнении Лидии Руслановой

“Наша улица” №171 (2) февраль 2014

Галина Зеленкина "Камень"

Галина Зеленкина родилась 11 июля 1947 года в городе Бресте Беларусь. С 1960 года проживает в Сибири (до 1984 года в городе Братске Иркутской области, а с 1984 года и поныне в городе Кодинске Красноярского края). Окончила энергетический факультет Иркутского политехнического института в 1971 году. Специальность – инженер-электрик. Работала проектировщиком в Группе Рабочего Проектирования на строительстве Братской, Усть-Илимской и Богучанской ГЭС. С 1997 года занимается писательским трудом. Автор романов «Убийца неподсуден» (изд-во «Кларетианум» г. Красноярск) и «Звездочет» (изд-во «Буква» г.Красноярск), а также нескольких сборников стихов. В "Нашей улице” публикуется с №141 (8) август 2011.

Галина Зеленкина

КАМЕНЬ

рассказ

Лежал на склоне горы большой камень. Век лежал, два века лежал и никому не мешал. Летом камень грелся на солнышке и умывался дождевой водой, а зимой отдыхал в снежной постели, слушая завывание вьюги и шёпот метели. Но больше всего камень любил раннюю осень. В это время на палитре художницы Природы краски самые яркие и сочные, а птичьи голоса звонкие и пронзительные. Каждая пичужка перед отлётом на зимовку в тёплые края присаживалась на камень и пела ему попеременно прощальную песенку - то весёлую, то грустную. Веселилась птаха оттого, что летит в лето, а грустила потому, что жаль было расставаться с камнем. Цветы, грибы и ягоды тоже любили камень, за которым можно было укрыться от порывов злого северного ветра по имени Норд.
Однажды летом этот самый Норд, который всегда завидовал большому камню, решил его извести. «Нечего ему тут, на моей горе, возлегать. Пусть катится в долину. Там таких камней много, никто и не заметит его присутствия», - подумал он и стал изо всех сил дуть на камень. Но камень даже не шевельнулся. Понял тогда северный ветер, что ему одному не справиться, и позвал на помощь братьев Норд-веста и Норд-оста. Прилетели братья на зов и стали спрашивать старшего брата, зачем позвал. А тот, в свою очередь, пожаловался на камень. Много чего наговорил с три короба - в руках не унести.
- И чего ты на него взъелся? Лежит и лежит, никому не мешает, - удивился средний брат Норд-вест. - Мы, конечно же, поможем тебе по-братски. Только непонятно: чем тебе камень помешал?
- А я думаю, что Норду уже невмоготу стало слушать, как птицы поют камню хвалебные песни, а от него прячутся, - заметил младший брат Норд-ост.
- Да! Завидую! - признался братьям Норд. - И зависть эта не даёт мне покоя ни днём, ни ночью. Такой злобой пропитался, что уже сам собой не владею.
- Говори, что делать надо, - просвистел средний брат Норд-вест и стал кружить над большим камнем.
- Я постоянно буду дуть на камень сверху вниз, а вы поочерёдно будете дуть на него справа и слева. Так мы раскачаем камень, и он сам покатится по склону в долину, - предложил Норд свой план изгнания камня с горы.
Так как возражений не последовало, то ветры со свистом и воем дружно принялись раскачивать камень. От испуга звери, жившие рядом с камнем, разбежались кто куда, а птицы улетели в долину, где слабые порывы ветра не мешали полёту. Большинство зверей спряталось в пещере, находившейся от камня метрах в пятидесяти вниз по склону. Общая беда сплотила животных. Всегда легче выживать вместе, чем поодиночке. Так думали звери и терпеливо ждали, когда угомонятся ветры. Но прошёл день, минула ночь, а ветры всё дули и дули.
- Думай не думай, а кушать хочется, - произнёс бурундук.
И тогда самые отважные звери покинули пещеру, чтобы добыть пропитание для подрастающих детёнышей. И надо же было такому случиться, что едва звери разбежались по сторонам, как ветрам удалось раскачать камень и сдвинуть его с места. Камень закачался и, направляемый дуновением северного ветра, покатился вниз по склону в долину. Так бы и сбылась мечта Норда, если бы не препятствие, возникшее на пути движения камня, который запнулся о груду мелких камней недалеко от входа в пещеру. Камень перевернулся и закрыл собой вход в пещеру.
Очутившись в темноте, обитатели пещеры испугались. Не так страшна тьма, как неизвестность, её породившая. Заплакали детёныши: кто заскулил, кто затявкал, а иные просто завыли от страха. Услышали звери вой детёнышей и побежали к пещере. Глядь - а вход в пещеру камнем завален. Попытались было сообща камень сдвинуть. Да куда там! Как лежал, так и лежит. Пригорюнились звери, уселись близ камня на склоне горы и давай думу думать. Так бы и сгинули все, если бы не знакомый орёл по имени Глазастик.
Пролетая над склоном горы, тот очень удивился, не увидев камня, на котором любил отдыхать и созерцать окрестности.
«Не иначе как Норд и его братья постарались!» - подумал он и полетел на поиски камня. Нельзя бросать в беде того, кто тебе помогает. Такое негласное правило было у орла. Жаль, что не все и не всегда ему следуют. Но это уже вопрос к совести, а она, как известно, или есть, или её нет. Третьего не дано. И слава Богу, что не у всех совесть отсутствует. В бессовестном мире трудно выживать.
- Что случилось? - послышался клёкот орла над головами пригорюнившихся зверей.
Но те его не услышали, так как в один голос скулили, выли и тявкали, повернув головы в сторону камня, закрывавшего вход в пещеру. Орёл увидел знакомый камень и всё понял. Он опустился на землю рядом с грудой мелких камней и громко захлопал крыльями. Звери замолчали и стали смотреть на орла.
- Я знаю, как вам помочь, - обнадёжил зверей Глазастик.
Услышав, что не всё потеряно, обрадованные звери наперебой стали спрашивать, что и как. Устроили такой гвалт, что ничего не разобрать. Тогда орёл снова захлопал крыльями, и наступила тишина.
- У подножия горы есть потайная пещера, в которой живёт отшельник по имени Хрон. Никто не знает, кто он такой и откуда пришёл. Но только он один сможет из большого камня сделать маленький и, возвратив его на место, вновь сделать большим. Обратитесь к старцу за помощью, - посоветовал зверям Глазастик и, взмахнув крыльями, полетел искать добычу, чтобы накормить своих птенцов.
Проводив орла взглядами, звери стали выбирать послов к старцу. Первым вызвался идти бурундук.
- Я не против бурундука, пусть идёт, - сказал заяц. - Я бы тоже пошёл, только боюсь неизвестности.
- А чего бояться-то? - удивился горностай. - Идём-то за помощью своим детёнышам.
- Чего удивляться-то? - вмешалась в разговор лиса, глядя на горностая. - Заяц по натуре трус, поэтому всегда всего боится.
- Если ты такая храбрая, то могла бы составить компанию бурундуку с горностаем, - огрызнулся заяц.
- Запишите меня, - обратилась лиса к росомахе. - Я тоже хочу пойти к старцу.
- Я думаю, что троих послов будет достаточно, - сказала росомаха.
И все звери согласились с ней. Иногда меньшим числом дело лучше справится.
- Надо же, - с удивлением заметила коза, - не успел никто и глазом моргнуть, как послы исчезли.
- Юркие они, - заметила волчица и глубоко вздохнула.
«Чего это она вздыхает?» - подумала коза и на всякий случай отодвинулась подальше от волчицы. Осторожность никогда не бывает лишней при общении с хищниками.
Но оставим на время зверей горевать у пещеры и последуем за послами. Орёл не сказал, что вход в потайную пещеру, где живёт отшельник, скрыт зарослями колючих кустарников. Поэтому искать его пришлось методом проб и ошибок. Пока горностай с бурундуком бегали по зарослям, лиса по привычке занимала выжидательную позицию.
«Пусть горностай с бурундуком о колючки шубки портят, а я подожду, пока они вход в пещеру не отыщут», - подумала лиса и улеглась на травку близ колючего кустика.
- Да вот же вход! - послышался возглас бурундука.
Лиса, определив направление по звуку, мигом очутилась перед входом в пещеру.
- Чур, я первая! - воскликнула она и, оттолкнув бурундука, проникла вовнутрь пещеры.
- Так нечестно!- возмутился бурундук.
- Где ты видел честных лис? - одёрнул его горностай. - Пошли за ней, а то наговорит лишнего.
Когда они вошли в пещеру, то бурундук увидел, что горностай ошибся в своих предположениях. Онемевшая лиса неподвижно сидела перед отшельником.
- Что с ней? - обеспокоенно спросил бурундук.
Хитрая и подлая, но ведь своя. Нельзя оставлять в беде того, с кем в одной связке.
- Ничего страшного, - ответил Хрон, - попросил её помолчать до вашего прихода.
«Какой же он старец? - подумал горностай, разглядывая отшельника. - У него даже нет седых волос».
- Ха! Ха! Ха! - рассмеялся Хрон. - Разве по седине волос судят о возрасте их владельца?
- А вы и мысли можете читать? - испуганно спросил горностай. - Или это просто совпадение?
- Я много чего умею, - ответил уклончиво отшельник. - В моём мире этим искусством владеют все: и стар, и мал.
- Так вы, значит, из другого мира? - полюбопытствовала лиса, к которой уже вернулись дар речи и способность двигаться.
- Да, я нездешний, - с грустью произнёс Хрон и жестом дал понять, что тема о его происхождении закрыта.
- Меньше будешь знать - лучше будешь спать, - сказал бурундук, глядя на лису с неодобрением.
«Пришли за помощью, а она начинает выпытывать, что, где и как. Не всё ли равно, кто нам окажет помощь?» - подумал бурундук.
- А что надо сделать? - обратился к бурундуку отшельник.
Он с первого взгляда проникся симпатией к скромному зверьку.
- Помогите нам, пожалуйста, отодвинуть камень. Он закрыл вход в пещеру, где остались наши детёныши, - ответил бурундук, и две слезинки выкатились из его круглых глазёнок.
Он отвернулся и смахнул их лапкой.
- Помогу, - ответил Хрон и направился по узкому длинному коридору в глубь пещеры.
- А вы ждите меня здесь, - приказал он зверькам, увидев, что они последовали за ним.
Жаль, что не всем дано умение терпеливо ждать и молча догонять. Вот и лиса извелась вся от нетерпения. То и дело она рыскала по углам пещеры и вынюхивала что-то.
- Не мельтеши! - крикнул горностай. - И без тебя…
Он хотел сказать, что у него нервы тоже не железные, и он тоже мог бы бегать по пещере туда-сюда. Но тут появился Хрон с каким-то прибором в руках, и послы стали смотреть на отшельника. Лисе очень хотелось спросить, что за прибор принёс Хрон. Но, наткнувшись на взгляд бурундука, она решила промолчать.
- Идём! - приказал отшельник, и звери послушно последовали за ним.
Выбравшись из зарослей, Хрон и его свита стали подниматься вверх по склону горы. Вдруг лиса вырвалась вперёд и помчалась к камню.
- Вот он! - закричала она.
Звери, сидевшие у камня в ожидании помощи, подумали, что напрасно они считали лису ненадёжным и лживым зверем. На деле она проявила себя с лучшей стороны. А считавшимися надёжными друзьями бурундук с горностаем почему-то не прибежали первыми. Поэтому, когда они появились на горизонте вместе с отшельником, то всё внимание зверей было обращено только на Хрона. И когда тот приказал каждому зверьку по одному подойти к пещере и попросить своего детёныша отойти как можно дальше от камня, то всё было исполнено неукоснительно.
- А теперь и вы отойдите от камня, чтобы не попасть в зону действия лучей, уменьшающих габариты предмета, - посоветовал Хрон, настраивая принесённый с собой прибор.
«Как может эта труба, усеянная огоньками, помочь сдвинуть камень?» - подумала росомаха, с недоверием глядя на отшельника.
Впрочем, как оказалось в действительности, может не только сдвигать предметы с места, но и уменьшать их в размерах, чему свидетелями были все звери. Конечно же, не сама труба совершала эти действия, а ослепительные лучи света, исходящие из неё.
Когда большой камень достиг размера маленького камешка, который легко умещался на ладони, Хрон отключил прибор и, подняв с земли камешек, положил его в карман своего скромного одеяния. И как только он сделал это, родители и детёныши бросились навстречу друг другу.
Отшельник не стал дожидаться, пока звери выплеснут радостные эмоции и успокоятся. Он отправился вверх по склону горы, чтобы отыскать место, где лежал раньше камень. А тем временем хитрая лиса, заметив, что отшельник не стал возвращаться в пещеру, решила побывать там в его отсутствие. Но когда она прибежала к входу в пещеру, то вместо него увидела гладкую стену.
- Хитрый Хрон! - воскликнула лиса и быстрёхонько вернулась к лисятам, которые в одиночестве сидели близ груды мелких камней.
- А где все звери? - удивилась лиса.
- Они ушли вслед за отшельником, - ответили лисята.
- За мной! - крикнула детёнышам лиса и побежала вверх по склону, то и дело оглядываясь, не отстал ли кто из них.
Но как ни спешили лиса с лисятами, к началу действия они всё же опоздали. Подбежав к зверям, сидящим поодаль от Хрона, лиса увидела, что тот уже включил прибор, и под действием лучей, исходящих из трубы, камень стал быстро увеличиваться в размерах.
- Крикните, когда я должен остановиться, - попросил Хрон зверей.
- Я крикну! - откликнулся на просьбу бурундук.
- Да твой голос никто не услышит, - заметила росомаха. - Надо попросить орла. Ему сверху лучше видно.
И все стали просить орла, кружившего над склоном, чтобы он помог отшельнику определиться с размерами камня.
- Его надо сделать больше, но не в высоту, а в ширину, - предложил орёл.
- Зачем? - удивилась росомаха.
- Чтобы Норд и его братья не смогли его сдвинуть с места, - пояснил Глазастик.
И звери согласились с его предложением. «Какой умный этот Глазастик», - подумал заяц и почему-то вздохнул.
Отшельник усмехнулся и стал увеличивать ширину камня.
- Хватит! - послышался клёкот орла, и отшельник выключил прибор.
- Всё возвращается на ′круги своя! - произнёс он и, наклонившись к камню, погладил его рукой.
Затем Хрон внимательно оглядел зверей, что сидели полукругом от него поодаль, и решил им дать напутствие.
- Ваше невнимание к Норду породило в нём зависть. Если бы вы иногда хвалили Норда за прохладу, которую он навевает в жаркий летний день, или за то, что он отгоняет от вас назойливых мошек, ему бы не пришлось обращать на себя внимание путём изгнания камня со склона горы. Чрезмерная похвала одного в ущерб самолюбию другого часто приводит к непредсказуемым последствиям, чему вы все были свидетелями. Запомните это и впредь будьте благоразумны, - назидательным тоном произнёс Хрон на прощание и удалился восвояси.
Что уж тут скажешь! Ни добавить, ни убавить!
Хорошо, что свет истины всегда пробивает дорогу сквозь тьму невежества.

Кодинск
Красноярский край

"Наша улица” №171 (2) февраль 2014

будешь своим

СВОЙ СТРАННЫЙ

Да ничего особенного, необычное явление, редкое событие, странный случай. Странное состояние для человека - он пишет. Странный человек. Он со стороны. Другой. Даже из другой страны. Иностранец. Говорит что-то, а его местные не понимают. И идёт с горшком на голове. У нас так не ходят. У нас на головы надевают сковороды. Но, странно, сковороды не раздражают окружающих. А вот горшки раздражают. Сковорода на голове - дело свойское. Это не вызывает недоумения. Свои не бывают странными. Торят по глине с лужами непроходимыми тропинки. И тот, кто пишет, обычный человек, пока он никому не говорит, что он что-то пишет. Тихо сидит в углу, чтобы никто его не видел, и пишет. А вот когда он в горшке выйдет на Большую Никитскую и до самого ЦДЛ будет кричать, что он пишет, тут-то его и признают странным. Прав Мандельштам, «не говори никому, всё, что ты видел, забудь». И всегда будешь своим.

Юрий КУВАЛДИН

Валерий Барановский "Ах,"тёщин" мост - залог печали"

Валерий Николаевич Барановский родился 17 декабря 1940 года в Хабаровске. Окончил в 1962 году Одесский гидрометеорологический институт, работал как инженер-гидролог в Киеве, а в 1972 поступил в аспирантуру при секторе кино Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, защитился в 1976 году там же, получил степень кандидата искусствоведения, член союзов журналистов и кинематографистов Украины. Аавтор трех книг прозы - «Маленькие романы», «Смешная неотвязность жизни», «Куда глаза глядят». В "Нашей улице" публикуется с №165 (8) август 2013. 

Валерий Барановский

АХ, "ТЁЩИН" МОСТ - ЗАЛОГ ПЕЧАЛИ

рассказ


Тамара едва не свихнулась. Когда ее змей любимый в пятый раз за последний месяц притащился кромешной ночью, в два или три (она так извелась, что не глянула на часы) и, нагазованный до французского прононса, ворвался в постель, требуя немедленного ублажения, она стукнула его по башке телефонным аппаратом. Позже, конечно, пожалела - как-никак очень хороший телефон, с номероопределителем, чтобы знать, кто звонит и нужно ли снимать трубку. Аппарат рассыпался, а голове этого кретина - ничего. Только уснул, так любви и не дождавшись. Утром его мучила тахикардия и очень раздражал неведомо почему разбитый агрегат. А главное, Владимира Львовича бесило совковое Тамарино упрямство. Она ни за что не хотела соглашаться с тем, что ему, как человеку античному, идея моногамии кажется ограниченной и глупой. Тамара в свете этой идеи выглядела склочной собственницей, хотя в ее внешности ничего такого не проявлялось. Светленькая, легкая, она казалась бы хрупкой, если бы не большая грудь и мальчишеские бедра - и не подумаешь, что может орать дурным голосом, лить слезы в три ручья, пока нос не станет фиолетовым или вот, как на этот раз, запустить в голову мужу дурацким «Панасоником».
«Какая же он, все-таки, скотина», - подумала Тамара, разглядывая гладкое, розовое лицо Владимира Львовича, украшенное пшеничной красоты усами. Он нравился ей по-старому - и физиономией, и телом, дородным и несколько рыхлым, несмотря на молодость, и характером, где незлобивости было больше, чем зла или эгоизма. Но эгоизм был тоже и какой-то распущенный, наглый, беззастенчивый. Тамара и слова нужного не могла подобрать, но пыталась и в результате доводила себя до головной боли и острых резей в желудке. Он же никаких слов не подбирал. Речи произносил круглые, как бы давно отрепетированные. Нельзя утверждать, что не волновался. Переживал, понятно, но не настолько сильно, как хотелось бы. Если бы он и впрямь дорожил Тамарой хоть вполовину от того, как это живописал, то вел бы себя осторожнее и не приволок бы в сумке Ленкин зонтик, который Тамара вышвырнула той под ноги, на лестничную площадку, еще в позапрошлый четверг. Тогда он поклялся, что к этой суке, к этой врачихе из гриппозной районки, больше ни ногой. Грубые слова в этой фразе, конечно, Тамарины. К чести Владимира Львовича, он никогда не позволял себе оскорблять женщину - ни жену, ни шлюху подзаборную. Но зато и пройти мимо любой, даже первой попавшейся юбки спокойно не мог; особенно мимо хорошенькой и тем более, если с круглым, аппетитным задиком. А когда возраст подпер, его античность и вовсе разрослась до неприличных размеров. Наиболее же противной Тамаре казалась мужнина наивность. Она бы сказала - детскость, если бы все это не касалось самой элементарной ебли.
Он не счел необходимым соврать, когда вляпался с зонтиком, и признался, что навещает Ленку и теперь и делает это с превеликим удовольствием. Тамару не так вывело бы из себя и самое нахальное вранье, потому что глупо думать, будто жестокая правда лучше сладкой лжи. Сладкая ложь лучше. Хочешь трахаться - с нашим удовольствием. Но зачем же близких травмировать? Никто тебе член изотопами не метит и со счетчиком Гейгера по твоим явкам не бегает. Но когда красавец-мужчина вламывается в родной дом среди ночи, ничего членораздельного не произносит, а утром пускается в туманные рассуждения о том, что любит обеих женщин и хочет сохранить как жену, так и ту, другую, и что они, будучи личностями непохожими, прекрасно дополняют друг друга и могли бы при хорошей погоде, вполне вероятно, сдружиться, - тогда хочется взять нож да и отрезать ему яйца. И, что обиднее всего, на вопрос, чем же таким располагает Ленка, чего нет и не может быть у Тамары, ответа Владимир Львович не давал. Он что-то мычал, правда, пытаясь мотивировать свой главный тезис, но неубедительно. Шахиншах, понимаете ли! Сначала б денег намолотил, как бухарский эмир, а уж потом бы о гареме грезил.
Впрочем, если честно, Тамара в любом гареме нашла бы себе место не хуже Ленкиного. Та, может, и моложе, но и муженек еще не так сдал, чтобы у него стоял только после стриптиза. Хотя Ленка, возможно, именно стриптизом его и взяла. Было дело, ейный бывший хахаль проговорился, дескать, она хороша тем, что не ноет, не жалуется никогда, а, наоборот, поет, танцует и сообщает всем своим мужикам жизненную энергию и бодрость духа. Допустим, что так, хотя в постели, если умеючи, любого мужика нестарая баба может заставить кричать аллилуйя. Но это еще не повод в отсутствие законной супруги укладывать эту дрянь в семейную койку на глазах малых детей и любимой кошки, которая при виде такого безобразия, наверняка, раздумала спать и шипела на бесстыдницу.
Но что ему, кобелю, скажешь, если он забрал себе в голову невесть что и хочет поебывать в свое удовольствие и ту, и другую. От сознания этого невозможного факта Тамара начинала снова плакать, что не шло ей на пользу. Так было и сегодня. Владимир Львович решил в стрессовой ситуации не рисковать; не убежал, сославшись, как всегда, на жуткую рабочую загрузку в своей виртуальной фирме «купи-продай», а потащился за Тамарой - и туда, и сюда, и к свекрови в гости, где изображал, надо сказать, талантливо, попранное достоинство. А Тамара выглядела рядом с ним, пышным, осанистым и печально-торжественным, жалким кроликом с красными, натруженными глазами.
Все это происходило год назад и ничем не закончилось. Разве что Владимир Львович перестал торговать витаминами и французской парфюмерией из Стамбула, а купил пополам с приятелем старый автобус фирмы «Рено», сунул в него подержанный биологический сортир, шаткий столик, две койки и принялся курсировать в Польшу и обратно. Койки давали ему некоторую перспективу. Однажды (Тамара знала это точно) он свозил в Варшаву и Ленку. Странно, но Тамару это не задело. Может быть, потому что к этому грустному часу она встретила Ляховецкого.
Толстый человек с сухой, граненой головкой и осторожными глазами, он подошел к ней на улице и деловито предложил работу. «Дневной стационар психоневрологического диспансера», - сказал он решительно, будто ухнул с головой в воду. Тамара и бровью не повела. Только спросила: «А я тут при чем?» - «Вы добрая, - сказал Ляховецкий. - Я по глазам вижу». - «Это вы так меня клеите?» - спросила Тамара. «Не клею, а вербую, - ответил, не смутившись, Ляховецкий. - Для меня главное, что подсказывает интуиция. А она, как только я вас увидел, просто завопила - не пропусти!» - «Как это интуиция может вопить? - поинтересовалась Тамара. - Вы же только что сами сказали: она подсказывает. Вот это правильно». - «А моя на сей раз вопит! - сказал твердо Ляховецкий, вручая ей фунтик итальянского мороженого, который успел прихватить на ходу с лотка. - Вот вы чем занимаетесь в жизни?» - «То тем, то другим... Чаще вяжу». - «Это очень хорошо. Значит, можете быть психологом». - «А что, я любому могу хорошее присоветовать. Ко мне иногда, как к священнику, ходят или к врачу. Я послушаю, послушаю и начинаю говорить. Сама не знаю, откуда что берется. Но иногда так насоветую, что потом благодарят. Ну, мать, говорят, ты у нас просто Ванга какая-то!» - «Видите! - обрадовался Ляховецкий. - Я же чувствую. Вы замужем?» - «А в чем будет состоять работа?» - спросила Тамара, опускаясь на скамью, так как дальше болтать и не сесть, не откинуться назад, как бывало, когда училась поблизости и всегда бегала в институт через городской садик; не подышать полной грудью (а ей только сейчас задышалось легко и свободно) - не сделать всего этого было бы просто глупо. Ляховецкий проницательно, что твой экстрасенс, улыбнулся, кивнул ей благожелательно, присел рядом, и диалог потек уже совсем естественно, как в книжках.
- Мы - скорая психологическая помощь, - объяснил Тамаре собеседник. - Кому-то дерьмово, хочется руки на себя наложить. А тут - мы. Так, мол, и так, друг или подруга, не спеши. Это никогда не поздно. Все там будем. Но лучше не сейчас...
- Так вы телефон доверия?
- Не совсем. Туда звонят одни только самоубийцы или хулиганы, которым поматериться охота или сделать женщине на телефоне гнусное предложение. Иногда такое несут! Я долго не верил, а потом сам решил полюбопытствовать. Попросился к ним на смену. Вы и представить себе не можете, что я услышал. Кажется, мужчина на звонок отвечает, что тут можно придумать? Так нет же! Откуда-то гомиков понабиралось. Как будто все педерасты города и области решили с собой покончить разом. Но раньше употребить, извините, меня...
- Вы об этом почему-то рассказываете с удовольствием, - сказала Тамара. - Вы извращенец?
- Ничего подобного. Я просто намекаю на то, что у психологов очень широкий фронт работы: и самоубийцы, и наркоманы, и психотики, и абсолютные дебилы... Извращенцы, конечно, тоже встречаются...
- Так ведь не у вас... Вы же не телефон доверия. Сами сказали.
- У нас еще хуже. Там ты их не видишь и, в конце концов, если тебе слишком уж неприятно, можешь трубку бросить. Хотя это, разумеется, непрофессионально. А к нам они все идут строем. Они здесь не ночуют, но целый день перед глазами. И каждому нужно как-то помочь. А то уйдет и утопится или замочит кого-нибудь. На нас же и повесят...
Тамара решительно встала. Потянулась сладко. Зажмурилась, поворотив лицо к солнцу.
- Ну, ладно, - сказала она, - я всего этого не умею.
- Научим, - перебил ее Ляховецкий. Он даже взмок. Уж очень ему хотелось уговорить Тамару. - Главное, вы - человек. Таких в монастырь забирают...
- Для монастыря я не гожусь, - Тамара посмотрела на Ляховецкого с иронией. - По-моему, вы меня, все-таки, клеите.
Тот засуетился. Всколыхнулся всем своим большим телом, и сразу стало видно, что он еще совсем не стар и под слоем жирка спрятаны приличные мышцы и, возможно, сконцентрированы серьезнейшие желания. Это открытие Тамару развеселило. Она не потребовала ответа, потому что его и быть не могло. И в этот самый момент перед ее внутренним взором всплыла рожа дорогого муженька Владимира Львовича, несколько удрученная из-за затруднений с гаремом, но внутренне безмятежная. На глаза Тамары навернулись слезы, но сквозь них, сметая возмутительное изображение Владимира Львовича, вдруг прорвалось, просто брызнуло в мозг видение кроны иудина дерева. Оно росло у входа в сквер и как раз сейчас отчаянно, истерически цвело над Тамариной головой.
Это решило все.
- Я согласна, - сказала Тамара.
Прошел месяц. В данном случае хватило и месяца. Ляховецкий обучил Тамару всем примочкам, которые необходимо знать для безопасного обращения со страждущими. Первые приемы он проводил с Тамарой вместе, наслаждаясь тем, какая она аккуратная, чистенькая, строгая и, вместе с тем, душевная в своей блузочке и шортиках с подтяжками (уж очень ей не хотелось надевать бездушный халат), и какое успокаивающее или, напротив, бодрящее впечатление производит на больных в зависимости от их темперамента и степени повреждения характера. Ляховецкий сидел за столом рядом с Тамарой, почти касаясь своим коленом ее, полненького, туго затянутого в черные колготки, и ему казалось, хотя на нескромные поступки он не отваживался, что его нога становится все больше, толще, раздувается, плотно прижимаясь к тамариной, и ей это нравится. Тамара, конечно, чувствовала, что Ляховецкий волнуется, но ей было все равно, ибо свои душевные ресурсы она всецело расходовала на психов.
Беседуя с этими несчастными людьми, даже не подозревающими о том, насколько они несчастны, она видела, что какие-то изменения происходят и с ней самой. Их заброшенность, их внутренняя замусоренность вызывали в ней острые приступы сожаления, потому что она и сама была такой, и ее душа напоминала неприбранную комнату. Когда Тамаре сбивчиво излагала свою скучную историю какая-нибудь обманутая жена, она как бы сливалась со своей пациенткой и, внимая той вполуха, вспоминала себя, сидящую в одиночестве в своей огромной квартире за вязанием или шитьем, в драных домашних тапочках и выцветшем халате, пока ее Владимир Львович неделями где-то мотается и на все вопросы и приставания отвечает одинаково, что у него дела, и легко возбухает, если она настаивает на объяснениях, и кричит противным, скрипучим голосом, а то и напивается назло и в пьяном угаре ломает табуреты и швабры, и гнет дверные ручки, и уходит, вроде бы не желая натворить бед, на всю ночь. Естественно, она, пережившая этакое, легко зализывала ссадины женщины, пришедшей за помощью, и они плакали, обнявшись и сообща вырабатывали страшные планы отмщения своим кобелям. А то обстоятельство, что этим планам, скорее всего, не суждено осуществиться, ничуть не мешало им испытать значительное облегчение, почти катарсис, будто они действительно наказали подлецов, и объекта ненависти больше нет.
Бывали случаи и похлеще, требующие вмешательства мужского персонала. В один прекрасный день к ней в кабинет явился средней упитанности и неясного возраста гражданин и заявил, что после свидания с одной дамой его беспрерывно мучают страшные запахи. Дама, достаточно еще молоденькая, не первый год приходила к нему в гости, иногда и в свой обеденный перерыв, а ему было все равно когда, ибо он не работал как инвалид детства. С рождения этот гражданин имел короткую ногу и сильно искривленную правую ручонку, прочим же его природа не только не обделила но, можно сказать, уважила сверх меры. Притом, он был еще и неглуп, отчего не только эта, но и другие женщины липли к нему повсеместно.
И еще одним преимуществом мог похвастаться до недавнего времени этот пациент. Он не чувствовал запахов. Природа, укоротившая ногу и удлинившая другой орган, лишила его обоняния, но, вышло так, что не навсегда. Надо же было произойти такому, что способность воспринимать запахи вернулась к нему в тот момент, когда у него находилась с визитом вежливости упомянутая выше знакомая и как раз прыгала на нем, держась за спинку кровати и громко выкрикивая какие-то воинственные и невразумительные слова. Обоняние вернулось, и мужчину захлестнула волна такого острого, со спиртовой подкладкой запаха, какой можно найти только в свинарнике. Пациент даже вырубился на мгновение, а придя в себя, изобразил несвойственную ему ранее усталость и предложил своей гостье принять совместную ванну. Физиотерапевтическая процедура не помогла. От дамы тянуло, как от кнура. От ее запаха у любовника шла кругом голова и сводило горло. Он избавился от подруги пораньше, надеясь, что обоняние рано или поздно пропадет вновь. Однако этого не случилось.
Во время следующего свидания толково выполнить свои обязанности этот гражданин не смог и робко спросил свою принцессу, отчего бы ей не воспользоваться пахучей химией, на что получил кокетливый ответ, что в Париже, к примеру, мальчики просто обожают этот животный дух и за такими, как она, гоняются с расстегнутыми штанами. И худо не то, что на этот раз он проявил себя импотентом, а совсем другое. Теперь страшный запах преследовал его неотвязно. Это сводило его возможности на нет. Мужичок измочалился, пытаясь отогнать наваждение. К Тамаре он явился, как в последнюю инстанцию. Ей было неловко, но она смиренно выслушала его историю и в перепуге нажала на кнопочку, лишь тот момент, когда он вскочил в сильном возбуждении на ноги, рванул змейку, вывалил на белый, без единой бумажки стол свою здоровенную штуковину и, срываясь на плач, спросил.
- Ну, и что теперь с этим делать? Запах чувствую. А его нет. А запах чувствую! Жуткий. Козлиная ебля, чтоб ей пусто было.
- Что? - переспросила Тамара, не сразу раскусившая смысл незнакомого выражения. - Что вы сказали?
- Сказал - чтоб она сказилась, эта козлиная ебля! Инвалидом сделала! Помогите, сестричка!
Прибежали другие психотерапевты, заставили пациента застегнуться и увели. А Тамара долго не могла прийти в себя. Ее сначала трясло, потом напал смех, и она истерически хохотала так долго, что пришлось девушку отпаивать валерьянкой.
И еще одно происшествие запало ей в память. Пришел на прием тихий, сдержанный паренек, невысокого росточка, мягкий, нежный, в посвистывающем от гладкости ткани спортивном костюмчике - такой, знаете ли, мягкий, к ранам можно прикладывать. Его бессонница замучила. Без причины. Уж и то пробовал, и другое, и отдыхать ездил на Канары, и в наших Сочах побывал - ничего не помогало. Тамара проникновенно его изучила, зафиксировала за спокойной, негромкой внешностью страшную нервозность, вспомнила Зощенко, как он, когда аппетит пропал и все думали - у него рак, начал копаться в собственной личности и выяснил, что болезнь связана с ударом грома и звяканьем чайной ложечки по краю стакана, когда младенец Миша - будущий писатель - кормился кашей; вспомнила все это и битых три дня разбирала с Сережей - так звали парня - его личность на составляющие, каждая из которых была, странное дело, светлой, как пример для подражания. Они уже добрались до раннего детства Сережи и его мальчишеских стыдных привязанностей; он уже поведал ей, как со своим дружком тайком от родителей пытались друг друга своими палочками в попки тыкать, потому что начало хотеться и моглось, а девочек еще боялись; они уже дошли до самых волнительных подробностей, до истоков невроза, когда Сережа вдруг бесследно исчез. Она подождала его с недельку, а затем решила поделиться сомнениями с Ляховецким, мол, пропал мальчишка, не вышло бы чего - невротик, все-таки.
- Понимаете, - сказала Тамара, - был тут у меня на приеме мальчик один, такой, знаете, нежный, можно к ранам прикладывать...
Она не успела договорить, когда Ляховецкий вяло отозвался.
- Ах, этот... Бросьте, Тамарочка, не зацикливайтесь. Придет не придет... Какая разница... Эти рэкетиры хорошо платят. А прочее нас не интересует.
- Как рэкетиры? - спросила обескураженно Тамара. - Сережа, что ли, рэкетир?
- Ну да, - сказал Ляховецкий. - Не самый из них плохой, между прочим, это вы верно заметили. Он, например, против того, чтобы утюгами пытать или, там, у детей уши резать... Впрочем, для нас его взгляды значения не имеют. Мы помогаем всем. Согласно клятве Гиппократа. И, между прочим, мне жизнь еще не надоела...
Тамара потом неделю, не меньше, ходила в анабиозе. Надо же так обмануться! И если бы не Женечка Котин, форменный неудачник, просто хрестоматийный пример неудачника, она бы, возможно, так в полусне и жила до настоящего момента. А Котин пленил ее сразу. В нем сопрягались изящество и обреченность. Хорошо одетый, выскобленный до стального блеска, ненавязчиво надушенный, он, в то же время, смотрел на нее загнанно, словно ожидая, что его вот-вот попрут прочь; надеясь, что этого не случится и спрашивая несмело, отчего же она его, все-таки, не гонит? У него были красивые, чуть с поволокой, карие глаза и брови под цвет черных тюльпанов, которые он сразу же принес ей в подарок.
- Сорт «Король ночи», - объяснил он без долгих предисловий. - «King of night».
И она прониклась к нему сочувствием, смешанным с большим интересом. Впервые за последнее время ей захотелось, чтобы ее поцеловали. Это желание оказалось столь острым и привязчивым, что ей пришлось уйти в ванную и умыться. Она знала, что первое правило всех психиатрических лечебниц - не заводить романов с больными. Знала, но чувствовала, что может с собой не справиться. Это ее бесило, а сердце продолжало колотиться неровно, и как-то странно сводило низ живота. Она с трудом взяла себя в руки, или ей показалось, что удалось это сделать, и с каменным лицом вернулась в комнату. Котин ждал ее, доброжелательно улыбаясь.
- На что жалуетесь? - спросила она, усаживаясь за стол.
- На жизнь, - сказал Котин, не тая улыбки.
- Давайте подробнее, - сказала Тамара.
- Давайте, - согласился Котин, - но не сейчас. Сейчас я хочу пригласить вас в кафе.
- Я на работе, - ответила Тамара, - и вообще, почему вы думаете, что я с вами пойду?
- Потому что вы этого хотите. Так же, как я.
- С чего вы взяли?
И тут Котин разразился монологом. Он говорил, что его сюда направили давно, но он никак не отваживался обратиться к кому-то конкретному, потому что пуще смерти боится всяких заведений такого рода, в которых сойти с ума куда легче, чем обрести точку опоры. Но теперь, когда он несколько дней назад увидел ее и понаблюдал за нею со стороны, его страх пропал. Он вдруг нафантазировал, что, может быть, у них начнется дружба, а потом, вполне вероятно, - и любовь. И Тамару это не должно оскорблять, так как эта влюбленность напоминает влюбленность в телезвезду, например, или киноактрису, с тем отличием, что они, всякие звезды, бог весть где, а она, Тамара, вот она, рядом, в пределах физической досягаемости. Он говорил о том, что начал люто ненавидеть свой род, ибо любой симпатичный прохожий мужского пола кажется ему, Котину, возможным претендентом на ее сердце; он даже воображает себе, как она подходит к этому человеку, доверчиво прижимается к нему, и в эту минуту Котину хочется случайного, ни в чем не виноватого прохожего убить, разорвать на куски.
Тамара внимала сбивчивым речам нового знакомого ошеломленно. Когда он умолк, у нее было такое чувство, будто по ней проехали катком, или она бежала, бежала через пустыню, по дикому зною, жадно ловя ртом раскаленный воздух, а сейчас вот в изнеможении рухнула на песок и надеется на одно - не умереть до того, как восстановятся силы. Она не нашла в себе довольно мужества, чтобы воспротивиться Котину и приняла его приглашение.
С этого все и началось. Ежедневно они выбирались в тот или иной ресторанчик, где было всегда два-три посетителя, и никто не мешал Котину изливать душу, а ей слушать. Он не хотел говорить Тамаре, где работает, а она и не настаивала. Ей вполне хватало информации, которую он обрушивал на ее голову, повествуя о своей судьбе, медленно, несколько монотонно, но неостановимо. Филолог, журналист, лингвист - все, что угодно в этом роде, он был типичным, как уже сказано выше, неудачником, но особого типа. Каждая его затея - что новая газета, что фильм или книга - осуществлялась прекрасно, на высочайшем профессиональном уровне. Но тем все и заканчивалось. Всякое деяние Котина оставалось уникальным примером мастерства, как лесковская блоха или портрет Сталина в просяном зернышке руки советского умельца Сядристого. Дальше дело не шло. Мешали обстоятельства. Исчезали спонсоры - заносчивый интеллигент не выдерживал проверки на вшивость. Предавали свои - для них, уставших от хронической нищеты, Котин был недостаточно прагматичным. Сбегали женщины, не видевшие перспективы в нервной котинской любви, когда столбик помады стоил полста в зеленых. Изменяли друзья, потому что друзья рано или поздно изменяют всегда. В ресторацию Котин водил Тамару на занятые под проценты деньги, которые он надеялся как-нибудь отработать. И рискнул в первый раз он на это опасное предприятие, и рисковал дальше лишь потому, что только так, сидя гордо в пустом зале, оставляя чаевые, нанимая такси, он иллюзорно оказывался в той роли, к которой его готовила судьба, да помешали прыщавые гендиректора в длинных пальто, красных пиджаках и с незаконченным средним образованием. А, может, и не одни они. Это следовало выяснить вместе с Тамарой.
Тамара слушала Котина и не могла взять в толк, отчего у него столько осечек. Ведь умен, дружелюбен, хорош собой. Разве что парадоксальное поведение пугало публику, и она не прощала ему того, чего не могла позволить себе. Тамара ни минуты не раздумывала над тем, стать ли его любовницей, несмотря на то, что никогда не была чьей-либо, кроме мужа, и даже представить себе не могла такого поворота событий. В первый же свой визит в котинскую двухкомнатную хрущобу, у черта на куличках, она осталась там на всю ночь, благо Владимир Львович в сотый раз двинул на своей членовозке за границы родины, и не пожалела. Внутренняя противоречивость его натуры проявлялась и в постели. Будучи победителем по природе, но неведомо какой силой сломленным в момент приближающегося триумфа, он неистово и умело ласкал ее, зацеловывал с ног до головы, упоенно пробирался в каждый закоулок ее вечно голодного тела, но при этом не уставал спрашивать глазами, хорошо ли ей, довольна ли она, и ежели не находил ответа, ни с того, ни с сего тушевался. Однажды до утра промучился - что-то ему, дураку, показалось, - и лишь величайший такт и терпение Тамары и ее умение убеждать привели его в чувство, и он понял, что причина его слабости лишь в сильной, невозможной любви. Чтобы укрепить Котина, дать ему новое дыхание, помочь справиться с призраками вечных неудач, ввергавших его в глубочайшую депрессию, Тамара однажды перебралась к нему насовсем, известив Владимира Львовича о своем решении запиской.
Правда, ее пугали вспышки ярости, которые Котина иногда посещали в самые неподходящие для того минуты. Тогда все летело кувырком. Он багровел, руки его ходили ходуном, желваки играли, сцепленные пальцы потрескивали в суставах. Он ненавидел жизнь, которая загнала его на пятый этаж вонючего дома. Презирал себя за безденежье. Изнемогал от несправедливости этого факта. Он знал, что заслуживает другого. Но годы летели, как на курьерских, а он оставался там, где был.
Когда Тамара пыталась смягчить его боль, оборвать истерику, он бесился, словно у него отбирали любимую игрушку, и как-то раз даже ударил ее по лицу так, что она упала. Потом плакал, извинялся, носил корвалол, целовал ей ноги, укутывал теплым пледом и любил ее в эту ночь, будто впервые. Но осадок все равно остался. Приступы посещали его все чаще. Постепенно Тамара начала уставать. Это ее пугало. Она не хотела возвращения к Владимиру Львовичу, который отнесся к ее уходу с философическим спокойствием и пригласил приходить, когда ей вздумается, хотя и не рассчитывать на прежнюю с его стороны пылкость. Наверное, рад был, что теперь никто не мешает трахать Ленку и, вполне возможно, делает это на ее, Тамариной, постели. Попробовала Тамара уйти и от Котина. Два дня жила у подруги, но он пришел за ней, просидел всю ночь на ступеньке под дверью, проводил на работу и, в конце концов, вернул любимую женщину в свою холостяцкую нору, которая за ничтожное время ее отсутствия покрылась бахромой запустения.
В один из вечеров они поехали на морвокзал - поглазеть на суда и помечтать, как отправятся когда-нибудь вместе в круиз на белом пароходе с бассейном на верхней палубе, и это была роковая прогулка. У здания вокзала известный скульптор-эмигрант установил монумент «Золотое дитя», символизирующий, по его мысли, грядущее возрождение Черноморска к новой, богатой жизни. Монумент поразил Котина в самое сердце. В гнезде из громадных бронзовых скорлупок лежал уродливый, бронзовый же гидроцефал - младенец с раздутой водянкой головой и руками-ногами, изуродованными опухолями аномального развития. Это выглядело особенно страшным, потому что перед чудовищем из кунсткамеры стояли туристы, и впереди всех - тоненькая девушка в лосинах, с большой, качественно обтянутой черным свитером грудью, являя собою оглушительный контраст бредовой выдумке выжившего из ума скульптора.
- Ни одной нормальной идеи не пробьешь, - сказал обреченно Котин, - а это пожалуйста! Страна дебилов. Куда бежать?
Тамара попыталась его успокоить, но безуспешно. Весь следующий день он провел в суете. Пришел поздно, взвинченный, злой - видимо, снова ничего не добился. Спать улегся рано. Лежал ровно. Дышал тихо. А часа через два сел в кровати и, глядя прямо перед собой, сказал.
- Я - никто. Меня нет. Я - невидимка. Поняла?
Затем он лег и снова затих. Тамара прижалась к нему. Неизвестно откуда пришедший страх подступил к горлу. Она попыталась прогнать наваждение. Не смогла. Страх перерос в панику, и она перебралась на кухню, зажгла свет, вскипятила чайник, но чаю пить не стала. Сидела до утра, уставившись в угол, и думала о том, что жизнь ее, все-таки, сложилась нелепо. Может, стоило сидеть дома, вязать и молчать в тряпочку.
На другой день у Тамары поднялась температура и работу она прогуляла - позвонила, и Ляховецкий дал выходной. Котин ушел, не прощаясь. Не было его до позднего вечера. Явился он домой в странном виде. Его трясло. Глаза окаменели, утратили подвижность и глубину. Он сел устало у двери, не снимая куртки.
- Что случилось? - спросила Тамара, кутаясь в шарф.
- Я так и думал, - сказал Котин, - меня никто не подозревает.
- О чем ты? - спросила, холодея, Тамара.
- Все просто, - ответил бесцветно Котин, - могу рассказать. Я пошел на вокзал. Домой не хотелось. Зачем? Портить тебе настроение? А там ментяра прицепился к девчонке. Сначала потрошил проституток. Он видел, что я за ним слежу, но плевать на меня хотел. А потом пристал к пацанке. Стал гнать с перрона. Она не хотела уходить. Тогда он ее - сапогом по ногам. Она чуть сознание не потеряла...
- Что ты натворил?
- Ничего. Сказал этой погани все, что надо...
- И...
- Он меня задержал. Повел в отделение.
- Договаривай.
- Что договаривать... Я не стал ждать, пока они мне в обезьяннике почки отобьют. Врезал ему кирпичом по башке. Хорошо врезал. Сдох!
- Что ты несешь?
- Сдох! - упрямо повторил Котин.
Его снова затрясло, а потом вдруг вырвало. Тамара бросилась к нему, чуть ли не волоком потащила в ванную. Умыла. Прибрала в комнате. Завалила Котина, тяжелого и безразличного, как куль муки, на диван. Налила стакан водки. Заставила выпить. Закусывать он не стал, оттолкнул ее руку с тарелкой.
- Почему же тебя не взяли? - спросила Тамара.
- А кому я нужен? Проверили документы - союз журналистов, то да се... Отпустили. Хоть все и оцеплено. Я там крутился, крутился - и ничего.
- Ты все-таки сумасшедший, - сказала Тамара.
- Да, - согласился Котин и уснул крепким сном.
Прошла неделя. Никто Котина не тревожил. Однако жить, как раньше, он уже не мог. Часто ходил на «тещин» мост и смотрел вниз, на далекую мостовую, о которую уже разбилось столько граждан, что поверх металлических перил наварили другие, погрубей и повыше. А «тещиным» мост прозвали потому, что он соединил два берега улицы-оврага. На одном жил некогда секретарь обкома, на другом - его теща. Без моста им приходилось ездить друг к другу в гости на машинах, а так - пешком пятнадцать минут. Котин, словно притягиваемый магнитом, стоял тут подолгу, уткнувшись лбом в прутья, ежевечерне.
Тамара проследила его, догадалась, о чем думает, попыталась отвлечь. Котин ее не услышал. В последнее время он вообще был мало контактным. Не говорил и не обращал внимания на слова других. Тамара сходила в привокзальное отделение милиции, попыталась окольными путями, потолкавшись среди посетителей, выяснить, как тут и что, но никаких следов трагедии, описанной Котиным, даже портрета в траурной рамке не обнаружила. Однако Котин вел себя так, будто руки его обагрены чужой кровью, хоть это и кровь ублюдка, и, стало быть, прежнему не бывать.
Так понемногу приблизился тот последний вечер, когда Тамара совершила такое, в чем не призналась бы никому и никогда, даже под пыткой. Котин снова стоял на мосту. Она приблизилась к нему сзади. Заглянула в его лицо. Оно было мертвым. То есть, он дышал, веки его помаргивали, губы кривились, что-то шепча, но жизни в лице Котина не было.
- Слушай, - окликнула Котина Тамара, - что ты опять тут делаешь? Зачем пришел?
- У меня не хватает воли, - сказал Котин, - помоги мне…
- Как? - спросила Тамара, дивясь своему спокойствию.
- Я пять раз туда влезал, - Котин посмотрел вверх, на перила, - но пугался. Толкни меня...
- Ты решил? - спросила Тамара.
- Я решил, - сказал Котин. - Ей-богу решил... Помоги, а?
Тамара кивнула. Он впервые, как бы проснувшись, с интересом посмотрел на нее. Потом снял пиджак, перебросил через перила и несколько секунд следил за тем, как тот летит, растопырив рукава, вниз. Вслед за тем Котин деловито, то и дело оскальзываясь, вскарабкался на перила; сел, свесив ноги наружу, и оглянулся на Тамару со счастливой улыбкой.
- Давай, - сказал он деловито.
Она, не владея собой, словно подчиняясь постороннему импульсу, подняла руки и толкнула Котина изо всех сил снизу. Он вскрикнул, попытался удержаться, перевалившись в сторону улицы, повис на руках, но от рывка пальцы разжались, и он рухнул вниз. Крикнуть Котин не успел. Он влепился всем телом в машину, которая выскочила под мост неизвестно откуда и добрую сотню метров протащила его, уже неживого, на продавленной крыше.
Тамара тотчас же бросилась прочь. Она прибежала к себе домой. Долго отмокала в ванне. Потом уселась в кресло, примостила на коленях вязание, замелькала спицами.
Владимир Львович явился с улицы поздно. Возвращение Тамары его ничуть не удивило. Даже наоборот. Он вытащил бутылку шампанского, и они ее до капельки выпили. При этом Тамара не переставала вязать. Владимир Львович, по своему обыкновению, о чем-то пространно рассуждал. Может, снова о Ленке. Тамару это не интересовало. Вокруг не было ни одного нормального человека, включая ее саму.
Владимир Львович перестал, наконец, болтать, сгреб ее в охапку, перенес на диван, торопливо содрал одежду и трахнул, как обычно, - не тогда, когда это нужно обоим, а когда ему самому захочется. Тамара удовольствия не испытала, но, как ни странно, и раздражения. «Пусть, если ему так надо», - подумала она устало. А Котин из ее памяти выветрился бесследно. И Ленка тоже.

Одесса

"Наша улица” №171 (2) февраль 2014